Читать книгу: «Летящие в сны», страница 3
Время горчит к полуночи
Ближе к полудню спустился вниз, где еда. Еды было ещё предостаточно, целый супермаркет, курчата гриль, хлебцы итальянские, тирамису, конфеты «Родные просторы», масло высшего сорта, сыры всех мастей. В который раз пообещал себе взяться за овощи, приготовить что-нибудь, в который раз лень было сварить еду, намазывал сыр на хлебцы, было вкусно.
Отметил про себя, что на мой век хватит.
Здесь еда не портилась. Совсем. Даже такая, которая должна была через пару дней покрыться плесенью. Что-то они тут сделали со временем, я толком не понял, что.
Это неправда, что там, где делают что-то со временем, еда горчит. Еда как еда. Горчит только в полночь, когда время делает петлю. Что это такое, не знаю, так мне объяснили – время делает петлю.
За окнами за ночь исчезли все высотки к моему неудовольствию. Мне они чем-то нравились, как выросли за один час, сменили привычный мне мегаполис, поднялись до небес.
А вот теперь исчезли. За одну ночь. Сменились какими-то летающими блоками, легкими, воздушными, которые все время менялись, складывались причудливой головоломкой. Вроде бы там жили люди, если это нечто из двадцать второго века можно было назвать людьми.
Я так и не мог рассмотреть их. Прохожие двигались слишком быстро, мелькали огоньками, появлялись, тут же исчезали в никуда.
К вечеру пропали и блоки, над землей повис металлический шар, я не видел, что там внутри, даже как-то обидно было, ну откройте шар, ну покажите, ну хоть на минутку, ну пожа-а-алуйста…
Чёрта с два.
Спал я на четвертом этаже комплекса, где раньше продавали мебель, облюбовал себе широченную кровать с балдахином, чувствовал себя падишахом. Здесь же, на четвертом, был книжный магазин, можно было вечером зарыться в кровать, занырнуть в приключения какого-нибудь конана-варвара или стальной крысы.
Хотя, конечно, нечего мне было никуда зарываться, меня поставили сюда следить за тем, что на улице. Если бы я еще понимал, что там, на улице, цены бы мне не было.
Когда на улице ничего не случалось, я ходил по комплексу, где было всё – от футболок с рисунком три-дэ до смартфонов шестого поколения. Помню, как в детстве мечтал ходить по пустому магазину, где нет людей, совсем-совсем нет, и продавцов нет, и я буду брать всё-всё, что мне захочется, всё-всё будет моим…
А вот сейчас и не хотелось. Совсем. Даже обидно как-то, вот оно всё лежит, бери не хочу, и смотришь на белоснежные планшетники, и думаешь про себя – ну и что?
Ближе к утру в небе появились другие шары, много, много, я уже понял – что-то замышляется. Раньше жалел, что не могу выйти на улицу, теперь радовался, что никто не проникнет сюда, внутрь, комплекс закрыт намертво.
К полудню начали стрелять. Сначала робко, неуверенно, с одной стороны, с другой, дуплетом – с третьей, потом сильнее, сильнее, чаще, огненными лучами, лучами, стальные шары пытались пробить обшивку друг друга. к вечеру один из шаров раскололся, вот я и увидел, что было внутри, лучше бы я этого не видел, обожженные тела людей, или тех, кто когда-то был людьми, а теперь превратились во что-то опутанное проводами, сенсорно-интернетное, с чувствительными экранами. Помню человека, кажется, женщину, которая закрыла собой плоский экран, почему-то мне показалось, что это было её дитя…
Уже в который раз хотелось всё бросить и уйти. Я мог сделать это в любую минуту. И не делал, всё-таки подписывал договор, все-таки сам согласился сидеть здесь безвылазно, смотреть на то, что снаружи. И еще одно не давало вернуться раньше времени, подленькая такая мыслишечка, а вдруг не получится, а вдруг нет никакого пути назад, только вперед… и нет уже никакого назад…
Где-то через полчаса шаров не стало, вместо них земля покрылась входами в подземное царство, и опять было до черта обидно, опять я ничего не вижу, опять что-то показывают там – не для меня. Оставалось смотреть на солнце, на огненную дугу в небе, которая то появлялась, то сменялась короткой тьмой. Раньше видеть не мог это мелькание, теперь привык, такая скотина человек, ко всему привыкает.
