Читать книгу: «Городские ворота», страница 2

Бабкин голос эхом отразился от жёлтых привокзальных зданий и покатился по снежной улице вниз. В этот момент Лёхе показалось, что мир замер и даже снег завис в воздухе недвижимо, прекратив своё безумное кружение. «Ох», – что-то оборвалось внутри Лёхи и он каким-то чужим хриплым голосом спросил:

– В смысле -«взял»?

Старуха ласково посмотрела на Лёшу как на неразумное дитя.

– Так ведь кто грешную душу через дорогу переведёт, тот все её грехи на себя берёт. Во искупление и в жизнь ве-е-ечную.

Снег теперь шёл сплошной стеной и Лёхе показалось, что снежный заслон отгородил их с бабкой от всех остальных пешеходов, от привокзального шума, от автомобильного гула, и что они, вообще, не на людной улице стоят, а парят где-то вне места и времени.

– Только не просто это -найти человека, который тебя через дорогу переведёт. Люди-то нас не видят, кроме тех, что, как ты, близко к тому свету подошёл, – бабка сокрушённо покачала головой, – а времени-то у меня совсем мало, всего один день в году, в день смерти таинство работает.

–И много тут вас таких?– Лёха вытер нос рукавом.

–Да хватает, сынок, – охотно закудахтала бабка, – я мало кого знаю, я и при жизни-то не шибко общительная была, а наши в основном все замкнутые, неразговорчивые. Вот, значит.. Рафка, цыганка, у самого входа на вокзал стоит со свёртком. А что в том свёртке не показывает, да просит прохожих угадать, – бабка приблизила лицо к Лёхе и быстро горячо зашептала, – коль угадаешь, Рафка на тот свет без грехов перейдёт, а не угадаешь – Рафке ещё год стоять, да и тебе год удачи не видать.

– От оно как, – продолжала старуха, вроде бы глядя на ошарашенного Лёху но при этом всматриваясь во что-то, видимое лишь ей, – а там ребёночек у ей. Да кто ж скажет-то, все боятся. Лёнька-обходчик безногий, ногу свою с собой носит. Озорует много Лёнька. Ногу-то ему поездом оторвало, когда его пьяного товарняком снесло насмерть. Так он этот отрубок свой людям под ноги-то и кидает. А прохожий, даром что не видит ни Лёньку, ни конечность его, но об ровное место спотыкается. Иной раз со всех сил на рельсы падает. Ох-охо, всякие у нас тут есть, Лёшенька, точка у нас тут такая, особая. Перекрёсток – завсегда место тонкое. Между тем светом и этим. А вокзал, уж он и вовсе перекрёсток всяких дорог. Но за Городские Ворота мало кто выбраться может.

– За какие ворота? – Лёха как загипнотизированный вслушивался в бабкино бормотанье, увлечённый рассказом.

– А? – вздрогнула старуха, – да, вот эти -то башни, – она показала на стоящие по обе стороны от дороги дома-близнецы, – они самые, Городские Ворота и есть. Через которые «пройдёт только всякая правда, а хлусня не пройдёт». Так старая легенда говорит. Въездные ворота в Менецке [древнее название Минска – авт.] в старые времена были такие. Заклятие на них было наложено– впускать только тех путников, что с добром приходят. Теперь вот ворота другие, а сила в них прежняя. И всякая нераскаявшаяся душа через них пройти не может.

– Так а Вы же.., – растерялся Лёха.

– Да я же с самого краешку, – бабка улыбнулась, – да и убили меня тут. Ты, слушай, Лёшенька, – бабка сморщилась, застонала, – раскаяться-то я раскаялась, да ничего не поменяла, не исправила.. ох, больно, горюшко! Так с грехом и была, так им и болела. Хорошо, ты встретился, недолго я промучилась. А так-то всем нам срок установлен. Сколько мы на земле жили, столько лет на передачу грехов и отпущено, чтоб найти, значит, кто искупит грехи-то.

– А если не искупит? – заинтересовался Лёха.

