Читать книгу: «Текущий момент», страница 9

2

Осень подкралась незаметно, уже в августе начались дожди, а первое сентября встретило нас грозой и непрекращающимся ливнем. В школу я пришла промокшей, мои ботинки пропускали воду. Стоя на линейке, я ощущала свои мокрые колготки на ногах и капли на лице, скатывающиеся по челке. Моя соседка по парте и школьная подруга Нина с воодушевлением рассказывала мне все школьные сплетни за лето. Но я думала совсем не о школьных делах выпускного класса, а о том, куда пропала Она.

Все лето в квартире на третьем этаже делали ремонт, заносили мебель, вешали картины, что-то сажали на балконе. В отличии от мужа, Она за все лето не появилась в своем жилище ни разу. Ей, видимо, был не интересен процесс: она наслаждалась итогом ремонта, не вдаваясь в детали.

Итак, Она вернулась в готовое жилище в один из осенних дней. Белоснежный плащ на фоне желтой листвы, серых луж и мокрого асфальта смотрелся возможно неуместно, но очень красиво. Даже в непогожий, слякотный, грязный день Она выглядела идеально. Я только настроила бинокль в предвкушении подольше полюбоваться Ее присутствием в очень красивом доме и рассмотреть тщательно эту совершенную женщину благодаря оптике бинокля, но увы. Я словно увидела белый вихрь, быстро пробежавший по всем комнатам и затаившийся в дальней комнате, скрытой от моего увеличителя. Час или полтора я периодически смотрела на параллельные моему взору окна. Выглянув в очередной раз, я лишь застала задние фонари отъезжающей с ними машины. Я попыталась понаблюдать за другими окнами, но быстро перестала – любопытство ушло: меня привлекали только три стеклянных квадрата напротив. И ничьи другие.

Сентябрь закружил меня заботами. Сначала простыла я, в конце месяца заболела бабушка. И если я вылечилась довольно быстро, то бабушка пролежала в кровати почти два месяца. Окончательно она выздоровела в начале ноября. Будильник зазвонил как обычно в 6.30. Я проснулась и поняла, что бабуля выздоровела. В дом вернулся запах ее оладушек. Бабушка стояла на кухне и готовила мне завтрак перед школой. Я выглянула в окно: белое полотно лежало на земле тонким слоем. “Первый снег”, – грустно сказала бабуля, поцеловав меня в макушку.

В день первого снега умерла мама. Я ничего не знала о ней, но была точно уверена в одном: я несовершенна потому, что у меня нет мамы. И мир несовершенен, потому что он отобрал маму у меня. И еще я знала точно, что такое совершенство: это когда ты знаешь, как пахнет мама и какие запахи впитывает ее фартук.

Я резко развернулась и обняв бабулю, уткнулась в фартук, обхватывающий ее мягкий живот. Вдохнула и ощутила запах подсолнечного масла вперемешку с ванилью. “Интересно, как бы пах мамин фартук…”.

К моему величайшему сожалению только в два из трёх окон я смогла смотреть беспрепятственно. На третье окно повесили тяжелые темно-сиреневые портьеры, которые всегда была полузакрыты, а небольшой промежуток между ними занимала тюль нежно-сиреневого оттенка, через которую если и можно было что-то рассмотреть, то только в поздние часы при включенном ярком свете люстры.

Окно на кухне украшала очень короткая занавеска, скорее похожая на оборку или волан. Шторка была белая, а в середине красовался нарисованный или вышитый алый цветок, похожий на мак. Он напоминал мне хозяйку квартиры в первый день, когда я увидела Её, выпорхнувшую из машины в ярко-красном наряде и безжалостно ломающую сирень.

На втором окне, в гостиной, висела светло-бежевая тюль, но половина окна всегда было открыта: дверь на балкон даже зимней порой часто открывалась.

3

…За неделю до Нового Года они поставили елку. Два дня елка одиноко стояла без всяких попыток быть разукрашенной шарами, гирляндами и мишурой. Эти пару дней я фантазировала, как бы я нарядила их елку: верхушка – с золотой звездой, много золотистых шаров и дождика, и непременно куча обожаемых мной шоколадных конфет “Красная шапочка” на ниточках – их можно снимать прямо с елки и с удовольствием запихивать себе в рот и жующим ртом, полным любимых конфет, ощущать настоящее новогоднее настроение.

