Читать книгу: «Похождения бизнесвумен. Книга 2. Лихие 90-е», страница 3

ЗАЛОЖНИК

Часу в шестом – телефонный звонок. В трубке неизвестный голос, но что-то знакомое прорезается: «Привет! К тебе можно зайти?». На последнем слове узнаю: это Саша Аристов, мой бывший коллега по «Рекорду». Он – режиссёр концертных программ на телевидении, а по совместительству – главный режиссёр «Рекорда». Обычное дело – на двух стульях сидеть, на одну зарплату не проживёшь. Только некоторым и двух стульев мало, алчут лёгкой и быстрой наживы.

Сто лет бы его не слышала! Если звонит – значит, деньги нужны. Да, в долг, да, с распиской, даже под проценты. Только как-то неуютно и от его просьб, и от им же назначаемых довольно высоких процентов. В последний раз прямо спросила:

– Для чего деньги, Саша?

– У меня водочный бизнес. Покупаю партию по оч-чень привлекательной цене – но деньги вперёд. Продаю с отсрочкой платежа. Нужен, так сказать, начальный капитал. Не буду скрывать, даже с учётом твоих процентов сухой остаток впечатляет.

Вот оно что… Это входит в полное противоречие с моей заповедью: не иметь дело с водочным бизнесом ни в какой форме. Практика показала – эта тема не для нас, всегда проблемы и убытки.

Теперь понятно, почему Аристов за последние годы так изменился. Прежде благодушный, остроумный, внимательный, он всё больше каменел. Отвечал после долгого раздумья, если не сказать ступора, обращался лишь по делу, а дело только одно: дай денег в долг. Некогда голубые и выразительные глаза редко смотрели на собеседника, всё больше куда-то в угол. Что он там видел?!

Как-то сказала ему: «Сань, оставь всё это, пока не поздно. Всех денег не заработаешь, и грязные эти деньги, на слезах и горе добытые. Ты ведь режиссёр, кругом столько возможностей, на клипы большой спрос, а у тебя ведь опыт…». И в долг тогда не дала.

Больше он не обращался. Вот уж полгода ни одного звонка. А тут – зайти хочет. Как бы предупреждая мои вопросы, добавляет: «Дело не в деньгах». Ага, так и поверила! Но зачем-то соглашаюсь на встречу, и через пятнадцать минут звонит в дверь.

Батюшки! Встретила бы на улице – отшатнулась и ускорила шаг. Обросший, на скуле ссадина, вид больной и запущенный. Одежда мятая, башмаки в пыли, запах какой-то бомжовый. И это аккуратный и педантичный Сашка Аристов!

Входит и с порога:

– У тебя поесть что-нибудь найдётся?

– Конечно, еда всегда есть. Мясо под майонезом с рисом устроит?

– Всё устроит. А выпить нету?

– Есть коньяк. Будешь?

Вот ещё невидаль! Никогда не видела пьющего Аристова. Беда с ним случилась, точно. Голоднющий! Только вилка мелькает. Но коньяком не злоупотребляет: рюмку выпил и отставил. Оторвался от тарелки и скороговоркой:

– Меня держали в заложниках. Четыре дня. Не кормили, только вода. Требовали пять тысяч баксов. Откуда я их возьму?!

– А почему тебя? – спрашиваю, а сама знаю почему. Всё это водка проклятая и деньги вперёд. Должно было когда-то именно так закончиться.

– Да вот, проплатил очередную партию, как ты понимаешь, заёмными деньгами. Деньги взяли, а товар – хрен поставили. И скрылись, все телефоны обрубили. Я метался, пытаясь их найти, потом уж только деньги искал, чтоб отдать, – проценты ведь каждый божий день… Заёмщики, видать, поняли, что у меня проблемы, даже в разговоры вступать не стали, наняли каких-то урок. Уроды долбаные!

– А жена с дочкой?

