Читать книгу: «– Верь мне», страница 9

«Удачное совпадение»

– Не корми собаку мучным, – сделала замечание Элиза «маме».

– А что будет? – улыбнулась людям вокруг. – Она располнеет? – все рассмеялись.

– Не надо, – со злобой сказала ей девушка.

– Пускай съест, – выкрикнул кто-то из жителей.

– Давай малыш, – достала булочку в белой обёртке, как друг Элиза ударила «маму» по руке и забрала её. – Да как ты смеешь? – оттолкнула «дочь» в сторону.

– Вот смешные, – приезжие стали шептаться. – Пойдём отсюда.

– Постойте! – крикнула им в след женщина. – Мы же шутим, – улыбнулась, но так и не смогла их остановить. – Кристофер! – позвала она уже знакомого Элизе мужчину и указала на двери.

Карлик с лицом ребёнка выбежал из-за барной стойки и, заперев выход, встал на проходе.

– Кристофер? – узнала его девушка.

– Элиза, дорогая! – неловко засмущался. – Как поживаешь?

– Немедленно все оставайтесь на месте, – женщина обратилась ко всем.

– А то что? – дерзко спросил один из приезжих парней.

– А то что? – зашла за барную стойку и достала бутылку. – Мои люди здесь вольют тебе это в горло – и через полчаса ты, – подошла к нему впритык, – в лучшем случае, ослепнешь, – поставила на один из столиков с доской для шахмат. – Так что усаживаемся и играем.

Все, напуганные до мозга костей и не очень, нервно подходили к своим столикам, пока весёлый Кристофер рассматривал цифры на своих наручных часах.

– Начинаем, – сказал оратор и велел всем запускать шахматные часы.

Мозг думал туго. Мысли были не о том. Всё шло не по плану.

– Она правда всех напоит? – испуганно спросил у Элизы усач.

– Правда, – пробормотала она ему в ответ, – она может.

– Падение флажка! – крикнул ведущий парню, с которым «мама» играла в шахматы.

– Побоялся парень, – чуть вспотев, сказал мужчина.

– И я боюсь, – вдохнула Элиза, – но вы проигрываете.

– Неизвестно, что она ещё сделает с победителем – все сейчас начнут сбегать, – шептал он.

– Вы выиграли, – ведущий поднял руку девушки. – Мужчина может отходить в сторону, – покрасневший усатый убежал.

Никакой музыки – звуки стекающего пота и тикания часов. Следующие партии проходили быстро оттого, что никто больше не желал играть, а думал о том, как бы побыстрее узнать, что будет дальше. Последняя игра проходила между Элизой и «мамой». Женщина больше не смотрела на девушку как на «дочь», но была уверена, что та поддастся ей во имя семейности.

Пара пар минут – и «мама» начинает задыхаться: её лёгкие набирают большое количество воздуха, а кислород наполняется алкоголем – на последнем ходе она теряет координацию и падает со стула.

– С вами всё в порядке? – подбежал Кристофер.

– Чертовка! – крикнула она Элизе из-под лба. – Помоги встать, – как вдруг вовсе набросилась на «дочь», сбив шахматную доску со стола.

– Отпусти! – кричала она, носясь с ней по всему бару, пока Кристофер их разнимал.

Корзинка с ядовитыми булочками опрокинулась от того сумасшествия, которое вытворяла эта семья, а всё содержимое выпало на пол – собака накинулась на них.

– Лукас! – закричала Элиза, оттолкнув женщину, но не успела предостеречь животное, умирающее от капли яда.

Жуткий лай, а зачем скул раздался на весь бар: пёс перевернулся на спину, качался на ней, а потом вовсе закрыл глаза.

– О нет, – женщина кинулась к собаке, оставив «дочь», – мой малыш.

Воспользовавшись моментом, Элиза, растерянная от смерти собаки, подбежала к Кристоферу и стала насильно забирать у него ключи, как вдруг все находящиеся, кроме жителей, стали ей в этом помогать, придерживая мужчину. Она, быстро открыв дверь, кинулась убегать, но её тут же остановил долгий вой собаки с ещё чуть открытыми и смотрящими на неё глазами, лежавшую рядом с хозяйкой.

