Читать книгу: «Под крышами города. Роман-калейдоскоп», страница 2
Черниковы
Репрессии
Осень 1937 года размахивала кровавой нагайкой. Налево – направо. В стране стало неуютно. Исчезали искренние разговоры на улицах. Багровые вечера коварно улыбались сквозь выбитые зубы и розовую слюну сукровицы по всей стране Советов. Мирные жители строящейся, поющей гимны и выстраивающейся спортивными пирамидами страны тихонько приходили с работы. Хищная работа «ежовщины» только начиналась с сумерками. Как у вампиров. Энкавэдэшные машины, «чёрные воронки», беспардонно ездили, как извозчики общественным транспортом, привычными маршрутами:
– Садитесь, мы за вами.
– Ой, спасибо. Мы сами пойдём.
– Сказано – садитесь. У вас нет выбора. Ваша станция – конечная.
Их провожали из-за штор беспокойными взглядами, бледными лицами. Порой, наивно обменивая совесть на желание занять чью-либо квартиру. Или просто не думая. Или по сформированному партией большевиков сознанию:
– Помочь! Во имя светлого будущего.
Молодая страна строилась. Удобно выбросить старый хлам культуры, науки, интеллигенции, вековой мудрости на помойку истории, насладившись собственным мгновенным невежеством. Запуганный народ – удобный. Как скот. Стоит в стойле, куда прикажут, туда и рыло повернёт.
После переезда из Орла в Свердловск Нил Александрович пошёл на Шарташский рынок. Он на ещё необжитой уральской земле встретил своего двоюродного брата, жившего в Орле! Виданное ли дело! Только расстались и родное лицо!
– Вот удача так удача! – Нила Александровича переполняли эмоции. – Брат, родной человек! На чужбине!
По глазам собеседника было видно, что Нил прав. Но военный, в штатском на тот момент, с поднятым воротником и бегающим взглядом сухо ответил:
– Вы меня с кем-то спутали, – быстрее, чем надо, развернулся и пошёл прочь знакомой с Орла походкой.
Нил Александрович не стал настаивать на знакомстве. Не от хороших времён брат оказался в штатском, отказался от погон и от имени. Бесследно исчезали истории родных бликами по мутной воде.
Бежали за Урал, чтобы уцелеть, выжить. Дать древу своей жизни пригнуться от вихря событий, но не вырваться с корнями.
Тихим семейным вечером страшные, неприятно пахнувшие гнилью и адом люди забрали Георгия Яковлевича Черникова в собственном доме в Орле.
1910-е годы. Орёл. Двоюродный брат Нила Александровича Мезенцева. Архив Е. В. Мезенцевой
– Зиночка, я ни в чём не виноват, – поцеловал он спящую дочку, обнял испуганную жену. Улыбка осветила благородное, волевое лицо сильного человека. Черников шагнул в безысходность времени.
Зиночка суетливо заплетала-расплетала косу, не могла успокоиться, меряя обустроенный, уютный дом шагами:
– Не виноват, не виноват, не виноват…
– Уезжай! – вывела из оцепенения Зинаида Фёдоровна решительным голосом.
– Мама, куда ж я с ребёнком на ночь глядя? Утром узнаю, что и как с Жоржиком. Он и не виноват.
– Уезжай! Прямо сейчас!
– Куда уезжать, в Польшу к родственникам мужа?
– Уезжай! На Урал. К брату Ивану, в Свердловск. Уезжай!!!
Вещи наспех покидали в льняную скатерть с красной вышивкой, сдёрнутую тут же со стола с остатками ужина. Чашка, из которой недопил Жоржик, сиротливо соскочила на пол, плюхнулась неуклюжим птенцом и, виновато вздохнув, разбилась.
Сонная Кирочка попыталась пореветь, но, узнав, что поедет на поезде, сдержалась:
– С папой?
– Нет. Он приедет. Позже. Обязательно приедет.
Перекрестились. Сели на дорожку. На счастье.
– С богом! – Зиночка с Кирой капелькой пополнили реку хаоса сталинского времени.
До утра Зинаида Фёдоровна так и не сомкнула глаз. Всё думала о зяте, дочери, внучке.
Ребёночка Черниковы ждали долго. Жоржик то воевал. То опять воевал. Как братья, дед, прадед. Потомственная династия кадровых военных.