Третий день прибытия елки в квартире напротив. Я вернулась из школы, голодная и замерзшая, первым делом разогрела борщ, плюхнула в середину тарелки столовую ложку холодной сметаны, посыпала пригорошную сухариков и, довольная, села за стол у окна. После увлеченного поедания обжигающе-горячего супа я взяла бинокль и посмотрела в окно.

Многодетное семейство во главе с папой строило во дворе горку, бездетная пара наблюдала за ними в окно. Из подъезда выбежала девочка, завтракающая свежими булками по воскресеньям, и присоединилась к строительству горки. Окна, интересовавшие меня, были темными и стали светиться только к вечеру. Тогда-то я и увидела наряженную елку. Часть елки была вся в серебристых коробочках, перевязанных синими бантами, а часть – в таких же коробочках, но с зелеными (под цвет елки) лентами. И всё. Ничего больше. Ни звезды на верхушке, ни блестящей мишуры, ни мигающих лампочек. Я была разочарована. В совершенной квартире с двумя совершенными людьми стояла несовершенно наряженная елка.

В нашей двухкомнатной квартирке мир был разграничен на три зоны: моя комната, бабушкина, и наше общее – кухня. Я могла приходить к бабушке, смотреть телевизор и заниматься на фортепиано. Пианино было маминым, старым, поцарапанным, с костяными, пожелтевшими от времени клавишами, но я его любила. Потому что на нем когда-то играла моя мама.

Новый года в нашей скромной обители был почти незаметен. Елку мы не наряжали. Бабушка приносила несколько еловых веток, ставила их в большую напольную вазу, вешала на них три красных шарика и на прищепке – древнюю фигурку Деда Мороза (Снегурочку я разбила еще в первом классе). Эта ваза стояла в моей комнате у окна. В новогоднюю ночь, когда я засыпала, бабушка оставляла мне подарок на полу у вазы и непременно вешала на зеленые еловые ветки несколько шоколадных конфет на ниточке. Утром я забирала свой подарок и оставляла что-то для нее: в детстве это были в основном рисунки или открытки. На этот Новый год я поднакопила денег и купила ей банку растворимого кофе, который она любила и коробку конфет “Птичье молоко”.

Бабуля была растрогана. Она почти никогда не проявляла эмоций, – про таких, как она говорят “эмоционально скупая”. Утро первого дня наступившего года стало исключением из ее правил во многом.

Во-первых, она так сильно обняла и поцеловала меня, словно это был последний Новый год в ее жизни. Мы долго сидели молча, крепко обняв друг друга, и ощущая, что в этом огромном мире никому, кроме друг у друга, мы не нужны.

Во-вторых, она подарила мне шелковый шарф нереального цвета: этот цвет напоминал мне небо перед грозой. Шарф был совершенен не потому что был из натурального невесомого шелка, и не потому, что завораживал своим загадочным оттенком. Он был совершенен по одной-единственной причине: шарф принадлежал моей маме. Я никогда не спрашивала о маме. И о том, что случилось. Бабушка запрещала мне задавать вопросы. Однако нынешний день стал исключением из многих бабушкиных правил.

В-третьих, накинув на меня шарф, она заплакала. Я никогда не видела бабушку со слезами на глазах. Никогда. Это было впервые.

В-четвертых. Возможно, прочитав в моих глазах все вопросы и просьбы, скопившиеся за мои семнадцать лет, она произнесла тихо:

– Твоя мама была беспечной, но очень доброй девочкой. Она любила веселиться и думала лишь о той минуте, в которой жила. Ее убили. В том пустыре, на месте которого сейчас стоит этот новый дом напротив. В тот день пошёл первый снег и пустырь был идеально белым. Твою маму припорошило снегом, поэтому её нашли не сразу. Тебе было полгода. Мы так и не узнали, что произошло на самом деле и кто ее погубил. Дело осталось нераскрытым.

