Читать книгу: «Хааст Хаатааст», страница 3
– Ну а как же ей не беспокоиться, Вера? Я бы тоже беспокоился, если бы у моего ребенка была астма.
– Какого еще ребенка? Я уже не ребенок. А астма – хроническое заболевание, ее все равно вылечить нельзя. Ладно, я поехала. До свидания!
И Вера спустилась с крыльца и направилась к появившейся машине такси.
Глава 4
На следующий день Хааст засел за поиски мальчишек и их мучителей. В его распоряжении были любые возможные базы данных, как местные, так и континентальные. Он начал со школ, потратил пару часов на пересмотр тысяч детских фотографий, но так и не смог распознать того старшего мальчишку, который был жестоко выпорот прутьями до крови. Зато он быстро нашел белобрысого Никиту и вскоре, по большому везению, его товарища Антипа. Никита учился в одиннадцатом классе, прогуливал и стоял на вылет. Он был типичным лишним учеником, каких старшая школа вынуждена терпеть и мучительно доводить до диплома, ведь документ этот, по мнению многих наших родителей, для жизни решительно необходим. В советские времена такие ребята уходили после средней школы в ПТУ, чем доставляли и себе и школе необычайное облегчение. Личность Никиты не слишком заинтересовала Хааста, он сразу вспомнил вполне исчерпывающую характеристику из книжки Эдуарда Лимонова: «преступный парень с рабочей окраины». Зато Антип оказался весьма неординарным персонажем. Вот что узнал о нем Хааст: Дьяконов Антип Георгиевич, двадцати пяти лет, родился и жил в Москве, хорошо закончил школу, проявляя как гуманитарные, так и технические способности. Отец – Георгий Дьяконов, был профессором философии в одном из московских вузов. Антип поступил на мехмат МГУ – этот факт особенно удивил Хааста, хотя мелькнула, конечно, мысль о возможной папиной протекции. Эту мысль опровергли сведения об успешной учебе Антипа. Отучившись три года вполне достойно, он внезапно берет академический отпуск с возможностью восстановиться в ближайшие несколько лет. Вскоре после ухода из университета, он присутствует на какой-то вечеринке, где совершает убийство, будучи в состоянии алкогольного опьянения. Осужден на шесть лет колонии строгого режима. Отбывал срок под Магаданом и через год совершил одиночный побег. Настоящее его местонахождение неизвестно, но вероятнее всего, ему удалось попасть на грузовое судно в Магадане, откуда он отплыл на Камчатку или на один из островов Охотского моря. Находится в федеральном розыске.
«Да уж, золотая молодежь», – подумал Хааст. «Странная, однако, история с этим Антипом. Надо будет как-нибудь разузнать поподробнее об этом деле. И, пожалуй, следует сообщить в полицию. Но это успеется, а вначале неплохо бы разобраться, что у них там с мальчишками происходит».
После обеда Хааст в разговоре с Еленой спросил ее, отчего она так сразу разозлилась вчера на мальчишек, и выяснилось, что она знает этого старшего мальчика:
– Они рыбу воруют и продают, и к нам за последний год не раз заходили. Я наводила справки, там сложная ситуация в семьях. Школа обещала заняться ими, но, похоже, воз и ныне там. Мы ведь не можем все на себя взвалить. Этот старший, Андрей – самый трудный из всех. Вообще было бы неплохо прийти к нему в школу, понаблюдать за ним, прояснить получше всю эту историю с рыбой и решить все без полиции, которая пока не в курсе. Но я очень загружена сейчас, ни дня свободного нет.
– Любопытно, – ответил Хааст. – А не сходить ли мне к нему в школу? У меня есть немного времени на этой неделе.
