Читать книгу: «Macchiato для Джимми», страница 4
Счастливее всех была Элка. В воскресенье она без предупреждения вломилась к Неллочке домой с бутылкой шампанского и тут же стала форсировать мысль о замужестве. По её словам, полдела было уже сделано, оставалось только чуть-чуть подпихнуть Джимми к алтарю.
– Элка, – протестовала Неллочка, – он не пойдет! Тут яблочным пирогом не заманишь.
– Пойдёт! Заманишь НЕ пирогом!
– Я даже не знаю, люблю ли я его!
– А зачем тебе всё знать? – напирала Элка, – ты же не справочное! Поживешь с ним пару лет – выяснишь!
– Не готова я!
– А это не Олимпийские игры, чтобы к ним готовиться!
– А вдруг мне не такой нужен?
– А какой?! – заорала Элка, – вот спроси у меня, у опытной (прожив в единственном браке неполных семь лет, Элка считала себя опытной!): «Элка, какой должен быть муж?»
– Элка, какой должен быть муж?! – в испуге поддалась Неллочка, ожидая, что сейчас перед ней откроется истина.
– Муж должен быть любой! – торжественно сообщила Элка, – потому что неважно какой, а важно, что он есть. А что там общество трындит тебе о любви, так это все глупости! Послушай лучше, что это общество говорит за твоей спиной – раз не замужем, значит, никому не нужна, значит, ты не женщина, а чудище морское!
– Элка, прости, лучше я буду чудищем!
Свадьба была маленькой и не по-американски скорой, через какие-то три месяца после знакомства. У Джимми из близких осталась только тётка, которая жила в южном штате, боялась всех видов транспорта и поэтому на торжество не приехала. Неллочкины родственники были помногочисленнее и посмелее, но их приезд упирался в визу и финансы. Поэтому позвали только Элку с мужем и тех самых коллег с барбекью и их жён, с которыми Неллочка едва успела познакомиться. Элкин иммиграционный юрист, сославшись на занятость, приглашения не принял, и его можно было понять – при вступлении клиентов в законный брак юрист утрачивал свою ценность, как истекшая виза в Неллочкином паспорте. Юриста уже не звали на помошь в сражении за чужое право на проживание в стране. Как дорогой трофей Неллочкино право было отвоевано у иммиграционной службы в честном бою и узаконено новой фамилией – иностранной, непонятной, с ударением на первом слоге – Ричардс.
Бабуля, огорченная уходом Неллочки с трудового поста, прислала в подарок букет и чек. Койоты и их родители даже не позвонили, что уже само по себе было подарком. После церемонии в городском суде вся компания фотографировалась под клёнами в парке, на хрустящем ковре из октябрских золотистых листьев-чешуек, а потом, отсидев положенное время в ресторане от коктейля до свадебного торта, разъехалась по домам. Сидя в свадебном лимузине с надписью «Just married", которую Элка с мужем привинтили на бампер перед выходом новобрачных из городского суда, Неллочка с трудом верила, что едет не в квартирку с дешёвыми жалюзи и кондиционером, испустившим дух в тот памятный летний вечер, а к законному супругу, в его собственный дом…
Дом и правда был собственный, хотя и маленький, но холостяций кавардак в нём был большой. В гостиной стояли три кожаных дивана, все разного цвета и разной формы. Шторы были бордовые, а напольные вазы у камина цвета морской волны. По периметру гостиной тянулись навесные книжные полки, на которых плотно стояли крошечные фигурки бейсболистов, сделанные из всевозможных материалов от керамики до пластмассы и безжалостно покрытые пылью.