Бабушка тяжело вздохнула. И, поцеловав меня в макушку, продолжила:

– Дедушка умер через год. Я не могу с этим смириться! И даже сейчас, спустя много лет, я смотрю в окна на этот красивый дом напротив, а вижу запорошенный первым снегом пустырь и слышу громкий вой твоего деда.

Посмотрев в мои глаза, она крепко меня обняла и, словно предугадав мой вопрос, добавила:

– Я не знаю, кто твой папа, детка! Твоя мама не раскрыла нам этот секрет, она говорила, что ребёнок для неё – это важно, а кто отец – значения не имеет. Она и назвала тебя Дарина потому, что считала, что ты – дар.

Бабушка снова обняла меня. А я тихонько прошептала: “Кристина”. Бабушка никогда не произносила это имя вслух, видимо ей было невыносимо больно его произносить. Я же часто шептала три слога, соединенные в красивое имя: Крис-ти-на, но никогда не проговаривала их громко из-за бабули. “Крис-ти-на. Наверное, я назову так свою дочь”. Бабушка встала и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь. Это означало одно: тема закрыта.

4

Видимо, он был художником. А может быть – Она? Кто-то из них нарисовал Деда Мороза и Снегурочку с зайцем красками на третьем окне. Это было красиво! Но елка в коробочках меня расстраивала. Я надеялась, что они передумают и ближе к празднику разукрасят елку так, как этого хотела бы я. Однако и в последний день уходящего года все осталось без изменений.

После разговора с бабушкой, я подошла к окну и навела бинокль на интересующие меня окна. На этот раз мне повезло. Они стояли у елки: Она в ярко-красном халате, он – в неприметной футболка и домашних штанах в клеточку. Одну за одной они открывали коробочки, висевшие на елке. Он – зелёными ленточками, Она – с синими. Оказывается, в каждой из них находились подарки друг для друга. Вот глупая я! Это же так трогательно и необычно!

Они обнимались и целовали друг друга после каждой открытой коробочки. Так мило! Я изменила своё мнение по поводу елки: их елка была самой совершенной из всех возможных. Огоньки с мишурой и звезда на верхушке теперь казались мне банальщиной.

Затем они переместились на кухню, где завтракали. Она сидела у него на коленях и кормила его маленькими бутербродами и, если я не ошибалась, – салатом оливье прямо из большой синей салатницы.

Весь следующий день они не выходили из квартиры, смотрели телевизор, ели в гостинной и уходили в дальнюю комнату, доступ к которой у меня был закрыт (видимо, это была спальня). С одной стороны мне хотелось подсмотреть хоть одним глазком как обустроена их спальня, с другой – мысли чем они там занимались заставляли меня, скромную семнадцатилетнюю девочку, опускать глаза и краснеть.

Утром третьего января они уезжали. В отпуск, по всей видимости. Наверняка туда, где тепло и море. Я успела увидеть их чемоданы, которые таксист заталкивал в багажник. Задние фары машины с шашечкой на крыше подмигнули мне напоследок и скрылись, оставляя за собой снежную дорогу и простор для моей фантазии.

Я быстро оделась и вышла на улицу. Двор был тихим, безлюдным и белоснежным. Я слышала каждый свой шаг: звук скрипящего под ногами снега был таким красивым! Моя дорожка, которую я протоптала проходя напрямую по двору к дому напротив, показалась мне почти прямой. Я поднялась пешком по ступенькам на третий этаж. Подошла к заветной двери. Вдохнула всей грудью, глубоко – мне хотелось ощутить аромат Ее духов, но я ничего не почувствовала. Потрогала ручку таким образом, словно я закрываю дверь. Затем вызвала лифт и спускаясь вниз, ощутила терпкий аромат Ее парфюма. Теперь я точно знала, как пахнет Она. Как благоухает Женщина-Совершенство: сладковато-терпко, маняще и как-то … по-восточному насыщенно.