Во всех заведениях, где собираются большие массы людей, царит своя, уникальная, ни на что не похожая атмосфера. Не существует в языке эпитетов, чтобы описать ее, поэтому так и говорят: «больничная атмосфера» или «атмосфера стадиона», или «вокзальная атмосфера». Некоторые утверждают, что такая атмосфера передается человеку через какое-то шестое чувство. Другими словами, если кого-то в противогазе, с наглухо завязанными глазами и ушами, поместить на футбольную трибуну, а потом перенести в школьный класс, то он почувствует разницу. Так это или нет, неизвестно, ведь аурометр пока не изобрели. Зато можно без сомнения утверждать, что наши обычные органы чувств передают нам нечто совершенно неповторимое в местах скоплений человеческих аур, и безотказно настраивают нашу собственную ауру на общий лад. Звериная атмосфера стадиона, объединяющая в первобытном крике тысячи освободившихся душ; тягостная, недужная атмосфера больниц – все это уникальные явления живой природы. Но из всех атмосфер – самой поражающей чувства является школьная атмосфера, и тем сильнее она поражает, чем дальше от школьного возраста находится вдруг в нее окунувшийся. Побудьте в комнате ваших детей полчаса, когда к ним пришли их друзья вместе делать уроки – они ведь там «заодно и уроки делают». Умножьте ваши ощущения на сто и вы получите примерно то, что вы почувствуете в школе. Юность, детство, учеба, веселье, во всех их многообразных проявлениях, сконцентрированы в школе в такой плотности, что случайным посетителем здесь мгновенно овладевают благоговение и деликатность.
Ничего об этом не подозревая, Хааст назавтра преспокойно отправился в школу, расположенную на берегу моря, в рыбацком поселке. Все двери для экспедиционеров были на острове открыты; Хаасту указали на учительскую комнату и предложили подождать там директора, который должен был вот-вот появиться. За ту минуту, пока Хааст продирался сквозь любопытствующие взгляды учеников, школьная атмосфера уже прилично шибанула его. Учительская была заперта, и Хааст решил подождать возле нее. Сейчас была переменка, и вокруг него сновали шестиклассники, в синей школьной форме, с учебниками, фруктами и листками бумаги. Четверо мальчишек и две девчонки сгрудились в кружок рядом с Хаастом и что-то обсуждали на непонятном языке. Вытянувшись по стенке, Хааст слушал и удивлялся. Тарабарщина, но дети все понимали и обменивались информацией, видимо, секретной. Впрочем, один из мальчиков стоял с довольно озадаченной физиономией, и Хааст увидел, как другой быстро написал записку и протянул ее этому непонятливому. Однако тот, едва взглянув, выкинул ее, с обидой сказав на чистом русском: «Да не надо мне, я все понимаю». Вскоре раздался звонок, дети разбежались по классам, и Хааст вздохнул с облегчением. Он поднял с пола записку и прочел следующее: «Автразис в ритис анис устырепис ередпис ольницейбис». В эту секунду к учительской подошли два педагога – серьезный преподаватель средних лет, в очках, и учительница рисования, помоложе, с тубусом в руке. Хааст спрятал записку в карман и представился. Все вместе зашли в учительскую, Хааста усадили дожидаться директора за журнальный столик и предложили чаю. Он достал планшет и погрузился в дела, но в какой-то момент отвлекся от них и стал прислушиваться к спору учителей, разгоравшемуся все громче за соседним столом.
– Дорогая Лидия Павловна, наше дело – лишь приложить правильное внешнее воздействие к этим ингредиентам, а они, поверьте, уже там есть, – говорил учитель в очках.
– Макар Семенович, мы вкладываем в них эти ингредиенты, поймите же, – отвечала Лидия Павловна.
– Лидия Павловна, ингредиенты – от рождения. Только Бог и Генетика их вкладывают туда. Потом они соприкасаются с жизнью, с опытом, с температурой – и получается пирог. Давайте лучше использовать термин «семена». К нам в первый класс приходят горшки с почвой, в которой, может быть, есть семена, а может и нет, этого никто не знает. Наша задача – лишь поливать их, удобрять как следует. Если семян в горшке не было, ничего не вырастет, как ни поливай.
– А я вам говорю, Макар Семенович, что мы тоже можем что-то посеять в этой почве, а не только удобрять.
Хааст слушал этот спор и не мог сдержать улыбку. Его родители часто вели дома подобные дискуссии, поэтому тема воспитания детей была ему близка и понятна.
– Вы, молодой человек, не улыбайтесь тут, – вдруг сердито обратился к нему Макар Семенович. – Понимание механизмов образования – это вам не шуточки.
– Конечно, конечно, извините, – ответил Хааст.
