Читать книгу: «Плоды манцинеллы», страница 2

Когда мальчикам исполнилось по восемь, Майеров едва не выгнали из собственного дома. Долги семьи росли, а тех денег, что зарабатывала мать, не хватало на все. Она писала музыку, играла в небольших заведениях по вечерам, преподавала…

– Но дома музыка почти не звучала. Отец не мог слышать звуки рояля – он моментально взрывался и впадал в истерику. Мама часто плакала. В общем, было тяжко. Хоть и не так тяжко, как потом.

Их положение спас богатый посетитель одного из ресторанов, в котором играла мать Себастьяна. Мужчина обратил внимание на ее мастерство, оценил шарм репертуара и предложил Беате Майер скромную подработку – играть в его особняке, расположенном на окраине Берлина, пару раз в неделю. Выбор композиций наниматель оставлял за пианисткой. Иных вариантов у семьи не было, поэтому мать слепого мальчика согласилась.

– Дела не шли в гору. Отец пил, пока мама работала, а когда она возвращалась домой, он хмуро осматривал ее с ног до головы, пыхтя страшным перегаром и пьяно покачиваясь. А потом он совсем сорвался…

Себастьян плохо ладил с другими детьми. Учителя его обожали – мальчик был действительно одаренным, но общая картина была нерадостной. Уже в девять лет он страдал от постоянных насмешек и оскорблений сверстников, его подначивали, пытались вывести из себя, доводили до слез, а затем еще сильнее дразнили.

– Меня унижали. Я не таю зла на этих людей, мы ведь были детьми… Но горечь все же осталась. В конечном счете, и я не выдержал. Конрад Нойманн и его друзья решили в очередной раз надо мной подшутить, – вспоминая тяжелое прошлое, Себастьян упрямо смотрел в пол. – Между школой и домом была пара кварталов… Не особо далеко, если бы не одно место… – он поднял глаза на Марту и покачал головой. – Дом. С железным забором из ржавых прутков и темной покатой крышей. Там было два чердачных окна и огромная входная дверь. Я видел лицо каждый раз, когда смотрел на этот дом. Он меня пугал.

Возвращаясь домой после школы, он старался как можно скорее миновать страшное место, чувствовал, как колотится сердце, ощущал темную громадину дома над правым плечом, словно тот был немой, но явной угрозой. Но не один лишь дом был пугающим: за тем ржавым забором на толстой, скрипучей цепи сидел пес.

– Это был настоящий монстр. Породу я не знаю, не разбираюсь как-то. Но псина была большой и странной.

– Странной? – Марта впервые подала голос.

Все это время она заворожено слушала таинственную историю Себастьяна Майера, не решаясь его перебивать.

– Пес редко лаял. Очень редко. Чаще всего он сидел у самой границы забора и смотрел на проходящих мимо людей. Но в тот день, когда Конрад с друзьями настигли меня, собака была на взводе.

Себастьян повернул с одной улицы на другую, и его глазам предстал привычный вид – гладкое заасфальтированное полотно, заставленное с обеих сторон стройными, высокими деревьями, стрелой уходило вперед. Оставалось лишь несколько сотен шагов. Несколько сотен шагов до спасительной двери дома Майеров, до отца, заплывающего жиром в протертом гостином кресле, до брата, в темноте и незнании проживающего бессмысленную жизнь… Оставалось лишь несколько сотен шагов, большую часть из которых предстояло пройти мимо жуткого дома. Очередной бой очередного дня. В скором времени Себастьяну предстояло узнать, что есть вещи и пострашнее мрачного особняка.

– Пес начал лаять, как только я приблизился к забору. Он громыхал на всю округу, как дьявольский колокол. Я ринулся было бежать, но мне не дали.

Себастьян пробегал ворота, когда его остановили. Конрад Нойманн появился внезапно, вырулил перед Майером на своем блестящем велосипеде, едва не сбив с ног напуганного мальчика. Пес надрывался и брызгал пеной, клацал челюстью у самых металлических прутков забора. Ржавая цепь вытянулась в струну, натужно скрипя под напором тяжелого зверя.

– Гав! Гав! – Конрад перегнулся через руль и нелепо передразнивал пса. – Гав, Басти!

