Читать книгу: «Во времена перемен», страница 6
– Терпеть не могу пустые руки. Берите с собой какое-нибудь рукоделие. Наверное, теперь это сочтут пережитком. Так проводили вечера в прошлые времена, когда телевизоров и рекламы с небольшими вкраплениями сериалов не было. Современные женщины носки с дыркой выбрасывают. А в те времена мы, готовясь к школе, из трех пар чулок составляли одни. В валенках хлопчатобумажные чулки огнем горели. Я помню свое изумление, когда девочка из старшего класса сняла валенки, чтобы показать мне упражнение на брусьях. На ней были целые фильдеперсовые чулочки! Насчет одежды не было проблем за отсутствием ее. Мы не комплексовали, что одеты как попало, лишь бы не замерзнуть. Перед войной отцу навязали в добровольно-принудительном порядке лотерейный билет, а он возьми – и выиграй! На выигрыш купили патефон и мне шубку из овчины, естественно, на вырост. Я ее носила всю школу, в виде куртки – в старших классах и еще 2 года в институте.
После 7 и 8го классов лето мы проводили на школьной площадке. Сдавали продовольственные карточки, нас кормили и занимали делами и играми. Работали наши учителя и бессменный секретарь школы Вера Степановна Губина. Она была обязательным членом школьного коллектива, ведала библиотекой и хорошо знала учеников. Позже я вспоминала ее рассказ о том, как она попала на эту должность:
– Много лет тому назад заболела я туберкулезом почки. Долго меня лечили, удалили почку, поправлялась я плохо. И тогда доктор мне сказал: «идите работать в школу! Там вы выздоровеете». И я пошла в школу. И быстро поправилась.
Будучи врачом, я удивлялась такому методу лечения этой и теперь трудно поддающейся терапии патологии. А если вы вспомните школьный звонок и мчащуюся вам навстречу с воплями оголтелую ораву, которая готова сбить вас с ног и проскакать по неосторожному посетителю, то совет неведомого коллеги вызывает вполне обоснованное сомнение. Однако помогло! В.С., стоя со сковородкой в руке, виртуозно управлялась с ней и приговаривала нарочито на диалекте:
– Вот! Как блины печет! А ты, Люда, почто кашу-то не ешь? Хорошушша ведь каша!
И.Г.с сестрой тоже работали на площадке. Дети там были очень разновозрастные. Дело нашлось для каждого. Решили ставить сказку, кажется, «Теремок». Только закончилась война. Нет ничего, что могло бы послужить для изготовления декораций и реквизита. Собрали с миру по нитке. А как сделать маски животных? Вспомнили, что был до войны замечательный детский журнал «Затейник». В нем печатали раздел по изготовлению множества интересных поделок, благо, что и до войны в стране изобилия что-то не отмечалось, даже елочные игрушки делали сами. Нашли способ лепки фигурок из папье-маше. Добыли старые газеты, глину, сварили на кухне клейстер. Старшие лепили из глины морды зверей. Малыши рвали на мелкие кусочки газеты. Средние макали их в клейстер и налепляли на скульптуру. После высыхания получалась маска. Ее раскрашивали. Так по сцене побежали мышка-норушка, лягушка-квакушка и другие обитатели теремка. А потом был поставлен фрагмент из пушкинской «Русалки», где роль героини досталась мне. Потом мне обычно говорили:
– Ну, ты уже играла красивую женщину, и хватит с тебя!
Кроме сцены было еще много интересных занятий и чтения, так что и старшим было не скучно. И с площадки началась наша дружба на всю жизнь с Милой Мейсахович, которая училась на год позже меня. Там же и произошел знаменательный разговор. Зашла речь о болезнях.
– Терпеть не могу врачей! – сказала я
– И я тоже. А кем ты будешь?– спросила Мила.
– Врачом – ответила я.
– И я тоже.
У Милы родители были стоматологами, отец заведовал кафедрой. У меня никого из родни в медицине замечено не было. Решение по поводу будущей специальности возникло без каких бы то ни было посылов извне, как будто сверху, и никогда не пересматривалось. Мало того, я сразу знала, что буду хирургом. Тут, может быть, сказалась привычка к рукоделию. Около мамы я училась не только шить, вышивать и вязать, но даже прясть. Но одного этого для хирургии все же мало. Вперед замечу, что о своем выборе я никогда не пожалела, даже после тяжелого дежурства.
