Читать книгу: «Один соверен другого Августа», страница 6

А река стремится поскорей уплыть.

Дождь, не постучавшись, отворил окно

В дверь ворвался ветер с кем-то заодно,

Зашумели гости с громом во главе,

Заварили чаю на сухой траве.

Мы сидели долго, выплеснули все,

Что налил нам вечер, что нальет еще.

Отсырели стены от чужих обид,

От страстей туманных был и я убит.

Вдоволь настучавшись градом по столу,

Вдоволь нарыдавшись, дождь иссох к утру,

Мне осталась влажность боголиких черт,

Выбоины в сердце и в душе концерт.

Днем мне надо мерить глубину болот,

Изучать колючесть северных широт.

Вечером и ночью нужно обсыхать,

Сном перенесенным на твою кровать.

Выбрал еще свое любимое. С этими товарищами все было более чем надежно и незыблемо: дорога, рельсы, шпалы, вагоны, лица пассажиров – это его неразлучные друзья и подруги по жизни. И он был всегда рад встрече с ними: и тогда, и сейчас.

Днем иногда внезапно гаснет свет,

И будто небо, веселящим вздором пресыщаясь,

Готово гаркнуть темнотой, но нет:

То черный глаз блестит корыстливым зрачком, и в том не каясь

Наводит порчу на тебя, по-голливудски улыбаясь.

Она, блестяще-въедливая дрянь,

Подсела вовремя в час пик, в час бездны,

И пассажир метро, судьбы читая длань,

Уже влюбился всмерть, и уговоры бесполезны.

Он – жертва безобразных скоростей,

На свалке грез его спасительные царства,

Он закопчен угарным газом новостей,

И вот уж спеленован навсегда агентами злорадства.

Под стук колес, под монотонный зуд

Отполированных станком мелодий

По доброй воле ли его везут

В сырой тупик мировоззренческих теорий?

А в массе лиц шокирующий цвет

Произрастает прогрессирующей язвой,

Ее рассадник – знахарь красоты и крайностей ее апологет,

Не прописал нам сыворотки от любви проказной.

И взгляд газели проберется в сердце оборотистой гюрзой,

И жизнь, как от укуса, встрепенется бегом дивной серны.

От старых драм омоешь тело ей своей слезой,

Но вызванные чувства все равно до пошлости обыкновенны.

…Вагон же мчится; навек пришпаленные рельсы

Одиночеством звенят, вдали в иллюзии сливаясь.

На кресле, будто соглашаясь,

Кивает девушка нам головой тактично.

Молчание ее, оправданное немотой судьбы,

Казалось мне в тот миг до умоисступленья символично.

С самой минуты пробуждения в знаменательное утро встречи с Василисой Август удивился своему спокойствию. Он невозмутимо позавтракал в гостиничном кафе, потом долго в фойе сосредоточенно рассматривал свой наряд в зеркале. Какие-то мелочи вроде дрожащих рук и слезящихся глаз у его спутников отвлекали его внимание больше, чем предстоящая встреча со своей заморской мечтой. «Может, это и странно, – отдавал себе отчет Август, – но объяснимо с того угла обзора, что Василиска все-таки хоть и сдавшийся, но все-таки противник. А в моменты его приближения намного лучше иметь холодную голову со спящими нервами. И это мой тренированный поиском и ожиданием организм знает и без подсказки».

Когда участники съемки после грима рассаживались в студии на указанные помощницей режиссера места в зрительном зале, Август поймал и тут же отшвырнул прочь целую шайку беспризорных мыслей о том, что: «…помрежка такая типичная массовичка – горластая и резкая. Телекамеры старые, с облупленной краской на углах. Микрофон почему-то дают не всем. Мне дали. Эти многочисленные веселушки в массовке в коротких юбках не похожи на потерянных детей или мамаш. Поторговать мордашками, наверное, пришли. Боже, а жара какая! Сколько ж это шоу будет длиться? Неужели целый день? Еще помрежка похожа на мою вожатую из пионерлагеря “Ласточка” после первого класса. Та тоже, пересчитывая нас, пионэров, постоянно беззвучно ругалась».