В этот момент дверь распахнулась, и в учительскую быстро вошел представительный господин в пальто, с толстым портфелем. У всех директоров школ есть нечто общее во внешности, какой-то отпечаток ответственной строгости, замешанной на доброте, и этот был не исключением. Учителя прервали свой спор, а Хааст перестал улыбаться. Шеф на месте – это сразу создает рабочую, деловую атмосферу, в любой организации, начиная с прачечной и заканчивая министерством. Директор, видимо, был предупрежден о приходе гостя, он сразу проследовал к Хаасту и они составили план действий. Школа, действительно, была бы не против, если бы за Андреем, мальчиком не глупым и во многом способным, но часто прогуливавшим уроки, понаблюдали и взяли шефство. На сегодня Хаасту (которому директор предложил назваться Иваном Платоновичем) было предложено поприсутствовать на последнем уроке Андрея – математике, а потом отвезти того домой. Так и решили, после чего директор извинился за занятостью, и убежал; с ним вышел из учительской и Макар Семенович. Лидия Павловна готовилась к уроку, а Хаасту оставался еще час до математики. Он хотел снова углубиться в планшет, но Лидия Павловна окликнула его, завязался шутливый разговор, не оставляющий сомнений в своей истинной движущей силе – притяжении между симпатичными друг другу молодыми людьми. Вскоре Лидия – так ее велено было теперь называть, встала, и засобиралась на свой урок. Перед уходом она дала Хаасту свой телефон и сказала:
– Позвоните как-нибудь, Хааст. До свидания!
– Хорошо. Позвоню. До свидания! – отвечал Хааст.
Вскоре опять появился директор и сообщил Хаасту, что математики сегодня не будет по причине болезни учителя; замены нет, и седьмой класс распускается на час раньше.
– Идите, Иван Платонович, к выходу, и ждите Андрея там, я его приведу, – сказал директор Хаасту. – Прогуляетесь с ним вместо математики.
– Отлично, спасибо вам! – ответил Хааст и покинул, наконец, учительскую.
Пока Хааст ждал Андрея, из школы выходили первоклассники. Беспрерывно подпрыгивая и натыкаясь друг на друга, взъерошенные и беспокойные, они были похожи на стадо овец. Да, да, альпийские овечки, не иначе. Откуда-то, кто знает откуда – из сна ли, а может быть, из древней киммерийской легенды, Хааст знал миф об устройстве нашего мира, и сейчас, глядя на первоклашек, он вспомнил эту историю:
Наш мир – это высокая гора, которую обтекает река, уходящая в небытие. Младенцы живут на самой верхушке, во льду и солнечном сиянии; дети, юноши и девушки – пониже, в альпийском поясе, а взрослые на субальпийских лугах и в лесах под ними. Время не невесомо. С каждым вдохом человек становится тяжелее на полсекунды времени, и спускается все ниже по склону горы. Жизнь его, до поры, становится все богаче и разнообразнее. Но все это заканчивается в самом низу, на пустынных каменистых берегах, откуда стариков смывают неумолимые воды и уносят в вечную тьму, а на их насиженные камни приходят новые обреченные. Над лесами и лугами тянется к самой верхушке канатная дорога с колыбельками, несущая младенцев наверх, к солнцу и льду, где они будут так старательно бороться за право спускаться все ниже и ниже.
Кто-то хлопал Хааста по плечу. Директор школы подвел Андрея и представил ему Хааста:
– Вот, Андрей, это наш новый школьный инспектор из Москвы, Иван Платонович. Сейчас он тебя отвезет домой, погуляй там с ним вокруг, вместо урока математики, покажи ему спортзал, пирс, площадку для роликов – чем у вас там еще ребята занимаются после школы. Хорошо?
– Ладно. Покажу. – Андрей старался скрыть свое смущение и недовольство от такого поручения, но получалось плохо.
Директор ушел, а Хааст помахал мальчишке рукой:
– Привет, Андрей! Помнишь меня? Виделись в офисе экспедиции наверху. У меня там друзья работают. Вы еще рыбу нам пытались продать.
Андрей постоял немного с растерянным видом, но, похоже, быстро собрался с мыслями, и с очень простым и искренним лицом, ответил:
– Да, помню вас. Мы иногда рыбачим по утрам, когда нет уроков. Ну и продаем – денежки лишние не помешают.
– Да ты не тушуйся, все в порядке, я понимаю. Ладно, поехали, я тебя долго не задержу.