Еще двое мальчишек подъехали к Себастьяну сзади.

– Испугался? Гав! Гав!

– Испугался, видно же, – один из друзей Нойманна двинул велосипед вперед, ткнув Майера колесом. – Смотри, ноги трясутся.

– Куда ты так спешишь, Басти?

– Чего вам надо? – Себастьян затравленно озирался, тщетно пытаясь найти спасение.

Но спасения не приходило. Была лишь троица неприятелей, обступивших его с трех сторон, и высокий железный забор из редких прутков с четвертой.

– Ты нам не нравишься, Басти, – медленно проговорил Конрад. – Никому не нравятся зазнайки и выскочки.

– Дайте мне пройти! – жалобно проскулил Майер.

Ему было девять лет, почти десять. И ему было страшно. Он хотел как можно скорее оказаться дома, услышать, как мерно бубнит телевизор и утробно храпит пьяный отец, хотел увидеть слепого брата, забиться в свою комнату, сделать уроки и с нетерпением, как это всегда бывало, ждать возвращения матери. Себастьян хотел оказаться где угодно, только не здесь – хоть в жерле вулкана, но лишь бы не перед этими злобными детьми и не в метре от огромного пса.

– Ты торопишься домой, да? – проникновенно спросил Нойманн. – А правда, что твой отец пропойца?

Вопрос резанул слух Себастьяна Майера.

– Говорят, он не выпускает бутылку из рук, – продолжал Конрад. – И почти не выходит из дома… А если и выходит, то только за новой бутылкой.

– Это ложь, – севшим голосом промямлил Бастиан.

Но слова Нойманна были правдой. Себастьян все понимал и видел – как отец просыпается в обед, тащится на кухню, раздираемый ужасной головной болью, и делает свой первый глоток. А если глотка не оказывается, то великий дирижер воет, как раненый зверь, с невероятным трудом одевается и ползет до ближайшего магазина, бережно сжимая дрожащими руками найденную в доме мелочь. Отец завтракает спиртным, затем заваливается в свое любимое кресло, включает зомбирующие телепередачи и продолжает накачивать себя обжигающей жидкостью до самого ужина. До возвращения матери.

– А еще говорят, – Конрад склонил голову и ехидно посмотрел на Майера, – что у тебя есть брат-близнец.

– Брат-урод, – выплюнул один из мальчишек.

– Урод, – закивал Нойманн. – Расскажи, какой он, Басти.

Себастьян слепо смотрел перед собой, с трудом разбирая, как шевелятся губы Конрада. Майер не слышал слов, не слышал вопросов – мир замолк после слова «урод».

– Он хотя бы говорить то умеет? Вы его кормите с ложечки, как немощного старика?

Ребята веселились. Они заливисто смеялись, порой перебивая смехом дикий лай исполинского пса. Конрад хохотал, запрокинув голову и держась за живот. Он не сразу понял, как и почему смешок застрял в горле, не мгновенно осознал, из-за чего дышать стало тяжело, а шею пронзила боль.

– Я схватил его за кадык. Не мог себя контролировать, сознание просто отключилось. Схватил, рванул, а потом…

Себастьян налетел на Конрада, крепко вцепился ему в горло, чувствуя необъяснимую мощь гнева, и отбросил в сторону новенький велосипед.

– Он не урод! – хрипло шипел Майер. – Он не урод!

Друзья Конрада, остолбенев, смотрели на внезапную и пугающую ярость робкого мальчика. Они видели, как исказилось лицо Бастиана, как зловеще заблестели его глаза, и не решились вмешаться. Себастьян впечатал Нойманна в ржавые прутья забора. Крепко держа за горло, ударил Конрада по лицу свободной рукой, а потом еще и еще раз. Ему было страшно и больно, но он хотел, чтобы этому противному мальчишке, который обижал его на протяжении нескольких лет, было еще больнее.

– А потом… – Себастьян отвел взгляд. Марта напряженно слушала. – Потом он начал орать.

Щели между прутками были широкими. Достаточно широкими, чтобы в них смогла пролезть голова мальчика. Когда Себастьян прижал Конрада к забору, левая рука Нойманна оказалась по ту сторону металлической ограды. Майер нанес удар, второй, третий… А потом его оглушили вопли всей троицы. И на фоне их криков, Бастиан слышал противный хруст.