Перед началом съемок женщина-помреж зычно и коротко проинструктировала студию:

– Прошу внимания, уважаемые участники передачи. Есть несколько правил, которые необходимо соблюдать в течение всего времени съемок. Первое: нельзя самовольно вставать и ходить по студии. Второе: не рекомендуется что-то жевать и громко разговаривать. Третье: обязательно дружно хлопать в ключевых моментах встречи. Эти моменты вам подскажут наши светотехники с помощью яркого света.

Она удалилась, свет слегка приглушили, и за декоративный столик в центре студии уселся мужчина-ведущий – известный артист с ходовым амплуа героя-любовника. Он неторопливо и даже несколько рассеяно начал представлять первых героев передачи. Потом, когда вышла женщина-ведущая: тоже известная актриса и черноглазая красавица, Август почувствовал неладное в сценарии своей роли. Актриса была немногословна, но заметно соучастна переживаниям героев передачи. Однако ее пусковой вопрос для начала очередной истории загонял с каждым разом Августа все глубже в тупик. Что он должен был отвечать на ее простое обращение: «Кого вы ищете?» «Может, для меня в их сценарии предусмотрен другой вопрос?» – пытался выпутаться из странной ситуации Август и снова мимоходом подчеркнул свое удивительное спокойствие. Раньше он обычно нервничал от непонятного хода событий, изводя себя потоком неожиданных допущений и фантастических объяснений. Сейчас же он просто констатировал конфуз, причем не собственный, а тот, который должен будет случиться с ведущей и с невидимым режиссером, когда Август спокойно скажет в микрофон: «Я? Да что вы, милочка, я вот уже год как в завязке: никого не ищу! Раньше искал сокровища в виде золотого соверена. И возможно, что он как бы нашелся и стал искать меня. Это образно. В общем, вам нужно спросить так: “Август, вы доискались до того, что сами потерялись и вас самого стали искать! Вы знаете, кто вас нашел?” И я бы ответил: “Честно говоря, хочу знать, но боюсь”. И так далее…».

После трехчасового сочувствия потерянным детям, плачущим матерям, взволнованным отцам и правильным сантиментам ведущей, Август дошел до автоматизма в аплодировании и некоей прострации в прослушивании душещипательных историй. Когда наконец ведущая приблизилась к сидящему в верхнем ряду Августу с пусковым вопросом, он чуть было вслух не пожалел ее в свой микрофон: «Ох, и белил же на вас наложили! Ну потерпите еще чуть-чуть: я скоренько сделаю доклад о собственной пропаже, и вы пойдете смывать свой тяжелый камуфляж».

– Здравствуйте, кого вы ищете? – над головой Августа, контуженной от разрывов чужих судеб, грянул вопрос ведущей. Будто слегка осоловевший, он стал дотошно объяснять:

– Здравствуйте. Понимаете, здесь какое-то недоразумение. Я сразу пытался объяснить вашим девочкам, то есть журналисткам, что, в общем, догадываюсь, кто это меня ищет. Но это не значит, что я точно знаю. А вдруг это… вот и…

Черные оливки глаз ведущей сначала дружелюбно лоснились, но после тирады Августа как-то резко высохли и застыли, будто их выложили на тарелку. Было заметно, что она внимательно слушает не пугающие откровения Августа, а инструкции режиссера по микрофону, выглядывавшему спиралью из-под волос у ее ушка.