Почему именно эти окна так манили меня? Я не знаю. Я не наблюдала особых событий в этой квартире, не было там ни трагедий, ни комедий. Обычная жизнь. И необычная Она. Думаю, меня привлекла непосредственность, легкость и неординарность ее поведения. Она была свободна в своих мыслях и поступках, в своих движениях и действиях – это невозможно объяснить словами, но это чувствовалось при одном лишь взгляде на эту совершенную женщину.

Они вернулись через три недели. Точнее – Она. Он поднял чемодан наверх и спустившись вниз, сел в ждавшее его такси и куда-то уехал.

5

Февраль оказался лютым. И скучным: вьюги, метели, снег и главное – все окна покрылись инеем. Замысловатые узоры не давали мне никаких намеков на то, что происходит там. Февраль, впрочем, в свой последний день побаловала меня сюрпризом и подарил кроме морозных картин на окнах и скуки, долгожданную встречу.

Я столкнулась с Ней в магазине. Покупая хлеб, я вдруг отчетливо ощутила тот самый аромат из лифта. Резко обернувшись, я увидела Ее: в белоснежной норковой шубе с огромный воротником-капюшоном, отороченным мехом рыси. Секунды две мы смотрели друг другу в глаза: ее взгляд был пьянящим – в огромных глазах коньячного цвета можно было утонуть. Она улыбнулась мне и перевела свой взгляд на прилавок с шоколадом. Я не отрывала взгляда: впервые увидев Ее так близко, мне хотелось рассмотреть эту женщину максимально тщательно. Она была для меня необычной. Словно фея из сказки.

Я пристально вглядывалась в черты лица, тщательно рассматривала одежду, украшения, аксессуары. По дороге домой, восстанавливала в памяти каждую деталь: узкую высокую горловину белоснежного свитера, выглядывающего из под шубы, красные кожаные перчатки, которые Она держала в руке, перстень с большим красным камнем на безымянном пальце правой руки – это такое обручальное кольцо что ли? Крупные черты лица делали Ее яркой: огромные глаза с четко подведенными широкими стрелками и густо накрашенными ресницами, красная помада на пухлых губах, высокие скулы, подчеркнутые щедрым слоем румян. Вьющиеся длинные темные волосы. Что ещё? Ах, да – замшевые чёрные сапоги на шпильке, крупные серьги и красная сумка. Я, словно художник, мысленно рисовала в памяти Ее образ. Ее портрет. Мне Она казалась совершенной. И почему-то похожей на маму.

…Восьмое марта мы с бабулей отмечали традиционно: медовый торт со сметанным кремом и голубцы. Было вкусно. В квартире напротив этим вечером света не было. Я представляла как они танцуют в каком-то дорогим ресторане и чокаются бокалами с шампанским. Она – непременно в красном платье.

На следующий день я увидела их двоих на улице у подъезда дома. Он вышел из машины и что-то говорил, быстро и резко размахивая руками. Она стояла спиной и я не видела ее лица. Вдруг Она закинула руки к небу, и, видимо, что-то ответив, скрылась внутри подъезда. Он сел в машину, но посидев минуты две, вышел из машины и закурил. Пока он курил, Она вышла на балкон и бросила в него снежном, но промахнулась. Он поднял голову и что-то крикнул, затем, бросив сигарету в талый сугроб, быстро вошёл в дом. Спустя минуту в гостиной загорелся свет. Я наблюдала в бинокль как они долго целовались у окна, и это были словно совершенные финальные кадры фильма о любви. О честной, красивой, правильной и невероятной любви между мужчиной и женщиной.

Я пошла спать и, засыпая, думала, что когда-нибудь и в моей жизни будет так же: красивая квартира, страстные поцелуи у окна, елка, украшенная коробочками, танцы вдвоем и белая шуба с рысью.

6

Бабушка умерла летом, не дожив до моего восемнадцатого дня рождения ровно две недели. Вступив в права наследства, я продала квартиру, перебравшись в однокомнатную квартиру совершенного дома. По счастливому стечению обстоятельств я стала соседкой тех, за кем я так долго подсматривала, словно мышка из норки. И моя совершенная когда-то картинка, отражающаяся в бинокле из дома напротив, превратилась в несовершенный обманчивый мирок двух людей, за которым я наблюдала уже через дверной глазок своей квартиры.