– Пес набросился на паренька, – доктор замолчал, и, казалось, не хотел продолжать.

– Что он с ним сделал? – робко спросила Марта.

– Вырвал плечевой сустав. В крошку разжевал предплечье. Пес едва не оторвал ему руку…

Конрад дико кричал Себастьяну в лицо, а вылетевшая из сустава головка кости выступала сантиметров на десять ниже плеча. И повсюду была кровь. Майер стоял перед искалеченным мальчиком и с ужасом смотрел на отвратительно-неестественный изгиб его левой руки. Спутники Нойманна, моментально растерявшие задорный энтузиазм, бросились бежать. Ребята наверняка обделались. Себастьян и его обидчик остались один на один.

– Но он так орал, боже… Ты бы видела его глаза. Никогда их не забуду.

Он смотрел на изувеченную руку, на кровь, хлещущую фонтаном, и орал во всю глотку.

– И что ты сделал?

Майер встал из-за стола, прошелся по комнате и остановился у окна.

Себастьян звал на помощь. Надрывался, обливаясь слезами, и кричал:

– Помогите кто-нибудь! Пожалуйста, помогите!

Лишь страшный лай пса и вопли Конрада оглашали безлюдную улицу. Тогда Майер побежал. За считанные секунды он долетел до дома, настежь распахнул входную дверь, нашел развалившегося в кресле отца и, дрожа всем телом, начал трясти Ламмерта.

– Ч-что? – пьяница сонно открыл глаза и уставился на сына так, будто видел его впервые.

– Мальчик! – хныча, выдавил из себя Бастиан. – Ма-мальчик т-там. Его собака покусала.

– Сам виноват, – равнодушно процедил отец. – Нечего было лезть.

– Нужен врач, папа. Т-там кровь, везде кровь.

Взгляд великого дирижера медленно прояснялся. Мальчик стоял перед ним и трясся, как потревоженная струна, а красные пятна на его одежде вопили о правде. Ламмерт с трудом поднялся с ложа и последовал за сыном. Конрад был там, где его оставил Себастьян – он лежал в крови у ржавого забора, стонал и пялился на изуродованную руку. Лицо Нойманна страшно побледнело, а рядом весело блестел хромированный металл велосипеда.

– Отец протрезвел за секунду. Он вызвал скорую и, охая, топтался возле Конрада до самого прибытия врачей, – Майер вернулся за стол и сильно сжал виски. – Я думал, что парень умрет.

– Но он выжил?

– Да. Ему даже руку залатали, осталась лишь пара шрамов. Несколько месяцев, и Конрад уже был как новенький, – Себастьян посмотрел на Марту и горько усмехнулся. – А вот мои раны заживали гораздо дольше.

Отец и сын вернулись домой. Ламмерт закрыл входную дверь, повесил на крючок легкое пальто, что впопыхах накинул на плечи двадцатью минутами ранее, и повернулся к сыну. Дирижер был хмур.

– Что ты натворил? – медленно произнес он. – Это твоя вина, я чувствую. Что ты натворил, мальчик?

Ламмерт сверлил сына взглядом и возвышался над ним мрачным исполином.

– Я-я-я… – Себастьян сжался перед отцом. – Я ничего не делал.

– Ты врешь мне, – покачивая головой, произнес мужчина. – Не смей мне врать, мальчик, слышишь? Я знаю, что какие-то сосунки из школы тебя достают. Это один из них?

– Я ничего не делал, – слабо простонал Бастиан.

– Это один из них?! – взревел отец. – Говори! Говори, а не то я выбью из тебя правду!

– Д-да. Это Конрад Нойманн, о-он… Он и его д-друзья напали на меня.

– Да мне срать, как его зовут! Ты хоть понимаешь, что ты натворил?!

Себастьяну никогда не было так страшно. Ничто не могло сравниться с этим – с ужасным образом отца, готового наброситься на сына. Померкло все: жуткий дом с ржавым забором, школьные обидчики на блестящих велосипедах, огромный пес с окровавленной пастью. Остался только этот момент.

– А потом пришла мать. Она всегда приходила поздно, к вечеру. Но в тот день мама вернулась рано.