Десяток приезжих пулей вылетел из бара, оставив там жителей вместе со своей «королевой».

– Убегаем! – кричал ей усатый, но картинка впереди неё расплылась, а звук вовсе пропал. – Беги! – схватил её за руку, пока было ещё время.

За что-то приходилось платить натурой, за что-то – деньгами, а за свою свободу Элиза отдала чужую и даже чуть более ценную, чем человеческая, жизнь. Девушка, откинув в сторону руку мужчины посреди дороги, решила, что не даст пропасть и своей знакомой Анне, до сих пор сидящей со своим суженным на лавочке, прямо держа спину.

– Уходим, – подбежав, схватила она её за запястье.

– Куда? – озлобленно спросил Арне и, встав, оттолкнул Элизу.

– Не губи её!

– Она останется здесь.

– Мне здесь нравится, – сказала Анна девушке.

– Как же так? – пустила слезу. – У тебя же в голове была другая жизнь, – встала на колени. – Прошу: оставь его!

– Мне нравится здесь, – ответила девушка.

– Ты врёшь! – встала с земли и ударила девушку по щеке, но та и глазом не повела.

– Побежали, Элиза, – уговаривал её усатый.

– Беги Элиза, – с усмешкой сказал Арне.

Франция потеряла очередного талантливого режиссёра в виде Анны, встретившейся одним вечером героине в баре. Из живой и сверкающей девы, мечтающей снимать фильмы и бестолково знающей французский, она превратилась в тусклую и кем-то слепленную пустышку.

Собрав ноги вместе и краем глаза увидев «маму», выбирающуюся на коленях из бара, Элиза вместе с усатым мужчиной побежала в сторону особняка Клаусенов, чтобы забрать Мону.

– К порту! – крикнул, притормозив, усач.

– Нет, я не могу, – запыхавшись, сказала девушка.

– А куда?

– Мне нужно «отобрать» подругу у сумасшедшей семейки, – указала пальцем в сторону, – она там.

– А дальше?

– У неё лодка – уплывём.

– Я могу помочь, – амбициозно предложил, вероятно, влюблённый в Элизу мужчина.

– Не надо, – повертела головой вправо-влево, – уплывай как можно дальше и раньше, – чуть отдохнув, побежала дальше, пока усач остался стоять на месте.

Подбежав к высоченному забору, Элиза столкнулась с проблемой в виде закрытой калитке, которая тут же решилась: Мона, увидев девушку через окно, выбежала открывать ей ворота.

– Где все? – обняв её, спросила Элиза.

– «Папа» в саду, а Симон – в маяке, но я не знаю, сколько у нас есть времени, – взяла девушку за руку и потащила за собой. – Лодка, старая и деревянная, уже в гараже – можем бежать.

– Я не могу, – остановила на входе в дом её Элиза. – Мне нужно найти свои старые вещи.

– Старые вещи? – с усмешкой спросила Мона. – Они вот– вот вернутся!

– Лодка стоит, все заняты – у нас есть время! – уверяла её девушка. – Ты знаешь, где они?

– Вероятно там, где и подписанные пакетики для булочек, – они побежали дальше в сторону тайного подвала.

Зайдя в дом, они тут же встретили «папу», умывавшегося после работы с виноградными полями.

– Где «мама»? – обратился он к Элизе.

– Она завела меня сюда и пошла дальше играть в шахматы.

– Ты проиграла? – отчаянно спросил он.

– Да.

– Не расстраивайся, – постучал левой рукой по её плечу.

«Татуировка в виде маяка, тонкие обветренные губы и улыбка в форме луны – первая любовь», – рассказывала «мама».

«И, видимо, последняя», – подумала Элиза, увидел символ на левой руке мужчины.

– Мона помогает мне найти шарики для игры в гольф, – сказала девушка «папе».

– Хорошо, – настороженно посмотрел на служанку. – И зовите, когда будете играть! – посмеявшись, пошёл в гостиную.