Хааст отвел Андрея к машине и попросил того показывать дорогу; мальчик мялся и что-то порывался сказать. Наконец, уже усаживаясь в машину, он произнес:
– Иван Платонович, мне тут надо один пакет кое-кому передать через полчаса. Давайте пока не поедем, здесь подождем.
Они посидели перед школой минут двадцать. Разговор не клеился. Андрей отвечал на вопросы односложно, нервничал, и было видно, что присутствие Хааста и эта предстоящая прогулка с ним, ему очень некстати. Затем поехали, и через триста метров Андрей указал Хаасту на площадку справа от дороги, в самом низу лесистого косогора, уходившего отсюда круто вверх.
– Остановите, пожалуйста, здесь. Займет пять минут буквально, – попросил Андрей.
Нехорошее предчувствие овладело Хаастом, но было поздно – он остановил машину; Андрей достал из школьного рюкзака какой-то сверток и отправился к месту встречи. Через минуту, сверху, из леса, на площадку спустился человек в нахлобученной почти на глаза шляпе и бесформенном плаще. Андрей передал ему пакет, а человек начал что-то говорить. Он стоял, подбоченясь, указывал куда-то в сторону торгового центра, и о чем-то просил. Хааст ничего не слышал, но ему было все хорошо видно из-за затемненного стекла машины. Человек прошелся немного по площадке, продолжая доказывать что-то Андрею. И тогда Хааст узнал его по характерной походке и осанке – это был Антип Дьяконов из лесной избушки.
– Вот черт, не повезло! – с досадой пробормотал Хааст. – Теперь Андрею может еще и за меня влететь.
Тем временем на площадке завязался какой-то спор. По жестам Андрея было видно, что он отказывается выполнить то, о чем просит Антип. Затем, потеряв терпение, Антип махнул с досады рукой и исчез в лесу. Андрей вернулся в машину расстроенный и хмурый; Хааст понимал, что расспрашивать его сейчас совершенно неуместно. Подумав немного, Хааст предложил:
– Послушай, Андрей, у меня тут возникло срочное дело, я сейчас не смогу с тобой пройтись по твоему району. Давай в следующий раз, хорошо?
– Конечно, хорошо! – с радостью воскликнул мальчик. – Давайте в следующий раз. И до дома меня довозить не надо, у меня вон в том магазине сестра работает, я к ней сейчас. До свидания!
И Андрей выскочил из машины, а Хааст еще посидел немного и посмотрел, как тот направляется к торговому центру. Затем он перевел взгляд на коробку передач, собираясь ехать, и обнаружил на ней какой-то футляр – видимо, его второпях обронил Андрей. В футляре лежали дорогие подарочные наручные часы, на их задней крышке было что-то выгравировано. Хааст разглядел первое слово – «Антипу» и не стал читать дальше.
– Ну все, я окончательно влип, – сказал себе Хааст и выругался. Надо было срочно возвращать мальчишке часы. Хааст подъехал к торговому центру и с час бороздил его в поисках Андрея. Того нигде не было. Не составляло труда узнать его домашний адрес, но являться к нему домой, тем более, если его там нет, Хааст не хотел. Усталый и раздосадованный, он вспомнил о множестве неотложных дел, ожидающих его в офисе, и хотел было уже отказаться от дальнейшего выяснения этой истории с мальчишками, которое начинается столь неуклюже.
– Сейчас ты просто поедешь в полицию и сдашь этого Антипа со всеми потрохами и этими чертовыми часами, – сказал себе Хааст.
Возможно, если бы Хааст осуществил это намерение, то все наше повествование потекло бы по совершенно иному руслу. Хааст сам, впоследствии вспоминая этот момент, задним числом осознавал, что это был развилочный камень в его сказке на острове Альбины. Впрочем, он и тогда, заведя машину, колебался и сомневался. В конце концов инстинкт сыщика и самостоятельность победили; он развернулся и поехал обратно в офис, решив, что завтра же встретится с Андреем в школе и там отдаст ему часы.