Первая законная брачная ночь прошла трогательно: Джимми опять волновался и пролил на постель подаренное Элкой дорогое шампанское, которое молодые пили из фужеров, тоже подаренных Элкой. Потом было много ласки и Джимминых признаний, сбивчивого шёпота про какое-то переустройство дома и детскую комнату и ещё часто-часто повторялось thank you, I love you, русская богиня и всё это было обращено к Неллочке, которая тихо улыбалась в темноте и гладила подстриженную к свадьбе щетину на щеке своего мужа…
На утро состоялся первый маленький семейным совет, на котором Джимми объявил, что пока Неллочка работать не будет, а займётся английским, покупками и вообще отдохнет от сумасшедшей жизни человека с истекшей визой и отсутствием права на жительство. Такое решение растрогало Неллочку даже больше, чем вчерашние than kyou and I love you, которые Джимми произнес бесчетное количество раз, выпив полтора фужера шампанского и чуть не проглотив оба обручальных кольца, брошенных в фужер на счастье.
А потом побежали семейные дни, лёгкие и светлые, как золотистая щетина Джимми. Две недели Неллочка отсыпалась от бабки, койотов, мытья посуды, уборки чужих домов, иммиграционных волнений и предсвадебной суеты. Ещё две недели Неллочка продолжала мчаться во сне на своём скоростном поезде не в состоянии ни остановить его движения, ни спрыгнуть на землю на полном на ходу. Потом всё вокруг стало замедляться, затихать…
И Неллочка проснулась окончательно отдохнувшая, спокойная, законная, готовая к новой жизни. Первым делом она рассосредоточила разномастные кожаные диваны по другим комнатам, сменила шторы, передвинула вазы и мало-помалу превратила холостяцкую обстановку в домашний уют. Освоившись дома, Неллочка стала знакомиться с городом, который жил самостоятельной шумной жизнью и которую Неллочка не успевала замечать в перебежках от магазина к косметическому салону с бабкой, от салона к детской площадке с койотами, от площадки к старичку-полиглоту, а он него опять к бабке и дальше по кругу со всеми остановками.
Неллочка вдруг обнаружила, что в городе есть театр, выставочный зал, крытый каток и открытый бассейн; есть магазины, в которых можно часами читать этикетки по-английски, а не хватать молниеносно, как хамелеон языком, зубную пасту и яблочный пирог и нестись сломя голову к кассе; и что по набережной можно гулять, а не стоять на одном месте у кресла-каталки, поддакивая бабулькиными недовольствам по поводу туч на горизонте.
Теперь по утрам Неллочка уезжала из дома в город, ставила где-нибудь машину и часами бродила по улицам, впитывая в себя незнакомую жизнь. Тогда-то она и набрела на кофейню на набережной, в которой полюбила сидеть и рассматривать посетителей, как картинки в старом букваре. А в один из таких дней в этой кофейне на Неллочку обрушилась Капка…
К обеду Неллочка возвращалась домой, читала, дремала на одном из кожаных диванов, готовила ужин и ждала мужа. Джимми приходил всегда в пять. Вместе ужинали, вместе смотрели новости и обсуждали городские происшествия, а потом вместе читали местные газеты, которые Джимми не успевал просмотреть утром. Газеты не очень отличались от телевизионных новостей, но читать их вдвоем было даже интересно. Джимми старательно исправлял Неллочкины ошибки в произношении и смешно изображал её акцент. С Джимми было просто и легко. Радость наполняла каждую минуту Неллочкиной новой жизни, состоящей из незатейливых, но приятных событий: поездок на ферму, походов в кино, бейсбольных матчей по телевизору и ужинов во дворике у гриля. И если кому-то Неллочкины семейные дни могли показавать одинаковыми, то были они одинаково радостными, как лампочки на новогодней гирлянде, потому что в тот октябрьский день Джимми женился на русской богине, а Неллочка вышла замуж за душевное спокойствие и сердечный комфорт. И пусть хоть кто-нибудь попробует сказать, что этого мало!
Неллочка чувствовала, что всей своей предыдущей неустроенной сумасшедшей жизнью в Америке она заслужила это спокойствие, которое она теперь никому не позволит у неё отнять.