Конура, как у собаки, через которую они лезли, уже сыпалась от старости и создавалось впечатление будто вот– вот обрушится вместе с домом. Пролезая внутрь и закрыв за собой дверь, послышался мотор от машины – кто-то приехал.

– Удачное совпадение, – сказала Мона, спускаясь по лестнице.

«Карлинген»

Эта пустошь в голове, пока ты подходишь к яме, в которой раньше хоронил лишь мёртвых жаб, смотришь вниз и натыкаешься на красный бархатный гроб, который выбирала с новым мужчиной матери пару дней назад, резко наполняется мыслями о том, насколько неуловимо и жадно время: оно не дало мне и минуты, чтобы попрощаться.

Я вспоминаю мамины признания, что оставила без ответа, подхожу к Ричарду и зарываюсь в его тёплую куртку, пока на улице мороз. Кто-то сравнивает боль от кончины близкого человека с разрывом сердца, кто-то другой – с болью под рёбрами, но я бы рассказала о пустоте внутри, через которую несётся стая лающих собак в беззвучном режиме, если бы не старалась врать самой себе.

Он был таким, каким я представляла его всё это время: статный мужчина с красивой бородой и добрыми глазами, прячущимися за круглыми стёклышками очков. Его любви не было придела: Ричард жил со мной до самой зимы, а затем вовсе предлагал продать свой дом, чтобы мы жили вместе, ведь всё здесь напоминало ему о любимой женщине, а мне – о матери. Но мы выкинули все вещи: и старую одежду, и подаренные на Дни рождения игрушки, и лопатку, которой мама переворачивала блины, и комиксы Арнольда о супергероях, и кассету с фильмом «Назад в будущее».

За всё время видела я своего отца лишь дважды: на похоронах и у нас дома перед тем, как он проиграл все свои деньги в покер и не стал выпивать по вечерам, а затем и не был уволен с его стабильной и, как ему казалось, вечной работы. Но и его мы решили выбросить.

Я всегда думала, что лучшим лекарством от боли станет время. И я ждала, хотя меня постоянно меня вопросы: «Сколько ещё ждать? Сколько мне ещё мотать этот срок?» Самое страшное заключается в том, что в нас не встроены часы: мы не знаем, как долго будем по-настоящему любить, сколько скучать, как часто будем вспоминать и будем ли вообще.

Время текло, но легче не становилось. Каждое утро начиналось со школы, в которой я постоянно спала, местами слушая извинения моих старых друзей за содеянное, а каждый осенний вечер – с пробежки до дома Вильгельма, которого я вечно искала и заканчивался вкусной домашней едой Ричарда, что он готовил, отвлекаясь от остальных забот.

В тот день наконец за долгое время выпал запоздавший снег – канун Рождества – меня вызвали к директору перед тем, как впопыхах выгнать из школы на улицу в метель. Бродя по коридорам, украшенным яркими звёздочками и тёмно-зелёными ёлками, я ждала, пока директор выйдет из своей ложи, а его бухгалтерша не позовёт меня внутрь.

– Элиза Броер! – выкрикнула из-за двери женщина лет сорока со смешной причёской и неприятным голосом.

Окно, которое я приметила ещё в октябре, теперь было совсем тёмным, а птиц не было и подавно: снежинки кружили и прилетали в самое стекло.

– Здравствуй, Элиза, – теперь не стоявший лицом к окну сказал Маркс Питерс.

– Добрый день, – ответила я, шагая в сторону своего стула.

– Почти вечер, – глянул в окно. – Как планируешь его провести?

– Никак, – с каменным лицом ответила я усаживаясь.

– Совсем? – потянул руку к серванту со стоящими в нём фигурками. – А как же домашние заботы? – стал крутить перед собой снежный шар.

– А, – опомнилась, – точно: почищу зубы.

– Хорошая затея, – присел на стол. – А я, знаешь ли, буду весь вечер работать, копаться в бумагах.

– Здорово, – совсем равнодушно ответила я.

– Здорово, когда есть работа?

– Здорово, когда есть, на что отвлечься от вечных проблем.