Справедливость требует сказать, что этому предшествовали события, которые подтверждают участие высших сил в нашей жизни. В 7м классе химию вела у нас Елена Александровна Дергаусова, преподаватель замечательный и человек очень хороший. И тут у меня возникла мысль: а не стать ли мне химиком? Но Е.А. пригласили в мединститут. Она ушла, а наш класс решила взять Александра Ивановна. Она как раз в весьма зрелом возрасте закончила заочно химический факультет. Это был единственный год, когда она преподавала химию, и его оказалось достаточно, чтобы я забыла об этом предмете навсегда. И опять судьба выбрала для этого А.И. Ну как тут могло обойтись без указания свыше?
Одобрила мои намерения и И.Г. Один из уроков в начале 10го класса она посвятила целиком беседе о будущих профессиях. Каждую из нас она спросила, кем мы собираемся быть. Даже упомянула, что сама когда-то собиралась в медицину. Ошиблась И.Г.только однажды. Моей подруге она сказала, что учитель из нее не выйдет. А получился превосходный преподаватель русского языка и литературы, которого помнят, почитают и опекают бывшие ее выпускники всех лет.
В 9м классе И. Г. подозвала меня и сказала:
– Приходила твоя мама и пожаловалась, что ты ее не слушаешься. Я вот что тебе скажу: ты с ней не спорь, а свою линию – гни!
Хотелось бы мне знать, чего хотела моя родительница? В мою школу она ходила только для того, чтобы получать мои похвальные грамоты. Я была круглой отличницей, одной из первых учениц, абсолютно домашней девицей. Как ей хотелось мной руководить, не имея никакого представления о том, чем я занимаюсь? Но тут я могу еще предположить, что она чувствовала: птенец вот-вот вылетит из гнезда, и удержать его нельзя. А вот Ида Геннадьевна вызывает у меня абсолютный восторг своим методом разрешения конфликта и еще тем, что она сразу просекла всю ситуацию целиком. Надо заметить, что у мамы к окончанию мною школы достиг полного развития комплекс, в силу которого я «должна все» и даже не имею права получать четверки. Она начинала бросать предметы, стучать посудой, и проявлять неудовольствие всеми способами. И всегда вспоминается моя подруга Катя, воспитанная в тех же традициях. На вопрос, какие сегодня оценки, она честно отвечала: «четыре». Немедленно следовал второй вопрос: «А у Люды»? «А у Люды – пять» – отвечала бедняга, которая превосходно училась и была с малых лет очень достойным человеком. Этот диалог всегда звучал обвинением в нерадивости. Вот к чему интеллигентным родителям и хорошим людям надо было вбивать клин в нашу дружбу, которая, несмотря на это сохранилась на всю жизнь? Может быть, в желании добра своим детям тоже следует сохранять меру?
Кстати сказать, учились мы все не за страх, а за совесть. И этому немало способствовало отношение к нам преподавателей. Его опять же выразила самым конкретным образом Ида Геннадьевна, когда я в разговоре высказала опасение, не поставят ли кому-нибудь на экзамене двойку намеренно, она ответила: «ты знаешь, надо быть такой сукой, чтобы завалить ученика!». Пока я приходила в себя, она подобрала стопку тетрадей и ушла. Мы же в те времена не ругались и долгое время многих «плохих» слов не знали. «Вертоград изящной русской словесности» осваивался позже, на дежурствах в общении с пациентами и на операциях (у пациентов же), когда мы убедились, что настоящим матом выражаться могут только лица с высшим образованием.
