Читать книгу: «Елена Троянская», страница 12

Я спустила ноги с кровати, и она подала мне руку. Я оперлась, встала. Комната поплыла перед глазами, но я приказала себе стоять ровно.

Служанки подбежали ко мне, окружили, готовые поддержать. Одна поднесла мне разные наряды на выбор, исключив те, которые сомнутся, когда я – рано или поздно – прилягу отдохнуть. Другая держала на подносе украшения: большое ожерелье из агата и горного хрусталя, ножные браслеты из золота. Диадему она не положила из деликатности: она причинит неудобства, когда я для отдыха склоню голову на подушку.

– Твои браслеты, – сказала Аниппа, протягивая поднос.

Все они показались мне слишком тяжелыми, и я отклонила их.

– А браслет-змейка так до сих пор и не нашелся? – забеспокоилась Эврибия. – Он совсем легкий, ты могла бы его надеть, и надо же – пропал…

– Нет, не нашелся, – ответила я, не дослушав ее. – Наверное, его украли.

Я посмотрела в глаза каждой из них, по очереди.

Когда очередь дошла до Эврибии, у меня не осталось сомнений. Мои глаза и уши отверзлись: я смотрела – и видела, я слушала – и слышала не только слова, но их тайный смысл.

– Этот браслет обязательно нужно найти! – сказала Эврибия.

– Зачем? У меня много других украшений, есть из чего выбирать.

– Да, конечно.

Она смутилась и отвела взгляд в сторону.

Сейчас, именно сейчас я должна сделать это, когда все в сборе. Я преисполнилась необычайной уверенности в своей правоте. Мой голос прозвучал так спокойно, что я даже удивилась.

– Эврибия, почему ты пытаешься извести меня? Я знаю, что это ты.

Так вот они, дары, которыми меня наградили змеи, вдруг поняла я. В минуту опасности я могу читать в сердце человека, как читают боги.

Мой неожиданный вопрос застал ее врасплох.

– Я? Я…

– Да, ты!

Я указала на нее.

Остальные смотрели, потеряв дар речи.

– Почему ты сделала это?

Я наступала на нее, собрав все силы, чтобы не дрожать.

Я думала, она будет отпираться и говорить, что я больна, нахожусь в бреду.

Вместо этого она выпрямилась и поставила шкатулку на стол с большим достоинством.

– Хорошо. Все равно меня казнят за причинение вреда жизни царицы. Так я скажу тебе всю правду, глупая, слепая девчонка! Да, девчонка. Потому что ты всего лишь девчонка, даже если весь мир будет валяться у твоих ног! А почему? Чем ты это заслужила? Просто так, красивым личиком! Я дала себе слово – разглядеть тебя вблизи, понять, за что тебя боготворят, и должна признаться: на меня не произвело особого впечатления то, что я увидела. Поэтому я решила уничтожить тебя.

Я не могла найти слов.

– Только поэтому? – спросила я.

– Нет! Не только! Тебе мало, что тебя обожают за твою хваленую красоту! Тебе все мало, ты жадина! Ты хочешь все отнять у людей! Зачем тебе понадобилась победа в соревнованиях? У тебя и так все есть! Зачем ты отняла победу у моей дочери?

Так вот оно что! Эврибия была матерью той девушки, которую я обогнала на предсвадебных соревнованиях по бегу.

– Она никогда не будет царицей. И никогда не придут к ней свататься сорок женихов с большими сундуками золота. У нее нет родственников среди богов. Все, что у нее есть, – ее быстрые ноги. И воспоминаний об этой победе ей хватило бы, чтобы скрасить всю ее жизнь. Почему ты отняла у нее даже это? Ты ограбила ее.

– Я не грабила ее. Просто я прибежала первой. Я бегаю быстрее.

– Нет, это обман! Это были нечестные соревнования!

– Почему нечестные?

– Потому что ты дочь Зевса. Конечно, он помог тебе. Ты не можешь равняться со смертными.

– Нет, могу. Даже если это правда, что я дочь Зевса, то дети богов такие же смертные, как все люди. Разве ты не знаешь этого?