– Вы не правы, – звонко поставил шар на стол. – Все постоянно пытаются зарыться в делах, лишь бы не вылезать из этого панциря, а Вы, – тыкнул в меня указательным пальцем, – вовсе замалчиваете всю ту боль, что в Вас, Элиза, сидит.

– А ваша проблема в том, что Вы лезете в чужие головы, мистер Питерс, в чём я не нуждаюсь, – недовольно скрестив руки, крикнула я.

– Разве я говорю что-то неочевидное? – с сожаления посмотрел на меня. – Мне кажется, я узнал о том, что у Вас произошло одним из первых, а затем постоянно думал о Вашей ситуации.

– И что надумали?

– Может, вам и не знакомо такое понятие, как любимое дело, – чуть задумался, – но я переживал то чувство, что ощущаете Вы: двадцать лет назад я потерял дочь, неродную сестру Леви, а затем и отца, тогда директора этой школы.

– Предлагаете мне сесть на ваше место? – неловко посмеялась я.

– Предлагаю жить дальше! – встал. – Оглянись вокруг: жизнь вне собственных рамок существует, – схватил шар и стал трясти его. – Может, этот искусственный снег так и останется до конца своих дней в этом стекле, но зато какой он красивый, когда его поднимать с этой земли.

Может, Маркс Питер был прав. Нам свойственно терять, но также и приобретать, а вся наша жизнь, как эта фигурка: стоит растрясти, как она становится необычайно прекрасной.

– Я не понимаю, зачем Вы мне этого говорите.

– Нам свойственно терять, Элиза! Просто что-то мы способны удерживать, а что-то – нет.

– Но Вы сами не хотите, чтобы я продолжала учёбу, – обиженно проговорила я.

– Всё правильно, Вы и не представляете, каково это «выходить за собственные рамки», Элиза.

– Я не могу так.

– Встаньте уже, – потянул меня за руку. – Так же всегда вставайте и идите, перебарывая себя!

Тогда мне посчастливилось посмотреть на директора совсем близко, что не удавалось, как мне кажется, почти всем: серые строгие глаза, длинный нос и умный лоб со складочками – теперь он походил на какого-то солнечного зайчика.

– Но я не понимаю.

– Что?

– Как бороться с кончиной близкого?

– Тогда, когда сел на место отца, я сказал себе: «Удивительно, но любовь способна убивать боль». И Вы, Элиза, должны понять, что за всей этой ненавистной Вам школой стоит что-то больше, чем лишнее напоминание о прошлом, – взял мою руку. – Иди дальше: школа тебя отпускает, – положил в неё снежный шар.

– Спасибо, – стала рассматривать его, держа в дрожащих руках. – А Вы чаще спрашивайте своего сына о фото, которые он делает на свой полароид, – положила очки Леви, что долго носила у себя в кармане, в обмен на фигурку.

– Можешь идти, – отвернулся от меня к окну и стал держать пальцами, как мне показалось, переносицу носа.

– Счастливого Рождества, мистер Питерс, – обернувшись, сказала я.

– Простого счастья Вам, Элиза, – слезливо ответил он, глядя на падающие вниз снежинки.

Мне было страшно смотреть вперёд потому, что его незнание наводило меня на мысль, что будущего у меня вовсе нет. Это терзающее чувства неопределённости, когда ты только гадаешь, что будет дальше, и думаешь над тем, чему стоит посвятить жизнь, сопутствовало меня всю дорогу, пока шла от школы, в которой ещё лежат мои вещи, до дома, в котором меня наконец ждут. Как вдруг я нащупала кленовый лист в куртке – моё карманное завянувшее солнце, а затем и ту самую фигурку, что давал мне папа Вильгельма и про которую я давно забыла.

– Карлинген, – звонко произнесла я, выпустив пар в морозный воздух.

Ничто не должно быть незначительным маленьким якорем на пути к значимой мечте

Карлинген убивал всех и всё: собак, кошек, человеческую натуру, харизму и мечты. Таков он был, город, наполненный легендами и разбивающий людей в пух и прах.

Он жужжал о новости про сумасшедшую «хозяйку» и её попытки устроить теракт у барной стойки, отчего приезжие, ещё не опоенные, носились по городу, пока жители ловили их и заставляли остаться, вливая некоторым насильно украденный алкоголь в рот.

