Читать книгу: «Маркиза Алло», страница 2

У Трефолева, поэта второй половины девятнадцатого века, в стихотворении «Песня о комаринском мужике» есть упоминание о зеленом вине:

 
Двадцать девять дней бывает в феврале,
В день последний спят Касьяны на земле.
В этот день для них зеленое вино,
Уж особенно пьяно, пьяно, пьяно…
 

Татьяна с пониманием покивала головой.

– Кстати, не заказать ли нам бутылочку зеленого вина? Сеньор, будьте добры, два бокала и бутылку «Муральяш да Монсау». Спасибо.

– Какого зелена вина?

– На севере Португалии до сих пор производят зеленое вино. Оно так и называется – винью верде.

– Ты сказал «до сих пор»?

– Это я оговорился.

– Нет, это оговорка по Фрейду! Ты связал зелено вино из русских былин и последующих упоминаний в литературе и португальское зеленое вино.

– Получается, что связал. Винью верде в ряду производимых в стране хороших вин стоит особняком. Дело в том, что лоза, на которой растет виноград, не совсем обычная. Это более древний сорт, не похожий на раскоряченные лозы обычных сортов. Он похож на лианы, которые вырастают до десяти метров высотой. При этом, скажем прямо, климат на севере Португалии отнюдь не средиземноморский. Бывают морозы до двадцати градусов, снег лежит неделями. Лоза зеленого винограда выдерживает такие холода и не вымерзает.

– А чем оно отличается от белого вина?

– Естественной газификацией и легкостью. Белые вина тяжелые, бывает, после них болит голова. После зеленого вина такого не бывает. А естественная газификация проявляется в том, что на стенках бокала при правильном охлаждении появляются мелкие пузырьки. Причем, заметь, в Португалии нет химической промышленности, поэтому соды или дрожжей в вино никто не добавляет.

– А на юге Португалии такая лоза растет?

– Нет. На юге растут традиционные сорта, распространенные по всей Европе. Это моя догадка, но, думаю, она верна: до включения земель лузитан в состав Римской империи по всей стране местные жители выращивали лозы винограда винью верде. Римляне принесли свою культуру, в том числе и привычные для Италии теплолюбивые лозы. На юге Португалии они прижились, а на севере вымерзали, поэтому на севере страны сохранились более древние виды, а на юге – обычные, европейские.

– Ты хочешь сказать, что лузитане пили только зеленое вино и не знали красного?

– Знали: зеленое вино бывает зеленым-зеленым, а бывает зелено-красным.

Татьяна рассмеялась.

– Что за абракадабра?

Зэ пояснил:

– Если перестать соотносить слово «зеленый» с цветом, а оставить его в привязке к сорту, то есть к касте винограда, тогда станет понятно, что из белого винограда касты винью верде готовится зеленое вино, а из красного – красное зеленое вино. Оно также подвержено естественной газификации, поэтому на языке чувствуется легкая шипучка. Пьют красное-зеленое, в отличие от зеленого-зеленого, теплым, то есть комнатной температуры. И вот что любопытно. В деревнях на севере страны красное зеленое вино пьют не бокалами, а чашами, а иногда и общую большую чашу пускают за столом по кругу.

Татьяна вытаращила глаза, до конца не веря тому, что услышала от Зэ. Потом задумчиво подняла бокал вина и, глядя на мелкие пузырьки на стенке, спросила:

– Ты пришел к такому же выводу, что и я, правда?

Зэ кивнул. Таня продолжила:

– Или славяне жили в Лузитании до прихода римлян, или лозы винограда, из которого производили зеленое вино, выращивали на Руси под Киевом.

– Или и то и другое верно, только в разное время. До второго века, пока не пришли римляне, в Лузитании жили славяне, а до двенадцатого века Южная Русь богата была не только полями с рожью, но и виноградниками. Виноградники сильно пострадали во время походов монголов на Южную Русь. Землю обезлюдели, навыки выращивания винограда оказались невостребованы, так как приходилось выживать и бороться за хлеб насущный.