– Дети богов – не такие, как все люди. Они сильнее, выносливее, красивее.

– Постарайся понять меня, – убеждала я. – Представь, что все вокруг только и говорят о твоем лице. Неужели тебе не захочется, чтобы в тебе признали другие достоинства, которых ты добилась своим трудом? Я знала, что хорошо бегаю, потому и объявила соревнования по бегу. Если бы твоя дочь оказалась лучшей бегуньей, чем я, то победила бы она.

– Нет, это было нечестно, – твердила Эврибия.

– Каким ядом ты смазывала браслет?

Остальные служанки стояли потрясенные и не произнесли ни слова.

– Этого я тебе не скажу. Он не раз сослужил добрую службу моим предкам и еще послужит. И сейчас ты смогла разоблачить меня только потому, что ты не как все смертные… У тебя нечеловеческие способности.

На самом деле разоблачил ее Геланор, со своими человеческими способностями и человеческим умом. Я порадовалась, как Менелай, тому, что он помогает нам, а не нашим врагам.

Я вызвала охрану и приказала:

– Уведите ее. Уведите.

Отец и Менелай, конечно, будут настаивать на том, чтобы казнить ее. Я не хотела ее смерти. С меня будет довольно, если меня оградят от нее или ее сообщников.

Так я открыла, к своей превеликой радости, каким даром наградили меня змеи: предвидением, ведь интуиция – свойственная им самим форма знания.

XIX

Приехала Клитемнестра – она навещала нас все чаще и чаще, и мы сидели под деревом Гермионы. Впрочем, выражение «под деревом» тут не вполне подходит. За пять лет дерево переросло меня, но нижние ветви находились еще слишком низко, чтобы можно было сидеть под ними. Так что мы расположились на мягкой траве как можно ближе к дереву, разложили провизию, разговаривали и смотрели, как играют с мячом на лужайке наши девочки. Ифигении было восемь, а Гермионе пять лет.

– Гермиона быстроногая, как ты, – сказала Клитемнестра. – Смотри, она сейчас перегонит Ифигению.

Обе девочки бежали изо всех сил, утопая в высокой траве. Я вздрогнула, вспомнив, как пострадала из-за своих быстрых ног.

– Мое время прошло, – вздохнула я.

Мне было очень жаль, что женщинам запрещено участвовать в соревнованиях после замужества.

Клитемнестра отказалась от протянутого мной бокала вина.

– Ты беременна? – догадалась я.

Она кивнула головой:

– Да. Агамемнон счастлив, он хочет сына и уже придумал ему имя – Орест, «покоритель горных вершин». Один Зевс знает, почему он выбрал такое имя.

– Наверное, он надеется, что имя определит судьбу ребенка. И Оресту покорятся самые высокие вершины.

Клитемнестра рассмеялась:

– Он хочет, чтобы его сын стал воином. Мне кажется, Агамемнон мечтает о войне. Без нее он скучает. Управлять страной в мирное время его не увлекает.

Большинство правителей мечтают о мире для своих народов, так я думала. Я была счастлива, что те пять лет, которые Менелай управлял Спартой, протекли в мире и спокойствии.

– Он очень тяжело переносит воздержание, понимаешь? – шепнула Клитемнестра.

Я понимала, что она имеет в виду, и снова меня укололо чувство то ли горечи, то ли зависти. Она имела в виду, как хорошо им с Агамемноном в спальне… Но лучше не думать об этом.

За все эти годы я ни разу не призналась Клитемнестре в своей холодности – мне казалось, это будет равносильно измене Менелаю. Что бывает между супругами по ночам – и чего не бывает, – касается только их двоих. Но притворяться было все труднее и труднее, особенно по мере того, как я превращалась в зрелую женщину: я должна была становиться более страстной и искушенной. До сих пор я справлялась с задачей, но притворство было мне ненавистно.

– Еще бы! – Я понимающе кивнула.