Вечером добрался-таки до овощей, больше ничего не осталось. Я уже и забыл толком, как это – чистить картошку, бросать в холодную воду, смотреть, как закипает…
А за окном закипали страсти. Готовилось что-то грандиозное, великое, что-то, перед чем все войны человечества казались детской забавой. Подземные бункеры исчезали один за другим, на их месте оставались чёрные воронки, у которых, казалось, не было дна. Само небо стало каким-то другим, грязно-лиловым, темнело с каждым часом, с каждым взрывом, хотелось заорать во все горло, да что делаете, вы же так землю погубите, вы же так погубите все, все, все…
Они не слышали меня.
Не могли услышать.
Всё кончилось как-то быстро, слишком быстро, когда небо из лилового стало огненно-рыжим, земля разверзлась, проглатывая самое себя, комплекс задрожал, готовый обрушиться. Комплекс, про который мне клялись и божились, что он простоит вечно, потому что время в нем остановилось…
Последнее, что помню – со звоном разлетаются стекла, пол идет трещинами, то ли пол, то ли само пространство, огненно-рыжий воздух твердеет, даже не успеваю подумать, что за оружие они применили против самих себя…
– …нулся…
– Да мертвый он уже, мертвый!
– Ага, мертвый, а чего дышит тогда, все бы такие мертвые были!
– Глазами хлопает…
– И чего, глазами хлопает, у меня тоже свекруха глазами хлопала, когда из комы вышла… мозгов не осталось, только му да му… задолбалась уже за ней ходить, убью когда-нибудь…
– Арсюха, ты живой вообще, нет?
Вспоминаю. Это я Арсюха. Слишком долго не называли меня по имени,
Хлопаю губами, вспомнить бы еще, как говорить, не говорил я тоже слишком долго…
– Ва… ва…
– Чего?
– Ва…
– Вафля? Ваза? Варенье?
Тьфу на вас, никакая не ваза и не варенье, вспоминаю, как это – говорить…
Растираю виски. Сидорчук продолжает перебирать слова на ва, уймись уже, уймись, пока я тебя не пришиб…
– Жив?
– Н-ну.
– Чего? Видел?
– Да чего вы на него налетели все, как мухи, блин, на мед, дайте уже прийти в себя человеку!
Прихожу в себя. Даже не говорю, что мухи летят не на мёд, а на другое что. Вспоминаю, кто я и что я, вспоминается с трудом.
Гром среди ясного неба.
Вспоминаю. То, что было там. Вернее, не так. То, что будет. две тысячи трехсотый год, плюс-минус десять лет. лиловое небо, ставшее огненно-рыжим. Мир, погубивший сам себя.
Кофе. Я уже и забыл, как это, когда кофе. Там, в комплексе кофе кончился слишком быстро.
– Ну что… – Сидорчук с надеждой смотрит на меня, так бы и проглотил, – видели что? Видели?
Еле выжимаю из себя:
– Нет.
Ну не смотрит на меня так, не смотри, ты еще заплачь…
– Что… совсем ничего?
– Ничего… дымка такая тёмная за окном… муть такая… и всё.
– Вот черт… третий уже.
– Чего третий?
Сидорчук смотрит на меня как на врага народа, будто это я виноват, что ничего не было.
– Те двое то же сказали…
Киваю. Прекрасно понимаю тех двоих. Которые тоже сидели в маркетах, только в других. Которые сказали – ничего не видели. Есть вещи, о которых лучше не знать. Не говорить.
Проездом в нашем городе… или как?
Смотрю на дамочку. С надеждой. Ну только попробуй меня послать далеко и надолго, уже не знаю, что я с тобой сделаю… ничего я с тобой не сделаю. не знаю, что с собой сделаю… тоже ничего не сделаю. у других как-то получается. У меня нет.
Смотрит на меня, в глазах жидкий азот.
– Проездом.
– Из Парижа, наверное?
Чувствую себя полным идиотом. Мужики говорят, такие фразы помогают. Я даже знаю, для чего помогают, чтобы почувствовать себя идиотом.