Сидя вечером вместе с Джимми на диване и рассматривая его коллецию спортивных открыток, разложенную, как пасьянс, на кофейном столике, Неллочка вспоминала своих подруг: одну, вышедшую замуж по безумной любви и ставшую невротичкой от постоянного страха, что эта любовь пройдёт, что он уже другой, что целует уже не так и звонит с работы не каждый час, и уже не помнит, в какой день недели у них всё было в первый раз.
Вспоминала и другую подругу и её семейною жизнь, от которой обоих супругов ломало, как наркоманов на больничной койке. Это был не брак, а гремучая смесь из обид, ссор, угроз и почти круглосуточного выяснения отношений, где каждый завоевывал позиции, спорил до хрипоты, не желая уступать, потом терзался, что не уступил, а потом злился, что не уступила другая половина. И хотя чем горше был разрыв и слаще оказывалось примирение, каждый раз всё страшнее становилось от мысли, что это примирение может оказаться последним.
«Не хочу!» – повторяла про себя Неллочка и сильнее прижималась к Джимми, с которым было тихо и спокойно, а от этого легко и ещё как-то по-особенному трогательно. Трогательно от того, что её маленький, незаметный, стеснительный Джимми очень старался быть хорошим мужем, как будто чувствовал себя виноватым перед Неллочкой за то, что ей достался именно он, а не такой муж, как у Элки, или как у её подружек, американок Аманды и Молли, или на крайний случай, как у русской Ритули.
О существовании Элкиных подружек Неллочка знала давно, ещё из писем, но познакомилась с Ритулей, Амандой и Молли только после собственной свадьбы. До этого раз в месяц Элка подходила к Неллочке, вздыхала, выдерживала паузу и печально сообщала: «Нелла… в эту среду мы опять собираемся».
А потом, будто подавляя сердечную боль от большой несправедливости, неизменно добавляла:
«Не понимаю я этих американцев! Незамужнюю женщину вместе с семейными парами никогда не приглашают. Англосаксонское пуританство! Мне-то с Риткой всё равно, но знаешь, эти Аманда с Молли… Ты уж прости, приходится мириться». И Неллочка мирилась, потому что не хотела расстраивать Элку и потому что Аманду и Молли можно было понять – за таких мужей, как у них, стоило крепко держаться и никого к ним не подпускать. Это были роскошные мужья: преуспевающие, холеные, красивые, они расхаживали по Элкиной гостиной, как снежные барсы в зоопарке, с лёгким, едва уловимым презрением, поглядывая на окружающих. Мужья достигли такого уровня благополучия, что заботиться о его сохранении уже не входило в их обязанности: к этому было подключено достаточное количество человек, которые с утра до вечера вертелись и берегли чужой достаток, как свой собственный. Поэтому жизнь этих двух семейств поневоле превратилась почти в принудительный отдых, за что Аманда и Молли снисходительно критиковали своих мужей в перерывах между сеансами йоги, массажа Рейки, лечебных ванн и на ежемесячных встречах у Элки в гостиной.
Несмотря на неплохое финансовое положение, Элке и Ритуле со своими мужьями-иммигрантами было далеко до материальной утопии их американских подруг. Однако, превознемогая зависть и чувство неполноценности, и Элка, и Ритуля всеми силами держались за свои знакомства: это была их мощнейшая энергетическая подпитка для самолюбия и веры в безграничные возможности в этой стране. Ни одна реклама, ни одна инвестиционная брошюра, ни одна финансово-консалтинговая фирма не действовали на Элку так убедительно, как вид мужа Аманды или Молли у неё в гостиной. Для Элки это была материализовашаяся американская мечта, которая сидела на их диване и, закинув ногу на ногу, пила кофе из чашки Ленинградского фарфорового завода.