– Я боюсь, что он возьмет себе любовницу из служанок…

– Даже если так, он сразу ее бросит, как только ты разрешишься от бремени, – успокаивала я, на самом деле стараясь как можно скорее сменить тему разговора.

– А ты никогда не боялась, что Менелай возьмет любовницу?

– Я?

У меня кровь прилила к щекам.

– О, прости! – рассмеялась она. – Я и забыла, что ты у нас скромница. Ты никогда не говоришь на эти темы…

Клитемнестра помолчала и добавила:

– И все же, тебе двадцать один год, из них ты шесть лет прожила замужем. О чем же нам, замужним женщинам, говорить?

О чем угодно, только не об этом! – взмолилась я мысленно. Только не об этом!

– Как о чем? О детях… Ифигения очень умная девочка. А стихи, которые она сочиняет, когда играет на лире, – просто чудо. Мне кажется, ее вдохновляет Аполлон.

– Да, она с поэзией в ладах, – кивнула Клитемнестра. – Я очень рада: такой талант – большая редкость. Ты права, дар Аполлона.

Задыхаясь от быстрого бега, обе девочки подбежали к нам и бросились на одеяло.

– Всегда она прибегает первая! – сказала Ифигения, показав на Гермиону.

– Да, как ее мама, – ответила Клитемнестра. – Зато ты можешь делать то, чего не умеет она. Например, сочинять стихи и играть на лире.

Ифигения светло улыбнулась и отбросила прядку волос со лба. Она была славной девчушкой, с черными кудрями, как у отца, и светлой кожей, как у матери.

– Да. И мне это нравится больше всего на свете!

Гермиона потирала свои ободранные коленки. Она почти все время носилась по саду и к лире даже близко не подходила. Дядьям, моим братьям, очень нравилось учить ее скакать верхом и стрелять. Моя любимая кукла, которую вручила ей матушка, валялась без внимания.

Менелай обожал дочь, но считал, что со временем у нее должен появиться брат.

– Голубка моя!

Я наклонилась и взъерошила ее золотые, как у меня, кудри. Мы любили перепутать пряди волос и потом угадывать – где чья. Угадать, конечно, никогда не удавалось, но игра позволяла нам с новой силой ощутить, как мы близки.

Я посмотрела на Клитемнестру и заметила тень… Что-то гнетущее и подавляющее. Непрошеный дар священных змей открывал мне тайные побуждения человека. Я слышала отголоски его внутреннего голоса, эхо глубоко спрятанных помыслов.

Если б могла, я вернула бы этот дар обратно. Я не хотела его! Умоляю, змеи, заберите! С тех пор как змеи коснулись моих ушей и глаз, я слышала и видела много такого, о чем предпочла бы не знать, погружалась в тайны, о которых лучше не ведать.

Жрец сказал, что даров будет три. А пока проявил себя только один. Но я утешалась тем, что, может, одним все и ограничится.

– Клитемнестра, сестра! – еле слышно выдохнула я. – У тебя все в порядке?

– Конечно! Почему ты спрашиваешь? – удивилась она.

Значит, пока не сбылось. И надо молить Зевса, чтобы не сбылось. Но ее окружало плотное черное облако, я отчетливо видела.

Стояла зима. В море никто не рисковал выходить, корабли лежали на берегу, набитые камнями, чтобы их не унесло в море. Передвигаться можно было только по суше, но путешествовать по обледенелым скользким дорогам – невеликое удовольствие, и путешественников встречалось немного. Среди этих немногих оказались и мы с Менелаем: Агамемнон просил нас приехать в Микены. Зачем – мы не знали, письмо было туманным.

Земля оголилась, деревья стояли без листьев. Гермиона подергала меня за плащ.

– Мне холодно, – пожаловалась она.

Я сняла со своих плеч меховую накидку и закутала ее.

– Скоро приедем, – успокаивала я.

Она улыбнулась в ответ. Уже восемь лет, а для меня она все та же малышка.

– А зачем дядя Агамемнон зовет нас? – спросила она.

– Не знаю. Может, хочет сделать подарок.