Беата вошла в дом, когда Ламмерт орал на сына. Она четко слышала каждое слово мужа и, охваченная страхом, не могла пошевелиться.

– У меня могло быть два нормальных сына! Понимаешь, ты? Два! – отец брызгал слюной и таращил глаза. – Ты забрал себе все лучшее. Ты обокрал брата! Ты, ты во всем виноват…

– Ламмерт! – женщина забежала в комнату и застыла на пороге. Ее губы дрожали, руки тряслись, а по лицу бежали крупные слезы. – Что ты такое говоришь? Как ты можешь?

– Я говорю правду, – брезгливо бросил дирижер. – Чистую, мать ее, истину. У нас могло быть два здоровых мальчика. Но вместе этого – один урод, а другой тупица, который считает себя слишком умным, – он перевел взгляд на Себастьяна. – Ты хоть понимаешь, чем обернется твой поступок? У нас заберут все. Скажи мне, умник, это уложится в твоем курином мозгу?

– Ламмерт! – невероятно громко прокричала мать. – Прекрати! Как ты можешь говорить такое?!

– Заткнись, – утробно прорычал отец. – Закрой свою пасть, шлюха. Чего рот раскрыла? Думаешь, я не знаю, за что тебе платит тот богатей? Сядь в угол и не вякай.

Ламмерт приблизился к Себастьяну. Он был все ближе и ближе – мальчик чувствовал, как от отца разит спиртным, но явней всего Бастиан ощущал собственный страх, сковывающий и обездвиживающий.

– Мать бросилась на него, – Майер заломил руки и уставился в бок. – Она рыдала и просила его остановиться, но Ламмерт уже все решил. Он избил нас. Меня и мать. Выбил ей два зуба и чуть не лишил глаза.

– Боже… – выдохнула Марта.

– А потом он ушел. Забил маму до потери сознания, меня отпинал… И просто ушел. Накинул на плечи свое древнее пальто и исчез. Навсегда. Мы его даже не искали. Врач, что ставил маму на ноги, хотел обратиться в полицию, предлагал помощь. Но мать отказалась. Ушел, и ладно, говорила она. Так лучше. Всем.

Себастьян замолчал, смущенно уставившись в сторону, а Марта Бремер смотрела на него, смотрела на человека, рядом с которым провела шесть непростых лет, и пыталась подавить слезы. Прошлое Майера было мрачным, гораздо темнее того, что она могла себе представить.

– А потом, – Бастиан хотел закончить рассказ. Когда начинаешь изливать душу – остановиться непросто. Особенно, если грязь копилась в мыслях на протяжении многих лет. Десятилетий. – Потом Жозеф и проявил свой талант. Когда отец ушел, мама снова начала играть дома.

– Лунная соната? – Майер слабо кивнул. – Помню, ты говорил о ней на интервью.

– Только тогда я не сказал главного. Это была третья часть сонаты, третье действие. Сложное произведение – мать учила его несколько недель. А Жозеф просто сел и…

– Сыграл.

– Сыграл. Гладко и ловко, словно занимался этим всю жизнь. Я бы даже сказал – виртуозно. Мать едва сознание не потеряла, когда он начал.

– Могу представить.

– Нет, – выдохнул Бастиан. – Не можешь. Не можешь, поверь. Говорят, что больных детей любят особенно сильно, но у всего есть предел. Даже у материнской выдержки и терпения. Жозеф был обузой для всех, и мама это знала. Живым мертвецом. Но тогда, в тот самый миг, когда он сел за рояль, мать вновь обрела погибшего сына.

С уходом Ламмерта дела семьи пошли на лад. Иронично, но ревность оказалась обоснованной – Беата продавала щедрому меценату не только свое музыкальное мастерство. С исчезновением мужа пианистки богатей утратил прежнюю скромность.

– Я не виню ее. Никогда не винил – она заботилась о нас так, как могла. К тому же, я был мал и не понимал простых истин, – Майер инстинктивно сжал виски. Головная боль еще не пришла, но близость ее уже ощущалась. Мигрень всегда сопровождала воспоминания, словно тайно хранилась в памяти. – Мама хотела, чтобы отец ушел. Уверен, так и было. Да что скрывать, у меня порой возникало чувство, что весь мир ждал его ухода.