– А не искупит, так на нём те грехи и останутся. И будет душа мучится как на том свете, так и на этом. И так оно, конечно, бывает, коль душа мелкая. Робеет человек, – вздохнула бабка.

Внезапно она вздрогнула и к чему-то прислушалась.

– Ты, главное, не бойся, сынок, – заспешила, запричитала она, – ты грехи- то искупи, а я уж за тобой присмотрю. Слышишь, – она пристально заглянула Лехе в глаза и настойчиво повторила, – не бойся, Алёшенька! Как перед Богом прошу, ради тебя самого – не бойся!

Тут-то Лёха и вспомнил про электричку и про Сипатого, и про долг.

– Ё-моё! – в отчаянии он оглянулся на вокзал, как будто отсюда мог увидеть расписание электричек, – бабуля, мне ж бежать надо!

Но, повернувшись, никакой бабки Лёха рядом с собой уже не нашёл. Растерянно оглянувшись, он махнул рукой и бросился к вокзалу.

«Блин, блин, блин! – задыхаясь, бежал Лёха к вокзалу, – Во сказочница! Прям эти… как их.. вечера на хуторе близь Диканьки!»

Так, усмехаясь и покачивая головой, добежал Лёша до вокзальных касс, а потом, перепрыгивая через две ступеньки, опрометью бросился на перрон, ловить электричку.

II.

…Невыносимо болели рёбра, ныла нога и всё тело было чугунно-тяжёлым, неподъёмным. Очень хотелось пить. «Заболел я, что ли? – мелькнула догадка, – Грипп?». Лёха с трудом открыл глаза и увидел, что лежит он в небольшой комнате, тускло освещённой длинной настенной лампой, а за окном темно и подоконник снаружи занесён снегом. «Окно пластиковое однопакетное, – заметил про себя Лёха, – раму плохо заделали, пена видна. Не будет окно тепло держать. Халтура». Тем не менее в комнате было не холодно, видимо, из-за работающей на полную катушку батареи. Тут Лёха вспомнил про доставку окон, про текущий ремонт, Сипатого и электричку. Лёхин организм от нахлынувших воспоминаний встрепенулся и попытался принять сидячее положение. Но, при первой же попытке дёрнуться, ногу и голову пронзила резкая боль. Тут Лёха заметил прозрачный провод, тянущийся от его руки к капельнице. «Чего? В больнице я, что ли? Когда ж я сюда попал?», – сознание не слушалось, воспоминания извивались и плавились. В голове всплывал вагон и какие-то кричащие испуганные люди. «Видимо, что-то случилось в электричке», – решил Леха, однако, в этот момент белая дверь распахнулась и в комнату энергично вошёл врач, а за ним пухленькая молодая медсестра.

– Ну, что, герой, – стоящий у кровати стул тяжело крякнул под тяжестью доктора, – Как наши дела? Пришёл в сознание? Ушиб головы.. похоже, перелом ребра и колотая рана бедра, так то. Везунчик ты, Брюс Ли. Если бы этот тип пырнул тебя на полсантиметра правее, – доктор указал на лёхину левую ногу, – да если бы не оказалось в электричке сообразительного человека, который догадался перетянуть ногу, и если бы скорая не подсуетилась, да я б не задержался на дежурстве.. – доктор присвистнул и махнул рукой, дескать, пиши-пропало.

Оглушённый Лёха только открыл рот, как за дверью раздались голоса, и доктор закряхтел: «Милиция… Я обещал допустить, как только ты проснёшься. Родным-то, кстати, как сообщить? По телефону никак дозвониться не можем, никто трубку не берёт. Военный билет твой? Алексей Бондарев?».

– Мой, – прохрипел Лёха, – кхм.. Мать, наверное, на дежурстве, в детском саду. Сторожем. Я сам позвоню. Телефон мой.. у вас?

– У нас, Алексей, у нас. Отключай его, Ксюш, – доктор кивнул на капельницу, – и водички дай, а я с милиционером поговорю. Отдыхай, герой! – похлопал врач Лёху по руке и закрыл дверь.