– Я не хочу подарков от дяди Агамемнона. Он злой. А повидать Ифигению с Электрой хочу.

Надежды Агамемнона не оправдались, Клитемнестра снова родила девочку. Ее назвали Электрой – «янтарь», ибо глаза у нее были янтарного цвета. Ифигении было уже одиннадцать лет, но она по-прежнему с удовольствием играла с Гермионой, которая была младше. Я очень удивилась, когда узнала, что Агамемнон хочет выдать ее замуж. И за кого?

Показались каменные львы, охранявшие въезд в Микены. В лучах закатного зимнего солнца они отливали золотом. Меня охватывало чувство восхищения перед их красотой, но возникло непонятное чувство тревоги перед будущим. Я не любила Микены, хотя здесь были прекрасные виды на горы и на море. Дворец подавлял меня, подавляли высокие стены с крепостными валами, сложенные из огромных камней. В тяжелом и влажном воздухе я задыхалась.

Миновав львов, мы стали подниматься по крутой дороге к главному входу во дворец, который стоял на вершине горы.

Еще на дороге нас окружили многочисленные слуги, некоторые побежали вперед, чтобы предупредить Агамемнона. Он вышел навстречу нам. Он стоял на вершине горы, солнце светило ему в спину, очерчивая контуры могучей фигуры.

– Добро пожаловать! – воскликнул он и шагнул вперед, чтобы обнять Менелая. – Здравствуй, дорогой брат! Здравствуй!

– Здравствуй, брат! – вторил ему Менелай.

Плечом к плечу они стали подниматься по большой лестнице, которая вела к парадному входу.

Мы собрались в мегароне, расположенном в самом центре дворца. В камине горели кедровые поленья, щедро давая тепло, и уютный запах хвои струился в воздухе, отчего суровые лица гостей казались мягче.

Агамемнон до сих пор не открыл, по какой причине позвал нас. Но по рангу гостей – сплошь цари или правители соседних городов – я понимала, что причина была политической. Агамемнон нервничал, но пытался выглядеть веселым и непринужденным. Благодаря дару змей я почти слышала его мысли. Они были злыми и беспорядочными. Он улыбался все шире и шире.

Он все время следил, чтобы в золотых кубках не переводилось вино. Гостей было более тридцати, и кубки у всех были золотые, а вино – отборное, поэтому все должны были убедиться в его богатстве и процветании.

Среди гостей были Паламед из Наплии, Диомед из Аргоса, Полипорт из Тиринфа, Терсит из Коринфа и еще много других, кого я не знала, ибо они никогда не бывали у нас в Спарте. Агамемнон похлопывал их по плечу, посматривал сверху, откидывая голову назад, и порыкивал, как оживший лев, который сторожил город.

Менелай стоял в стороне и глядел растерянно. Он не любил шумных сборищ, обычно предпочитал тишину и уединение. Я держалась поближе к нему. Взяла его за руку, наши пальцы сплелись. Я испытывала острую потребность защитить его.

Женщины не присутствовали – обычно их не допускали на такие собрания. Для нас с Клитемнестрой было сделано исключение: для нее – как для хозяйки Микен, а для меня – как для ее сестры и еще потому, что Менелай неохотно со мной расставался.

– Друзья мои! – провозгласил Агамемнон. – Я рад вас видеть и благодарен вам за то, что вы проделали опасный путь в трудную зимнюю пору. Угощайтесь, пейте, ешьте! Я убил на охоте матерого кабана и хочу разделить с вами его отменное мясо. Оно жарится, скоро будет готово.

Он никогда не забудет похвастаться, подумала я об Агамемноне. Он стоял, слегка покачиваясь, и в своей меховой накидке напоминал дикого зверя.

Клитемнестра подошла к нам, за ней по полу тащился шлейф.

– Мужчины не имеют ни малейшего представления о времени. Кабан будет готов через несколько часов. Я предупреждала, что нужно начать готовить раньше.

Я поцеловала ее в щеку.