– Мне так жаль, Бастиан.

– А мне нет. Правда. Отец исчез, и все изменилось: у нас стали появляться деньги, в тихом доме зазвучала музыка, постоянный запах алкоголя уходил в прошлое. Покровитель матери замял дело с Нойманном, заплатив семье Конрада приличную сумму. Плюсов явно было больше. Жозеф даже начал говорить. Не сразу, конечно, месяцев через пять, – он горько усмехнулся. – В десять лет он говорил, как годовалый – лишь самые простейшие слова. Но брат быстро учился.

К одиннадцати годам Жозеф Вильгельм Майер освоил речь. Врожденные дефекты мозга не исчезли с уходом отца, но мальчик оживал. Даже приступы кататонии появлялись все реже и реже.

– Но знаешь, он все равно оставался… Жутким. Пугающим. Самым страшным было то, что он все понимал.

– Понимал?

– Жозеф знал, что он другой. Спрашивал у матери, что с ним не так, и требовал честного ответа. Мама штудировала медицинские справочники и покорно пересказывала все, что там находила: названия заболеваний и расстройств, их симптомы и способы…

«Лечения», – хотел сказать Себастьян. Вот только дефекты Жозефа были неизлечимы.

– В общем, она давала ему то, что он просил. Зря или нет – уже неважно. Но я четко помню один момент, – Майер заворожено смотрел в одну точку. Глаза его остекленели. – Когда мама говорила ему про аутизм, про его эффекты и проявления. Она читала список медицинских терминов и поведенческих особенностей, а когда дошла до фразы о сложности поддержания больным зрительного контакта, Жозеф рассмеялся.

– Ч-что? Почему?

– Он сказал: «Ну, хотя бы с этим мне повезло. Проблем не будет». Понимаешь? Проблем не будет. Конечно, ведь слепому не нужно переживать о зрительном контакте.

– Господи… – протяжно выдохнула Марта. – Себастьян…

– Да-а-а, паршивенькое было детство.

– А как он умер? То есть… Ты говорил про опухоль. Так и было?

– Не знаю. Наверное. Мать отправила меня на летние курсы для одаренных детей, когда мне было тринадцать. Жозеф умер до моего возвращения. Мама сказала, что мозг его все-таки убил.

– Боже, Бастиан! – Марта схватила его за руку и крепко сжала ладонь. – Мы найдем того, кто тебе нужен. Мы найдем правду.

– Но я могу ее не увидеть. Нас становится много, и много приходит сканов. Я могу его упустить, упустить моего Жозефа.

– Нет. Ты не упустишь. Я попрошу ребят из группы оповещать тебя обо всех аномалиях, обо всех отклонении от медианы. Ты его не упустишь.

Марта ослабила хватку, встала из-за стола, подошла к Себастьяну и нежно обняла его. Искренне нежно. Впервые за все прошедшие годы. История Майера открыла для нее нечто такое, что ранее было недоступно. Марта Бремер стала чуточку ближе.

Она сдержала свое обещание на следующий день: собрала группу аналитиков и скромно высказала свою просьбу. Люди, которых Себастьян Майер, обеспечил работой, с готовностью согласились. Они продолжили свой кропотливый труд и внимательно отбирали те сканы, что могли заинтересовать Изобретателя. Каждый новый член лаборатории Цюрихского университета, коих в последующие годы становилось все больше и больше, следовал этому простому правилу – следовал за истиной Бастиана.

Весь 2018 год группа Майера собирала данные. На почтовый ящик университета сыпались письма со всего земного шара: из Японии и Китая, из стран Европейского союза и американских континентов, из России и бывших республик великого Союза. Сканирование мозга изначально стало модой, фетишем для многих. Не смотря на растущую в прогрессии стоимость одного скана, интерес мирового общества к «Ноджу» не угасал. Люди всех возрастов, профессий и цветов кожи шли, чтобы узнать, какие тайны скрываются за бурным потоком повседневных мыслей, бытовых и рабочих проблем. Появлялись те, чья жизнь кардинально менялась после обследования – серая масса рабочих и продавцов окрашивалась в яркие цвета и пополняла ряды художников, писателей, музыкантов, скульпторов, спортсменов. Люди узнавали, в чем они сильны, и испытывали себя в совершенно неизвестных, чуждых для них ремеслах, достигая за короткое время небывалых высот, обеспеченных генетикой. 2019 год стал годом рассвета искусств и спорта – никогда прежде, ни в один временной промежуток, человечество не видело такого обилия гениальных общественных деятелей. Аналогичная тенденция наблюдалась в науке, в политике, в археологии и в медицине. «Ноджу» изменял мир. Стремительно и бесповоротно.