Татьяна наморщила лоб, что делало выражение ее лица особенно милым.

– Но это же все объясняет!

– Что объясняет?

– Зэ, помнишь, мы возвращались с Серра-да-Эштрела после приключений в замке?

– Ну да.

– Кое-где на дороге встречались заброшенные деревни, большей частью каменные, но были и старые деревянные дома. Меня тогда сильно удивило, что на окнах деревянных домов виднелись остатки наличников, а балки под стропилами были украшены резными полотенцами. Тогда я подумала, что мне все это мерещится после пережитого страха, а теперь понимаю, не померещилось.

– Заброшенные деревни, скорее всего, относятся к пятнадцатому-шестнадцатому веку. Тогда в Португалии возник кризис перенаселения, люди были вынуждены селиться на каменистых холмах Серра-да-Эштрела. Так что это не славяне.

– Традиции могли остаться, и уже «не славяне» продолжали украшать окна резными наличниками, а на крышу ставить резного коня.

Теперь задумался Зэ.

– Когда мы были в замке, мне приснился странный сон. Я запомнил его, хотя ничего толком в нем не понял. Там тоже был конь, небольшой, дикий, мохнатый. И звали его Сивка-Бурка…

Глава IV. Пакости с картиной и неожиданный отпуск

Когда содержимое нового кувшина подошло к концу, Петр Иванович посмотрел на часы и начал рыться в портфеле, с которым никогда не расставался, периодически извлекая из него желтые конверты разных размеров с характерным красным кружочком, на который наматывалась нитка, фиксирующая клапан. Наконец дипломат нашел мобильный телефон и набрал номер консульства.

– Алло, Лидия Игоревна? Начинайте без меня, я скоро подойду.

Завершив разговор, он убрал телефон в портфель и, обратившись к собеседнику, предложил очередной тост: «За мир, дружбу и консульскую службу», – который, естественно, с удовольствием был поддержан собеседником. Но слова про службу вернули дипломата к суровым реалиям, и он, как бы очнувшись от полуденного сна, навеянного сказками о плавно текущей реке с красивым именем, подозрительно посмотрел на Лариона Ахметовича.

– Слушай, Ларион Ахметович, – сказал консул, – давай начистоту? Тебе справка нужна или документы на обмен паспорта сдать?

Сокувшинник, если можно образовать новое слово по аналогии с «собутыльником» и «соотечественником», вперил затуманенные глаза в Петра Ивановича. Затем его взор прояснился, и он выдал:

– Ничего не нужно. Я предупредить хотел о готовящейся пакости.

– Пакости? Какой пакости?

– Пакости с картиной Брюллова, Карла Брюллова.

Заведующий консульским отделом вздрогнул. Последние полгода консульский отдел посольства занимался вопросом возвращения на родину картины Карла Брюллова, которую великий мастер написал на Мадейре, когда лечился от туберкулеза, а за неимением средств оставил ее лечащему врачу в качестве вознаграждения. В то время так поступали многие художники, стесненные в средствах. Картина осталась в семье доктора, и почти через двести лет очередной наследник предложил посольству ее выкупить за приличные деньги.

Рассказа о трудностях, с которыми столкнулось посольство, с лихвой хватило бы на целый роман. Страхи родственников, что их обманут при расчетах, сменялись требованиями экспертов Третьяковской галереи предоставить картину на экспертизу; письмо президенту с просьбой помочь в выделении средств – бесконечной перепиской с Минфином («А куда вам столько наличных денег? Давайте по безналичному расчету? Так проще»), претензии адвокатов (не все наследники еще оповещены, в том числе и дальние родственники самого Брюллова), условия таможенной португальской службы (на вывоз культурных ценностей требуется специальное разрешение) и так далее и тому подобное.

Когда все сложности были преодолены, деньги уплачены и оставалось только забрать картину, выяснилось, что поехать в город Брагу, где находилась картина, некому: Родион Маркович некстати попал в больницу, а самого консула текущие дела заставляли неотлучно находиться в консульстве.