Дамочка хочет отвернуться, в последнюю минуту смотрит на меня пристально:
– Эксперимент «Комплекс»?
– А?
– Комплекс?
– Комплекс, комплекс, что за комплекс… будто прошибает током, ну конечно…
– Это… объявление было… требуются добровольцы для реалити-шоу…
Она подхватывает:
– Вот-вот, а потом посадили в торговый комплекс, отправили… – тычет рукой вперед, будто пытается показать будущее.
Вот-вот…
Дамочка оживляется, испаряется жидкий азот.
– Да пойдемте, с мужем познакомлю…
Понимаю намек.
– А-а… спасибо, я пошел.
– Да я серьезно, что вы так, он ведь тоже там был… смотрел… в будущее…
Худой мужчина с проседью жмет мне руку, ну давайте по маленькой за встречу, а то к нам подниметесь, в номер, вспомним, как это было, а то столько видели, рассказать некому…
В номере откупориваем что-то виноградное скольки-то летней выдержки, пьем, зав нас с вами, за черт с ними, всё такое. А дальше нужно вспоминать. Выговориться. Обязательно. Потому что такие вещи нельзя держать в себе, в памяти, такие вещи нельзя прятать слишком долго…
Они оба – и Оксана, и Игорь – смотрят на меня, и понимаю, что хочу не хочу, а начинать придется мне, вспоминать, выжимать из себя по каплям…
– Жуть такая…
Говорю, сам пугаюсь своего голоса.
– Вообще жуть… я так и не понял, что это за блоки были… ну, которые на месте высоток…
Гробовое молчание.
– А шары друг друга долгонько что-то долбили… года три, кажется… потом шар раскололся…
Тишина.
– А… ч-что вы на меня так смотрите?
– К-какой шар, там же пришельцы были, – фыркает Оксана.
– Какие пришельцы? – не понимаю, с ума я сошел, что ли, или не понял чего-то, вот так всегда, все понимают, я нет…
– Ну как… вспышка яркая над городом, от которой люди ослепли… а потом жуть такая, когда слизь эта людей жрала…
– Ты чего? – Игорь смотрит на жену, будто она сошла с ума, держу пари, он в жизни на неё так не смотрел…
– А что?
– Откуда ты пришельцев взяла, ничего там не было…
– А что, по-твоему было?
– А ничего. Зажрались люди, в смартфоны заигрались, работать не хотим, детей растить не хотим, ничего не хотим, города рушатся, пустеют… жуть такая, когда одна высотка в городе осталась, на последних этажах люди жили… вечеринка у них, что ли, какая-то была… Башня трещинами идет, рушится, а им хоть бы хны… Я им уже из комплекса орал, идите все на хрен из высотки, идите на хрен, погибнете же…
– Не слышали они вас.
Знаю. Все равно орал. И жуть такая, когда высотка рухнула, прямо рядом с комплексом, в обломках женщина молодая, проводами опутанная, из одежды стразы какие-то на поясе… и разбитый бокал в руке…
– Мертвая? – спрашиваю.
– Ну а то. Видно, до того захмелела, толком не поняла, что случилось…
Смотрим друг на друга. Пытаемся понять, что же мы видели, все по-разному, или в разные точки планеты нас забросили, или в разные варианты будущего, или что…
Разрывается телефон, вот так, среди ночи, что за черт…
– Алло?
– Открывай.
Открываю дверь, тут же спохватываюсь, кому я, собственно, открыл дверь. с трудом узнаю Игоря, давненько не видел, осунулся как-то, болен, что ли…
– Оксанка у тебя?
Вздрагиваю, этого еще не хватало. Пропускаю Игоря в комнаты, уймись, Отелло, нету тут твоей Дездемоны…
– Собирайся.
– Чего-о?
– Собирайся давай… надо Сидорчука уломать…
– На что уломать, не заплатил, что ли за эксперимент?
– Какое не заплатил, все заплатил…
– А чего тогда?
– Надо его уломать, чтобы снова проект открыл… понимаешь?
– Да мне и того раза хватило… за глаза.