– А… – с облегчением тянула театральную паузу актриса, – я знаю эту историю. Это не совсем обычный роман! Да. Вы познакомились в поезде. Он шел из Бердянска в Санкт-Петербург. И там вы встретились и потом…

Август не выдержал самодеятельности ведущей и самоуверенным жестом вынул микрофон из ее тоненьких пальчиков, забыв о том, что у него висит сзади собственный. Он с улыбкой исправил неточности в пунктах отправления и назначения поезда: столь важной детали для понимания сути их любви. Потом быстрым галопом почему-то перешел на сравнительную характеристику Львова и Одессы, как городов, их связавших. Резкий переход к религиозной подоплеке его первой беседы с Василисой и широкое освещение последующей его жизни в секте выбросили монолог Августа за ограждение рядовой логики. Когда мысли увязли в структурной иерархии американской церкви, представительницей которой тогда и была Василиса, он стал догадываться, что его уже несет в омут сознательной отчужденности. Будто находясь на разудалом застолье, остатки здравого рассудка советовали Августу найти подходящий повод и скрыться от позора в ближайших кустах. Но язык вышел из-под контроля, и мысль, о том, что это нервы взломали запертую дверь и теперь решили отомстить своему хозяину безбашенным концертом, эта мысль пульсаром опасности вспыхивала среди моря хаотических слов. Август ушел с головой в детали знакомства с Василисой в купе поезда и вместе с этим все порывался распространиться уже сугубо как поэт. Зал, красавец-ведущий, режиссер-невидимка – они все подстрекательски молчали, и ангельским терпением белело над головой Августа лицо черноглазой красавицы ведущей. Последние кусочки кристально чистого льда рассудка в густейшей от мыслей августейшей крови охладили наконец его пыл. Август неожиданно замолк, будто что-то упало под ним, и он стоял подле бездыханной лошади своего монолога. Наступила зловещая тишина, и двести человек стали ждать объявления приговора искателю, то ли потерянному и наконец найденному, то ли самому долго кого-то искавшему. После десятка секунд неопределенности режиссер на что-то решился, и красавец-ведущий бесстрастным голосом судьи уточнил:

– Дорогой Август, вы уже связывались со своей американской возлюбленной по телефону?

– Да, я говорил с ней, – бессовестно откровенничал «найденный» Август.

– В таком случае, – сухо проговорили одни губы ведущего, – мы сделали все, что смогли. Вы сделали свой выбор.

После этих слов в стоячем воздухе студии повисла безжизненная пауза кажущегося пата. Но невидимый режиссер где-то за декорациями, судя по всему, знал назубок законы театральной драматургии и заслуженно имел виллу где-то в солнечной Испании. Сначала голосом красавца ведущего Августу был принесены извинения, поздравления с находкой своей любви, а потом… потемнело. Какая-то женщина, представляя мнение народа на трибунах, толкала Августа справа в бок и возбужденно шептала ему: «Здесь она, здесь! Готовьсь!» …И вспыхнул отовсюду яркий свет, ухнула долгой радостной нотой музыка. Августа будто кто-то поднял, и он, ослепший, вдруг одновременно все потерявший и тут же все нашедший, полетел наугад по ступенькам вниз, всеми клетками души и тела чувствуя и зная, что через пару секунд его божество наконец явится перед ним во всей своей златоглавой красе…

Уже через каких-то полчаса они сидели в баре телецентра. Наплевав на инструкции горластой помрежки, вышли из студии, отстранив от дел, авторитарно уволили режиссера, бросили на произвол судьбы шоу, послали к чертям ведущих со зрителями и теперь сидели и пили какую-то ядовито-зеленую гадость из высоких бокалов. Теперь Август понял: это она, Василиса, слепила из него эмпирика с императорскими амбициями, переучила отчаянного бродягу на разведчика недр в поэтических маршрутах, вдохнула рыцарство с пожелтевших страниц древних манускриптов, благословила на странствия в философских и научных течениях. Василиса была его самым главным учителем, упорным противником и прекрасной пленницей. Да, скорее всего, это она и есть его императрица, королева его соверена. Августа сзади будто бы коснулась невидимая рука, и ангельский голос уже не трубным зовом к битве, а переливчатым шепотом флейты пропел: «Закрой глаза, замкни уста, открой сердце, отдай душу, забудь боль, не трогай раны… так было надо… так было надо… чтобы стать настоящим эмпиратором, нужно не констатировать происходящее, а что-то с ним постоянно делать… делать… Открой глаза!».