Петр Иванович опять достал из портфеля телефон, на этот раз быстрее, и позвонил в консульство:

– Алло, Лидия Игоревна? Сложные случаи отправляйте на завтра, экстренные – на сегодня, после шести. Я задерживаюсь. Оказываю помощь российскому гражданину. Хорошо, если смогу раньше, подъеду.

Наклонившись над столом в сторону собеседника, дипломат негромко сказал:

– Теперь я весь внимание. Рассказывай, любезный друг, Ларион Ахметович, прошу.

– На прошлой неделе я ужинал в ресторане на цепях в Лоуреше, это пригород Лиссабона, – начал свой рассказ инженер. – Ресторан так называется, потому что столы для посетителей подвешены к потолку на цепях. Создана атмосфера пиратского корабля. Многочисленные свечи вставлены в горлышки пустых бутылок. На входе в клетке – большой говорящий ара белого цвета. На стенах – картины с кораблями и картами. Морская символика везде, куда ни бросишь взгляд: штурвалы, колокола, даже ржавый якорь в углу. В общем, не зря дизайнеру деньги заплатили. Я сидел там, пил пиво, и мне представилась картина: сейчас откроется дверь и войдут пираты, которые начнут хвастаться друг перед другом удачным разбоем или, склонившись над пивными кружками, строить зловещие планы. И что вы думаете?! Входят двое, заказывают кружки с пивом и по-русски начинают обсуждать коварный план. Я бы, может, и не стал прислушиваться, но один из них, коренастый невысокий мужчина, к сожалению, подробно описать не смогу, так как свечное освещение давало полумрак, очень интересно рассказывал о себе. Для меня примерить на себя одежку другого – любимое развлечение. Поэтому я весь превратился в слух, и даже поскрипывание цепей мне не мешало. Говорил этот любопытный субъект следующее: «Тебе, Алексей, никогда не понять, что значит тяга к культуре. Это нужно пережить, пропустить через себя, продраться корнями сквозь плотную глину… Нас, братьев, было пятеро. Погодки, которые росли крепкими, но не сильно мытыми: летом – речка, зимой – баня раз в две недели. Человек из самой обшарпанной московской хрущевки – король по сравнению с любым жителем моей деревни, а тем более с нашей семьей…»

Петр Иванович, слушавший до этого момента внимательно, заерзал на стуле и прервал сокувшинника.

– Ларион Ахметович, у вас великолепный слух и прекрасная память, но хотелось бы услышать про картину. Про трудности жизненного пути одного из «пиратов» – это красиво, захватывающе, но не так важно. Про Брюллова, пожалуйста, про картину…

– Простите, отклонился от темы. Живописный рассказ этого человека так поразил мое воображение, что в первые дни я пересказывал его самому себе и получал от этого удовольствие. Про картину… Этот человек с ремнем, будем так его называть, говорил второму, который был в красной бейсболке и которого он называл Алексеем: «Твоя задача, Алексей, простая: только подстраховать меня. Ты португальским языком хорошо владеешь, а я не очень. Работы на четверть часа, и Карл Брюллов составит нам компанию, то есть будет третьим. А на троих, ты знаешь, разливается всегда хорошо. Я знаю, кому продать картину, и вот тогда, с деньжатами, начнется совсем другая жизнь. Имея средства, я никогда не вернусь в деревню, и закончится кошмар, преследующий меня всю жизнь».

– А конкретно? Что конкретно он говорил Алексею?

– Не знаю. В детали он не вдавался. Сказал только, что они приступают к делу через неделю.

– Через неделю… – Петр Иванович лихорадочно соображал, кого бы можно было послать за картиной, пока с ней ничего не случилось. – Через неделю – это хорошо. У нас есть время.

Вдруг заведующий консульским отделом боковым зрением увидел что-то знакомое. Его глаза рассмотрели в углу зала Зэ, который точил лясы с девушкой и, насколько он мог слышать, рассказывал ей про Конька-Горбунка. План, гениальный в своей простоте, родился в голове Петра Ивановича мгновенно. Он извинился перед Ларионом Ахметовичем, подошел к столику, за которым сидели Зэ и Татьяна, поздоровался и как бы между прочим спросил:

– Зэ, ты, часом, не собирался брать отпуск за свой счет?

