Читать книгу: «Драконова Академия. Книга 5», страница 5

А самое паршивое, что были те, кто ему до сих пор верил. Потому что у него был тот, кому он «доверял как себе», пока сам был на «делах государственных на границе». Керуан. Сейчас Люциан не сомневался в том, что архимаг архимагов, чтоб его драхи драли, тоже все знал. Вот только доказательств этому у него не было, как не было доказательств тому, что Лена никогда не была врагом Даррании. Что она была самой лучшей и самой светлой изо всех, кого ему доводилось знать, и что объявить ее темной тварью, поставить на один уровень с Альгором, как заклятых врагов страны – это последняя подлость и низость.

Что же касается Сезара, им так и не удалось поговорить толком. Те короткие два визита, которые брат ему нанес, проходили в присутствии отца. Словно Ферган боялся заговора сыновей.

Что ж, ему стоило бояться. Определенно стоило.

– Прости, – Люциан шагнул к Женевьев. – Я не должен был срываться на тебе.

Она вздохнула.

– Люциан, сейчас все на взводе, но нам стоит держаться вместе. Только так мы сможем уберечь Дарранию от еще большей бойни.

– Я знаю, – произнес он. – Знаю.

– Сезар действительно может помочь. У него нет опыта с целительством, но есть опыт с темной магией. Возможно, она что-то изменила в тебе…

– Я об этом подумаю.

– Подумай. Но не слишком долго. Потому что если тебя меняет что-то из тьмы, лучше узнать об этом как можно раньше.

Люциан усмехнулся. Но не потому, о чем подумала Женевьев, а она явно снова подумала о его недоверии к брату. Легко коснувшись губами его щеки, Анадоррская вышла, а он, бросив еще один короткий взгляд на так и не восстановленную после сражения с Альгором землю, направился в ванную. Где, опираясь о стену долго смотрел на свое отражение. До тех пор, пока в золоте глаз не заклубилась тьма.

Женевьев Анадоррская

Вечера Женевьев обычно проводила с детьми. После той ночи она загружала себя работой так, чтобы времени на чувства и мысли не оставалось. Попытки оправдаться тем, что это из-за случившегося, из-за отца, который отказался с ней разговаривать, узнав о помолвке с Люцианом, из-за того, что рассыпающаяся пылью девушка и военные до сих пор стоят перед глазами, были, но они ни к чему не привели. Впору было ругать себя последними словами и называть бесчувственной, если бы не одно но. Ни один самый страшный кошмар, спровоцированный на балу, не бил в сердце так же остро, как один-единственный взгляд.

Взгляд Ярда Лорхорна.

Она не сказала ему о помолвке заранее (а должна была?), избегала всю неделю перед балом, а после… о том, что произошло на балу, стало известно быстрее, чем того хотелось бы. Если бы Ярд, узнав о случившемся, перестал с ней разговаривать, упрекал, наказывал холодностью или что там еще делают уязвленные в гордости мужчины, ей было бы в разы легче. Наверное.

Но единственным, что он сказал, когда они увиделись в Академии, было:

– Я рад, что с тобой все в порядке.

Он бы, наверное, ее обнял, не будь они на виду у всех. Женевьев это почувствовала, потому и остановила его жестом. Она чувствовала и всю бурю эмоций, бушевавшую в нем, от искренней радости от этой встречи, искреннего счастья за то, что с ней ничего не случилось, до горечи осознания их с Люцианом помолвки. И все же радости и счастья было больше, а для нее это оказалось невероятно странным, непонятным, пугающим.

Во-первых, потому что Женевьев никогда раньше не чувствовала никого, как себя. Во-вторых… во-вторых, потому что это было неправильно. Он должен был злиться, упрекать, оскорблять – как это сделал отец.

– Вырастил на свою голову! – рычал Белавуард Анадоррский, пока мать обмахивалась веером и заливалась слезами. – Ты должна быть предана семье! Должна быть предана мне! А ты что устроила?! Помолвку с Драгоном!

Женевьев понимала, что здесь уже никакие слова не помогут, но все же где-то, в глубине души ей хотелось верить, что отец примет ее решение. Просто потому, что он сам политик, он воспитывал ее так, он растил ее для того, чтобы она делала все для Даррании, в интересах Даррании. В данном случае интересы Даррании и ее отца не совпали, но она все же оставалась его дочерью.

– Я поступила так, как считала нужным. А теперь, из-за того, что случилось…

– Как считала нужным! – рявкнул отец.

Мать побелела и начала «падать в обморок», но он в ее сторону даже не посмотрел.

– Ты меня опозорила! Сначала эта работа в Академии. Потом помолвка с Драгоном, когда я – я, и ты прекрасно это знаешь, буду гораздо лучшим тэрн-архом Даррании, чем Ферган и любой из его никчемных отпрысков! Еще и с мальчишкой каким-то спуталась, таскала к себе домой! Надеюсь, об этом хотя бы никто не знает! Позорище!

– Никто не знает, а если бы и узнал, тогда что? – Женевьев вспылила раньше, чем успела себя остановить.

Отец раздул ноздри:

– Ты бы еще с уборщиком драконьего навоза связалась! Хотя разница невелика.

– Не смей так о нем говорить! – это прозвучало привычно, как приказ. Женевьев невольно понизила голос и получилось так, как ее учили: снисходительно, как у тэрн-архи.

Белавуард даже поперхнулся, а потом заорал не своим голосом:

– Не сметь?! Это ты мне тут будешь указывать?! Предательница! Шлюха!

Из родительского дома Женевьев вылетела с еще большей тяжестью на сердце и в непролитых слезах, так и не поинтересовавшись, на самом ли деле мать в обмороке или просто хорошо притворяется. К себе она тоже не пошла, кое-как успокоившись, вернулась к детям, где занялась привычной для нее работой. Так дни и проходили, в Академии, в допросах о случившемся (ее постоянно на них таскали), навещая Люциана, в работе с детьми. Она даже ночевала там, только чтобы не возвращаться одной в пустую квартиру и не думать об одном-единственном по-настоящему счастливом завтраке, который прервал отец. Не вспоминать то, как Ярд на нее смотрел.

То, что он ни словом ни делом не заставил ее почувствовать себя виноватой.

Проблема была в том, что Женевьев чувствовала. Чувствовала себя виноватой перед ним каждое мгновение, возможно, поэтому сегодня она хотела, чтобы Люциан попросил ее остаться. Просто чтобы поговорить, ей надо было кому-то выговориться, но Люциан был далек от того, чтобы слушать. Он был настолько в себе, настолько в своей вине, что Женевьев сразу поняла: никакого разговора у них не получится. Еще она поняла, что сегодня вернется домой.

В свою пустую одинокую квартиру, которая станет ее тюрьмой до свадьбы. Тюрьмой, потому что вместе с ней там будут заперты воспоминания о счастье, которое невозможно. При мысли об этом отчаянно захотелось себя пожалеть, но жалость не приносит никакого облегчения, Женевьев знала точно. Поэтому лишь вскинула голову и зашагала по Хэвенсграду, подставляя лицо закатному осеннему солнцу, баловавшему город последними теплыми днями.