Василиса сидела напротив Августа за стеклянным столиком в терракотового цвета маечке с тонкими бретельками. Золотые завитушки филигранью выбивались из слегка взъерошенной россыпи ее волос. Она ласково улыбалась и как-то сочувственно смотрела на Августа, который понимал, что в данную минуту только эпитет «блаженный» можно приложить к его имени. Ему так хотелось сразу одним предложением или одним жестом очертить суровые пределы своего острова, своей тюрьмы: этой зоны одиночества, на которой он пробыл без нее эти девять лет от звонка до звонка. Слова, как обычно, в такие важные минуты куда-то «тикают», прихватив на загривок, как подлый вор, мешок с красивыми эмоциями. И теперь они оставили Августа один на один с лопающимися, как воздушные шарики, мыслями в голове.

От обнаженных плеч и всей кожи Василисы как от русской печи пахло уральским здоровьем, и совсем не находилось в ее облике ни следа от американской модернизации. Она внимательно слушала комплименты и турбулентный вздор Августа, ласково бралась переставлять его пальцы на столе и иногда очень искренне смеялась, подзадоривая собеседника. Когда миновали первые десять минут их совместной жизни, Август оборвал свой монолог, чувствуя что-то новорожденное внутри Василисы. Он не ошибся: и через волшебное мгновение раздался удивительный звон – это его королева выронила золотой соверен вопроса:

– Август, а ты хочешь приехать ко мне в Америку?

Мадам Нет жила в другом доме, далеко от Августа. А может, она обитала даже в другом городе или стране. Потому Августу ничего не оставалось как без оглядки сказать:

– Да!

III. Странствие к острову Туле

Сентябрь 2014 года

– Значит, так… причина всех твоих глупостей… – бородатый пророк лет сорока с пиратской косичкой и голым мускулистым торсом устало вздохнул. Облокотившись мощной рукой на подоконник широко распахнутого окна, он сидел в профиль к его свету и теперь прищурился одним глазом в него на уходящий летний день, – причина глупостей… хм, достойная тема, неправда ли? Впрочем, ты не одинок в этом мире. Вас много. Вернее, вы и есть этот мир. Так что в этом смысле – берем тебя за образец этого мира. Приятно? Если хочешь быть образцом этих… всех… эхе-хе… аж смешно! Какое себе название придумали – «Homo sapiens»! Человеки! А может, все-таки поскромнее нужно быть: «агрессивный отряд гоминидов». Пока фактически так. Как-то поспешили вы, не так ли? Насмешили меня. Я помню, как узнал всю историю этого «разумного» рода, в кавычках, конечно, то теперь все, что его касается, беру в кавычки. А потом так сразу и решил – все, не хочу! Не хочу я быть «гомо сапиенсом». А знаешь, если посмотреть с моей исполинской высоты, то невольно становится стыдно, как в детстве после кражи игрушек у детсадовского друга. Вот… стало быть… и решил я стать нечеловеком. Точнее придумать для себя другое название вот такого нового вида. Для себя и всех, кто захочет так же, как я… Вот так… значит… э… ну, пошли дальше…

Он помолчал, задумавшись. За окном шевелился темно-зеленый мешок раскидистой липы, прошитый голубым узором неба. Август лежал где-то в углу на земле и с совершенно немым удивлением таращился на это живописное полотно. «Мастерски выполнено», – автоматически отметило картинку сознание. Август имел отношение к живописи и точно знал, что это рука какого-то «чиквенчентонутого» итальянца: они обожали эти пророческие бороды с проседью колец и матовый свет мясистого тела. Вокруг этого полотна не было рамки. Но почему-то и за ним вообще ничего не было.

– Так, значит, запоминай или записывай! Так, еще раз: причина всех твоих глупостей, исходящих из общечеловеческого капитала заблуждений, лежит в…

Учительский диктант слышался почему-то отрывками, и многие слова были едва различимы.