Зэ сразу сообразил, куда клонит Петр Иванович. Бросив быстрый взгляд на Татьяну, он ответил:

– Да, собирался подойти к Якову Терентьевичу с просьбой, так сказать, по семейным обстоятельствам.

Тане, услышавшей слова приятеля, пришлось опять покраснеть.

– Планируете попутешествовать? – лукаво обратился Петр Иванович к обоим.

Зэ кивнул. Таня опустила голову.

– А если я вам сделаю подарок? Договорюсь с Яковом Терентьевичем, чтобы он дал команду в бухгалтерию оформить тебе короткую командировку на три недели и разрешил ехать на посольской машине с оплатой бензина…

– Продолжайте, – по-барски сказал водитель.

– Нужно будет заехать в Брагу, забрать картину для посла, – быстро сказал Петр Иванович.

– До Браги можно доехать за один день, – заметил Зэ.

– Прекрасно, значит, оставшиеся двадцать суток и есть мой подарок…

– Зэ, это же замечательно! Это все упрощает, – не выдержала Татьяна.

– Чего хочет женщина, того желает Бог, – философски заключил Зэ, продолжая искать подвох в словах консула. – Когда можно выдвигаться, Петр Иванович?

– Завтра с утра. Только, пожалуйста, заберите картину на этой неделе, это очень важно.

– В принципе, ничего сложного. Мы навестим Родиона Марковича по дороге и сразу направимся в Брагу.

– Вы едете в Брагу? – К их столику с извинениями и вросшим в кисть глиняным стаканчиком подошел Ларион Ахметович, уставший ждать святого Петра за столиком. – Пардон, а не могли бы взять меня с собой?

Петр Иванович осуждающе посмотрел на сокувшинника. Перехватив недобрый взгляд заведующего консульским отделом, Ларион Ахметович нахально сказал:

– Да, вспомнил! Перевод мне все-таки нужен: знакомый попросил, когда узнал, что еду в Лиссабон. Вы, Петр Иванович, обещали посодействовать в получении документа… без очереди!

Глава V. В Синтре

Татьяна сказала, что забронировала номер в отеле в Синтре, небольшом городке в тридцати километрах от столицы, летней резиденции португальских королей. Зэ сначала подумал, что в Лиссабоне на пике туристического сезона переполнены гостиницы, а потом сообразил, что девушка решила польстить самолюбию и переночевать в гостинице, в которой жил сам лорд Байрон.

Насколько мы все-таки подвержены страсти прикоснуться к великому! Кумиры нас манят, создают центры притяжения, перерастающие в святые места. Заставляют нас думать, что одним касанием ручки двери, которую когда-то открывала рука гения, мы чуточку сами становимся гениями. Что на нас снизойдет вдохновение, которое окутывало чудесным покрывалом в моменты высочайшего вдохновения. Что, видя живописный склон или водопад, который созерцал мастер, сможем понять, как ему удалось создать шедевр, а может, даже и повторить на холсте, если владеем кистью и мастихином. Или, покусывая гусиное перо, набросать строки, пришедшие в голову Байрону:

 
Есть на земле зеленый рай,
Где красота царит надменно.
И сколько кисть ни поднимай —
Она бессильна. Разум пленный
Не в силах охватить размах
Даров природы. Раболепье
Мешает в вдумчивых стихах
Изобразить великолепье.
Столетних древ косая тень
Ласкает древние руины.
Светилу солнечному лень
Спускаться в темные лощины.
Лазурных волн кипят котлы,
Пурпурный мох ползет по ивам,
Шумят потоки и ручьи
Во славу Синтры горделивой.
 