Зиночка ждала. Кисеты вышивала. Домом занималась. Через семнадцать лет после свадьбы аист принёс свёрток с долгожданной доченькой. Назвали в честь Кирова. Сергея Мироновича.
– Назовём Кира, – обрадовался Жоржик.
– Хорошее имя. Госпожа по-гречески, – согласились и мама, и бабушки.
– Дамы. Господ больше нет. А вот Киров – революционер с большой буквы.
Дочь с рук не спускали. Жоржик яблоки собирать – Кирочку на телегу с собой. Фруктовый сад нескончаемый, вдоль двух улиц тянется на берег Орлика. Васька – верный конь – тоже в яблоках, как и сад. Глазом умным косит на своего хозяина. Спас жизнь в бою командиру Черникову. Потерял сознание Георгий Яковлевич. Контузия. Васька чувствует, хозяин отяжелел. Подождал-подождал. Постоял-постоял. Да и пошёл к своим, без команды. Вынес с поля боя командира. Вот такая лошадиная премудрость.
Утренний долбёж в дверь стряхнул воспоминания с ватной после ареста Зинаиды Фёдоровны.
– Хозяйка, открывай. Контры недобитые. Здесь супруга с дочерью проживают Черниковы?
– А их нет.
– Как нет?
– А так и нет. И не было. Не знаю, где они. Извините. Вы идите. У вас работы много.
– Мразь всякая. Страну Советов бесчестите.
Оказавшись после мытарств в Свердловске, вымотанная Зиночка еле добралась с вокзала до Толстого, 8. Сил едва хватило на металлическое кольцо ворот. Рука взяла железяку, а ударить не может. Раз, два…
– Мама, давая я, – Кирочка тормошила снизу за подол пальто. Дочка за дорогу стала сразу взрослей.
– Три!! Ива-а-Н-Н-Н! – пошел звук набата во вселенную.
Иван Нилович несколько удивился, внезапно увидев на пороге сестру с ребёнком.
– Зина, ты откуда? Как ты здесь оказалась?
Так часто они не предполагали видеться.
– Мы из дома. Из Орла. Жоржика нашего арестовали. Он не виноват. Ни в чём.
– Зачем же вы приехали? А если нас всех заберут? – первая мысль била током.
За домом Ивана Ниловича тоже следили. Это не считалось чем-то особенным в те времена. Стыдным. Все прекрасно знали, что женщина в доме напротив следит за Мезенцевыми. За Иваном Ниловичем, знавшим столько языков. Кто приходит, кто уходит. Пишет доносы и отсылает в НКВД.
– Простите. Нормальный человек может знать пятнадцать языков?
– Нет!
– На сколько разведок он может работать, а?
Иван Нилович со своим соглядатаем был в прекрасных отношениях. В окошко ей всегда рукой махал. Сочувствовал:
– Всем надо кормить семью.
Зиночку c дочкой определили в чулан. Больше некуда. И угол свой, и от глаз посторонних ограждены.
– Будем ждать вестей от Жоржика. Раз не виноват, то долго держать не будут. Что-нибудь придумаем.
В любом месте веселее вместе.
10 апреля 1934 года. Лагерные сборы. Командир Красной Армии Георгий Яковлевич Черников шестой слева в третьем ряду. Личный архив
15 июля 1920 года. Орёл. Праздник в день открытия
2-го конгресса 31-го Коммунистического интернационала. Георгий Яковлевич Черников на переднем плане.
Личный архив
1937 год. Орёл. Друзья Черниковых. Личный архив
Станкопосёлок
В конце лета 1938-го Зиночку взяли на работу. Счастье-то какое! Никто не поинтересовался:
– Кто вы?
– Откуда?
– Кто были родители до 1917 года?
Наконец-то судьба улыбнулась. Про Жоржика никто не вник. Зиночка с Кирочкой могли из врагов народа стать среди народа. Вместе с народом. Бегство на Урал меняло судьбу многих. Затеряться, раствориться, выжить. Здесь не искали.