Тенденция уважения личности в школе сохранялась по инерции довольно долго. Результат можно было наглядно оценить через много лет. Меня попросили провести беседу со старшими классами по профориентации, причем это была инициатива снизу, а не по приказу для галочки, как сейчас. Я подумала и вспомнила, как после одного заседания ученого совета ЦНИЛ института председатель, профессор Мария Филипповна Болотова, попросила несколько человек остаться. Мы вошли в кабинет, и я посчитала: все четыре профессора – из нашей школы (Е.Ю. Симановская, Р.Н. Хохлова, М.Ф. Болотова и ваша покорная слуга). По этому образу и подобию я собрала десант из выпускников нашей школы, и мы «выбросились» в составе Евгении Юдовны Симановской, Юрия Юрьевича Соколова, Анатолия Владимировича Касатова под моим предводительством. Е.Ю. закончила школу, тогда еще семилетку, в 1930 г., после окончания стоматинститута прошла всю войну. Ей было уже под девяносто (работала до 91 года). К этому времени она трудилась на кафедре хирургической стоматологии в качестве профессора. Юра Соколов, комсорг школы и золотой медалист, был уже кандидатом меднаук и готовил докторскую (теперь он завкафедрой в Москве). Толик Касатов, тоже золотой медалист, кандидат наук, главный хирург области (недавно назначен главным врачом Краевой больницы). Я представила коллег и попросила их рассказать о специальности. Это было замечательно. Все трое – яркие личности, состоявшиеся в работе, фонтанирующие идеями и умеющие их показать. Учащиеся слушали хорошо, несмотря на то, что их на это мероприятие загнали, а вот учителя наше появление в основном проигнорировали, а могли бы школой и погордиться! А жаль! О них там тоже было немало сказано. И я испытала гордость за нашу школу, которая воспитала не одно поколение достойных людей.
В первые дни занятий в 10м классе мы с восторгом слушали рассказы И.Г. о поездке в Австрию, где служил ее второй муж. Она побывала в интересных местах, а мы внимали, раскрыв рты – заграница, да еще капиталистическая – такое тогда и вообразить себе было невозможно. По всей вероятности, она могла бы вернуться в Ленинград, но задержалась еще на год и выпустила нас. Мы до сих пор льстим себя предположением, что она сделала это ради наших персон. Просто очень это в ее подходы вписывается, и очень хочется так думать, даже если мы и неправы.
После ее отъезда мы очень сочувствовали девочкам, учившимся после нас. Они остались на какое-то время без преподавателя, и Мила даже вела несколько уроков в своем классе по конспектам И.Г. Позже в школу пришла Тамара Абрамовна Рубинште йн, тоже выдающийся словесник, но это было уже без нас.
Общение с И.Г. школой для меня не закончилось. Когда мы уже учились в институте, она приехала из Ленинграда в гости к старшим сестрам. Меня пригласили на обед. Сказать, что я очень смущалась в доме у настоящей интеллигенции – ничего не сказать. Дети военного времени и потомки малограмотных предков, мы не умели вести себя за столом, пользоваться посудой и приборами, вести цивилизованный разговор. Когда меня спросили, как я нашла их знакомого, оперированного у нас в клинике, мне пришло в голову объяснять, как именно я его искала, и только память о прочитанных хороших книжках подсказала, что меня спрашивают о его состоянии. На следующий день мы с И.Г. отправились погулять по городу. Тогда только начали застраивать Комсомольский проспект, причем делали это с двух сторон, от завода и от Камы. Посредине еще гуляли коровы, а Комсомольская площадь и первые дома уже были готовы. В начале «тихого Комсомольского» стояла «башня смерти» (Управление МВД). И.Г. спросила, что это за здание, и услышав ответ, громко плюнула в его строну и сказала:
– Идем отсюда! Не уважаю!
Я, чего греха таить, испугалась. А она, прибавив еще какие-то бранные эпитеты, пошагала прочь, я – за ней. Смысл этого эпизода для меня прояснился позже, когда я узнала некоторые подробности ее ареста.
После 4го курса летом я навестила И.Г. в Ленинграде на Большом проспекте Петроградской стороны, где жили ее муж и его сестра. Е.Г. тоже была с ними. На ней была широкополая шляпа, сдвинутая на один бок. Когда она сняла шляпу, я обомлела. На виске была огромная кровоточащая опухоль, которая обезображивала симпатичное лицо. Е.Г. сообщила, что опухоль доброкачественная, только выросла на неудобном месте. Мне ничего объяснять уже не надо было. Про смешанные опухоли мы проходили. Она и свела Е.Г. года через два в могилу. В тот приезд И.Г. показала мне альбом, где были фотографии ее учеников, в том числе и наши, и под каждой были подписи – цитаты из классической литературы. Кстати, наши работы она тоже хранила.