Но весьма неоднозначно – при должном упорстве серость вытесняется красками, но сама она, серость, в процессе может почернеть.

Новые гении творчества пришли в уже занятую нишу и без лишних слов вытеснили из нее тех, кто был там прежде: недохудожников, чьи творения несильно отличались от детской мазни, бездарных композиторов, кто кичился умением популяризировать набор вульгарных звуков, называя это музыкой, ленивых бумагомарателей, штампующих свои бессмысленные произведения по безликим и доступным шаблонам. Те, чье раздутое эго разрушило бесспорное превосходство мастеров, остались обиженными и недовольными. Сканер уничтожил их жизни. Таковой оказалась обратная сторона монеты, имя которой «Ноджу», и это была лишь первая фаза наступившей эпохи.

К 2021 году сканирование перешло в повседневность. Как и предвещал мистер Грей на давнем интервью, результаты обследования стали документом. В начальных школах детей определяли в разные классы, соответствующие их способностям. Почти в каждом престижном университете, колледже или институте требовали наличие скана при подаче вступительных документов, а крупнейшие мировые корпорации вербовали самых лучших.

Себастьян Майер в те годы продолжал поиски своего Жозефа. Он искал и находил. Доктор поражался увиденным аномалиям, лично приезжал к уникальным инвалидам и проводил с ними немалое количество часов за многогранными беседами, делал записи и неустанно анализировал. Он был вдохновлен и возбужден: каждый отдельный случай становился особенным, но всех объединяло одно – дефектный мозг превосходил все другие в чем-то ином, в какой-то конкретной характеристике, что приводила к невероятным результатам. Абсолютный, неестественно точный слух Жозефа служил примером.

Себастьян встречал прикованных к креслу, умирающих людей с феноменальной памятью, видел шизофреников с вычислительными способностями, которым мог позавидовать любой современный компьютер. Майер беседовал с постоянно засыпающим нарколептиком, чьи лингвистические навыки казались невозможными – мужчина разговаривал на исчезающих и исчезнувших языках так, словно учил их с детства. Феноменов было много.

Все лето 2021 Себастьян и Марта провели в разъездах. Они возвращались в лабораторию, брали очередной отчет с пометкой «S», приготовленный кем-то из аналитиков, связывались с родственниками уникума и отправлялись в путь. Пекин, Мадрид, Нью-Йорк, Мехико. Не было никакой закономерности – подобно звездам на ночном небе, сверходаренные случайным образом появлялись по всей Земле. Когда ученые вернулись домой в конце августа того года, Майер чувствовал себя счастливым.

– Ты доволен, – ровно сказала Марта, наблюдая за тем, как Бастиан перечитывает свои записи.

– Это так заметно? – он отложил блокнот и слабо улыбнулся. – Я очень доволен нашим трудом.

– Никогда не видела тебя таким. Даже непривычно.

Она забавно пожала плечами и присела на край кровати. Себастьян сидел за столом, ровную поверхность которого избороздили едва заметные отпечатки времени. Он сцепил пальцы в замок и выжидающе смотрел на Марту.

– Что? – она вскинула руки, словно сдаваясь.

– Спрашивай. Я же вижу, тебя что-то заботит. Задавай свои вопросы.

– Что в них такого? Почему ты готов ехать к ним хоть на берег северного моря? Если ты скажешь, что это все только из-за Жозефа – я не поверю. Теперь уже нет, раньше могла, но не теперь, – она выставила руку вперед, не давая ему заговорить. – Это не обвинение, нет. Я испытываю тот же интерес, что и ты, но… Ты весь прям светишься, Бастиан. Ты бы себя со стороны видел во время всех этих разговоров…

– Все здесь, – он закрыл блокнот и с нежностью провел по нему ладонью. – Но я скажу.