«Если получилось у него, значит, получится и у тебя!» – зомбировала Элка собственного мужа после каждой вечеренки и верила, что когда-нибудь они точно так же смогут играючи разговаривать об инвестициях и дорогих винах, посещать гольфклуб, держать яхту и скучать по доброй матушке Европе. Любое упоминание Европы вызывало у Элки ностальгию по той родине, которой у неё никогда не было. Если Ритуля с мужем иммигрировали из Прибалтики, Молли была наполовину англичанкой, а Аманда прожила пять лет в Париже и подзабыла, что родилась она всё-таки в соседнем штате, то Элку, к её большому расстройству, ни происхождение, ни место рождения с Европой не связывали, от чего она горько страдала и компенсировала этот недостаток обожанием всего французского: акцента, шансона, косметики и кухни. Пиво и жарить сосики на ежемесячных вечеринках считалось дурным тоном – смаковали Сотерн («Это вам не какая-нибудь Калифорния!»), наслаждались дорогим кофе с crème fraîche, угощались Элкиными изысками кассуле и вишисуаз, добродушно журили американцев за приземленность, чрезмерную простоту в одежде и мышлении, а под конец вечера вздыхали и с философской грустью мирились со своим пребыванием в Америке: ничего, дескать, не поделаешь, так уж сложилась жизнь, но кто знает…
Самым любимым временем для встреч был май. В этом месяце вся компания устраивала свой собственный маленький Каннский фестиваль: через лужайку от дома до бассейна растилалась красная дорожка, французскую кухню готовили мужчины, а жены одевали платья с бесстрашным декольте и сразу все драгоценности, которые они нажили за долгие годы благополучной семейной жизни. В доме в каждой комнате Элка развешивала указатели с названиями каннских улиц: Boulevard de la Croisette, Avenue Maréchal, Rue d’Antibes…
Такие затеи с переодеванием очень разнообразили спокойную бездетную жизнь, а чтобы скоротать время до следующего Каннского фестиваля, Элкина по-европейски настроенная компания отступала от правил и отмечала американский Хеллоувин (в конце концов, этот праздник тоже пришёл из Европы!). В этом году октябрьская вечеринка обещала быть знаменательнее: Элкина компания должна была увеличиться на двух полноправных гостей, которые совсем недавно поклялись в американском суде, что будут одним целым на всю жизнь. Теперь Аманда и Молли могли не бояться за своих мужей, а Элка не испытывать ежемесячное неудобство перед школьной подругой: Неллочка с уверенностью вступала в светскую жизнь в качестве замужней, то есть, безопасной, женщины.
За неделю до праздника почтальон доставил на адрес Джимми конвертик, разрисованный зубастыми тыквами и подписанный Элкиной рукой. В письменном виде и по-английски Неллочкина школьная подруга приглашала мистера и миссис Ричардс на празднование Хеллоувина 31-го октября в доме мистера и миссис Зайдман. Далее гости извещались об условиях вечеринки: приглашенные должны приехать не позже шести вечера для демонстрации костюмов и голосования за лучший наряд, в семь вечера всем участникам будут предложены алкогольные напитки, а в восемь вечера – легкий ужин с тыквенным пирогом на десерт.
Это было первое Неллочкино письмо, которое она получила после свадьбы. Она смотрела на конверт и, перечитывая свой новый адрес, чувствовала, что мистическая фантасмогория уже началась до наступления Хеллоувина – в строчке адресата Неллочкина фамилия исчезла, а на её место, как нечистая сила, влезла некая миссис Ричардс да еще в паре с каким-то мистером с какой же фамилией.
Прочитав приглашение, Джимми тут же засуетился и стал торопливо вытряхивать из ящиков стола старые журналы, в которых, как он утверждал, ежегодно печаются идеи для костюмов на Хеллоувин. «Зачем наряжаться? – думала Неллочка, – просто придём как таинственные миссис и мистер Ричардс и нас никто не узнает».