– …посреди пространства, которое изначально ограничено самими исследователями, то есть самими людьми, и нужно…

Августу стала надоедать его лекция, но сама картина нравилась, и нравился игривый голос, и сам размытый образ мудреца, видимо, с лепным лбом и лукавыми глазами. Август хотел его попросить повернуться лицом, но почему-то его собственный голос, не очень приятный и глухой, вовсе не рождался внутри, и динамик исторического гостя беспрепятственно вещал истины у раскрытого окна в темнеющую вечернюю зелень уходящего лета. Вибрация звуков усилилась, и тембр стал незаметно набирать силу и колющую четкость.

– …сводится к поиску. Бросающие вызов темноте, идущие на поиск, заметь – свободный поиск – единственно способные приблизиться к познанию как таковому. Но страх и лень – противники познания – не дремлют и предлагают нечто попроще, побыстрее и покороче. А что коротко, то не имеет цены ни у времени, ни у пространства! Так? Там все бесконечно. Выбирай самое сложное, медленное и долгое и ты не ошибешься. Но выбирай тогда, когда ощутишь себя свободным от догматов предшественников. И знаешь что? Верь! Верь в свою звезду и свой счастливый случай! Даже если ты не родился для счастья в общепринятом понимании этого слова, все равно эта вера поможет тебе испытать счастье не общепринятое, а потому, возможно, и истинное. А раньше я, уже в молодости ставший классиком европейского просвещения, говорил, что смешно утверждать случайность в какой-либо гипотезе. Или потом так: «Случайность, или, что то же самое – свобода, видимо, не должна иметь место в какой-либо гипотезе, скептической или религиозной».

Не нравились мне когда-то ни волшебный случай, ни соблазнительная свобода! Вообще я ничего и знать про них не хотел! Я просто не знал, что с ними делать! Я боялся их, как неопытный юнец боится красивой раскованной женщины. Я был ужасом предопределенности. В общем, «свободу» я опустил в своих трактатах. Так и вошел в историю с опущенной свободой и распятым случаем.

Записал? Передашь тому, кому сочтешь нужным…

Здесь наступила пауза. И Августу казалось, что было тихо, как в пустыне, совсем до безжизненности, и потому этот момент запомнился очень четко. И снова:

– Ты будешь эмпириком! Значит, будет так: назвать его эмпирик-лаборант небес… Практикующий пророк! Хотя, ничего нового. Обычный экспериментатор. Только практикующий про рок людей! Практика важнее любой теории, ценнее ее. Опыт – это твое сокровище, бесценный клад. Эмпирический способ самый надежный! Можно не иметь никакой теории, так как при наличии опыта она тебе просто не нужна. Получается, что теория эта – такая ширма, за которой прячутся невежество, честолюбие, тщеславие. Простая глупость тоже в этой самодовольной компании. А мешают им эту ширму содрать два их тюремщика – лень и страх. Ну, еще и обстоятельства человеческие. Какие? Да… эти ограничения в развитии – время еще не пришло. Однако даже если отнять этот временной недостаток, то все равно можно сбиться с пути и застрять навсегда в теориях. Можно еще больше все запутать логикой и анализом, так как в их основе все те же непроверенные опытом теории. Так что пока так. Пусть они спешат, пусть не успевают подсчитывать количество ошибок за собой. Но есть некоторые из нас – самокопатели с опытом. И их мало… Пока.

Ну подумай сам! – внезапно разорвалась лента спокойного монолога, и резкий поворот головы бородача дал возможность разглядеть всего на миг его глаза. – Сам! Почему? Потому что ты это тот, кто если и ошибется, то тоже только сам! И награду получишь сам! Ха-ха! И никто не сможет ни коснуться твоих заслуг, ни пострадать от твоих ошибок. Главное – сам! Все сам!…

И все исчезло. Остались в памяти глаза и темный профиль бородатого мудреца в зеленом летнем окне. Но главное – глаза. Он-то весь сам и запомнился тем, что они у него такие. А его слова? Ну что слова? Как у всех. «Произнес еще не значит объяснил. Или доказал что-то…» – как потом всегда вспоминал Август, нервничая и вспыхивая огнем какого-то страстного желания, и всем рассказывал: «Взгляд у него такой, знаешь, э… слов не хватает обычных, чтобы описать необычное. Любой бы хотел иметь такие глаза… они не по-человечески умные и страстные. Может, так? Нет! Не просто умные… ну нет! В них я увидел смысл… знаешь, просто смысл жизни! Вот взглянешь в них и не важно, что он говорит… ха-ха! Может… нет… не может он говорить чушь… такие глаза! Там, в них, было указано определение и направление… да-да… вот! Если бы тебе посчастливилось попасть в луч его взгляда, ты бы… сам засветился! И тогда бы точно знал – кто ты и куда тебе идти…».