Майер поднялся из-за стола, размял затекшие конечности и шагнул к кровати. Сев рядом с Мартой, Себастьян приблизился к ней, пристально посмотрел в глаза и твердо произнес:

– Они сильнее. Это сложно увидеть на сканах, но все же есть кое-что. Я долго изучал нейронное распределение, не сразу понял, в чем суть, но потом до меня дошло. Мы определили медиану в восемьдесят миллиардов нейронов, – Марта коротко кивнула. – У наших же ребят их меньше, порой даже значительно, но… Те области мозга, которые и дают им неординарные особенности, типа слуха Жозефа…

– Развиты как у тех, кто выше медианы. Я это видела.

– Это не все. По количеству нейронов ты права, а вот по их качеству, – Марта удивленно вскинула бровь, но перебивать не стала. – Они ярче и мощнее, время отклика меньше, а пик потенциала выше. Разница небольшая, но она есть.

– Она может быть в пределах погрешности.

– У всех и сразу? Нет, – выдохнул он. – Тут не в погрешности дело, я уверен. Каждый раз, сравнивая данные полностью здоровых и дефективных «гениев», я видел одно и то же. Можно даже составить статистику, если очень постараться.

– И зачем она? Статистика? Какой в этом смысл? – она слабо пожала плечами. – Я ведь тоже об этом думала, о наших поездках. Тебе не кажется, что это некий закон сохранения? Как закон энергии или масс? Где-то убывает, а где-то добавляется.

– Но итоговая сумма очень далека от медианы… У меня есть идея. Всего лишь предположение, но… Сканер когда-то тоже был эзотерикой, даже для нас, – он сделал паузу, а затем тихо произнес: – Это эволюция. То, что мы видим в этих людях. Будто какой-то не совсем удачный эксперимент, в результате которого часть мозга непоправимо пострадала, а другая часть получила невероятный бонус.

– Звучит интересно.

– А что если, – его глаза яростно блеснули. – Если есть вероятность идеального эксперимента? Только представь себе человека, чей мозг полностью развит так, как эти «бонусные» части дефектных образцов.

– Это уже совсем фантастика, – рассмеялась Марта.

– Причем научная, – Себастьян тепло улыбнулся. – Хотелось бы мне увидеть такого человека, рассмотреть его через призму НСГМ. Очень хотелось бы.

– Понимаю. И мне.

Марта пододвинулась поближе и протянула руки. Бастиан аккуратно приобнял ее и замер.

– Ты слишком много работаешь, Себастьян Майер. Иногда мне даже кажется, что ты робот, – она отстранилась от него и пристально посмотрела в глаза. – Но нет, вроде. Живой человек.

– Таков уж я от природы. Так было всегда. И так будет.

– Да, – печально выдохнула она. – В этом весь ты.

«И так будет», – сказал Себастьян Майер в 2021 году. И так было. До лета 2027-го.

Глава 3. Протеже

– И что будем делать теперь?

Энди уныло помешивал остывший кофе. Работа в Центре ему нравилась, но только не по утрам – утром он ненавидел весь мир. Серые люди и хмурые лица, сонные толпы в метро и на улицах, низкое небо, квадрат которого едва виден в тесных промежутках темных небоскребов, ленивый рокот городской жизни… Все это давило дискомфортом вечной рутины, но Андрас Ланге старался не унывать. Не проявлять слабость хотя бы внешне. И получалось у него почти всегда, кроме первых утренних часов.

– Алан, чтоб тебя! На часах семь тридцать, отложи ты свои бумажки хоть на минуту.

Пожилой мужчина тяжело вздохнул, посмотрел на Энди поверх тонкой оправы древних очков и послушно сложил руки перед собой. Алан Саммерс слыл отшельником, слишком замкнутым даже для сотрудника Центра. При этом он легко реагировал на все выходки Ланге, хоть и познакомились они лишь несколько дней назад. У Андраса не было времени узнать его поближе, но старик ему явно нравился, не смотря на все различия между ними.

– Твою же за ногу, а! – Энди вскочил с широкого подоконника и прошелся по лаборатории. – Ты мне можешь хоть что-нибудь рассказать? Я как чертов агнец – ничего не понимаю. Что за исследование? К чему такая тайна?