Всю неделю до вечеринки Джимми провёл в приготовлениях. Каждый вечер он возвращался с работы, ужинал и садился за старые журналы в поисках идей для праздника. Просмотр новостей и совместное чтение газет пришлось на время отложить. Неллочка не переставала поражаться с какой ответственностью Джимми готовился к их первому выходу в свет на глаза придирчивой богемной компании. Больше всего, конечно, Джимми хотел поразить её, Неллочку, и поэтому по просьбе мужа Неллочка в течение недели обещала не заходить в маленькую угловую комнату и только слушала, как оттуда доносилось неистовое листанье журнальных страниц. За три дня до вечеринки листанье прекратилось и наступила тишина, которая изредка нарушалась звоном упавших на пол ножниц. Неллочка сидела в гостиной перед включенным телевизором, но почти не обращала внимания на новости и английский язык. Тихо улыбаясь, она старалсь представить себе, что там затеял её законный супруг. Неллочке ужасно хотелось, чтобы Джимми поскорее вышел из комнаты и сел рядом. Несколько вечеров без него было слишком долгим одиночеством для женщины при неполных трёх неделях замужества!
Сама Неллочка решила, что она наденет коротенький белый халатик, заляпает его кетчупом, повесит на шею фонендоскоп, встанет на высокие шпильки и будет очаровательной медсестрой-убийцей, столь популярной героиней американских низкобюджетных фильмов ужасов. И Неллочке будет всё равно, присудит ли ей Элкина элитная компания приз за лучший наряд или нет, главное, что она придёт в костюме и что ещё главнее – не одна!
В отличие от монументальных замыслов Джимми, которые он вот уже какой вечер воплощал в жизнь за закрытой дверью, у Неллочки на приготовление костюма ушло совсем немного: белый халатик – из магазина, кетчуп – из холодильника, фонендоскоп – из бабкиного мусора и Неллочкиного прошлого. Дело в том, что богатая сумасшедшая бабка, у которой Неллочка работала до замужества, обожала освобождаться от старых вещей, правда, только затем, чтобы на их место покупать новые. Каждую неделю бабка наполняла большую картонную коробку надоевшим добром и по субботам просила Неллочку вытащить коробку на обочину дороги перед домом, откуда её должна была забрать мусорная машина. Каждую неделю, волоча бабкин груз к дороге, Неллочка успевала быстро прошуровать содержимое коробки и выбрать несколько безделушек, которые потом очень пригождались по хозяйству. Наверное, это можно было делать открыто, но Неллочка не могла избаваться от чувства неловкости, привезенного ещё с родины, оттого, что пользуешься неновым, чужим, словно вытаскиваешь объедки из мусорного бачка вслед за обнаглевшими енотами, которыми буквально кишел близлежащий парк.
И хотя Америка быстро вылечивала от этого чувства неловкости простым подсчетом доходов и расходов, перебороть себя Неллочка не могла и предпочитала производить инвентаризацию мусорной коробки за спиной её разборчивой владелицы. Слава Богу, отношения с бабкой у Неллочки были деловые, а не дружеские. А то было бы любопытно посмотреть на бабкину реакцию, если ли бы та в один из вечеров по-приятельски заскочила к Неллочки в гости. Бабка бы с изумлением обнаружила, что многие из её вещичек не канули в Лету, а обрели новый дом и заботливую хозяйку. И чайник, и резной подносик, и вазочка для цветов, и льняная салфетка – всё это так уютно вписывалось в интерьер Неллочкиной квартирки, что казалось, было куплено специально, а не лежало совсем недавно в куче мусора.
В одну удачную субботу, когда бабка наколотила коробку так, что она не закрывалась, Неллочка нашла в отвергнутых вещах фонендоскоп. Немедленого применения полезной вещи Неллочка придумать не могла, но отложила на всякий случай опять же по привычке, привезенной из родного дома. Этот случай настал всего нескольно месяцев спустя, когда от бабки остались только одни, кстати, не такие уж плохие, воспоминания.