Свердловский завод агрегатных станков расширялся. В бухгалтерию требовался калькуляр. Тут-то и пригодились музыкальные пальчики. Вместо фортепиано Зинаида Ниловна села за счёты. Из натурального дерева, как и рояль. На металлических прутьях висели деревянные костяшки, похожие на плоды. При работе костяшки приятно шуршали, будто мурлыкали. Коньячного оттенка, по две черных посерёдке. Счёты солидные, массивные – не промахнёшься. Они занимали почти половину рабочего стола. Зато набирать-сбрасывать можно не глядя. Когда счёт обнулялся, они наклонялись. Костяшки скатывались, шумно подталкивая бочками друг друга. Слагать-вычитать, умножать-делить, брать проценты. Огромные числа покорялись за секунду. В руках Зинаиды Ниловны всё становилось элегантным. Даже скучные, обыденные вещи. Счёты и Зиночка сразу подружились.
Завод – это отлично. Единый механизм, как скованный, связанный одной цепью. Хороший соцпакет. Женщины могут пользоваться фабрикой-кухней, покупать там приготовленную уже кем-то еду. Отдать детей раньше месяца в ясли. И работать-работать-работать. Строить светлое будущее, теряясь бесследно в настоящем. Хоть серпом, хоть молотом. Дружно маршировать, петь вместе со всеми с энтузиазмом:
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесём через миры и века.
Но самое главное!!! Свой угол! Строителю социализма полагалось жильё. Комната в Станкострое, дом 6, квартира 6. После бегства из своего двухэтажного дома в Орле. Мытарств. Чулана без окон у брата Ивана. Своя комната!!! Ну и что, что в бараке. Уют можно создать везде.
Хорошо с Мезенцевыми. Но их самих ровно семеро по лавкам. Ещё плюс четыре человека, и дом лопнет, как гостеприимный Теремок.
Станкопосёлок был и правда как посёлок. И при заводе, и сам по себе. Группа озорных бараков, построенных для работников быстро развивающегося производства станков. Первый километр радовал своим местоположением. Автобусная остановка имеется. Рядом озорная речка Основинка. Источник с ключевой водой под боком, минут пять. Сосновый лесочек скрадывал маслянистый тяжёлый запах завода. Местность болотистая, но с тропками. К брату на Толстого пешком можно сбегать. Летом на Шарташ всем вместе податься. Покорили сердце мелкие цветы, разброшенные между пустырей. Станкосторой, ты как будущая картина маслом на чистом холсте. Только лучше!
Жильё хоть и барачное, без удобств. Но свежее, не выеденное сажей. Станкострой строился как временное доступное жильё для работяг. Кухня общая. Туалеты между бараками. За каждой комнатой закреплён на улице дровяник. Хочешь овощи храни, хочешь – уголь. Навесные замки на дверях были условностью. Никто не воровал.
Баня прекрасная.
– Парилка о-го-го какая! – светлое будущее строится чистыми душой и телом людьми.
Керосинки уютно пыхтели под кастрюльками. Уголь приплясывал, отапливая в морозы. Клумбы, столики-скамейки, котик на форточке. Пролетарский рай!
– Уж мы как то выживем. Продержимся. А там и Жоржик найдётся. Невиновных долго не держат, – радостные мысли помогали Зиночке обустроиться на новом месте.
Зинаида Ниловна Черникова. Личный архив
1915 год. Орёл. Институт благородных девиц.
Зинаида Ниловна Черникова справа. Личный архив
1935 год. Жоржик и Зиночка.
Георгий Яковлевич и Зинаида Ниловна Черниковы.
Личный архив
1936 год. Орёл. Кира Черникова. Личный архив
Родственники выслали беженкам кое-какие вещички из Орла. Контейнер не большой, что вошло. Но своё, родное. Заново добро наживать не с чего. Да и всё после революции какое-то чужое. Топором рубленное. Как говорится:
– Корзину, картину, котомку, – собственно, жизнь и состоит из этого. – Шпильки, заколки да нитки-тесёмки.
Ещё и красивый бантик.
Брат Зинаиды-старшей и Клавдии Козиновых работал управляющим в имении Льва Толстого. Граф одарил его за верную службу книгами из своей библиотеки и каминными часами с боем. Мелодичный звон оглашал комнату Станкопосёлка приятным тягучим звуком. Сначала с поскрипом закручивалась латунная пружина. Потом молоточек по наковаленке:
– Тип-топ. До встречи через пятнадцать минут, – каждый раз мелодичный звон галантно снимал шляпу, прежде чем явиться звучанием в комнате.
Усатые стрелки вели вечный спор:
– Кто главнее?