Он был приходящим в ее жизнь. С тремя детьми и женой, которая однажды долго звонила и стучала в дверь, крича и обзывая ее грубыми и обидными словами. Рядом находилось трое детей. Двое – мальчик и девочка, по всей видимости погодки, стояли молча насупившись, а младшая девочка, лет пяти, все время плакала. Старшие говорили ей: ”Зоя, не плачь!”, пока их мать, не обращая внимание на слезы дочери, яростно барабанила кулаками в чужую дверь. Обессилев от отчаяния и получив в ответ на свои крики лишь презрительное молчание, вышла на улицу, посадила своих детей в машину и, подняв голову, минуту смотрела на окна. Затем села за руль и уехала. Больше я ее не видела. Странно, но в тот момент в голове вспыхнула картинка из прошлого: женщина в красном и сирень с безжалостно обломанными ветками…

Я уже не мечтала ни о елке с коробочками, ни о страстных поцелуях у окна, ни о красных маках, пожалуй только о шубе, отороченной рысью. И если когда-то окна напротив были для меня верхом совершенства, то дверь напротив оказалась для меня крайней точкой несовершенства.

P.S. И, кстати, имя у Нее действительно оказалось необычным, как у маркизы ангелов. Анжелика. Но фамилия абсолютно не соответствовало имени. Такое вот совершенное несовершенство.

Что случилось потом? Не имею ни малейшего представления. Вскоре я продала квартиру и уехала из когда-то совершенного дома в свою новую жизнь.

“… Я обещаю тебе хорошее лето”

“Я часто вспоминаю наши школьные каникулы, когда мы с утра до позднего вечера слонялись без дела по улицам, загорали на крыше дома и купались в речке. Как же беззаботно мы проводили дни! Знаешь, мы были такими беспечными!

Мы так давно не виделись! Говорят, что школьная дружба проходит после того, как заканчивается школа. Но в нашем случае это не так! Прошло пять лет, после того, как мы сдали выпускные и разъехались: я осталась верна родным пенатам, а ты – год спустя – покинула меня и облюбовала себе новое место. Но то, что между нами расстояния ничего не меняет в нашей дружбе, правда? Ведь мы же до сих пор общаемся: пишем друг другу письма, поздравляем с праздниками, созваниваемся. Это, конечно, здорово, но я бы хотела увидеть тебя на не фото.

Прошу: проведи теплые деньки со мной! Приезжай ко мне! Я обещаю тебе хорошее лето. Обнимаю. Жду. Нина.”

…Она была скромной, застенчивой девочкой. Избегала смотреть в глаза при разговоре: всегда отводила взгляд и отчего-то тушевалась при прямом взгляде. Ей было чуждо впиваться в глаза собеседнику: при общении она обычно глядела мимо тебя, в сторону. Эта ее особенность, наверное, была проявлением определенных черт характера: как маленький зверек, чуяла любой конфликт за версту, и всегда умело обходила его.

Не нравилось ей и спорить. Отстаивать свою правоту не казалось ей важным. Она соглашалась, улыбалась и по-дружески пожимала руки всем подряд, лишь бы была “тишь, гладь да божья благодать”.

Такова была моя школьная подруга Нина. Нинуся, Нюся. Милая и доброжелательная. С ней всегда было легко. Точнее – просто, без каких-либо треволнений, ссор и обид. Она соглашалась со мной. Всегда. И я воспринимала это как поддержку и понимание. Она повторяла мои фразы, и мне казалось, что мы, подруги, говорящие одними и теми же словами, – очень близки. Она копировала мою прическу, макияж, стиль одежды – и я воспринимала ее как свою сестру. Когда я делилась с ней своими мечтами и желаниями, она непременно поддерживала меня: “Ой, я тоже так хочу!”

Мне нравилось, что мы одинаково мыслим, смотрим в одну и ту же сторону. Тогда, в детстве и юности, мне казалось, что подруга должна быть именно такой: схожей с тобой во многом, почти во всем. Словно отражение, словно двойник, словно сестра-близнец. Мы были не разлей-вода с первого класса. Закадычные школьные подруги. Постоянно вместе.