После моего переезда в Ленинград я виделась с И.Г. довольно часто. Она была уже на пенсии. Самое сильное впечатление осталось у меня от одного праздничного вечера. Как-то накануне 7го ноября И.Г. позвонила мне домой и пригласила к себе на следующий день. Мы с мужем отправились на Петроградку и попали на традиционный сбор. После возвращения в Питер И.Г. работала в мужской школе. Ее хорошо знало городское начальство. Она была членом «золотой комиссии» при Гороно по присуждению медалей, но самой ей не только медали за труд, но даже грамоты не дали – сказались арест и ссылка. Зато оценили ученики. Это было традицией – собираться у нее хотя бы раз в год. За столом было человек двадцать. Они по очереди рассказывали, где были и что делали. Кто-то вернулся из экспедиции, кто-то был заграницей в командировке. Докладывали кто о защите диссертации, кто о вышедшей книге. Потом встал совсем молодой человек, достал из кармана тетрадь и начал читать маленькие в полстранички рассказы, где фигурировали дети из интерната. Он там работал учителем. Что-то эти «капельки» мне напоминали, потом я сообразила, что читала похожие в «Юности». Это и был тот самый автор, который удивил меня своей наблюдательностью. Слушали его со вниманием, и было видно, что далеко не в первый раз. Мы ушли с вечера с чувством благодарности за то, что позвали, и чувством гордости за своего учителя.
Другие визиты к И.Г. с разговорами один на один и длительными прогулками тоже были интересными и задушевными. Но о репрессиях она старалась не говорить. Я с тревогой видела, как она постепенно слабеет, как исчезает ее редкостная энергия при пенсионной бездеятельности. Когда я была вынуждена уехать из Ленинграда, она тоже огорчилась:
– Куда ты потряслась, старуха? Помру, ведь, я тут без тебя!
Так оно и случилось.
Надо упомянуть, что в школе всегда была проблема с физиками. Повезло только нам. Была приглашена преподавательница из железнодорожного техникума, Екатерина Ивановна Капустина, которую не раз мы вспоминали с благодарностью. Помимо блестящего владения предметом, она еще и умела добиться знаний без принуждения и догматизма. «Палатова, подите-ка к доске, я к вам маленько попридираюсь!» И придиралась, весьма не «маленько». Мы были уже взрослыми, и дураками выглядеть не хотелось. И не раз эти «придирки» выручали нас потом в институте – Екатерина Ивановна оказалась ученицей нашего будущего завкафедрой физики Владимира Ивановича Кормилова. Надо заметить, что у нас были очень хорошие учебники, особенно по математике (Киселев), по которым можно было учиться, а не впадать в глубокое изумление, которое испытывают сегодняшние родители, глядя на учебники первоклассников.
Вот с математиками было в полном порядке. Они у нас менялись, но как на подбор, все были очень хорошими. В этом ряду оказалась и Людмила Владиславовна Лебедева, которая вела у нас математику в 10м классе. Она была тоже выпускницей нашей школы. Мы ее очень боялись. А она признавалась потом, что боялась нас. Вместе с ней в школе преподавала химию ее сестра Нина Владиславовна Дебошинская. Они жили вместе. Л.В. вышла замуж перед самой войной. Муж погиб на фронте, а маленький ребенок умер от пневмонии, от которой в те времена трудно было спастись. Две сестры остались с мамой и с криминальной фамилией, но без крыши над головой. Приютила их, как и многих других, Антонида Елизаровна. В ее маленьком двухэтажном доме рядом с рынком и с школой был настоящий Ноев ковчег, где спасались от всесоюзного потопа. Потом все постояльцы с теплотой вспоминали эти тяжелые времена, потому что горькие минуты скрашивала помощь и внимание замечательных людей.
Наше настоящее общение с сестрами-учительницами началось значительно позже окончания школы, у меня – когда учился сын, а Л.В. была завучем. Моему шебутному ребенку нередко попадало, в основном за дело, я чаще заходила в школу. Учителя наши не молодели. Им требовалась врачебная помощь. Сестры получили, наконец, квартиру, естественно, хрущебу на 5м этаже. Этот этаж был вообще в русле государственной политики. Всех больных и стариков поселяли никак не ниже, рассчитывая на то, что они и этому будут до смерти рады. Да поначалу так оно и было. Вскоре они вышли на пенсию, времени стало побольше. Надо отдать должное тогдашнему директору седьмой школы, Светлане Александровне Быковой. Она ветеранов не забывала и всегда организовывала поздравления с посиделками. Л.В. была прекрасным кулинаром, кстати, научившись у Антониды Елизаровны. При всей скромности ресурсов она накрывала настоящий пермский стол с шестью тортами и прочими деликатесами своего изготовления. Тут мы и объявились как старые выпускники. И много лет это был наш лицейский день 14 сентября.