– Я, я, я, – стройная, торопливая минутная доказывала свою правоту.
– Я! – степенная, толстая часовая не желала уступать.
Часы заводились причудливым ключом:
– Кряк-кряк-кряк, – внутри деревянного корпуса механизм приветствовал мир, поднимала шляпку пружинка.
Звук был брюзжащий, но благородный. Завода часам хватало на неделю. По воскресениям был ритуал запуска времени.
Под большим секретом завернули в полотенца семейные иконы.
– Не дай бог коммунисты узнают. Зиночка, доченька, сразу спрячь под тряпки в комод, – Зинаида-старшая сохраняла мудрость в любой ситуации.
Самой-самой вещью являлась ножная швейная машинка фирмы «Зингер». Она и кормила, и красоту дарила. Брали подряд на всю женскую артель. Строчили для бойцов Красной Армии. Как корабль, неубиваемая работяга на чугунной основе. Только рокот убаюкивал:
Иван Фёдорович Козинов. Управляющий имения Льва
Толстого. 19-й век. Личный архив
– Ду-ду-ду-ду-ду-ду, – когда весь день, а когда и за полночь.
Ноги покачивались на удобной подставке, а руки свободные. Ткань бежит-бежит и превратилась в рубашку, юбку или шемизетку. Деревянный фирменный корпус дореволюционной трудяги весь в медалях. Есть за что! Швейная машинка жива-здорова и сегодня, третий век работает. Неубиваемый «Зингер», сколько ты сшил изящных платьев, подрубил бязевых простыней и обстрочил палаток для зимней рыбалки! Ну, и портков для Красной Армии! Без этого армия не армия.
Орёл потерял. Свердловск приобрёл. Станкострой необыкновенно выиграл. Всех впереди ждала новая жизнь. Другая.
Шестая квартира шестого дома Станкостроя пригрела четырёх женщин. Зинаиду Ниловну Черникову с трёхлетней дочкой Кирочкой, Зинаиду Фёдоровну Мезенцеву, или Зинаиду-старшую, маму Зиночки-младшей и Иван Ниловича, бабушку Кирочки и всех босоногих обитателей с А. Толстого. И четвёртую женщину – Клавдию Фёдоровну Козину. Сестру Зинаиды-старшей. Даму воспитанную, крайне тихую. Такой сложно найти себя в хаосе революции. И, вообще, каким-либо образом выжить одной среди большевиков. А в доме с тётей Клашей уютно, чисто и надёжно.
Четыре женщины в одной тесной комнатушке. Четыре благородных сердца. Дамы ушедшей эпохи и воспитания. Исчезнувшей культуры, поруганной веры и безвозвратно забытых нравов.
Своя комнатка! Хорошо-то как! Тихонько жить, хранить свою тайну. Всему радоваться.
И ждать:
– Кируша, собирайся. Состав брёвен пришёл. Пойдём, может весточку найдем. От папы.
– Мама, как же мы найдём? Тут такая гора леса.
– Доча, смотри. Наш Жоржик буковку «Ч» обычно с завитком оставлял. Она и подскажет.
Железнодорожную станцию заставили платформами с лесом. С Востока. На многих были буквы. Инициалы, цифры, какие-то условности. Люди привидениями бродили среди этого хаоса. Осматривали в темноте, как полоумные. Состав сопровождала охрана. Но так как лес не растаскивали, а только осматривали, охранники покуривали-помалкивали. Понимали, что в стране творится. Слёз не было. Только желание на уровне инстинкта найти весточку. Редко у кого получалось. Но случаи были. Ходили, искали, верили. Вензеля Ч. Г. нигде не было. Жоржик молчал.
– Мама, а папа теперь вот так один выдёргивает деревья? Без лошади?
– Кирочка, может и брёвна. А может и на руднике уран добывает. Как его брат Володя. Помнишь Владимира Яковлевича, у него офицерское звание было выше? А Жоржик наш всё может. Он и не в такие передряги попадал.
Так и зажили при заводе. Зинаида-младшая уходила на работу. Сёстры Зинаида-старшая с Клавдией оставались с внучкой Кирочкой, туда-сюда, шир-шир по хозяйству. Как говорится, дом на старом да малом. О детском садике не могло быть и речи. Кирочку воспитывали сами, по-домашнему. Вкладывая в это всю любовь, нежность и нравы ушедшего их времени. Не так, как завещал нам великий В. И. Ленин. А как нужно воспитывать девочек. С порядком в голове и вещах, чистым носовым платочком в кармане и поэтическим настроем в добром сердце.