Картина открывается привлекательная, но если быть откровенным до конца, то англичанин Джордж Байрон не удержался, описывая красоты Синтры, от выпада в адрес португальцев, попеняв им за неправильный образ жизни. Не будем судить его строго, ведь поэты импульсивны, а англичане, даже если они и служат музам, остаются снобами. Назвав португальцев презренными рабами, Байрон не хотел их обидеть, он просто показал, что переживает за них…

Комната была уютной и даже, если так можно выразиться, лубочной. Деревянные окна выходили в небольшой парк с кустами роз. Клетчатый плед, свернутый в рулон, лежал на плетеном кресле-качалке, поставленном с таким расчетом, чтобы, сидя в нем, можно было любоваться цветами. На стенах висели гравюры с видами Португалии в скромных желтых рамках. Мебель несла отпечаток второй сотни лет, не сильно отмеченный за эти годы ремонтами. Если что-то в обстановке и изменилось со времен Байрона, то немного.

Зэ аккуратно поставил чемодан у кровати. На него положил пакет, который ему передал консул. В пакете была стопка одинаковых желтых конвертов с боковым клапаном, закрывающимся тонким шнуром на красный картонный кружочек.

Зэ никак не мог привыкнуть к единообразию писчебумажных принадлежностей в этой маленькой стране, где один небольшой заводик полностью обеспечивал одинаковыми конвертами все учреждения и граждан. Петр Иванович не успел подписать конверты и, отдавая пачку в руки Зэ, дал следующее наставление: «Здесь несколько мелких поручений, которые нужно выполнить по дороге. Все населенные пункты расположены по пути на Брагу с небольшими отклонениями. Также доверенность на полномочного представителя посольства на получение картины Карла Брюллова. Размером произведение искусства небольшое, поместится в багажник автомобиля. Не мне тебя учить, как перевозить ценные предметы. Главное – сверху ничего тяжелого на творение великого художника не клади. И обратно, когда поедешь, держи курс сразу домой, никуда не заезжай, чтобы, не дай бог, где-нибудь не вытащили, приняв вас за зазевавшихся туристов. Да, еще, на всякий случай: остерегайся человека по имени Алексей в красной бейсболке, который может появиться в паре вместе с мужланом, не расстающимся с кожаным ремнем. Будь внимательнее, посматривай по сторонам!»

С поручениями Зэ ознакомился мельком за пару минут. Больше времени ушло на разматывание и заматывание обратно шнуров на клапанах.

Маршрут, проложенный на карте, показывал, что через два дня, если не будет никаких задержек, они должны добраться до Браги. По дороге можно будет что-нибудь купить на гостинцы для Родиона Марковича. Зэ перебирал в голове различные варианты подарков: от апельсинов и яблок до бутылки мадейры.

От размышлений его отвлекла Татьяна, которая уже давно расположилась в кресле и с интересом что-то рассматривала на потолке. Зэ посмотрел на Татьяну внимательно и улыбнулся:

– По твоим хитрым глазам я вижу, что у тебя есть план, и, зная тебя, могу предположить, что он продуманный.

– Да, у меня есть телефон Старой Девы. Перед отъездом с Серра-да-Эштрела обменялись. Я ей позвонила из Москвы, мы договорились встретиться сегодня в восемь вечера в усадьбе под названием Кинта да Регалейра, здесь, в Синтре.

– Я слышал, что это частное владение.

– Да, но с прошлого года туда пускают туристов. Я пройду с последней группой, отстану и встречусь с ней в подземной часовне.

– В подземной часовне?

– Да, первый владелец усадьбы или, по-португальски, кинты, Антониу Аугушту Карвалью Монтейру, известный также своей удачливостью в деньгах как Монтейру, Повелитель Миллионов, отдал обустройство кинты на откуп итальянскому архитектору Луиджи Манини, вложившему весь свой талант и энергию в строительство и декодирование усадьбы. Монтейру был известным масоном, поэтому количество символов, зашифрованных в скульптурах, лестницах, лабиринтах, гротах, подземных туннелях и комнат, подсчету не поддается.

– К какой масонской ложе он принадлежал?