– С ними всё в порядке. В Германию на прошлой неделе уехали. Ты же знаешь, Оля пианистка, на гастролях с театром, дочку по моему настоянию взяла.

– Много был должен? – спрашиваю с подтекстом: ведь на месте заёмщиков могла оказаться я.

– Две с половиной. А эти отморозки вдвойне накрутили. Да у меня и сотни нет, и взять негде.

Аристов подходит к окну и невидящим взглядом изучает машины во дворе, розовеющий прямоугольник неба, снующих по-пластунски котов.

– Как тебе удалось убежать?

– В какой-то момент понял, что они меня грохнут, если ничего не предприму. Всё-таки я режиссёр, придумал историю про лоха из Сибири с чемоданом денег. Удалось обмануть, прикинулся, что мне их принесут. В метро. Там сбежал, пять часов под землёй провёл, вылез здесь, на «Василеостровской». Про тебя вспомнил.

Про лоха из Сибири с чемоданом денег – вполне правдоподобно, даже выдумывать ничего не надо. А вдруг бандиты узнали, что я его раньше выручала, вдруг про лоха – всё туфта, а он взял и раскололся, привёл туда, где можно денег взять? Видимо, я побледнела, раз Сашка руку мне на плечо положил и спокойно так говорит:

– Не бойся, о тебе вообще ни слова. Неужели ты думаешь, что я пришёл бы к тебе, если бы они были в курсе наших дел?

Очень даже думаю. Потому что водка – такая зараза, людей ломает и с дерьмом мешает. Свяжешься с водочным бизнесом – и ничего не стоит друзей предать, а я ведь и не друг вовсе. Так, бывшая коллега…

– От тебя позвонить можно? – спрашивает, а сам уже трубку взял и номер набирает. Назначил кому-то встречу, хорошо хоть не рядом с домом.

– Что делать думаешь? – спрашиваю для проформы, на самом-то деле мне лучше не знать о его планах.

– Сначала высплюсь. Спать гады не давали, по очереди трясли. Потом денег раздобуду и к жене с дочкой подамся. Мы в Германии останемся, если всё сложится, как задумано. Здесь мне всё равно житья не будет, да и что это за жизнь!

Ну, не знаю, по мне так – жизнь, не хуже и не лучше, чем где бы то ни было. По крайней мере, если с людьми честно поступать и жареных тем не касаться.

То-то я и не касаюсь…

Провожаю до двери. Саня смотрит уже более уверенно, на человека стал похож.

– Спасибо тебе. Знал, что выручишь. Прости, если что не так, я позвоню, как устроюсь.

Он так и не позвонил. Из писем Дашкевичей узнала, что был какое-то время в Штатах, но потом навсегда потерялся из виду.

Часть 2. Малые голландцы. Дежа
1991 год

Письмо Лёли

20 октября 1991 г.

Нью-Йорк

Дорогая Мариночка! Здравствуй! И здравствуйте, дорогие Юра, Лёня и Лика!

Мариночка, твоё письмо месячной давности я получила только сегодня и сразу же отвечаю, хотя просто теряюсь, с чего начать! За это время в России произошла куча событий, о которых мы знаем только из газет и TV, и не знаем, как оценить получаемую скудную информацию. Кроме того, за лето у нас тоже произошли некоторые изменения.

Даньку приняли в хай-скул, предварительно сделав все прививки сразу, потому что мы не привезли с собой справки о прививках. Так что Данька ещё не учился (проходил медобследование и прививки), и мы не знаем, в девятый класс его определили или в десятый.

Со школой была проблема: он хотел в Мэдисон хай-скул, где есть bio-medical программа (вместе с дипломом школы выдают сертификат «медикал-ассистента», и можно, не заканчивать медицинский колледж, а идти сразу в университет). А нас определили в другую школу, где медицинского курса нет, потому что в Мэдисон мы не подходили по адресу – она в другом районе. Валерка сказал, что, если нужно будет переехать, – мы переедем. Но один семестр всё же придётся учиться там, куда направили – бюрократия здесь почище, чем в совке.