Предсказания
Вначале Черниковы известие о войне не восприняли долгосрочно. Столько уже всего пережили. Мужчины в роду мужа из поколения в поколение воевали, где только царь-батюшка ни прикажет. Тут то белые, то – красные. Чёрт ногу сломает.
– Может, недоразумение какое-то?
– Кто их разберёт, этих вояк.
Гадать Зина начала ещё в Институте благородных девиц. Модное развлечение девчонок. А у Черниковой пошло серьёзно. Что скажет – то и сбывается. Карты Таро стали верным спутником. Дело ведь ни в картах. А в расшифровке. Разложишь квадрат и вертишь, что – как совпадёт. Вот тут и начинается гадание. В каждом случае своё толкование. Только заметила Зиночка: себе лучше не гадать. Счастье упустишь. И по мелочам: какая погода через час, – тоже не стоит.
Живи, не как карты скажут, а как бог велит. А вот людям помогала. Свои услуги никогда не выставляла напоказ. Но находили её сами. То ли огромные глаза притягивали, то ли в сказочной красоте вязли.
Цыгане всегда с Зинаидой общения искали. За свою принимали. Хватали за руки и на своем доверительно лопотали. По-цыгански. Зина отстранялась:
– Ромалы, не цыганка я, не понимаю.
Улыбнутся золотыми зубами в ответ:
– Как ни называйся, а ты гаданием занимайся, – и исчезнут. Ни здравствуйте – ни до свидания.
В Свердловске много цыган было. Все черноглазую красавицу Зину за свою принимали.
Да и примет Черникова много знала. И не хочешь в них верить, а они сбываются. Никогда не держала Зинаида в доме сухие рогоз с бессмертником. В природе безобидны, вдохновляют. А домой попадут, главными станут. Горе придёт. Слёзы по покойнику.
Гадала, когда видела, что помочь надо. Один раз женщина приходила, ребёночка очень хотела. Да с мужем согласия не могли найти. Плакала. Зина слушала-слушала. Потом молча карты разложила:
– Ну вот же, девочка скоро будет, – всё и хорошо.
Но это только с ребёночком, а дальше ещё смерть какая-то. Не сказала Зинаида ничего, вопрос ей задавали не об этом. А позже пришла эта женщина снова. С дочкой. Девчушка – копия мама.
– Спасибо, так всё и вышло, как вы сказали. А вот муж… погиб. В первые дни войны. Лётчик он у меня. Был. Не вернулся его самолёт…
Зина знала и молчала. Нельзя жизнь торопить. Всему свой черёд.
– А вот с Жоржиком и карты молчат, и снов не вижу. Значит, не время узнать, – себя успокаивала.
Незадолго до нападения Германии Зиночка видела сон. Неприятный, гнетущий. Долго не выходил он из памяти. В комнату залетела как будто шаровая молния. От неё загорелись столбы. Свечение долгое. Ненасытное. Потом всё взорвалось. Наступила глобальная темнота. Страшных горящих столбов было четыре.
Зиночку долго не отпускало чувство вселенского страха. Нервные окончания гудели по всему телу. Сознание рисовало страдания Жоржика. Когда репродуктор 22 июня разнёс известие о нападении на границы СССР, Зинаида облегчённо вздохнула:
– Сон не о муже. О войне. Четыре года воевать будем, – она знала. Всё так и получилось.
Война
Свердловск лета 1941-го жил своей лёгкой, провинциальной жизнью. Женщины продолжали смеяться. Шуршать красивыми креп-жоржетовыми цветными платьями. Мужчины вальяжничали, кто в шляпах, кто в кепках, со значками ГТО на груди и без них. Работали ещё фонтаны. Танцплощадка в парке Вайнера отзывалась фокстротом «Рио-Рита». Читали газеты на скамейках. Гуляли в парках дети. Тревога назревала, но не придавливала. Как и во всей стране.