Мы даже дочек своих решили назвать одинаково. С детства я говорила, что если у меня будет дочка, то я непременно назову ее Кристина. И Нина переняла на лету мое восхищение этим красивым именем. Мою маму, которую я совсем не знала, звали Кристина, и поэтому я хотела назвать дочь в ее честь: это имя казалось мне самым лучшим. А Нина… Нина просто со мной соглашалась: “Права ты, права! Лучше имени не бывает!”.

Все, кто был знаком с Нинусей, восклицали: “Какая добрая и славная девочка!”. Она нравилась всем родителям без исключения: мягкая, покладистая, вежливая. Идеальный беспроблемный ребенок. Однако моя бабушка, которая воспитывала меня одна, относилась к ней с прохладцей, без особого тепла и восхищения.

Не знаю почему письмо Нины, полное восклицательных знаков, подействовало на меня таким образом? Что повлияло на мое решение оставить мужа и приехать в гости к школьной подруге, которую я не видела уже как лет шесть? Наверное, память о дружбе и внезапно нахлынувшие воспоминания моей школьной жизни. И что-то еще, неуловимо-теплое и до боли знакомое витало в том письме, но что именно – я не могла понять.

И вот я вернулась в маленький и уютный город своего детства, стою на перроне вокзала и оглядываюсь по сторонам с интересом: узнаю я или нет свою школьную подружку?

Она выглядела так, словно не было этих пяти лет расставания. Такая же как и была.

– Ты изменилась. Стала другой. Не такой как раньше, дорогуша! Подстриглась коротко. Я тоже так хочу! – внимательно рассматривая меня, тихо произнесла Нина. Сказала так, словно была удивлена, недовольна и разочарована одновременно.

– А ты совершенно такая же! Как будто и не было этой пятилетки! Такое ощущение, что мы с тобой расстались только вчера, а сегодня снова встретились. Выглядишь точь-в-точь как на выпускной фотографии, будто бы ты застыла в прошлом времени! – радостно сказала я и обнимая школьную подругу, вдохнула аромат тех самых духов, которыми мы пользовались в выпускном классе.

Остановиться в городе моего детства мне было не у кого, кроме как у подруги, которая была не против: “Я так рада, что ты будешь жить у меня! Будем болтать ночи напролет, как в детстве!”.

Нина жила в двухкомнатной квартире, доставшейся ей по наследству от деда. Я оглядела ее жилище. Однотонные обои, классический паркет. На окнах – цветы, на стенах – картины, на полу – ковры. В шкафу – книги, стройно расставленные в ровные ряды. И идеальная чистота. Словно здесь никто не жил. Ни одной пылинки, ни одного брошенного в спешке предмета, ни одного мятого пледа на диване. Все так, словно ты в мебельном магазине или гостиничном номере.

– Ну что, дорогуша, чай или кофе?

– Кофе, пожалуйста.

– Ой, я тоже хочу кофе, как и ты.

Нина сварила мне кофе в отполированной до блеска джезве и поставила передо мной фарфоровую чашку с блюдцем, на котором лежали два кусочка сахара и маленькая шоколадка на салфетке под цвет посуды. Я почувствовала себя в каком-то кафе, а не в доме у закадычной подружки.

Хозяйка квартиры села напротив, подперев двумя руками лицо – любимая поза со школьных времен – и всматривалась в меня с нескрываемым интересом. Она отмечала во мне каждую мелочь: новую проколотую дырочку на ухе, мою татуировку в виде маленьких иероглифов на спине, оттенок волос и короткую стрижку, яркую помаду и модную форму бровей. Интересовалась, каким ароматом я пользуюсь и в каких магазинах одежды обновляю гардероб. Расспрашивала о муже. Попросила снять с пальца и примерить мое обручальное кольцо (я, конечно, вежливо отказала в этом). В тот момент я почувствовала себя так, будто меня изучают под лупой и от этого мне стало не по себе.