Здесь был так называемый асбестовый скандал: обнаружили, что при постройке школ используют асбест, который, представь! – канцерогенен. Родители и учителя устроили забастовки и демонстрации, в результате учебный год начался только 29 сентября.

Всеми делами по устройству в школу занималась, конечно, я с моим хреновым английским, Валерка работает по 12 часов всё там же. Впрочем, английский у меня малость получшал – всё же разговаривать приходится, хоть и редко.

Ну ладно, всё, заканчиваю. Юре – огромный привет и поцелуи. Не заставляй детей насильно нам писать: для писания писем нужна насущная потребность. Если она появится – они сами нам напишут. А из вежливости или чувства долга и писать письма, и читать их скучно.

Целую 1000 раз. Будьте там здоровы, бодры и удачливы. Привет от мужиков.

Лёля

НИЗКИЕ ЗЕМЛИ

Наступил ноябрь, и уже рябенькие дожди покрыли окна тонкой паутиной. Воспоминания о лете, надежды на возвращение тепла и солнечных погожих дней преследуют как наваждение, но рассудочные прогнозы неумолимы в своём вердикте – лето кончилось безвозвратно. Впрочем, и осень, сбросив своё полыхающее убранство и заголившись белыми стволами с тёмными складочками и подпалинами, поспешно ретируется, смущённо пряча свою увядающую красоту под парики вечнозелёных елей. Белые пальцы инея прикасаются к золотистым шеям корабельных сосен, затачивают их зелёные, равнодушные к морозу иглы до стального блеска. Ничего уже не вернуть, ничего…

Зато работы как никогда много. В тесном, но уютном офисе малого государственного предприятия «Март» постоянно толпится народ. Я живу в десяти минутах ходьбы и нередко использую свою квартиру для встреч, переговоров. Это удобно для дела, но неудобно для жизни. Хотя сейчас моё дело и есть моя жизнь. Эх, как бы не заиграться…

С поставкой техники – сплошные обломы: то шведы в позу встанут (мало мы их на Ладоге били!), то химкомбинат отзовёт свои деньги из Внешэкономбанка, то сам банк какие-то контры устраивает. В конце концов, мой партнёр Женька теряет всякое терпение. Он больше не верит в возможность чего-то значительного в жизни, не верит в новое производство, не верит комбинату, не верит мне. Я познакомила его с Тоном и Джосом, но Женька и голландцам не верит, он надеется только на себя и на свои руки.

Как-то раз пришла к нему за готовыми визитками очередного срочного заказа, и он холодно сообщил, что ничего не готово, подкатила более важная работа, и вообще ему это всё надоело. Чуть не отправила всю депутатскую группу в Москву без знаков отличий! Пришлось на Женьку надавить, стоять над душой и отвозить вожделенные, остро пахнущие свежей краской пачечки прямо к поезду. В тот раз поняла: всё идёт не так, как надо. И с комбинатом, и с Женькой, и вообще…

Звонит Тон, напрашивается на встречу. Они приходят вдвоём с Хопперсом, тот расспрашивает о судьбе контракта, интересуется химкомбинатом. «O, Siberia – very far!²» – комментирует Тон, но я-то знаю, что он готов туда летать хоть каждую неделю. Обещаю устроить и Джосу поездку в Тобольск. В ответ он вдруг неожиданно достаёт конверт, в нём приглашение в Голландию и страны Бенилюкс. На целых две недели! Увидев радость на моём лице, Тон уточняет: «It is a business invitation with hope for contract and future cooperation³».

А почему бы и нет? Что мы за этих шведов ухватились, ведь никого из них даже в лицо не знаем, техники живьём ни разу не видели, всё по картинкам. А тут есть возможность самой посмотреть, выбрать. Женьку бы взять, но после подставы с депутатским заказом не хочу иметь с ним никаких дел. Пусть работает, получится что – будет большая радость для нас обоих. Не получится – никто не в обиде.