…Обеденное солнце уже полчаса облизывало ухо человека. Его тело вяло шевельнулось, а один глаз открылся и попытался сосредоточиться. Мужчина лежал на животе в кустах, и одна рука его затекла от неудобно вывернутой позы. Благообразному солнцу из-за зеленой маскировки были видны только часть головы с ухом и стопа ноги в добротной коричневой туфле. В тени оставались обычные темно-синие джинсы с травяными отметинами и поверх черной рубашки черная кожаная жилетка. Светило сделало свое дело: обдало своего неприглядного воспитанника огненной волной порицания и удалилось в покои за занавес ангельски белых облаков. В лесостепных широтах Украины сентябрьское солнце может дать жару по-июльски. Глаз человека прищурился, и началась привычная уже работа по восстановлению собственного образа. Труд предстоял не долгий, но очень нелицеприятный. Сначала нужно было осмотреться, и глаз уже профессиональным навыком начал ощупывать пространство вокруг. Первый зрительный бросок уперся в желто-зеленый частокол придорожной растительности. Сама дорога, или, скорее, припыленная тропка с красновато-бурыми камешками, едва проглядывалась сквозь подсохшую цепь рядовой травы и, казалось, за ее счет откормленных кустов-лейтенантов с непоколебимо вросшим в свое генеральское место золотисто-рыжим деревцем. Обнадеживающий ветерок волновал строй растительных войск, и даже полноценный трезвенник услышал бы четкий приказ: «Встать и оправиться!».

Он не встал и не оправился, зато точно знал, что зовут его Август и у него блюзовое настроение. Вот лежит он в кустах, его пытает жажда с похмелья и немного совесть оттуда же. Вокруг – могилы с обязательно крепкими добротными оградками. Бесчисленные крошечные наделы последней собственности, похожие на разноцветные лоскуты удельных княжеств на карте раздробленного государства.

Сквозь листья то ли черемухи, то ли еще какой бузины, сквозь пожелтевшую эмаль портрета глядел в упор на человека хозяин одного из уделов, с подходящим для такой метафоры именем – Лука Автономович. Кирпич лица Луки Автономыча логично вписывался в типовой могильный обелиск из сцементированной каменной крошки. Такими правильными кирпичами закладывали дырки в любом производстве.

«Во дела… еще могу удивляться, – подумалось Августу, – а значит, не все так плохо… Тэкс, Лука Автоматыч, – будем живы – не помрем! Ты же это мне сейчас хочешь сказать? Как тост звучит. Кстати, о здоровье… Где моя аптечка?»

Затаив дыхание, Август стал шарить руками по пыльной траве. Ему был слышен только бой требовательного сердца и свист скошенной, как косой, травы, прячущей в своих зарослях восстановительные глотки на дне бутылки.

– Хорошо жить, не правда ли, Автоматыч? Хорошо… когда везет, как мне сейчас, скажешь ты. Живой и сто грамм на дне. Ха! Еще и минералка осталась и… погоди… За тебя, дорогой… – глотнул залпом, зажмурился и сдавленно закончил поминание. – …Мужик ты, видимо, надежный был. Вон и баба твоя рядом… прилично ты с ней пожил… а сейчас в моде вечный поиск… свободный полет. И она ненадолго пережила тебя. Очень поэтично, грубо говоря. Да, но прости, как бы ты не агитировал за райскую жизнь, я лучше тут еще помучаюсь… А вот и ключи от дома нашлись! Ну это… Петру привет. И остальным тоже».