– Ты знаешь ровно столько, сколько можно. За всем следит Государство, а им точно не понравится, если я начну разглашать секреты.

– Да и к черту их! – он запрыгнул на огромный металлический стол, расположенный по центру комнаты. – Знаешь, это бесит. Реально бесит, – лицо Алана оставалось непроницаемым. – Да брось!

– Ладно, – Саммерс поднялся со стула и подошел к кофейному аппарату. Машина резво загудела, по лаборатории распространился терпкий запах свежего кофе. – Давай так: ты будешь задавать вопросы, а я буду отвечать на те из них, что покажутся мне… Приемлемыми.

– Ох-е-е-е, – вскинув руки, протянул Энди. – Вот это щедрость! Ладно, папаша, по рукам!

– Только не все сразу. Давай постепенно.

– Ладненько! Вопрос первый: что вообще происходит? – Андрас хлопнул в ладоши и поднял вверх указательный палец. – Уточню: я в Центре совсем недавно, полгода еще не прошло. И вдруг! Бам! Меня переводят на сверхсекретный проект самого Алана Саммерса. С чего бы это?

– У тебя хорошие данные, – пожав плечами, произнес старик.

– Так ты смотрел мой скан? – Алан кивнул. – Все равно не понимаю. Я ничуть не лучше остальных. Даже в универе меня зачислили далеко не в самый сильный поток.

– Я решил, что ты сгодишься.

– Сгожусь? – Энди удивленно повел бровью. – Для, мать его, чего?

– Следующий вопрос.

– Ох-хо-хо, мужик! Ты меня прям дразнишь!

Алан мимолетно улыбнулся и вновь пожал плечами.

– Ладно, едем дальше. Что за хрень с Майером?

Саммерс сделал большой глоток кофе, громко причмокнул губами и произнес:

– Конкретнее.

– Это тот самый Майер? Себастьян Майер? Изобретатель?

– А ты как думаешь?

– Я хрен его знает, Алан. Уже два дня копаюсь в уцелевшей сети, но не могу ничего найти о Майере, кроме километровых статей в научных журналах. Ни фото, ни видео… – Энди покачал головой. – Я думал, он мертв.

– Ты ошибался.

– Ошибался… Он сейчас снова в отключке?

Алан кивнул.

– В кататоническом ступоре.

– Это так твоя бумажка подействовала?

– Кто знает? – хмыкнул Саммерс.

– Думаю, ты.

Взгляд Алана стал жестким лишь на секунду. Уже через мгновение он вновь равнодушно и спокойно смотрел на Андраса, но Энди успел заметить эту перемену. И ему она не понравилась.

– Еще вопросы?

– Уйма, док. Что с ним не так-то? Просто скажи. Как он к нам попал вообще? Он потерял память, да? Почему Майер так важен?

– Он… – Саммерс запнулся, прочистил горло и сделал еще один глоток. – Он пострадал. Себастьян помнит лишь некоторые эпизоды из своей жизни.

– У него был инсульт? – Алан не ответил. – Твою мать…

– Его память, как река с дамбой. И даже не с одной. Мы не представляем, сколько их там.

– Мы? Кто мы? Я здесь видел лишь тебя и пару охранников вот с такой шеей, – Энди поднял руки к вороту и показал широкий круг. – А, еще уборщица была. В Центре народу полно, но тут, в твоей лабе, хоть морг сооружай – ничего не изменится.

– Мы – это я и… Начальство.

– А-а-а-а, – протянул Андрас. – Те ребята, что затыкают тебе рот.

– Не начинай, Энди. Ты мне нравишься, но прекращай уже. Мы, и сейчас я говорю про нас с тобой, все-таки исследователи, а не разнорабочие на стройке. Хоть немного следи за языком.

– Все, все, папаша. Считай, прекратил. Давай остынем и вернемся к моим вопросам. Ты сказал, что Майер ни черта не помнит, но на вашем, – Ланге изобразил кавычки, – «интервью» он вещал вполне бодро.

– Его мозг выходит из ступора в определенные моменты, в конкретных ситуациях. Мы не до конца понимаем, как это работает, но оно дает свои результаты.