Две недели – это очень много. Главное – попасть на современное производство, чтобы купить не допотопную технику, которую Европа в третьи страны сбывает, а самую современную. Изучить краски, плёнки, бумагу, ведь мы о них ничего не знаем, Келин работает на всём примитивном, отечественном. Заодно договориться о выставке питерских художников, а ещё лучше – о культурном обмене. На этот случай возьму пачку слайдов: живопись, авторские плакаты, ювелирные украшения.

Фотограф Валерий Лозовский, имеющий всюду доступ номер один, попросил показать голландским газетчикам его фоторепортажи. На снимках – бывшие и действующие политики, заснятые в разные моменты своей деловой жизни и, что интереснее, – в личной тоже. «Я бы мог стать внештатным корреспондентом солидной газеты, я работал в Англии, Японии», – наставлял Лозовский. Да, ещё Филатов просил подыскать поставщика товаров для химкомбинатовского магазина – а то у финнов слишком высокие цены, в Голландии всё дешевле.

Мало-помалу набираются две сумки. Только денег практически нет. Моя поездка – частная. Считается, что принимающая сторона должна всем обеспечить. Поэтому банк деньги не меняет. Каштан часто ездит за рубеж и получает командировочные, он даёт десять немецких марок. У Сашки Петрова иностранцы иногда покупают картины, он выдаёт для Лёньки пятнадцать долларов. Негусто, конечно, но как-нибудь переживу.

Перед самым отъездом Валерка протягивает мне книжицу: «Возьми, может пригодиться, забавно написана». Книжка вовсе не забавно, а сухо и конкретно называется «Как пройти таможенный досмотр». Читать некогда, просто кладу её на дно сумки.

Авось не пригодится.

Меня не провожают. Юра на гастролях, Каштан где-то за границей, Саша Инденок дежурит у Ирки в больнице – у неё воспаление лёгких, а Квашенко детей опекает и квартиру стережёт – видимо, от них же.

Жаль, что никто не даёт советов выезжающим за рубеж. Рассказывают о людях, падающих в обморок при виде магазинных полок. Особенно почему-то напирают на сыр – несметное количество сортов, приводящее советских граждан в форменный ступор. Подчас это заканчивается совершенным равнодушием к изобилию, раздражением и желанием поскорее вернуться домой. Вот тут-то обалдевшие от избытка впечатлений россияне попадают в алчные объятья родной таможни.

Но пока я ещё лечу туда, и таможенники на пару с паспортной службой угрюмо и безучастно фильтруют отъезжающих через своё сито. Флаг им в руки, а я как шла, так и прошла. Как будто никаких препятствий нет, а есть потребность с кем-то поговорить, поделиться планами, показать фотку на паспорте, вытащить на свет божий пятнадцать долларов и десять марок. Конечно, с улыбкой и прямым, честным взглядом. Мне тоже в ответ улыбаются, кивают – полная идиллия.

Пешее шествие к самолётам, инструкции на двух языках, нам показывают, что делать при посадке на воду, как пользоваться запасным выходом, а под конец для успокоения предлагают напитки из бара. Время в пути – три часа, при этом мы вылетаем в девять утра, а прилетаем в десять. Что-то там с часовыми поясами, а может, с зимним и летним временем, о котором у нас пока ничего не известно, а у них оно есть.

На выходе – толпа встречающих. Меня тоже встречают. Не знаю, кто, но обязательно узнаю. Так сказал Тон. Вглядываюсь в лица, читаю таблички. На одной вижу: «Marina Vazhova», её держит высокий парень весь в чёрном, с тёмно-русой шевелюрой. Иду к нему, улыбаясь. Парень в ответ тоже улыбается, не переставая жевать жвачку, и протягивает руку.