С этими словами он начал собираться. Да вдруг снова сел устало на мятую траву, некстати вспомнив, как про карточный долг, о бородатом романтическом позере у окна, который предлагал ему стать эмпириком.

«Далее этот самозванец, видимо, трисмысленно исковеркав титул императора, смог синтезировать его еще с помощью “эмпирика” и “пирата” в “эмпиратора”! – по ходу подъема и оглядывания вокруг, соображал еще не сам Август, а некоторые живые части его тела, которым находилось применение. – Память, чертовка, как всегда, впереди всех! Ужас! Это же похоже на… шизо… Погодите вы со своей болезнью гениев. Хочу быть просто… э… прекрасным человеком! И трезвым, как бы это ни смешно казалось со стороны. Ц-ц… где бы выпить че-то найти, а?.. Так. Щас сообразим. Итак. Значит новое слово “эмпиратор”? Угу. И он стал быть один на троих… один в трех… а, три в одном! Троица, етить твою налево! И его миссия в чем? В чем соль всего этого бреда? А… слушай, я знаю! Это нужно для того, чтобы, видимо… посылать полчища своих пиратствующих эмпириков на поиск Ее. Кого ж Ее? Погоди… Э… Так кого же еще? Есть только одна достойная цель для настоящего эмпиратора – поиск истины!»

Как выяснилось по прошествии получаса после похода в ближайший магазин, ранние исследования вопроса выявили загвоздку, которая состояла в раздвоении этого священного для Августа лика. Ваше здоровье! Ух! Хорошо пошла первая! Итак, …первая его сторона – лицо юридическое: общеизвестная, давно всеми разыскиваемая обветшалая контора с серым от пыли кабинетом, на дверях которого висела табличка – «Последняя инстанция». Все говорили, что она существует, некоторые ее посещали, но потом часто забывали адрес по разным причинам: чаще всего по состоянию уже несущественного здоровья. Поиски истины все-таки не так просты и чреваты расшатыванием последнего. В целом, шанс найти истину в «Последней инстанции» есть. Трудно было выпросить у этой бюрократки справку о своем пребывании в ее архивах: потому как своими словами почти невозможно было доказать, что ты ее нашел. Слов почему-то не хватало, а руки, как всегда некстати, пускались в ход и производили обратный эффект. Еще хуже было доказывать не словами, а делами, – тут уже требовали справку из городского дурдома. Но Августу казалось, впрочем, как всем увлеченным поисками истины, что эта нелюдимая невидимка все же уже была когда-то рядом. Лет так семь, восемь, семнадцать, восемнадцать назад. И что все намного проще и естественно вещественнее, то есть существенно естественнее. А стоило всего-то – найти другой лик истины – такой живой, белокурый с мелированием, огромадно сероглазый, с матово-нежной кожей и золотым молчанием на волевых губах, и тогда два лика соединятся в один, и не нужна будет никакая справка… Ее здоровье!

На кладбище муравьи в трещинах и норках земли пародировали недавно присоседившихся к ним людей из спальных бетонных параллелепипедов. Или наоборот, тут как кому приятнее. Бросались в глаза отличия в стилистике архитектуры и физиологии, но наблюдалась удивительная схожесть в причинности движений. Люди и мурашки давно проснулись и разъехались-разбежались по рабочим районам. Скоро начнут возвращаться. Все по схеме. Но вот, видимо, Августу, как человеку из хаотичных, неухоженных кладбищенских кустов не нравились схемы. То есть – изначально, вообще! Можно было, конечно, спокойно жить по ним. И если повезет, даже стать схематическим образцом с доски почета, но слишком это было обыкновенно и скучно. Бороться со скукой можно по-разному и, наверное, самый простой путь – держаться подальше от нее, чтоб не заразиться. Увы, жизнь вдали от общих схем тоже рано или поздно нормируется и приводится в порядок другими схемами, от которых снова начинало веять тоскливой иерархией запутанных человеческих ценностей. Однако Август именно в кустах был упрям как нигде и не хотел сдаваться. Он знал, что инфекция скуки не передается, а незаметно усваивается вместе со всеми результатами человеческой деятельности: образованием, технологиями, информацией, и потому-то он вынуждал себя проходить такое своеобразное обеззараживание в кустах городского кладбища. Не всегда ему удавалось быть принципиальным в тяжбе со схемами, нормами и нормативами. Порой приходилось занимать …надцатое место в каком-то списке, но… Но при каждом удобном случае он старался разрушить норму. Что, собственно-то, и возможно, только при помощи ненормального поступка. Да, но не все так просто было с ним, так как и классически «ненормальным» в традициях современной психопатологии его назвать было тоже нельзя. Может быть, пока? Это «может быть, пока» каждый пусть припрячет для себя на будущее. Ведь кто знает будущее? Так что нечего обольщаться. Август всегда предпочитал готовым формулам и нормативам поведения внимательное наблюдение за преинтереснейшими ненормально-необычными субъектами, как приговаривал, один преизвейстнейший сыщик. Тоже, кстати, не совсем нормальный. В своей области, конечно. Его здоровье!