– Не переживай, сестра. С нас достаточно, что видим тебя. Мы приехали не для того, чтобы полакомиться кабаном. Хотя пока не знаем для чего. Главное, что у меня появилась возможность повидать тебя, а у Гермионы – своих двоюродных сестер.

Клитемнестра сделала большие глаза:

– Агамемнон хочет заручиться союзниками, на которых можно положиться.

– Для чего? – спросил Менелай. – Кругом все спокойно. Мы ни с кем не воюем.

– Агамемнон не любит жизнь без войны.

– Но не собирается же он затеять войну? И с кем?

Менелай огорчился, услышав неожиданную новость.

– Он впутался в историю с Гесионой, – ответила Клитемнестра и быстро прибавила: – На мой взгляд, это глупо. Что бы ни заявлял троянский царь, Гесиона счастливо живет в Саламине с Теламоном. С тех пор как ее увезли из Трои, прошло почти сорок лет.

– Троя… – пробормотал Менелай. – Лучше с Троей не связываться. Кроме того, эта история случилась во времена наших отцов. Пусть меня назовут трусом, но я считаю, что прошлые дела не стоит ворошить. Прошлое должно принадлежать прошлому.

Клитемнестра приподняла брови:

– Как решительно ты судишь! Но разумно.

Агамемнон прохаживался вперед-назад по мегарону, его лицо с резкими чертами попадало в отблески пламени то одного, то другого факела, укрепленного на стене. И в свете одного он казался красивым, а другого – сатиром: возможно, из-за бороды и глубоко посаженных глаз.

– Вепря сейчас принесут, обещаю, – объявил Агамемнон и поднял руки. – А пока мы ожидаем его, давайте обсудим тот урон, который наносят нам оскорбившие троянцев. Гесиону, сестру царя Приама, бывшую некогда троянской царевной, много лет назад подарили Теламону из Саламина. Но троянцы никогда не отказывались от планов вернуть ее! Они даже грозились высадить армию, чтобы отбить ее. Они говорят, будто Геракл захватил ее силой, а Теламон силой же удерживал. А я говорю – глупости! Она сама отказалась вернуться в Трою!

Терсит перекрыл шум голосов громким вопросом:

– А что, ее кто-нибудь спрашивал?

– Я думаю, ее муж Теламон. Или Тевкр, лучший из лучников, – заявил Агамемнон и стукнул бокалом об стол.

– А смела ли она сказать им правду? – настаивал Терсит.

– Конечно, после сорока-то лет… – начал было Менелай.

Вдруг раздался голос:

– Женщина не всегда может признаться, чего она хочет.

К моему изумлению, голос принадлежал мне. Я не собиралась говорить – и тем не менее слова вырвались у меня.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Агамемнон.

Его взгляд, как и взгляды всех собравшихся, был прикован ко мне.

– Я имею в виду, что замужняя женщина, которая заботится о своей семье, о муже и ребенке, не всегда способна выразить те чувства, которые могут противоречить интересам семьи. – Я перевела дыхание и продолжила: – Любовь к новой семье не отменяет любви к прежней.

Мне повезло: обе мои семьи – и та, в которой я выросла, и та, которую я создала, – были рядом со мной. Но так бывает далеко не всегда.

– Она забыла Трою! – прогремел Агамемнон. – Она доказала это своими поступками.

– Если одна любовь вступает в противоречие с другой, это может быть причиной страдания – и молчания, – ответила я.

Агамемнон нахмурился. Я уже была не рада, что привлекла к себе внимание, но как могла я молчать? Его заблуждение может привести к кровопролитию, ведь он собрал своих гостей в надежде, что они послужат ему своими мечами.

– Если троянцы не откажутся от своих обвинений, мы ответим им военными кораблями и мечами! – воскликнул Агамемнон и огляделся вокруг: кто присоединится к нему.

Раздалось несколько довольно вялых криков.

– Троянцы зазнались, – сказал Терсит. – Окопались около Геллеспонта, не дают нам торговать на всей территории, не пускают к Черному морю. По мне, так лучше б они исчезли.

– Троянцы не собираются исчезать. Они так и будут торчать, как колючка у нас в боку, пока мы сами не смахнем их, – заявил Агамемнон.