Попытка сменить тему и переключить внимание на что-то другое мне удалась ненадолго. Мы поговорили о ее родителях, вспомнили детские шалости. Но Нина вновь вернулась к тому, с чего начала – беззастенчиво рассматривала меня и выхватывая все то новое, что появилось за эти годы во мне, радостно восклицала: "Ну надо же! Я тоже так хочу!". Она выискивала каждую деталь с таким азартом, словно играла в какую-то игру, понятную лишь ей одной.

Внимательно слушала меня. И к моему ужасу через час нашей болтовни начала говорить моими фразами. Я уже не наслаждалась школьными воспоминаниями, – лишь прилагала все усилия, чтобы сместить фокус общения подальше от моей персоны. Наконец, у меня это получилось. Нина стала рассказывать о себе. Встречается с одним парнем, зовут Виктор, но: “Так, ничего серьезного, ты же понимаешь. Просто проводим время иногда. Он называет меня Нюся, как будто я маленькая девочка”. Устроилась работать секретарем к какой-то важной начальнице, которая ее ценила за умение слиться с офисной мебелью и безропотно выполнять поручения.

– Порой она вообще не замечает меня. Проходит мимо, словно я шкаф или стул. Но мне это нравится: меня никто не трогает, поэтому я это ценю. У нас в офисе идеальная чистота и порядок – моя начальница на дух не переносит, когда что-то не на своем месте. Книги – по полочкам, бумаги – по папочкам, чашки на блюдце с салфеткой под цвет посуды. “Дорогуша, все должно быть идеально, начиная с мелочей”, – твердит мне начальница. Это ее кредо. Так что в офисе у меня всегда полнейший порядок.

– Как и у тебя в квартире, Нина. Безукоризненная чистота и все на своих местах. Образцовый порядок, как в твоем офисе. Я даже боюсь тут жить: а вдруг разрушу эту твою домашнюю безупречность?

Моей иронии подруга не заметила. Она улыбнулась и снисходительно произнесла:

– Да, дорогуша, ты всегда вносила балаган и беспорядок во все, к чему прикасалась. Но это не страшно: я уже предупредила свою домработницу, что у нее в ближайшее время, вероятнее всего, будет больше работы. В моем доме все должно быть идеально, начиная с мелочей.

Теперь я поняла происхождение в ее лексиконе как неприятного для моего уха слова “дорогуша”, так и маниакальной приверженности к идеальному порядку. Обратила я внимание и на другое: Нина неплохо зарабатывала, но непонятно почему экономила на себе. Практически весь ее гардероб, как я успела заметить, состоял, как ни странно, из дешевых вещей.

– Когда-нибудь я сделаю татуировку – хочу такую же, как у тебя. И куплю такие же шикарные туфли – наверняка они стоят далеко не две копейки! Я даже представляю, как поеду отдыхать за границу, вернусь оттуда загорелая, с новой стрижкой от дорогого стилиста и на высоченных шпильках.

– А почему ты все время говоришь в будущем времени, Нюся? Почему не сейчас? Давай-ка завтра поедем в самый дорогой салон и сделаем стрижку. Ну, а затем купим тебе шпильки и какое-нибудь умопомрачительно-шикарное платье. Давай совершим что-нибудь невероятненькое, а? Как это бывает у девочек – спонтанно и весело, – предложила я.

Нина не возражала и сразу согласилась. Ее “да” еще с детства выскакивало из уст легко и без задержки: словно она никогда не думала особо над ответом, – соглашалась, не задумываясь. Мы поболтали еще немного обо всякой ерунде и разошлись по комнатам спать.

На следующее утро я проснулась от стука в дверь. Подружка звала меня на завтрак. На столе стояли блинчики со сметаной и бутерброды с сыром.

– Нинусь, спасибо. Но я не завтракаю по утрам. Только пью кофе, – так уж я устроена.

– Я тоже только кофе по утрам пью, дорогуша. Просто как гостеприимная хозяйка, предлагаю все и сразу. Так уж я устроена.

Я уже не обращала внимания на то, что Нина включает в свою речь мои фразы. У нее еще со школьной скамьи был исключительный навык: она замечала твои словечки и фразы и, беззастенчиво заимствуя их, встраивала в свою речь. Вуаля! – через пару дней казалось, что это ты повторяешь за ней ту самую фразу, а не наоборот. Нина проделывала это филигранно и незаметно: как факир показывает фокус: было ваше – стало наше.