И тут я понимаю, что с ним что-то не так. В овале лица, мгновенном приветственном наклоне головы, непринуждённом жесте, с которым он вынул резинку изо рта и щелчком отправил в урну. И ещё одно: он не стремится взять мой багаж, он его просто не замечает. Мы идём вместе к выходу, и уже возле самых дверей парнишка забирает из моих рук самую лёгкую сумку, предоставляя мне возможность тащиться с тяжеленным баулом. Он договаривается с таксистом, а я, пытаясь сохранять улыбку и достоинство, гружу весь багаж, недоумевая, как можно так спокойно и лениво наблюдать за дамой, не предлагая помощь. Садимся на заднее сиденье, он сообщает: «My name is Deja». Дежа, с ударением на второй слог. Понятно. Это девушка.

Пока едем, Дежа не переставая говорит. Информацию воспринимаю урывками. Сейчас едем в гостиницу, там я пробуду неделю… перееду к Хопперсам, неделя у них. Дежа будет со мной всё время… Инна Хопперс попросила, а ей всё равно делать нечего… деньги нужны, почему бы не помочь… Инна – жена Джоса, они совладельцы типографии. Сначала всё принадлежало Инне, потом Джос на ней женился, стал управляющим, а теперь и партнёром… О’кей, всё понятно?

Что будем делать в первую неделю? Посещать музеи, путешествовать по Голландии, в театр сходим. Дежа будет меня развлекать, кормить, поить, покупать сигареты, воду, жвачку, спиртное… только немного. Но никаких подарков и сувениров. Это пока нельзя. И денег мне в руки давать нельзя. Такое распоряжение. Без обид, да?

Забавно. Пригласили для «future cooperation» и участия в полумиллионном контракте, а отношение, как к нищей.

Вскоре подъехали к отелю. Небольшой двухэтажный домик, несмотря на зимнее время увитый зелёным плющом. Есть ещё подвал, там ресторан. Мои пожелания просты: рюмку коньяка и чего-нибудь съесть. Дежа сама выбирает блюда. То ли от усталости, то ли вкус у меня другой, но эти пресные овощи с соусом из кусочков мелко нашинкованной телятины совершенно не лезут мне в глотку. Помогает коньяк.

Утром просыпаюсь от птичьего гомона. На долю секунды воображаю, что я в своём Алтуне, и сойки скандалят, деля жёлуди. Но полосатенькие занавески и особый, чисто европейский запах отеля моментально возвращают меня к действительности. Я – за границей. Через пару часов придёт Дежа, и мы отправимся на экскурсию по Амстердаму. Больше всего меня интересует музей Ван-Гога, который имеет самое полное собрание его картин. Ван-Гог – один из моих любимых художников. Время от времени я перечитываю его письма к брату Тео, находя в них некоторые объяснения противоречивому творчеству художника. И его судьбе.

А пока нужно привести себя в порядок и позавтракать. Кое-как разобравшись с душем, спускаюсь вниз, в уютный светлый холл с круглыми столиками и плетёными стульями. Дежа сказала, что завтрак включён в стоимость проживания. Посматриваю на остальных посетителей, стараясь делать то же, что они. А они берут разное: кто только кофе с круассанами, другие – по несколько подносов набирают и сидят за завтраком больше часа. Неужели всё по одной цене? Позже я узнаю, что это называется «шведский стол», а пока просто беру то, что хочется.

Закончилось это плохо: я не могла всего осилить, а оставлять еду на тарелках у нас не принято, посему к приходу Дежи грустно взирала на оставшуюся нетронутой добрую половину завтрака. Дежа мне быстро помогла, а в дальнейшем я всегда брала побольше, в расчёте на неё. Что-что, а аппетит у моего проводника отменный.

Вообще я поняла, что в её организме больше всего занят делами рот. Она могла есть, пить, одновременно курить, при этом, не умолкая, говорить, что не мешало жевать жвачку, сосать конфеты. Видимо, это объяснялось тем, что за всё было заплачено. Но я не курю, жвачку и конфеты не жую – она это делает за меня. Представляю, как Джос поднимет брови, изучая отчёт. Мы то и дело заходим в кафе и ресторанчики, отказаться нет никаких сил: и запахи, и интерьеры очень привлекательные. Времени это занимало много, так что в музей мы попали только после обеда.