– У троянцев много союзников среди соседей, – заметил Диомед. – Они могут прийти им на помощь.

– Хватит! – вмешался Менелай. – Вы рассуждаете так, будто война объявлена. А для войны с Троей у нас нет ни причины, ни предлога. И, честно говоря, дешевле платить торговые пошлины, которые они назначают, чем снарядить армию. Таковы законы торговли: обмен, налоги. Своим расположением у Геллеспонта троянцы обязаны богам, так же как мы своим на Эгейском море. Мы должны уважать волю богов.

В зале поднялся глухой ропот, хотя Менелай говорил спокойно и рассудительно. Собравшимся не нужны были разумные возражения – по крайней мере, не этим зимним вечером, в полумраке, разрываемом всполохами факелов.

– Значит, ты хочешь посиживать в своем огромном дворце в Спарте, греть бока у очага, не совершив ни одного подвига, и умереть стариком, о котором на похоронном пире и спеть-то будет нечего? – воскликнул Диомед.

Я почувствовала, как Менелай напрягся. Он не сразу нашелся что ответить.

– Мне кажется… – подыскивал он слова. – Я думаю, лишь от воли богов зависит, будут на наших похоронах петь о подвигах или нет. Каждый должен испить ту чашу, которую послали ему боги. И мирная жизнь – тоже подарок богов.

– А я могу налить в свою чашу чего пожелаю! – крикнул Диомед и высоко поднял золотой кубок.

– Но эту чашу ты получил от других, – опять раздался мой голос: меня вывела из терпения его самонадеянность. – Возможно, ты не так свободен в своих действиях, как воображаешь.

Диомед уставился на меня, потом перевел взгляд на Менелая, как бы говоря: «Уйми свою жену».

– Оставьте в покое дряхлого Приама, – послышался голос с другого конца зала.

Быть может, общее настроение еще изменится: вдруг гости прислушаются к разумным доводам Менелая?

– Приам! Он старый осел. Выживший из ума восточный владыка. Но у него сыновей штук пятьдесят – все живут вместе с ним во дворце, – опять заговорил Агамемнон.

– И что, разве это причина для того, чтобы нападать на него? – спросил Менелай. – Пусть себе живет вместе со своими сыновьями.

Менелай сделал здравое замечание, но в его голосе я услышала горечь: у Приама пятьдесят сыновей, а у него ни одного. Ни одного! Каждый мужчина хочет сына, и Менелай не был исключением.

– По-моему, это никуда не годится, – пробормотал Агамемнон, у которого тоже не было ни одного сына.

– Я слышал, у него нашелся еще один сын, уже взрослый! – воскликнул Паламед.

– Рожденный от рабыни! – рассмеялся Полипорт. – Этих «отпрысков» полно в царских покоях.

– Это законный сын, – возразил Паламед. – Его еще младенцем унесли в горы из-за дурного предзнаменования, а сейчас он объявился и хочет получить свою долю наследства. Говорят, он красив и лицом, и телом, а силой не уступит другим сыновьям. Его зовут Парис, что значит «мешок», ибо его новорожденным унесли в горы в мешке и бросили умирать.

– Как трогательно! – Терсит фыркнул. – Какая увлекательная история!

– Этот старый Приам сидит, смотрит в окошко и думает, что ему ничто не угрожает! – Агамемнон шипел от злости. – И вообще, кому какое дело – сорок девять у него сыновей или пятьдесят, красавцы они или нет?

– Вот именно, Агамемнон, какое тебе дело до Приама и его сыновей? Ты кипятишься и говоришь чушь!

Ни один человек на свете не смел сказать Агамемнону, что он говорит чушь, кроме Клитемнестры, и то не прилюдно. Агамемнон обшарил взглядом комнату, пытаясь найти того, кто говорил.

– Мне есть дело, ибо Приам – брат Гесионы. Он твердит на весь мир, будто греки ее увезли. Он ненавидит нас, греков!