Медицинская помощь учителям оказывалась нами в основном в областной больнице. Как-то ко мне примчались А.И. с Л.В., у которой они сами заподозрили рак. Дело оказалось пустяком. Мы его тут же и ликвидировали. С тех пор мой авторитет у моих наставников поднялся. Они часто обращались по любому поводу. И перезванивались уже постоянно, как близкие люди. И в один далеко не прекрасный момент мне позвонила Л.В., и голос у нее был какой-то настороженный. Он мне очень не понравился. Я пригласила ее в клинику. Она пришла, разделась, и я потеряла дар речи. Молочная железа представляла собой огромную язву с переходом на боковую стенку груди. Я спросила, давно ли это появилось. Оказалось, что почти год. Мы в этот период виделись и разговаривали десятки раз. Что помешало показаться? Боялась. По пустякам обращаться не страшно, а по серьезному поводу – страшно. Мы положили ее в нашу больницу. Оперировал ее бывший зав. хирургическим отделением онкодиспансера, сделал паллиативную операцию, чтобы закрыть язву. Через год начался плеврит. Полечили в нашей больнице без надежды на успех. Л.В. умерла дома на руках у сестры. Так закончились наши лицейские дни.
Надо сказать, что у нас не было уроков труда. В те времена домашняя работа легла на плечи подростков. Учить нас мыть полы и колоть дрова, а также шить и вязать было не нужно. А вот навыки рисования и оформления было весьма полезны. Уроки рисования в младших классах проводили наши учителя. В войну уроков не было из-за отсутствия карандашей, красок и бумаги, зато в старших черчение преподавалось на профессиональном уровне. Мой чертеж какой-то сложной детали долго висел на стенде в коридоре наряду с другими произведениями одноклассниц. Он был выполнен при помощи отцовской готовальни тушью на настоящем ватмане. Думаю, что мы смогли бы работать чертежницами после такого обучения.
Воспоминания о школе были бы неполными, если не рассказать о тете Лене (Елене Александровне Ведерниковой). Она была символом 7й школы. Должность ее называлась «техничка», т.е. попросту – уборщица. И в то же время, представить без нее нашу школу невозможно. После ее ухода школа изменилась кардинально.
Представьте себе доброго духа в доме. Он все знает, во всем принимает участие, может помочь в затруднительных случаях, однако беспорядков не любит. Тетя Лена была таким уникальным персонажем. Она знала всех за все годы своей работы, а отпраздновали мы ее 50-летний стаж. Она помнила не только всех нас, но и всех наших детей, внуков и родственников. Просто ходячий справочник. Ей оставляли ключи от дома, поручали задержать ребенка, если опаздывали. У нее спрашивали о потерянных вещах, которые тут же и находились. В углу лежал целый эверест из потерянных кроссовок, тапок и ботинок. Она знала, кто из юных предпринимателей может по пути залезть в карман одноклассников, и всегда провожала их в раздевалке, значит, помнила и всю «текущую» одежду. Прогульщикам не удавалось сбежать с урока, потому что она была в курсе расписаний всех классов. И никому не пришло бы в голову ее ослушаться. Совершенно типовая ситуация – я прихожу на встречу в школу, где не была несколько лет.
– Здравствуйте, тетя Лена!
– Здравствуй, Людочка! Ты будешь Милу ждать? Она еще не пришла, а Мишка ее вон во дворе с пятиклассниками дерется!
Тетя Лена переработала четырех директоров школы. Она могла сделать весьма серьезное внушение очередному руководителю, приведя в пример Александру Ивановну и сообщив, что при ней такого быть не могло. Нас, выпускников семерки, она привечала и могла преступить через свои строгие принципы. Так, моей внучке Маше разрешалось оставлять в младших классах лыжи в раздевалке. Согласитесь, что серьезнее блата не бывает. Мы тоже по возможности пытались оказать ей внимание, главным образом, по медицинской части, и никогда не забывали подарков к праздникам. Именно ей директор школы В.И.Лепескин передал свою квартиру на втором этаже, когда получал новую. Это тоже не каждой уборщице достается. Умерла тетя Лена от инсульта. И теперь мы в школу идем уже не как домой.
