Цитаты из книги «Стократ», страница 2

Он разглядывал узоры на их лицах. Веки были зашиты у всех, причем, как видно, с младенчества. Стократ видел, как, стоя рядом, они иногда проводили рукой по лицам друг друга, будто считывая важное сообщение. И еще он видел, как некоторые, особенно молодые, смотрят на солнце. По тому, как они держали головы, как поворачивались вслед за светом, Стократ понял вдруг и удивился: они не слепые. Не слепые! Была ли вначале болезнь, эпидемия, отобрала ли зрение у выживших, пришлось ли им закрывать глаза по необходимости – но теперь зашитые веки всего лишь традиция. Сквозь узор на лице они видят свет. Но не пытаются смотреть. Зачем? У них есть Язык…

Если мы слепы в темноте, думал Шмель, то люди, которые слышат всем телом, должны быть беспомощны в тишине. Поэтому на этой поляне никогда не бывает тихо: сто ручейков разведены по желобам, и каждый поток падает со своей высоты, и звук его, звон или шелест, значит для них то же, что для нас – резная колонна или арка. Так они украшают свой дом.

– По какому праву, – сказал он негромко, – люди из чужих миров решают судьбу Мерцающей?

Идущий впереди замедлил шаг, рукой в перчатке убрал с лица дымчатое забрало шлема и заговорил; Стократ различал слова, но смысл речи ускользал от него.

– Прости, друг, я не понимаю, – сказал Стократ.

Человек со звезд оскалился, как обыкновенный стражник, и закричал. Стократ покачал головой:

– Ты хочешь, чтобы я пошел с вами? Это невозможно. Здесь мой Мир, я остаюсь.

Человек со звезд взмахнул рукой. Стократ ждал парализующих лучей или, возможно, газа, – но из трубок с легким чмоканьем вырвались иглы. Стократ видел, как они летят – быстрее стрел, точнее стрел, две в грудь, две в шею, одна – мимо. Он сбил их мечом в траву. Иглы ломались под ударами, будто ледяные, выпрыскивали прозрачный сок, капли собирались шариками и летели, как сбитая с веток роса. После третьего залпа Стократ отступил, не желая, чтобы брызги касались кожи. Они наконец-то перестали стрелять.

– Я остаюсь, – сказал Стократ.

Еще одна белая фигура приближалась из темноты. Новый гость был хромой, грузный, возможно, старый – над шейным кольцом его доспехов были видны только узкие глаза и белый пергаментный лоб. Безоружный, он остановился перед Стократом в нескольких шагах и протянул к нему руки.

– Вы напрасно пришли, – сказал ему Стократ. – Если этот Мир умрет вместе с вами – кто будет виноват в вашей смерти?

...

– Мир умирает, – сказал старик, навалившись на него, чтобы устоять на ногах. Весил он совсем не много – в сравнении с высоким Стократом.

– Мир бессмертен.

– Нет! Ты положил начало, ты – здесь – конец… Кратковременно… Короткое время. Много энергии. Насыщенный. Окончательный… Пойдем. Оставь. Конец света.

Стократ всмотрелся в его лицо – и с удивлением узнал себя-другого, себя из прошлого поколения. Сто вероятностей, сто поворотов, сто сыновей в это самое мгновение встретили сто своих отцов…

– Мир никогда не умрет, – сказал Стократ и улыбнулся встревоженному старику. – Поверь мне, отец. Мир никогда не умрет.

– Мы знали, что ты жив. Без тебя эта планета – кусок камня с реденькой атмосферой, едва пригодной для дыхания. Здесь нет и не было ни лесов, ни рек, ни людей! Ты дал этому миру начало, но ты не Бог. Ты сотворил вероятностный фантом. Он обречен самим фактом создания. Осталось несколько часов.

– Ты говоришь, что Мир умирает?!

– Время заканчивается, – сказало отражение.

Он всегда чувствовал, как вызревают события, и многие считали его пророком, в то время как он просто умел наблюдать и складывать наблюдения, кирпичик к кирпичику, уголок к уголку. То, что творилось в столице Гран, не имело разумного объяснения.

В тот раз у костра он до того перепугался, что едва не бросил меч. Пленная душа не ушла на другой день и на третий, а на четвертый клинок сделался втрое тяжелее обычного. Тогда подросток-Стократ разозлился и воткнул меч в землю с криком «Убирайся!», и увидел, как душа ушла – перетекла в дождевого червя, случайно перерубленного клинком…

– Когда мне было четырнадцать, я был сиротой в приюте, без семьи, без меча и без всякой надежды. А через год появился человек, который подарил мне меч. Вот так – подарил, упал и умер, потому что был очень стар…

– Волшебник?

– Не знаю. Только с тех пор я стал… задавать себе вопросы. Думать. Смотреть. Искать и отгадывать загадки.

– И убивать убийц?

– Так получилось, – сказал Стократ.Он открыл рот, чтобы рассказать мальчишке, как это произошло с ним в первый раз – ночью, на большой дороге, когда в него, шестнадцатилетнего, начали стрелять из темноты. Как мерзко взвизгнула стрела возле уха, как другая воткнулась в дорожный указатель, как провалилась в ужасе душа до самых колен. На него напали, вероятно, потому, что при парне был хороший меч – скорее всего, на клинок и польстились…До того тысячу раз тренировался, размахивая мечом и воображая себя в гуще боя – но в ту ночь впервые услышал, с каким звуком входит сталь в тело врага. И бежал, пока чужая кровь, перепачкавшая его с ног до головы, не остыла совсем и не высохла. Тогда он залез в речку – прямо в одежде, хотя была уже осень, и долго отмывал себя и клинок, а когда посмотрел на него при свете костра – изнутри, как из узкого окна, глянула на него чужая пленная душа.

– Ты говоришь, они охотники. Что, на охоте, чтобы срочно позвать товарища, они несут ему питье?

– Нет! Понимаешь, они ведь не глухие. Они могут перекликаться по-птичьи, например. Повторять звериные звуки. Чтобы сказать «Привет, это я» или «Посмотри направо» – одного свиста хватит. Но они не называют это «язык» и не считают разговором, достойным человека.

– Хм.

– А «языком» они называют только то, что можно пробовать на язык… Вкушать. Это достойно человека.

Теперь вкус. Четыре направления смысла: соленый как воля, сладкий как степень, кислый как движение, горький как время. И такты послевкусия, потому что настоящий вкус всегда разворачивается, всегда течет.

Он продолжал учиться каждый день – у воды и земли, у своего меча, у добрых и злых людей; первого врага он убил, защищаясь, и очень испугался, увидев в посветлевшем клинке чужую искаженную душу. С тех пор он убивал только злодеев, но не потому, что думал о справедливости. И, конечно, не потому, что воображал себя мстителем; он просто знал, что душа невинно убитого посмотрит с клинка ему в глаза. А души убийц и насильников безглазы.