– Да как ты не понимаешь, как это важно-то… – Игорь обходит комнату, заглядывает в шкафы, да не ищи, не ищи ты свою Дездемону, не спрятал я её под подушку…
– Вот так, значит… фантастикой научной увлекаемся… третья мировая и всё такое… ну вот ты её и устроил.
Вздрагиваю. Ослышался я, что ли…
– Чего?
– Ты всё и устроил.
– Как устроил, я из комплекса не выходил!
– Молча, как… – Игорь смотрит на меня, хватается за голову, – неужели ты до сих пор ничего не понимаешь…
Ближе к вечеру спускаюсь на первый этаж, хватаю не глядя что попадется на прилавках, несу наверх. Нет времени даже разогреть чайник, запиваю соком, который здесь никогда не портится. Главное, не есть в полночь, когда время делает петлю, и пища горчит.
Смотрю за окно. В будущее.
Пока у меня получается хорошо, не идеально, конечно, но терпимо. Главное, думать о хорошем. О хорошем. Об очень хорошем. Как люди растят детей, как строят дома, как пекут хлеб, как делают новый смартфон, на фиг не нужен, ну да пусть, как где-нибудь незадачливый подросток грабит магазин, его поймают, ничего, один раз попадется, больше не будет…
Думаю о хорошем.
Ну и чуть-чуть о плохом.
Вспоминаю слова Игоря, повторяю, как заклинание – отражение наших мыслей, наше будущее – отражение наших…
Пока вроде все гладко, растут города, спешат люди по улицам, кто-то попал под поезд, кажется, не случайно, кажется, бизнес прогорел, вот и бросился парень, ну да ладно, так во все времена бывало…
Перевожу дух.
Только бы не спугнуть удачу…
Разрывается телефон, подскакиваю, как ошпаренный, вот черт, вот что значит, отвык от звуков…
– Ну все, хорош… – голос Сидорчука, такой чужой, такой непривычный, – домой давай.
– М-можно возвращаться?
– Нужно.
Смахиваю со лба невидимый пот. Получилось. Чёрт возьми, получилось, правильно говорил Игореха, правильно…
– Ты хоть понимаешь, что это от нас с с тобой зависит, не от кого-то? хоть понимаешь, что подумаешь, то в будущем и будет?
– Да ну.
– Ну да. Точно тебе говорю… ты у нас на третьей мировой помешан, Окся пришельцами бредит, я ляпнул как-то, да вымрем все и дело с концом. И на тебе…
Перевожу дух. Получилось. Не вымерли. Остались. мы, все. чтобы жить. Чтобы не было никакого после нас…
Уже горчит не еда, горчит самый воздух, значит, время поворачивает назад, еще не течет, еще только поворачивает свою зубастую морду, кусает удила…
Думаю, обошлось, а ведь могло быть и хуже, много хуже, ядерная война какая-нибудь, нам же войну устроить раз плюнуть, нам же весь мир спалить только захотеть…
Время медленно поворачивает назад…
Что-то происходит, что-то падает на город, опускается, где-то надрывно воет сирена…
Вспышка, выжигающая глаза.
Время идет назад, цокает копытами, грызет удила, я уже не вижу, что там, впереди, я только знаю, что после нас и правда ничего не будет…
2014 г.
Ветер стучит в окно
Ветер стучит в окно, бросает пригоршни листьев.
А здесь, в доме, тепло.
В доме всегда тепло.
Плету слова, нанизываю на спицы, скрепляю тоненькими лучиками.
Осторожный и настороженный
Через дебри ночей и дней
Я такое чувство тревожное
Все несу в ладони своей.
Закрепляю нити – чтобы не рассыпались слова. Надо плести дальше. Знать бы еще, что там будет дальше.
Дальше, дальше… Может, снова сплести строчку, осторожный и настороженный. Или придумать что-то другое.
Стучат в окно. На этот раз не ветер.
Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени. Распущенные светлые волосы. Глаза в пол-лица.
– Пустите… пожалуйста…
Открываю дверь.
Она входит. Тоненькая, хрупенькая, глаза в пол-лица.
– Большое… спасибо.
Устраивается у камина. Подбрасываю пару поленьев в очаг.