Многие годы отдала школе тоже ее выпускница Мадина Латыпова (Гумерова). Она осталась там в качестве старшей пионервожатой, а у нас она вела еще и уроки физкультуры. Проведя в школе самое тяжелое время, Мадина осталась в памяти как очень активный воспитатель и помощник в педагогической работе. Мы отпраздновали в качестве почетных гостей ее 70-летний юбилей.
Надо сказать, что в то время пионерская и комсомольская организации играли в школьной жизни существенную роль. Все начиналось с октябрятской звездочки, но в четвертом классе шел прием в пионеры. В классе был отряд под руководством председателя, он состоял из звеньев под управлением звеньевых. Кроме того, избирались санитары, которые должны были проверять чистоту ушей и ногтей, контролеры за состоянием тетрадей и т.п. «Заслуженные» учителя в поздние времена обычно использовали детей для поддержания дисциплины. Могли поручить, к примеру, записывать бегавших во время перемены. Так под видом самоуправления воспитывали юных осведомителей. Этого, кстати, не водилось в наше время. Зато у нас происходили события посерьезнее.
Как-то мою подругу среди урока в 9м классе вызвали к директору. Мы пытались догадаться, по какому поводу – она хорошо училась, оснований для взысканий не было. Вернувшись, она ничего объяснять не стала. Домой мы, как всегда, шли вместе, и тут она не выдержала и рассказала. В кабинете ее ждал мужчина в штатском, который объяснил ей, что теперь она должна внимательно слушать разговоры в классе и докладывать ему все. Девочка была крайне расстроена и напугана. Товарищ появлялся редко и сильно на отчетах не настаивал, возможно, понимая, что это был уже перебор. После нескольких визитов и заявлений о полном порядке с настроениями в классе от ребенка отстали. Думаю, выбор был обоснован тем, что отец школьницы работал в КРУ. Этот эпизод не был безобиден. В других обстоятельствах он мог иметь и весьма серьезные последствия.
Вся ученическая власть сосредоточивалась в руках председателя совета дружины всей школы. У нас им была Руфа Рутман. Она и до сих пор им остается в нашей компании 2го «б» и 10х классов. А еще был орган самоуправления под названием «Учком». Не помню, какие права у нас были, в основном тогда были обязанности. Однако на фотографии он остался в самом что ни есть натуральном виде, а главное, в костюмах военной поры – что у нас, что у руководства. Документ, одним словом.
В комсомол начинали принимать с 14 лет. Я затянула этот момент до 10го класса. У меня было достаточно общественных поручений, начиная с общешкольной газеты, той самой «Вперед и выше», и я не стремилась увеличивать занятость невнятными заданиями. Мы позже поняли, что главной идеологической задачей партия и правительство считали полную ликвидацию свободного времени у населения. Непрерывно проводились какие-то кампании, почти ежедневно назначались самые разнообразные заседания, политучебы, политинформации. Свободный вечер становился большой редкостью.
Уже в школе хорошо просматривались будущие радетели о всеобщем счастье, борьба за которое всегда у них заканчивалась обретением личного благополучия, тогда получаемого именно через комсомол, плавно перетекавший в партию. В пятом классе Юра Волнягин, о котором подробно пишет О. Лейбович в своей книге «Город М», деловито объявлял нам: «Товарищи! Я вам конкретно сообщаю, что завтра в девять мы идем на металлолом». Он уже тогда был готовым секретарем комсомольской организации. Снова встретила я его уже в 60х годах завотделом Обкома партии, куратором науки.
Моя дорога к «общей пользе», как во вступительной речи А.П.Куницын сформулировал задачи воспитания в Царскосельском лицее, прошла через специальность. Перебирая анкеты моих однокурсников, присланные на 50-летие окончания института, я с горькой обидой за них читаю о трудном выживании пенсионеров, отдавших все силы работе в нашем, тогда лучшем, здравоохранении, не получивших ни наград, ни званий и наблюдающих под конец за развалом дела своей жизни.