– «…я не люблю… тарам, тарам, против шерсти… тарам, тарам… железом по стеклу. Э… или… не люблю людей… потому как, дескать, им с детства привит какой-то непокидаемый вид… Эх, поэты любимые! Научили не любить, а вот любить кто ж научит? Ага, а вот еще… мы все кого-то любили, но мало любили нас! Во как! Э… а может остаться в кустиках и еще немного понелюбить… ну, чуть-чуть, чего-то я недонелюбил, что ли…» – бормотал про себя Август, бродя взглядом то по могильным оградам, то по узкой тропинке, петлявшей в траве между ними и железными гаражами с бетонными заборами.

«Вот рападокс! Поэтов разных помню, а как очутился на кладбище – не помню… Надо попробовать еще, надо вернуться к тому крутому повороту перед резким спуском. Надо подняться на плато, как на бабуганскую яйлу, помнишь? Ну, помню. Вот. Подняться и снова зашагать с облаками наравне…»

Август вспомнил, что построили перед первым домом у кладбища детскую площадку. Удивительно быстро. «Ах, это политика…». Перед приездом какого-то бонзы толстые бабы в оранжевых жилетах мели улицу и дорожники латали хронические выбоины в асфальте. Как-то вдруг свалилась неведомо откуда бетонная плита усталости. Август сделал еще один большой глоток горячей водки, и сел в лодку воспоминаний, и поплыл по быстрому турбулентному течению, которое, казалось, несло его все последнее время…

– Прошу прощения, но у нас двойные билеты на это место, – четкий приятный голос вежливо соблюдал все приличия и знаки препинания, – я потесню вас на время этого плавания, но, поверьте, вам моя компания доставит вполне конкретное количество приятных минут. Прошу не открывать глаза, так… гм-гм, извините, будет эффектнее для вас, так как вы сможете насладиться увлекательным отчетом за прошедший период Вашей жизни в виде быстрого ролика, и безопаснее для меня, так как я… гм-гм, извините, не исчезну. Вы отметили мою ангельскую вежливость? Браво! Это просто су-пер! Ой, извините снова за банальность! Мода. Черт бы ее… ой, извините, Ваше… Это я не вам. Так! Вы неглупый человек и, наверное, уже догадались, что это снова я! Ура! Да, я и есть ваш ангел-хранитель. Радуюсь, потому как наконец выпросил у начальства свое очередное явление для вас. Там, наверху, считают, что люди вообще не заслуживают ни одного явления из нашего учреждения. Лишь избранные удостаиваются одного или нескольких, ну и единицы… Вы уже знаете, читали, учились… пара-тройка наших пожила там у вас… вкусила, так сказать, «еслитакможнвыразца», человеческой благодарности! Но, видимо, ваша настойчивость в поисках истины… или, по-Вашему, – истин, «Их», и эти сумасшедшие игры в прятки со временем и с самими собой произвели подобающий эффект, и вот меня послали к вам с отчетом.