Осторожный и настороженный…
Расплетаю. Достаточно одного осторожного и настороженного. Нет, надо как-то по-другому продолжить. Например…
Чувство, чувство…
То погаснет, то разгорается
На прознающем на ветру
В конце должно быть «Умру». Но это в конце…
– А вы здесь давно живете?
– А?
– Давно живете?
– Да… всю жизнь…
– А кто дом строил? – не унимается она.
– А?
– Какой вы смешной… Дом кто строил?
– Я строил. Сам.
– Ну, вы вообще молодец…
Плету:
С ним родился, и с ним умру.
Здесь надобно еще одну строку, еще одну петлю вставить.
Знать бы еще, какую.
Ветер стучит в окно.
Нет. Не ветер. Что-то другое.
Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени.
Их двое, как мне кажется, муж и жена.
Открываю. Он укрывает её плащом, оба промокли до нитки.
– Прошу вас… пустите…
– Мы совсем продрогли, – добавляет она.
– К-конечно… входите…
Они располагаются у очага. Перебираюсь подальше в угол. Спохватываюсь, что не закрепит последнюю строку, рассыпались слова, рассыпались буквы, вот как теперь вспомнить, что там было…
– Ой, а папенька будет в ярости, когда увидит, что меня нет, – шепчет гостья.
– Ничего, не доберется до нас папенька, – утешает её спутник.
Лихорадочно соображаю, что там дальше. Плету:
С этим чувством…
Стучат в окно.
Уже знаю – это не ветер.
Смотрю по ту сторону окна, по ту сторону осени. Две женщины машут рукой.
Открываю.
– Ох, еле добрались до вас… войти-то можно?
– Да, да, конечно, входите…
Входят. Грузная тетка бросается к Аглае и её мужу.
– Ох, Аглаечка, еле нашла тебя, золотко!
– Маменька!
Пододвигаю к камину два кресла. Чуть в стороне от спаленки, где за занавеской спят наши дети – дочка Аглаи и наш с Флер сынок.
Перебираю плетение.
Осторожный и настороженный
Через дебри ночей и дней
Я такое чувство тревожное
Все несу в ладони своей.
То погаснет, то разгорается
На прознающем на ветру,
Знаю, с ним мне прожить и стариться,
С ним родился и с ним умру.
Нанизываю новые слова:
Поднимаюсь в самые тучи…
А вот дальше, дальше…
Ветер стучит в окно, бросает пригоршни листьев.
Перебираю вещи на антресолях – старые, как мир. Стряхиваю пыль столетий. Вижу чье-то плетение, тоже старое, как мир.
Читаю.
Перечитываю.
Осторожный и настороженный
Через дебри ночей и дней
Я такое чувство тревожное
Все несу в ладони своей.
Начинаю вспоминать что-то, такое далекое, такое забытое, такое…
– Ну, ты скоро там?
Недовольный окрик невестки. Всхлипывания младшего внука.
Щас, щас, иду…
То погаснет, то разгорается
На прознающем на ветру…
Вспоминаю.
Иду в зал, протискиваюсь среди бесконечных родственников, знакомых, друзей.
– Ты куда? – вскрикивает жена, чует беду.
Открываю дверь, выхожу из дома в ветер осени.
– Вернись! – вопит жена, я её уже не слышу, выхожу на улицу.
Ветер бросается на меня со всех сторон, рвет и мечет.
Поднимаюсь на гору, на которую опустилась луна. Луна отрывается от горы, уходит – все-таки успеваю нагнать, прыгнуть на луну в последний уходящий вагон.
Вспоминаю, как строить дом.
Разжигаю очаг, задергиваю шторы, вынимаю плетение.
Ветер зол, ветер недоволен, ветер рвет и мечет. Добыча ушла.
Ветер думает. Снова плетет из опавших листьев родственников, знакомых, случайных прохожих, прекрасных дам. Посылает их искать добычу. Прошли времена, когда ветер налетал на плетение, рвал его на куски – теперь-то ветер умнее стал.
Много умнее.
Слова и строчки сплетаются сами, я им даже не помогаю.
Наверное, действует луна.
Тянет кто-то черные щупальца
Хочет чувство себе – прибрать
И глаза открывает трупные
На тревогу мне и на страх.