В Хеллоувин, когда до начала Элкиной вечеринки оставалось меньше часа, супруги вышли в гостиную: Джимми из угловой комнаты, а Неллочка из спальни – и оба так и замерли на месте, пораженные видом друг друга. Обтягивающий белый халатик сидел на Неллочке, как влитой, без единой складочки, нахально обхватывая Неллочкину узенькую талию. Джимми был одет в сплошной, плотно облегаюший черный костюм-трико, с нашитыми поверх кружевными женскими белыми трусиками и бюстгалтером. Лицо Джимми закрывала черная маска с блестящей бахромой, сквозь которую предательски проглядывала рыжая щетина, нарушая всю загадочность образа. Костюм назывался «Современный Казанова». Несколько секунд супруги разлядывали друг друга в тишине: Джимми молчал от восхищения, Неллочка – от неожиданности. Если бы Джимми выкрасился с ног до головы зелёной краской или обмотался бы до самой макушки туалетной бумагой, Неллочка, наверное, удивилась бы меньше, чем при виде собственного супруга в образе современного обольстителя. Её тихий и незаметный Джимми, который при виде приближающейся женщины начинал дрожать от страха уже на расстоянии пятидесяти ярдов от объекта, походил на Казанову так же, как Неллочкина бабка на «Мисс Америка».
Джимми ждал, когда Неллочка засмеётся, но от нахлынувших чувств Неллочка чуть не расплакалась: от гордости, что этот несуразный костюм был сделан специально ради для неё, и опять от радости, что она не одна, и ещё одновременно от восхищения и жалости за отчаянный поступок её мужа (она-то сразу догадалась, каких страхов стоила Джимми покупка трусиков и бюстгалтера в магазине женского белья!). И не было в этот момент на свете другой женщины, чьё сердце вместило бы больше нежности, чем испытывала Неллочка к своему тихому рыжебородому Джимми.
В машине по дороге к Элке они молчали. Джимми сидел, вцепившись в руль, и всеми силами старался не смотреть на Неллочкины ножки, с которых ещё не сошел упрямый летний загар. Когда взгляд Джимми в очередной раз непослушно соскользнул на Неллочкин коротенький халатик, у них за спиной заныла сирена – от эмоций Джимми проехал на красный свет, что тут же засёк коршуном налетевший полицейский. И у Неллочки снова чуть не разорвалось сердце от любви и жалости, когда её законопослушный Джимми начал судорожно сдирать пришитый лифчик при виде приближающегося блюстителя порядка.
К Элке в дом они зашли с часовым опазданием: Неллочка с пунцовыми от страха щеками (это было её первое столкновение с американскими властями!), и Джимми в черном трико с болтающимся на груди бюстгалтером. Аккуратный Джимми пришил бюстгалтер так старательно, что не смог оторвать его полностью, пока полицейский шёл к их машине. Элкины гости встретили Неллочкин рассказ о происшествии восклицаниями, часть из которых, произнесенная мужьями Аманды и Молли, относилась больше к Неллочкиным ножкам, чем к пришитому Джимми бюстгалтеру и штрафу, который ему вручил полицейский. Пять минут все охали, были очень sorry, а потом разошлись по просторной гостиной и опять заговорили обо всём, кроме дорожного происшествия с четой Ричардс.
От Сотерна у Неллочки закружилась голова, туфельки полетели в мягкий глубокий ворс гостинного ковра, чей-то голос выдохнул ей на ухо комплимент и через несколько минут Неллочка будто издалека слышала свой собственный голос, который звучал глуше из-за английских дифтонгов, но не запинался на иностранном для неё языке, а, наоборот, послушно выстраивался в элегантные фразы. Потом что-то выкрикивала Элка, всё аплодировали, и прежде чем Неллочка успела опомниться, она уже обнимала огромного черного плюшевого кота, которого восторженная компания вручила ей за лучший карнавальный костюм.