Стоял солнечный день, и здание музея, построенное в стиле «техно», было насквозь пронизано воздухом и светом. Этажи, соединённые открытыми лестничными пролётами и площадками, как бы подвешены в пустоте, образуя замкнутые кольца. Картины Ван Гога размещены в хронологическом порядке, и я впервые смогла охватить всё творчество, всю боль и страсть художника, начиная с ранних мрачных рисунков до ярких, наполненных светом поздних полотен. Мои любимые картины «сине-зелёного периода» висели рядом. Впервые я видела их в таком большом количестве.

Дежа уже давно сидела в нижнем холле, где можно было курить, есть и пить кофе, а я всё ходила из конца в конец этой искусственно закольцованной жизни, попадая то в мрак и сумасшедшую безысходность, то в примитивную непосредственность. Магнетизм коллекции был настолько силён, что мне стоило большого труда вернуться в действительность. Не помню, как нашла Дежу, что ей говорила, и только обнаружив в своей руке зажжённую сигарету, поняла, что сижу в холле, смотрю на малиновые от закатного солнца облака за стеклянной стеной и курю. Но ведь я не курю…

– Ведь ты не куришь? – удивлённо улыбается Дежа.

Я киваю. Вообще-то не курю…

Три дня мы путешествовали. Посетили Роттердам, практически полностью разрушенный бомбёжками и заново отстроенный после войны. Удивительные здания острого арт-конструктивизма с большой натяжкой можно было назвать архитектурой. Одно – в форме гигантского троллейбуса, вертикально врытого в асфальт, другое – в виде нескольких кубиков, стоящих на остриях, хотя внутри помещений всё на удивление прямое. Заглянули в музей мадам Тюссо, где я немного пообщалась с Маргарет Тэтчер.

Хорошо, что я без денег. В магазины, как и на родине, совсем не тянет. Только причины разные: там нечего покупать, здесь – не на что. Канун католического Рождества, всюду наряженные ёлки, блеск и музыка, свет вибрирует за стёклами витрин, изобилие подавляет. Десять марок с пятнадцатью долларами требуют реализации, хотя бы в виде подарков детям.

Старинный маленький городок, куда мы приехали на автобусе посмотреть ветряные мельницы. Заходим в светящееся разноцветное пространство магазина. После интеллектуального шока, вызванного сочетанием старинных ветряков и современных коттеджей, голова отдыхает. Как под наркозом тащусь сквозь торговые залы, рационально выбирая товар по цене. Джинсы для Лёньки, огромный выбор. Всё дороже моих пятнадцати долларов. Наконец вижу подходящую цену. Ну-ка, что за фирма? Да это наш советский, питерский «Маяк». Вот это да! Всё же приятно, что наша лёгкая промышленность прорвалась за рубеж. Но я, похоже, останусь без покупки, всё остальное дороже. Эх, кабы добавить денег от всех не выкуренных мной сигарет, не сжёванных жвачек и не выпитой Колы! Дежа понимает мою проблему, но инструкция работодателя – непреложное правило.

У касс она вдруг замечает какую-то мелкую штуковину, с помощью которой удаляют ворсовые катышки с одежды, и стоит она десять гульденов. Ей явно такую хочется заиметь, купить хотя бы для меня, а там… Но на моей одежде никаких катышков нет. Я тут же предлагаю ей сделку: ей – машинку (якобы для моего изношенного костюма), а мне – столько же на подарки детям.

Выхожу на улицу, разглядывая свои покупки. Помимо тёмно-синих, с тройной строчкой и кучей карманов «ливайсовских» штанов, удалось купить Лёнчику чудную ярко-жёлтую футболку с большим «эппловским» яблоком на груди. Лийке на оставшиеся деньги – клетчатая юбка в складку, тёплая и практичная.