У студентки Августы Константиновны Киселёвой (через десятилетие ставшей Мезенцевой) в 1941 году ещё учёба шла полным ходом в институте Москвы. Её сестра пошла добровольцем в армию в медицинские войска. Местом дислокации назначили Ржев. Августа ездила на автобусе «Москва – Ржев» проведать сестру. Сёстры виделись, гуляли свободно вдоль Волги. Опасность ещё не нагрянула чёрным вороном, раздирающим землю и тела.
Летом 1942-го студентов отпустили в бессрочный отпуск. До наступления лучших времён:
– Разъезжайтесь по домам самостоятельно. Доучимся потом.
Легко сказать, а как это сделать? В поезд не сесть. Гутя месяц и так и сяк добиралась до Новосибирска. Вот-вот зима настанет. Родная деревня стоит на реке Чулым ниже по течению. Навигация закончена.
– Что-то надо придумать. Что-то надо!!! Что? Что? Что?
На берегу одиноко валялась перевёрнутая лодка. Девушка вечером спряталась под ней от холода. А утром тяжёлую лодку перевернула, столкнула в реку, нашла остатки одного весла и поплыла.
– Раз валяется – значит никому не нужно. Воровать ведь я не буду чужое.
Течение было быстрым, страшным.
– Вдоль берега как-нибудь тихонько доплыву. Дома меня уже потеряли! Быстрей, быстрей, быстрей!
Лодка жадно почуяла реку. Неожиданно вода стала прибывать. Топь. В дне была дырка. Поэтому лодка и валялась никому не нужная. У студентки имелась алюминиевая кружка. Из общаги. Августа вычерпывала кружкой быстро-быстро постоянно прибывающую ледяную воду. В перерывах между этим едва продвигалась к своей деревне, гребя одним веслом.
– Домой! Домой! Домой! Ой-ой-ой! – реветь некогда.
От ледяной воды ноги онемели. Руки ломило. Без пропитания. Вокруг лагеря с заключёнными на разработках леса. Охрана объектов с ружьями. Зулейха не одна открывала глаза. Августа Константиновна открывала их так же, как она.
Пять дней одна двадцатилетняя девушка боролась с рекой, тайгой, судьбой. Если что-то случится, никто никогда не узнает, где и как. Дорога студентки из Москвы за тридевять земель в деревню Томской области закончилась прибытием из пункта А в пункт Б.
Хаос и неразбериха кочевали по всей нашей бескрайней стране.
Осенью 1941-го в Свердловск повалили эшелоны эвакуированных предприятий. Быстрей что-то, куда-то, кого-то рассовать, распихать, пристроить. Свердловск мгновенно сделался резиновым. Он стал растягиваться до невероятных размеров. Спокойствие, провинциальность мгновенно закончились. Город не готовился к этому. Он растерялся, оторопел. Продукты, средства первой необходимости катастрофически исчезли.
В октябре прибыл ЗИК. Промышленный гигант. 52 эшелона. Станки, силовые установки, подъёмно-транспортные устройства, полуфабрикаты для артиллерийского оружия. Рабочие с семьями. К заводу агрегатных станков рельсы проложены не были. Разгружали как только можно. Телеги, лошади, машины, спины рабочих.
– Здравствуй, завод имени Калинина!
УЗТМ хотел гостеприимно потесниться. Но там уже размещали другое артиллерийское производство. ЗИК впихнули к Зиночке на завод. А Зиночку перевели на ЗИК. Завод станкостроения предоставил свой недостроенный корпус для зениток. Добродушный Станкострой пригласил в свои хоромы эвакуированных работников. Кто поместится. Как огурцы в трехлитровой банке – в тесноте, да не в обиде, все в своём соку, – старались выкроить место для всех.
Игрушечные, как на макете, бараки Станкостроя уплотнили. Заселили-подселили всё что можно. Национальности, профессии, род занятий перемешались среди комнатушек. Украинцы, белорусы, узбеки, русские. Тыловики – одна семья. Замечательные люди! Лучшие на земле! Трудолюбивые, жизнерадостные, отзывчивые. Женщины – трудяги, работяги – мужики. С ними старики, детвора, кошки-собаки. Всё, как полагается в большой семье.
Вы не найдёте этот Станкопосёлок ни на карте, ни упоминаний о нём в архивах. Всё, что связано с ракетами, большой-большой секрет. На карте города того времени просто белое пятно. Существовал он до середины 1950-х. Потом бараки снесли. Территория пошла под расширение производственных площадей ЗИКа. Где, чего и как – окутано тайной. Но это история жизни и счастья реальных людей. Тружеников тыла. Без которых бы победа нашей страны не осуществилась.