Агамемнон выпятил подбородок, как делал, когда сердился, и стал похож на разъяренного быка.

– Это все твои выдумки! – возразил Менелай. – Я слышал, что Приам – мудрый и миролюбивый правитель и ни к кому не питает ненависти.

– А если он такой мудрый, то пусть боится нас! – воскликнул Агамемнон.

Из тени выступили два человека: один постарше с красивым, но злобным лицом, другой помладше с огромной шапкой волос. Где-то я их уже видела, но где?

Старший нес в руках защитную одежду и доспехи, младший – оружие: мечи, стрелы, пики. На голове у него красовался необычный шлем, украшенный клыками вепря.

– Линк, покажи всем, что ты принес!

Человек послушно разложил нагрудники, латы, шлемы, металлическую пластину, которая закрывала воина от плеча до бедра. Правда, чтобы поднять и держать ее, требовалась нечеловеческая сила.

– Это воинское снаряжение, – сказал он с гордостью.

– У меня целая кладовая заполнена этим добром, – сказал Агамемнон. – А теперь ты, Церкион, покажи, что есть у тебя.

Юноша охотно выполнил приказ. Он встал на колени и разложил оружие.

– Я готов к любым событиям, меня никто не застанет врасплох, – заявил Агамемнон.

– По-моему, ты сам не прочь застать кого-нибудь врасплох, – ответил Диомед. – Ты собрал в подвалах столько оружия, оно ржавеет и просит крови.

– Пусть лучше ржавеет, зато я спокоен, – ответил Агамемнон.

Церкион прохаживался среди разложенных мечей и кинжалов.

– Длинный меч неудобен в деле. Чем короче, тем лучше. Надежнее. Короткий меч не переломится пополам, оставив тебя безоружным. Он наносит глубокие раны, а не уколы. Конечно, для боя на близком расстоянии лучше всего пригоден кинжал. Но у него есть один недостаток – противника нужно подпустить близко! – сказал Церкион, помахал одним из кинжалов и рассмеялся.

– Идеальным было бы оружие, которое уничтожает противника на большом расстоянии. Если вы посмотрите на мечи, то увидите, что каждое усовершенствование имеет одну цель – поразить противника, не приближаясь к нему.

Это говорил невесть откуда появившийся Геланор. Он закончил свою речь, обращаясь к юноше:

– Вам нужен длинный меч, который при этом ранит смертельно, как короткий. Да, это мечта любого воина.

Как он тут оказался? Или Агамемнон забрал его у Менелая и взял к себе на службу?

Мне стало страшно при мысли, что мы останемся в Спарте без Геланора. Нужно добиться его возвращения. Как Агамемнону удалось его переманить?

– Красивый у тебя шлем, – заметил Геланор, указывая на голову Церкиона. – С клыками вепря. Очень красиво. Но у нас есть кое-что получше.

Церкион смутился и сдернул шлем.

– Тебе нужен более жесткий шлем – он лучше защищает голову, – пояснил Геланор.

Он подошел туда, где были разложены стрелы с луками.

– Стрела должна лететь как можно дальше.

– Лук со стрелами – оружие труса! – крикнул Диомед из Аргоса.

– Вот как? Нет, друзья мои, лук со стрелами – еще один шаг на длинном и незаконченном пути развития оружия. Стрела поражает самую дальнюю цель. И должна лететь как можно дальше. Если вы не усовершенствуете свои стрелы, это сделают другие раньше вас.

– И на каком расстоянии сегодня стрела может поразить цель? – спросил кто-то.

– Эти стрелы, которые я вижу, – на расстоянии семидесяти шагов, не больше. А мои стрелы полетят на триста шагов.

– Невозможно! – вмешался Агамемнон. – Я высоко ценю таланты Геланора, но это невозможно.

– Причина в луке, – ответил Геланор. – Как далеко полетит стрела, зависит от натяжения тетивы. Если тетива будет натягиваться до уха или еще больше, вы удивитесь, как далеко полетят ваши стрелы.

– Но у нас нет таких луков! – ответил Линк.