Посреди слепых да незрячих
По болотам – идти да идти,
Чувство – трепетное и горячее
Крепче прижимаю к груди
Даже на золотых лугах
Там где день в золотой короне,
Все боюсь, что кто-нибудь тронет
И отнимет – то, что в руках.
И само оно – вот обманное
И под снегом, и под дождем
Чувство светлое, безымянное
То погаснет, то пропадет
Безотчетно, почти бесцельно,
Как на плаху и как на суд
По утесам и по расщелинам
Чувство пламенное несу.
Кто-то пытается добраться до меня, достучаться в окно.
Не может.
Высоковато.
Злится ветер, бьется головой в окна.
2014 г.
Второстепенный
Они на меня не смотрят.
Все трое.
Они никогда на меня не смотрят, но все-таки нужно сначала проверить, глянуть, да точно ли…
Точно… отвернулись.
И самое главное – на меня не смотрит он. Его нельзя увидеть. Его можно только почувствовать.
Кого его…
Не знаю.
Потихоньку ухожу с поляны, невысокий лесок как будто расступается передо мной. Может, это его проделки. Не знаю.
Достаю пергамент со схемами. Вспоминаю, что делал до того, как на нас напали разбойники. Ну да. Шар. Большой кожаный шар. Под ним разводим костер. Шар становится легче воздуха. Летит.
Но тогда шар быстро выдохнется и упадет. Значит, надо, чтобы костер летел вместе с шаром. Например, в корзине.
Но тогда загорится сама корзина.
Думай, думай…
Сама корзина загорится… значит… надо сделать в корзине печку… глиняную… нет, не пойдет…
Думай…
И самое интересное, как можно управлять шаром, чтобы летел не по воле ветра…
– Ты чего?
Она идет ко мне. Она. Подруга Артомакса. Она не погибнет в пути. Она будет жить долго. Я знаю.
Как всегда теряюсь, когда ко мне обращаются. Как всегда не нахожу слов.
– Так…
– О чем ты думаешь? – спрашивает она.
Добрая душа.
– Так…
Артомакс о чем-то спорит с купцом. Купец хочет погубить Артомакса. Я знаю. Я один это знаю. И знаю, что купец не доживет до конца пути.
Я много знаю из того, что положено знать только ему.
Курится дымок над горой дракона…
Курится дымок над горой дракона. В темноте ночи гора дракона светится красноватым.
Зажигаю свечу. Возвращаюсь к своим записям. Сегодня пришло в голову, что можно сделать винт. Большой винт, если вращать его, шар будет лететь вперед. Вот только…
Думай…
Думай.
У меня мало времени.
Я знаю, что я умру.
Там. В конце пути. Когда падет дракон. Когда купец захочет заколоть Артомакса, и я крикну – берегись, и купец пронзит меня своим клинком. Меня похоронят там же, на горе, Артомакс будет стоять над курганом, обнявшись, со своей девушкой, девушка даже всплакнет…
Думай, думай…
– Чего не спишь?
Это Артомакс. Он думает, что я странный.
Они все думают, что я странный.
Я сам думаю, что я странный.
– Чего не спишь, говорю?
Так…
В изнеможении ложимся среди камней. Жаркий выдался денек, сегодня он ни на минуту не оставлял нас в покое.
Он.
Который смотрит за нами за всеми.
Я не знаю, кто он.
Я только чувствую – он есть. Тот, кто ведет всех нас, иногда смотрит на нас, а иногда не смотрит.
Курится дымок над горой дракона. Дракон совсем близко. В сокровищнице дракона ковер-самолет. Если раздобыть его, можно летать, правда недолго, потом ковер-самолет теряет волшебную силу.
Думай, думай…
Думаю. А если воздух под давлением будет вырываться из топки, такой штукой можно будет и управлять…
Может, успею набросать чертежи, может, кто-то после меня соберет летучую машину.
Кто-то… не Артомакс, нет, Артомаксу не до того, его венчают на царство, посвятят в рыцари, он будет сидеть на веселых пирах, ломать золотые обручи и дарить своим приближенным.
Не Артомакс.
Кто-нибудь… такой же, как я. На которого он смотрит редко-редко, редко дергает за ниточки.
Это называется – второстепенный герой.
2013 г.