Проезжая мимо места, где он спускался с плато на тропинку в лесу, он остановился, вышел, и вдохнул полной грудью. Тропинка манила его как магнитом. Он сделал над собой усилие, чтобы не спрыгнуть на нее. И вдруг его осенила идея: «А что, если я сам прогуляюсь в лес к этому Антипу и верну ему его часы?». Чем более сумасшедшей казалась ему эта идея, тем сильнее хотелось ее осуществить. Какое-то мальчишество овладело им на минуту, видимо, это были последствия посещения школы. Однако затем он остыл и взял себя в руки. Разумеется, самому ему нельзя было идти с часами к Антипу. Овладев собой, Хааст добрался, наконец, до офиса, направился к Чагину и протянул ему записку из школы со странными словами.
– Виктор Матвеевич, вот, в школе нашел. Не могу расшифровать. Посмотрите пожалуйста.
Чагин с минуту глядел на бумажку, потом, качая головой, изрек:
– Чертовщина какая-то. Это не язык, это какая-то самодельная модификация, не пойму.
Подошла Елена, глянула, и с хитрой улыбкой, подражая интонациям калифа багдадского Хасида, произнесла:
– Тот, кто прочтет эту надпись, будет называться мудрейшим из мудрейших!
– Ну что, сдаетесь? – продолжила она. Это Сахалинский Латинский. Дочка так иногда при мне с друзьями разговаривает, чтобы я не поняла. Здесь написано: «Завтра в три на пустыре перед больницей».
– Ай, Елена, ну дали бы мне подумать еще минуту, безобразие, невозможно заниматься, – сердился Чагин.
– Ну что, Хааст, как там Андрей, как школа? – спросила Елена.
– Сегодня не очень удалось пообщаться, – ответил Хааст. – На днях зайду туда еще.
Следующим утром, примчавшись в школу, Хааст поймал Андрея на переменке:
– Андрей, я на минуту. Сегодня опять не смогу с тобой прогуляться, но посмотри, что ты забыл вчера у меня в машине, – и Хааст передал Андрею футляр с часами.
– Ты знаешь, что это именные часы, подарок?
– Догадываюсь, – хмуро ответил Андрей.
– Я думаю, хозяину этих часов было бы очень неприятно их потерять.
Андрей молчал.
– Вот что, я тебя очень прошу сейчас – верни часы хозяину. Обещаешь?
– Иван Платонович, это мое личное дело, спасибо, что вернули часы, но… – и Андрей замялся.
– Андрей, давай, только между нами – я тебе обещаю, что ни директор школы, никто вообще не узнает. Сколько ты хочешь за эти часы? Триста подойдет? – Хааст вынул из кошелька деньги.
– Держи деньги, и забыли об этом, – продолжил он. А хозяин часов наверняка оценит, если ты ему их вернешь.
На лбу у Андрея было написано, что ему эта идея понравилась. Он взял деньги со словами:
– Хорошо, но слово есть слово. Если вы расскажете об этой истории в школе, то мать вызовут к директору, а у нее сердце больное.
– Обещаю, что никто не узнает. Мое слово.
– Скажите, Иван Платонович, а зачем вам-то надо, чтобы я вернул часы?
– Зачем? Смотри! – тут Хааст снял с руки свои наручные часы и показал Андрею. – Подарок отца, ношу уже двадцать лет. Понял?
– Понял, понял. До свидания! – пробурчал Андрей и ушел в свой класс.
Глава 5
Зима раздвигает границы острова Альбины самым замечательным образом. В ноябре море здесь превращается в бескрайнюю ледяную равнину, которую местные жители умело приспосабливают для всевозможного зимнего отдыха и развлечений. С раннего утра к многочисленным стоянкам снегоходов на берегу выстраиваются длинные очереди; жизнь стекает с холмистых берегов на замерзшую морскую поверхность и разъезжается, расползается по ней во всех направлениях. Ледовые фестивали и лабиринты, деревни из иглу, где можно ночевать и даже зимовать, санные гонки и путешествия к тюленьим стойбищам – все это пользуется большим спросом, особенно среди туристов с юга, а местным жителям дает дополнительный сезонный заработок. Для любителей зимней рыбалки и ныряния, лед растапливают в специально отведенных местах подальше от берега, создавая таким образом своеобразные зимние пляжи, всегда переполненные и опустевающие только с наступлением темноты.