Элиза с Моной зарылись глубоко в подвале в поисках чего-то похожего на вещи пропавших девушек. Пройдя чуть дальше упаковок от булочек, что лежали там прошлой ночью, они не нашли ничего, кроме канистры с бензином.

– Нужно осмотреть бочки, – сказала Мона, мысленно раздевая их.

– Бочки?

– Одежда может быть в них, – сказала девушка и немедля выдвинулась на поиски, а с ней и Элиза.

– Не настолько же они озабоченны тем, чтобы спрятать их, – посмеялась она, но тут стала замечать, что на некоторых из них нацарапаны буквы.

– А…Г…Р…Н…Э…Элиза, – провела по бочке пальцем Мона. – Она твоя, – улыбнулась, глядя на девушку.

Чуть держась за плечи подруги, Элиза залезла чуть выше и смогла рассмотреть её самое дно: её чемодан со сломанной ручкой и одежда, в которой она сидела в баре.

– Твоё? – спросила, придерживая девушку, Мона.

– Моё, – стала тянуться рукой к своим вещам, свисая на бочке в недлинном платье.

Как вдруг послышался стук – дверь открылась, а вместе с ней внутрь по лестнице вывалилась «мама», кряхтя и что-то временами выкрикивая.

– Думали, – покашляла, – не найду? – стала ползать по всем рядам винодельни.

С трудом достав свой чемодан из бочки, Элиза не успела оглянуться, как встретилась лицом к лицу со своим кошмаром: та самая женщина, бегающая на четвереньках, с кривым лицом, а теперь ещё и белыми чуть ослеплёнными глазами.

– Доченька, – произнесла жалобно она, – не покидай меня, – упала на спину и стала качаться по полу.

– Она не в себе, – обратилась к Элизе Мона.

– Не в себе? – разозлилась женщина, как вдруг достала пистолет и стала целиться, но первая же пуля прилетела совсем не в девушек, а в бочку.

– Уходим, – сказала Элиза, взяв подругу за руку и потянув в обратную сторону.

Звук перебирающихся одну за другой ног вперемешку со звуками порой выстреливающего в бочки пистолета оглушили девушек, отчего они еле-еле слышали одна другую. Пол под ногами начинал заполняться быстро выливающимся вином, а запах совсем дурманил.

– Напейся уже наконец, – крикнула «маме» через спину Элиза и тут же увернулась от пули.

– Дурочки, – женщина внезапно остановилась, – я же ещё в детстве, как здесь впервые оказалась, попробовала это пойло, – громко рассмеялась, утопая в собственном арманьяке, – но, как и любой алкоголь, оно со временем хоть и чуть– чуть, но выветривается и возвращает разум, но не у моей тупой матери!

– Канистра! – подбежала к ней Мона.

– Что? – не расслышав, спросила у неё подруга.

– Я возьму канистру! – кричала она ей, пока «мама» расстреливает все бочки в округе и звонко смеётся.

– Что?

Не обращая внимание на то, что Элиза не слышит подругу, Мона взяла в руку канистру и, подозвав к себе её, побежала обходными путями к лестнице.

– Ну и ну, – сказал Кристофер, наконец вошедший в подвал, с ножом в руках и румянцем на щеках.

– Кристофер? – снова удивлённо спросила у мужчины Элиза.

– Стоять! – неуверенно крикнул он.

– Он ничего не сделает, – уверяла подругу Мона.

– Я сказал, – пригрозил ножом, – стоять!

– И до каких пор? – спросила Элиза.

– Пока хозяйка не скажет, что пора, – произнёс Кристофер, как тут же его ударили по голове.

– Это Вы? – Элиза обрадовалась усачу.

– Бежим! – крикнул он – и они вылезли через ту самую осыпающуюся конуру, чуть подходившую для чемодана и канистры.

В особняке, как ни в чём не бывало, таилась тишина и спокойствие, пока в подвале во всю бушевали и смех «мамы», и море из вина, и звуки пуль.