– К «Золотой розе»… На чем я остановилась? Да, представь себе, в парке нашлось место для обыкновенной католической часовни. Казалось бы, таких тысячи по стране и сотни в окрестностях Лиссабона. Но по просьбе Повелителя Миллионов архитектор под полом обычной часовни располагает другую, секретную, оформленную в стиле простоты и непритязательности тамплиеров. Чтобы попасть на лестницу, нужно нажать на выступ в определенном месте. Сейчас, конечно, информационная табличка показывает всем и каждому, где находится рычаг, а двести лет назад об этом было известно только посвященным. Почему ты хмуришь брови, солнышко мое ясное, Финист мой сероглазый?

Зэ очнулся от мыслей, убаюканный рассказом Татьяны, и медленно произнес:

– На месте Старой Девы, представительницы ложи «Северная звезда», я бы не стал назначать встречу в логове «Золотой розы».

– Монтейру давно умер. Логово, как ты его назвал, стало туристическим местом и открыто для посетителей. Платишь двадцать монет и заходишь без ограничений по возрасту. Члены «Северной звезды» давно уже не собираются в подземной часовне. Кинта – не секрет для публики: да что там говорить, к примеру, в усадьбе снимали один из эпизодов фильма «Девятые врата». Не переживай, все будет хорошо. Ты же со мной!

– Да, я с тобой. И пока я с тобой, у нас все будет хорошо. Но у Старой Девы такого, как я, рядом нет. Поэтому за нее я беспокоюсь. Кстати, в фильме «Девятые врата» хозяина библиотеки убивают прямо в усадьбе. Не хотелось бы проводить параллели, но…

– Если тебе будет спокойнее, пойдем на встречу вместе. Помнишь, у нас уже был подобный опыт в Москве, когда мы за книгой в промзону ездили.

– Такое не забывается! С этой поездки началось большое приключение, которое привело нас в Португалию. Вот что хотел спросить, возвращаясь к Ивану Игнатьевичу, пенсионеру с белыми усами. Он не упоминал о том, что знал курьера, которому проломили голову в промзоне?

– Нет, не говорил. Думаю, он его не знал.

– Курьер хотел нам помочь. Когда его увозили на скорой, он сказал: «Ищите маркизу Алло!» Ясно, что он знал ее лично, а с учетом тех сведений, какими мы располагаем, можно предположить, что курьер – член ложи «Золотая роза». В ней все знают про маркизу и оценивают совершенные деяния с точки зрения «понравилось бы или не понравилось маркизе».

– И что нам это дает?

– Если бы мы нашли курьера, мы приобрели бы друга в «Золотой розе». Друга, который – я все больше склоняюсь к этой версии – был именно тем человеком, который оставил нам знаки на гипсовой скульптуре. И чем больше я думаю обо всей этой истории, тем больше прихожу к выводу, что курьер нам пытался дать не одну подсказку, а несколько.

– Несколько?

– Да, несколько. Я рассуждаю так: курьер написал имя Саши на лбу у мальчика. Оказалось, что Саша – условная единица, которую принято убивать каждые сорок четыре года. На спине у Саши он пишет дату 7342. Значит, про анонимный пасквиль он тоже знал, как и про то, что на нем будет точно такая же дата. На гипсовой книге курьер пишет краской слово «сказки», и указанную книгу нам кладут на грань пирамиды в библиотеке в усадьбе Серра-да-Эштрела. Еще одна подсказка – маркиза Алло. Выясняется, что это не вымышленный персонаж. Мы узнали о ее существовании еще до поездки в замок. Все нити ведут к ней и к «Золотой розе». Мы получили четыре подсказки. Думаю, их могло быть больше, если бы курьеру дали возможность дописать слова. При таких раскладах Старая Дева нам вряд ли поможет: она из другого лагеря – из ложи «Северная звезда».

– Старая дева мне нужна, чтобы спросить, как найти старшего грума – Алессандро Чезаре. У нее точно есть контакты: ведь как-то они договаривались о ритуале, уточняли делали, – пояснила Татьяна.

– Согласен. Много она нам не расскажет, но, возможно, через нее мы выйдем на итальянского пройдоху, – согласился Зэ.