Именно с прогулки по замерзшему морю, прямо напротив унылых серых многоэтажек на берегу, Андрей решил начать знакомить Хааста со своим досугом. После происшествия с часами прошло несколько дней; директор школы позвонил Хаасту и предупредил его, что математики у Андрея снова не будет; на этот раз они добрались до дома мальчика без всяких приключений. Его микрорайон располагался по соседству с тем, где квартировались до поры экспедиционеры. Оба этих жилых комплекса стояли на возвышении вдоль берега и были как две капли воды похожи друг на друга – результат штампованного, скороспелого строительства – недовылеченной болезни советских времен. Разделительной линией между комплексами служил пирс, уходящий отсюда далеко в море и весь утыканный пристанями рыболовных артелей, снегоходов и другого морского и ледяного транспорта. Вокруг пирса были разбросаны по льду в праздничном беспорядке разнообразные лавки, магазинчики, фестивальные площадки и туристические агентства. Невдалеке от берега, окруженный легкими осветительными башнями, был до блеска отполирован большой овальный каток. Было пока немноголюдно, но дети и взрослые постепенно начинали стекаться сюда, нагруженные спортивной амуницией. Половина катка была отведена для свободного катания, на другой готовился хоккейный матч. Андрей был немногословен – он отбывал номер, показывая Хаасту все то, что тот и сам видел, и скупо комментировал происходящее на катке. Хааст пробовал разговорить его – спрашивал про жизнь, друзей, про школу, что-то рассказывал сам, но все бесполезно – Андрей или просто молчал, или отвечал односложно – «да, нет, не знаю», четко показывая, что он здесь отрабатывает приказ директора школы, ничуть не больше, и ни на какую искреннюю беседу Хааст рассчитывать не может. Попытка угостить Андрея пирожными также закончилась неудачей – «нет, не хочу». Уже когда они направлялись обратно к берегу, двое мальчишек с клюшками, узнав Андрея, замахали ему, подошли, и один из них спросил:
– Привет, Андрей. Сможешь сегодня за нас сыграть?
– А во сколько игра?
– В шесть. Играем с косатками. Выручай, старик, без тебя у нас шансов нет.
– Ладно, приду. Клюшкa запасная есть? – моя сломалась.
– Конечно, найдем. Ну отлично, давай, до шести. Приходи пораньше, разогреешься.
Ребята отошли, а Андрей взглянул на часы, оставалось несколько минут до конца урока математики, вместо которого он вынужден был проводить эту экскурсию.
– Ну, как-то так. Зимой все на катке, больше делать нечего, – сказал он Хаасту. – Пойду я, видите, надо еще на хоккей успеть. Хорошо?
– Ладно, Андрей. Здорово тут у вас. До свидания! – отвечал Хааст.
Андрей ушел, а Хааст, без сомнения, не собирался покидать это волшебное место, и поинтересовался у прохожих, нельзя ли где-нибудь взять коньки напрокат. Вскоре он уже рассекал лед вместе с детьми; кое-где были и взрослые, и даже пожилые люди аккуратно скользили по льду, стараясь держаться подальше от толпы. Накатавшись, Хааст решил остаться на хоккей, и бродил пока с бутербродом и горячим какао между лавок и магазинчиков. Начинало смеркаться, вечер был тихим и почти безветренным. Каток, освещенный прожекторами, кипел жизнью; выкатили хоккейные ворота и приехала на снегоходах гостевая команда – те самые непобедимые косатки. Было уже без пяти минут шесть, а Андрей не появлялся. Хааст сидел на небольшой деревянной трибуне, наспех сколоченной из скамеек, поставленных друг на друга, и смотрел за приготовлениями к игре. Он забрался повыше и устроился рядом с другими болельщиками, с тем чтобы Андрей не заметил его присутствия. Когда окончательно подтвердилось, что в команде не хватает одного игрока, капитан побежал на каток в поисках знакомых и вернулся с невысоким мальчиком, который весь светился от счастья, от того, что его взяли в команду. Вскоре началась игра, и местные ребята, действительно, с трудом выводили шайбу из своей зоны, отчаянно обороняясь. Косатки давили и за первые двадцать минут забили три гола. Только в середине второго периода появился Андрей, надел коньки и вышел на каток разминаться. В перерыве произошла неприятная сцена – капитан сообщил новенькому, что его заменяют. Мальчишка был очень обижен – он неплохо играл, сделал голевую передачу, получил несколько приличных ссадин и был настроен отомстить за них. Затем капитан позвал Андрея, они обменялись парой крепких словечек, после чего Андрей со злостью схватил клюшку и, не дожидаясь остальных, выехал на площадку. В третьем периоде Андрей и капитан провели по шайбе, но косатки тоже забили и победили в матче. Андрей, пожалуй, играл лучше всех, он был резок и быстр, хотя и передерживал порой шайбу. После игры ребята не предъявляли Андрею претензий за опоздание, и было похоже, что только капитан имел смелость выговаривать ему. Хааст уехал домой освеженным и решил иногда возвращаться сюда кататься на коньках.