Отношение к действительным борцам за лучшее будущее – одинаково в любой исторической формации. Их или уничтожают или попросту забывают. Я вспоминаю судьбу Александры Ивановны. После того, как ее «ушли» на пенсию, потому что стать директором созданной ею престижной школы пожелал кто-то из руководства, она пыталась зацепиться за любую работу. Человек, трудившийся на полную катушку всю жизнь, плохо представляет себе «заслуженный отдых». Да, был солидный возраст. Может быть, она плохо принимала многие новшества, которые бывают иногда и сомнительного свойства, но ведь можно было проявить к действительно заслуженному человеку хоть минимум внимания. Она, наконец, получила жилье – комнату в двухкомнатной квартире с подселением, в которой соседка спала и видела, как она ее выживет. Походы бывших учеников в Обком ничего не дали. Сама А.И. просила никого не беспокоить. Рядом в доме была ее любимая подруга, бывший инспектор Гороно в наше время – Агния Павловна Дедкова, которая скрашивала ей жизнь. Она стала завучем в период становления нашей школы как английской и преподавала там математику. В январе 2013 года мы отметили 100-летний юбилей Агнии Павловны. Она написала историю школ, привела в порядок музей. Умерла А.П., не дожив до 101 года нескольких дней. Нет села без праведника!
Заканчивался наш 10й класс. Наступили экзамены на аттестат зрелости. Было их, кажется, 7. Географию и биологию мы сдали в 9 классе. В стране за три года до нас ввели медали. Из 43х человек у нас было 5 медалистов: 2 золотых и 3 серебряных. Золотые получили Нэля Грабовская и я, серебряные – Тамара Панченко, Ира Петрова и Вера Колокольцева. Установка была такая: золотую медаль получал ученик, сдавший все экзамены на 5, если в сочинении была хоть одна ошибка, ему ставили 4 и он лишался медали вообще. Серебряная медаль полагалась при одной четверке по любому предмету, кроме литературы.
Выпуск наш был веселым и торжественным. «Иди ко мне, Палатова, посидим во последний раз, в останешный!» позвала меня Ида Геннадьевна за стол, который организовали родители, имевшие доступ к снабжению. Мы сдали для этого карточки «дополнительного детского питания», их выдавали после войны малышам и школьникам. Этот ресурс и был использован для нашего банкета. Мальчишек тоже разрешили пригласить. После торжества мы прогуляли всю ночь, в том числе и в любимом Козьем загоне. Так закончились школьные годы, но не прервалась связь с любимой школой.
В 2004 году отметили мы её 100-летний юбилей. Была издана книга, где отдали должное основателям и коллективу в разные времена. В оперном театре был большой вечер, который, к сожалению, был испорчен торжественной частью. Ее вела приглашенная профессиональная дама, не имеющая представления о школе, у которой главной задачей было дать заработать актерам с совершенно нелепыми скетчами. И насколько же задушевнее и остроумнее организовали сами учителя 50-летие английского периода школы № 7, куда меня пригласили как аборигена, почему и говорю из первых рук. Вторая часть 100-летнего юбилея проходила в школе. Вот там и оторвались на полную катушку. Выпускники разбежались по своим классам и долго не хотели расставаться. Мы были в зале. На фото 2-йб и десятые.
А Гена Иванов написал к этой дате венок сонетов с посвящением школе и одноклассникам. Он издан книжечкой с маленьким тиражом.
Ключ
Мне школа семь, как Пушкину – лицей
Живу ее я жизнью и поныне,
Хотя виски давно покрыл уж иней,
И сто морщин теснится на лице.
Не мудрено – в седьмой прошло все детство
И отрочества милая пора.
И оттого-то жду я от пера
Слов не шаблонных, коим быть уместно
На празднике в столетний юбилей,
Чтоб всех поздравить, кто к нему причастен,
Кто к школе не был безучастен –
Учеников всех, всех учителей.
А тех, чьи имена легендой стали,
Перо запишет в школьные скрижали.
В школе зародилось наше сообщество, ядром своим из бывшего второго класса, куда потом присоединились единомышленники из других школ.
И вот теперь можно перейти к истории одной компании, которая продолжает быть до настоящего времени, хотя и в сильно поредевшем составе. Не удивительно. Ей 70 лет. Мы называли ее «Клуб молодых Идиотов», последнее слово расшифровывалось, как «идеальный друг и отличный товарищ».