Война набирала немыслимые обороты. Зинаида Ниловна крутилась на трёх должностях. Кладовщик, секретарь, кассир. Домой приходить спать не всегда получалось. Завод работал на победу круглосуточно.
С Кирочкой виделись в обед. В столовой. Заводская столовка традиционно находилась за пределами завода. Без пропускного режима. Кира прибегала туда чуть пораньше. Занять два места. Для себя и мамы. Хотелось сесть у окошка. Передвинуть стулья получше. Дети есть дети. Её уже знали.
На входе в столовую стоял санитарный контроль. Всем заливали по ложке пихтового отвара из большой кастрюли. Витаминизация рабочих доступными методами. Ложку выливали в открытый рот, не касаясь слизистой.
– Следующий, – всё происходило мгновенно.
Места заняты одеждой. Кира стоит в очереди. Смотрит:
– Где там моя мамочка?
Зинаида Ниловна уже бежит. Перерыв мгновенный. Да и опять задержалась:
– Моя хорошая, очередь заняла? Давай кастрюльку.
Питание для работников по талонам. Дополнительно кое-что за деньги. Но не всё, а выборочно. Без излишеств. Кира приносила кастрюльку. На двух бабушек. Супчик или второе. Что бог пошлёт. Ещё и домой донести изловчиться. Сохранить – не пролить.
Работяги непрерывного производства проходили без очереди. Они были все прокопчёнными от работы и усталости. Лишь бы чем-то забить живот. Заглотил что есть. Стакан чая опрокинул и бегом широченными шажищами на рабочее место.
Зато эти минутки обеда только для мамы с дочкой. Утром Зинаида уходила, дочь ещё спит. А если и приходила, то уже спит.
– Как ты?
– Печку подтопили. Всё прибрали.
– Ах вы мои хозяюшки! Ешь давай. У меня котлету забирай. Я не люблю, – Зина перекладывала самое вкусное в тарелку дочки.
Мамы, они и во время войны мамы.
В животе от горячего обеда тепло. Можно обхватить маму, прижаться к ней. Она заводом пахнет, гарью. Обнять её крепко-крепко, чтобы никуда не уходила.
– Кируша, я побежала, – Зинаида Ниловна целовала любимую макушку.
– Ма, еще 10 минут, как минимум, – Кира не открывала глаз и слегка дремала.
– У нас срочный заказ, я должна со склада отпустить. Я пошла, котёнок…
Бабушки накормлены. В доме холодина. Топили всем, что может гореть. Когда гореть было уже нечему, что делать? Брали у сторожа, что склад охраняет с ружьём. Без спроса. Воровали. Совсем маленько. Чтобы только не околеть. Но за полведра угля могли расстрелять.
– Мародёры, – Иосиф Виссарионович знал всё.
Могли не заметить, что ребёнок нуждается в народном хозяйстве. Пойманный же взрослый, нерадивый сторож – несознательные элементы. Статья, приговор, срок. Обоим.
Кроме Кирочки за углем идти больше было некому. Бабушки не дойдут. Зинаида куёт победу для народа. Её личный народ, домашний, трясется под одеялами от холода.
С мамой общались записками на газетных кромках:
– Мама, я ходила за углём два раза. Стоял сторож, – реально существующая историческая зарисовка.
Кира с подружкой ждали темноты. Ведро в руки. Пальтушки шалью крест-накрест подвяжут. Страшно. Примерзающие к полу сквозь валенки ноги притупляли страх.
Сложнее всего сторожу. Ходит-ходит туда-сюда в тулупе. Сам-то чувствует, что дети в засаде сидят.
– Вот ведь, шантропа! Взрослому-то ведь уже б пальнул. Берите уж да тикайте отсель, ядрёна вошь, – страж весь про себя изругается.
У самого такая же свистопляска дома с холодом.
Встанет сторож как бы прикурить за углом. Отвернётся, прикуривает нарочно долго. Покашляет громко. Боковым зрением увидит мелькающие валенки. Комар носа не подточит. Люди отличались от зверей. Помогали друг другу, кто чем. Кто хлебом, кто отведённым от угля взглядом.