Неделя выдалась тяжелой, у Хааста было много работы, но пару раз он выбирался по вечерам на каток, где сбрасывал накопившуюся усталость и вспоминал технику катания, которой он неплохо владел когда-то в детстве. Андрея он не видел, хотя другие мальчишки, члены хоккейной команды, приходили каждый вечер. Вскоре снова позвонил директор школы и попросил приехать по срочному делу. Выяснилось, что Андрей стал слишком часто отсутствовать на уроках, его мать была вызвана в школу, но она не приходит и на телефонные звонки не отвечает. Директор передал Хаасту конверт с письмом для нее и поручил лично вручить это письмо, а заодно и узнать, что там в семье происходит. Ровно в пять вечера Хааст был на месте, заглянул на каток, прошелся по берегу, Андрея нигде не заметил, затем нашел его многоэтажку, поднялся на третий этаж, встал прямо напротив дверного глазка и нажал на звонок.
– Что вам нужно? – послышался женский голос из-за двери.
– Здравствуйте, я принес вам письмо от директора школы вашего сына, – ответил Хааст.
– Вы из школы? Дайте письмо, посмотрю, – и мать Андрея приоткрыла дверь, все еще закрытую на цепочку.
Хааст просунул в щель письмо, послышался хрустящий звук надрываемого конверта, затем железное скрежетание цепочки. Дверь отворилась и перед Хаастом предстала женщина средних лет, в домашнем халате, с усталым, тревожным лицом и кругами под глазами.
– Меня зовут Наталья, я мама этого балбеса. Проходите, пожалуйста.
– Иван Платонович, школьный инспектор, – представился Хааст. – Я знаком с Андреем, ему недавно поручили показать мне ваш микрорайон, вот мы с ним гуляли тут на прошлой неделе. А где он сейчас?
– На катке, где еще ему быть. Каждый вечер там пропадает, но уроки вроде делает, горе мое луковое.
– Скажите, а почему вы в школу не приходите, вас директор уже три дня назад вызывал.
– Да? Я не знала. Мне Андрей ничего не говорил. Да вы проходите сюда, на кухню, садитесь. Сейчас чаю налью.
Наталья разлила по чашкам чай, достала печенье, они присели за стол и некоторое время молчали. Было понятно, что Наталья собирается с объяснениями.
– Ну да, на самом деле, мне звонили из школы, – начала она, – но у нас, видите ли, с Андреем такой уговор – все свои школьные косяки он закрывает сам. Я не хочу туда больше ходить, слушать все это. Он взрослый, умный парень, если есть сигнал, значит он должен отреагировать. Так и раньше было и он справлялся. У меня дел невпроворот. Отец-то у него погиб еще в Нижнем, пять лет назад. Мы тогда сюда переехали по программе. Ну, погодите, почитаю, что там вещает мсье директор.