– Пока нет. Так давайте сделаем. Это не так трудно.

– Значит, на самом деле твои стрелы пока не летают так далеко, как ты говорил?

– Нет, но я уверен, что это возможно. Нужно сделать тетиву из сухожилия, отрегулировать упругость и…

– Ха! – Линк схватил с пола лук. – А для меня и этот хо-рош!

Но Церкион отвел Геланора в сторону, чтобы порасспросить.

– Мне годится любой способ, лишь бы убить больше троянцев! – провозгласил Агамемнон. – Главное – добраться до них.

Когда мужчины вдоволь насмотрелись на оружие, его приказали унести и позвали барда. Я подошла к Геланору и прошептала:

– Неужели ты покинул нас?

В его глазах мелькнула улыбка, и он ответил:

– Никогда, моя девочка, я тебя не покину. Я всегда готов защитить тебя от врагов.

Поскольку никакие враги не беспокоили меня после истории с попыткой отравления, то я видела его очень редко.

– Не смей оставаться в Микенах, ты должен вернуться в Спарту с нами! – вдруг приказала я.

Теперь улыбка коснулась его губ.

– Я повинуюсь, моя царица.

Он рассмеялся.

– Агамемнон платит не очень щедро. К тому же он не собирается воплощать ни одну из моих идей. Они требуют денег, а этот человек скуповат.

Бард с лирой в руках стоял в зале, дожидаясь, пока гости затихнут. Его глаза были закрыты. На улице поднялся сильный ветер, он порывами набрасывался на стены дворца. В очаг подбросили еще дров, но все равно холод пробирался в зал сквозь щели между камнями.

– Спой про поход аргонавтов, про Ясона и золотое руно, – попросил кто-то.

– Мы слышали сто раз про аргонавтов, – возразил Церкион. – Нет, давай про Геракла и гидру!

– Надоело! – пронеслось среди гостей.

– Лучше про Персея! Он основал Микены, про него и петь.

– Да, про Персея и Медузу!

– Нет! – возразил Агамемнон. – Пусть споет про Приама и про то, как он требует вернуть ему Гесиону!

Бард грустно посмотрел на Агамемнона:

– Я не знаю такой песни, господин.

– Так сочини! Или муза прогневалась на тебя?

– Господин, у этой истории нет конца. По законам эпической поэзии она не годится для песни.

– Так давайте придумаем конец, всемогущие боги! – взревел Агамемнон. – И ты споешь нам по этим своим законам!

Огонь почти совсем погас, но никто не подбросил дров, чтобы поддержать его. Ветер бушевал за стенами, гостям хотелось одного – поскорее добраться до своих постелей, укрыться теплыми шкурами, закутаться в мягкий мех и уснуть.

Нам с Менелаем выделили лучшие из комнат для гостей – те самые, в которых мы провели первую брачную ночь. Оказаться здесь снова, после всего, что было пережито за эти годы… Но, по правде говоря, это не очень тревожило меня. Я так хотела спать, что у меня глаза слипались.

Менелай застонал – он всегда так делал, чтобы показать, как устал. Он снял меховой плащ с плеч, но на них давила тяжесть куда бóльшая.

Он стоял ссутулившись. Я никогда не замечала за ним этого раньше – больше он не держался прямо, как молодой ретивый воин Церкион. Менелай постарел, его подточило время, не война.

Его сутулость была дорога мне. Не его сила, а его слабость вызывала у меня нежность. Я стояла рядом с ним и чувствовала жалость.

Бедный Менелай! Я должна о нем заботиться.

Мы обнялись, легли рядом. Мой друг, мой муж, я ощущала его тепло. А дальше все было как всегда. Афродита опять посмеялась надо мной. Так я и не заслужила ее милости. Зато другие боги отметили нас своей милостью, и их дары были с нами: привязанность, уважение, преданность. И в крепких объятиях Менелая я с тоской думала, что должна быть за эти дары благодарна, мне выпало не так уж мало. И разве Менелай не был моим союзником с первых дней? Мы начали жизнь вместе, вместе мы ее и закончим.