Я почему-то никогда не задумывалась об этом в школьные годы. Да и сейчас мне было это не важно. Я отмахивалась от мысли о том, что кто-то за мной повторяет, присваивая себе мои слова – да какая разница?!

Я взяла чашку кофе и вышла на балкон. Нина, держа чашку в руках, тут же вышла вслед за мной, В воздухе витал запах сдобы. Я словно оказалась на Булочной улице! Аромат был настолько сильным, что мне непременно захотелось съесть пару-тройку свежеиспеченных лакомств. И да ну ее, эту диету!

– Нина! Что за запахи на твоей улице? Они потрясающие! Я что, попала в волшебный сдобный город?

– Это мини-пекарня, в доме напротив. С раннего утра они пекут всякие вкусности. Потом развозят по городу.

– Вкусно у них? Пахнет невероятненько!

– Не знаю, Дарина. Ни разу не пробовала! – пожала плечами Нина.

– Как? Этот рай ванильной сдобы у тебя по соседству, под носом, а ты ни разу там не была? – удивилась я, поймав себя на том, что мыслями я уже нахожусь в этой чудесной пекарне.

– Как-нибудь надо сходить. Когда-нибудь.

– Никаких когда-нибудь. Сейчас! Немедленно!

Я почти насильно вытолкнула подругу из квартиры и через пять минут мы оказались в уютном маленьком помещении с тремя столиками у окна. Несмотря на то, что я предпочитала не есть по утрам – аромат сотворил со мной чудеса и мы съели по еще теплой булочке, припорошенной сахарной пудрой и прячущей сливовое повидло внутри.

– Совсем как в школьной столовой, помнишь?! Тот же вкус, ты не находишь? Невероятненько! – воскликнула я, облизывая повидло на губах.

– Конечно, как в школе. Тот же вкус, – поддакнула подруга.

– Хотя нет, в школе было не так вкусно. И пудрой булочки не посыпали. А повидло было яблочное, точно! – засмеялась я.

– Да, в школе не такие были булочки, – подхватила мои слова Нина, но отчего-то не засмеялась и даже не улыбнулась.

Как же хорошо мне было тем утром в маленькой тесной пекарне! Я смеялась и наслаждалась летним отпуском. Я была рада вернуться в детство и даже была готова без зазрения совести поглощать сладкие плюшки, пусть и не такие, как в школьной столовой.

Наконец мы вышли из мира сдобных удовольствий и отправились в центр города, согласно нашим вчерашним договоренностям.

В салоне красоты Нина сразу же попросила парикмахера в точности повторить мою стрижку. Других вариантов для Нины почему-то не существовало. Но вышло хорошо: моя стрижка ей действительно шла. Лицо Нины сияло ровно до того момента, пока она не подошла к администратору расплатиться за услуги. Она недовольно поморщилась. И перестала улыбаться.

Далее мой план по преображению школьной подруги дал сбой. Дорогие бутики, платья и туфли – мягко отметались. Моя спутница соглашалась, покорно меряла все, что я ей предлагала, кивала головой, но покупать – не покупала.

– Я решила, что дождусь распродаж, дорогуша! Не хочу платить полную стоимость, – шептала мне Нина, – Когда-нибудь я это куплю. Но нужно подождать, пока скинут цену. Так уж я устроена.

Я начинала злиться и закипать. Но виду не подавала. Вдруг я услышала громкий крик:

– Дарина! Даринка, ты? Ого, какая встреча! Я уж думал ты уехала от нас навсегда. А ты, смотри-ка, гуляешь тут с кем-то. Ой, да это же Нинка! Не узнал! Привет, Нинуся!

– Привет, Сергей! Как невероятненько, что мы тут встретились, скажи? В одном городе живем, а годами не пересекаемся, – засмеялась Нина.

– Да уж. Ух, одноклассницы, надо бы эту встречу отметить. Девчоночки – они такие! Их надо любить.