Мать Андрея оказалась приятной, вполне интеллигентной женщиной, историком по образованию. Она рассказала Хаасту, что в Нижнем Новгороде работала в каком-то научном архиве, который, параллельно с самим Нижним, постепенно опустел и стал никому не нужен. Здесь у нее постоянного места работы нет, подрабатывает на рыбоперерабатывающем заводе, по вечерам программирует приложения для турфирм. Андрей неплохо учится по гуманитарным предметам, в младшей школе даже читал бумажные книжки, чем Наталья всегда гордилась и хвасталась перед подругами. С математикой, конечно, у него беда, но на слабую четверку, вроде, должен вытянуть. То, что Андрей прогуливает уроки – для нее новость, она с ним поговорит. В целом, картина была Хаасту понятна – занятая, задерганная жизнью мама и сын, растущий без отца и предоставленный самому себе. Хааст хотел уже уходить, но Наталья предложила посмотреть их семейные фотоальбомы. Они прошли в гостинную, очень скромно обставленную, Наталья принялась искать в шкафу альбом, а Хааст обходил стены и рассматривал пока фотографии на них. Одна из них привлекла его внимание – на ней была надпись «Севастополь, июнь 2043». Снимок был сделан возле фонтана, как раз напротив того самого инженерного училища, которое так и не закончил Хааст. На фото веселились и ловили руками воду Наталья, ее муж и маленький Андрей. На заднем плане виднелись лица сидящих возле фонтана курсантов училища, и Хааст пытался разглядеть кого-нибудь знакомого, хотя сам закончил учебу там несколькими годами ранее. Свет неудачно падал на фотографию, Хааст попробовал немного ее наклонить, она отклеилась от стены и слетела под диван. Хааст громко извинился, сейчас же полез доставать ее, и увидел под диваном задвинутый к самой стене Бьерн-83, незапыленный, без упаковки. Невозмутимо повесив снимок на место, Хааст обернулся к Наталье и увидел выражение испуга и мольбы на ее лице. Пальцы ее дрожали и сжимали фотоальбом так крепко, что могли, казалось, проткнуть его насквозь.
«Ну что ж, раз уж пошел по этой скользкой дорожке, то надо быть последовательным», – подумал Хааст, оценив ситуацию.
– Наталья, давайте вот как сделаем, – официальным тоном произнес он. – Я ничего не видел, а если и видел, то забыл на полгода. В эти шесть месяцев постарайтесь, пожалуйста, уделять внимание Андрею. А через полгода я или навсегда забуду эту историю, или буду вынужден сообщить в полицию.
Дело в том, что Бьерн-83, названный так по имени одного из изобретателей программирования, был аппаратом искусственного интеллекта, строго запрещенным на острове, где проводилась политика реабилитации человеческих способностей самостоятельно творчески мыслить. Способности эти в последние пятнадцать лет стали катастрофически истощаться благодаря таким универсальным приборам, как Бьерн-83. Отдельные люди и университетские сообщества не были пока подвержены этой деградации – но массы, мейнстрим – вот где была абсолютная беда. Каждый приобретавший такой прибор, а в его лице универсальную жизне-облегчалку, думать-избегалку и решения-генерилку, совершенно естественно и неизбежно переставал самостоятельно думать. Безудержный в своем стяжательстве рынок, еще в двадцатом веке прививший массам ненасытное и бесцельное потребительство, теперь приучил эти массы любить, ценить и покупать весь тот бездушный и лишенный искры Божьей механический хлам, который мог быть «придуман» и спроектирован искусственным интеллектом. Креативщики перестали сами писать музыку и книги, ведь Бьерн-83 мог выполнить девяносто девять процентов такой «творческой» работы, и она хорошо продавалась. Конечно, последний процент, вкладывающий идеи, пока оставался за человеком, оператором Бьерна-83. Слава Богу, генерирование идей искусственному интеллекту недоступно. Но тут вдруг выяснилось, что и у людей способность рождать идеи стала иссякать – ведь она у человека формируется в процессе умственного труда, долгого поиска решения, «перебирания единого слова ради тысячи тонн руды» – всего того, что очень мучительно и трудно. Без такого процесса, к сожалению, идеи не приходят. А процесс этот был отдан аппаратам искусственного интеллекта, которые, как будто, с ним отлично справляются. Люди, избавившиеся, наконец, от необходимости самостоятельно находить выходы и решения в тяжких размышлениях, в муках и поту, стали терять способность соединяться с запредельным, попадать в поток интуиции, по которому оттуда приходят идеи. А это означало конец творчества. Увы, только умственный труд сделал из обезьяны человека и вытащил из его животных недр искру Божью, очистил ее, и превратил в творческую способность – самое Божественное в человеке. Когда, наконец, с десяток лет назад, все это было осознано и принято, то рыночное использование искусственного интеллекта стало строго ограничено, подобно табачным изделиям, а во многих местах и вовсе запрещено. Если бы полиция обнаружила Бьерн-83 в квартире Андрея, то их с матерью выслали бы обратно в Нижний Новгород, без всякой помощи и подъемных на переселение.