– Элиза? – со спины спросил у девушки Симон, уже вернувшийся с работы. – Это кто такие?

– Твоя мама в подвале утопает, – сказал усатый мужчина, указав на щель сзади и ехидно улыбаясь.

– Мама? – испуганно понёсся к шкафу, пока Мона искала спички по всей кухне.

– Сожжём это чёртово место, – сказала она, найдя коробок и побежав в гараж.

Троица, утянув на дорогу лодку, стала осматриваться по сторонам, как вдруг заметила во всю бунтующих вокруг особняка туристов, тогда же Мона высунула одну из спичек и, облив дорожку, начиная со входа в дом и заканчивая машиной Кристофера, бензином, закинула её – и дом запылал ярчайшим пламенем, а все вокруг захлопали.

– Горит ярче, чем солнце, – сказал один из прохожих.

Вот она, героиня сожжённых легенд, Каролина Клаусен, дочка знаменитого Сандера, погрязши в арманьяке, сгорает в собственной лжи.

– Это конец, – прокричала Элиза, крепко обнимая Мону, всю измазавшуюся в алкоголь.

– Это та самая француженка? – спросила женщина из пекарни, наблюдающая за тем, как сгорает особняк.

– Вроде, из Штатов, – ответили ей.

Пройдя по песчаному пляжу, троица прошла к воде с чемоданом и лодкой, встречая уже опускающееся солнце. Уставшие от сегодняшней суматохи они закинули вещи в старую лодку и, усевшись, оттолкнулись лежавшей палкой от дна – поплыли дальше к угасающему солнцу.

– Это всё? – спросила радостная Элиза.

– Всё, – ответила Мона.

– А я? – спросил сидящий на краю лодку и гребущий вёслами усач.

– А кто ты? – посмеялись девушки.

– Винсент, – потрогал усы.

– Художник? – спросила Мона.

– Предприниматель, – ответил он, – приехал сюда за рыбаками, но, – засунул руку в карман, – меня пригласили на мероприятие в баре, – достал пригласительное.

– У меня было похожее, – одновременно ответили девушки, отчего рассмеялись.

– Я думала, что приехала сюда к бабушке, а оказалось, что она уже, как год, скончалась, – рассказала Мона.

– Со стариками всегда труднее всего, – гребя вёслами, сказал Винсент, – жизнь у них ограниченная, родные бросают – так они и остаются с кошками у ног.

Плывя всё дальше к морю и не видя ничего, кроме воды и почти зашедшего солнца, ребята усомнились, в правильном ли направлении двигаются, ведь у всего вокруг не было ни начала ни конца.

– Ты рассказывала, что возлюбленный Каролины умер, – обращалась Элиза к Моне, пытаясь отвлечься от происходящего, – но это же и есть «папа», а он живой.

– Это же легенда, – ухмыльнулась, – не всё должно быть правдой, – стала разглядывать коробку у ног Элизы. – Но зачем тебе чемодан?

– Чемодан? – высунув со дна лодки, открыла его девушка и стала показывать все вещи оттуда. – Здесь есть всё, чем я дорожу: отцовские наушники с плеером, часы, комикс брата, сувенир в виде маяка и даже телефон, – наконец вынула его оттуда.

– Мяч? – удивился Винсент.

– Да, – неловко посмотрела на него, – задолжала приятелю.

– Телефон? – Мона включила его, выхватив у подруги из рук. – Удивительно, но есть связь.

– Значит мы недалеко от соседнего города, – задумался усатый.

– У тебя десять пропущенных, – передала Элизе телефон.

– Мона приехала навестить бабушку, я – по работе, а ты? – обратился к девушке Винсент, разглядывая её слезливые смотрящие в дисплей глаза.

Эта легенда, рассказывающая про волшебный напиток, возможно, вовсе и никакой и не вымысел, а правда о человеческом бытие. Мы, вечно работающие и прокладывающие путь к какому-то небывалому успеху, совсем не замечаем, как застреваем. Будь то угрюмый Карлинген, будь то манящий Париж, будь то перспективные Штаты или ваш маленький город – ничто не должно быть незначительным маленьким якорем на пути к вашей значимой мечте.