Читать книгу: «Лабиринт без права выхода. Книга 1. Загадки Ломоносова», страница 5

Киево-Могилянская академия

Из истории Славяно-греко-латинской академии известно, что не все её учащиеся доучивались до старших классов, некоторые уходили в другие школы, существовавшие тогда в Москве, – математическую, инженерную, госпитальную, школу пастора Глюка и другие. Ломоносов же, в короткое время освоив (или, что реальнее, подтвердив) как минимум начальный и средний курсы образования, решил, как ни странно, поискать «настоящие» физику и математику в Киево-Могилянской академии – практически такой же по программе обучения, как и Московская.

С просьбой перевести его туда на учёбу Михайло якобы обратился к ректору-архимандриту, пишет уже упоминавшийся нами Е. Лебедев. И просьба была удовлетворена, что, на наш взгляд, тоже очень странно, потому что такой обмен учениками не был предусмотрен регламентами этих учебных заведений. Кто-то ведь должен был оплатить ему неблизкую дорогу, проживание, питание и обучение в Киеве, так как других источников финансирования, кроме оставшейся в Москве копеечной стипендии, у него, как известно, не было. Киевской же академии брать это на себя тем более было не надо: там своя такая нужда царила, что дело порой доходило до кружечного сбора подаяний учащимися.

Житейская логика при таком раскладе подсказывает, что незачем и не на что было вчерашнему крестьянскому парню, а ныне бедному студенту разъезжать по стране. Поэтому сей факт, зафиксированный в его академической биографии, всегда подвергался сомнению, хотя не оставлялись попытки разобраться в этом вопросе на научной основе.

Окончательную точку здесь поставила уже упоминавшаяся нами Г.Н. Моисеева – литературовед, доктор филологических наук, автор многочисленных исследований, в том числе посвящённых жизни и деятельности М.В. Ломоносова. В 1960-70-е годы она проделала огромную, исключительно важную работу для решения вопроса о пребывании Ломоносова в Украине.

По найденным и идентифицированным ею пометам на полях книг из библиотек Киевской духовной академии и Киево-Братского монастыря Галина Николаевна доказала, что этот факт достоверно имел место в биографии учёного. С целью идентификации почерка Ломоносова она ещё до поездки в Киев воспользовалась помощью почерковедов-криминалистов, подробно исследовала манеру обращения Ломоносова с книгами (система его пометок, замечаний на полях, выписок). Предварительно, на основе анализа литературных сочинений и исторических трудов Ломоносова, установила список использованных им произведений Древней Руси.

В ходе этой уникальной работы Моисеева выявила в Киеве 44 древних рукописи, сохранивших более трёх тысяч помет и приписок Ломоносова на полях и в тексте. Причём каких! Так, в рассказе о Мамаевом побоище, описывая бегство князя Ягайло из Руси, летописец сообщает: «Тогда бой бысть немцев с литвой на Сряпе реке и побиша литвы 40 тысяч». Ломоносов подчёркивает эти слова и уверенно пишет на полях: «Враки».

Читая в другом месте положительную оценку деятельности известного древнерусского князя Олега Рязанского (1338-1402), Ломоносов соглашается: «Олег любил дураков», имея, очевидно, в виду намеренное введение князем в заблуждение ордынского хана Мамая и литовского князя Ягайла, а затем и хана Тохтамыша в «поддержке» их борьбы против московского князя Дмитрия Донского. Студент этим чётко определил свою позицию в до сих пор не решённом историками вопросе: предателем или патриотом земли русской был князь Олег Рязанский и кого он всё-таки обманул? Более подробную информацию о работе Моисеевой с пометами Ломоносова можно получить из статьи В.Н. Гамалея «М.В. Ломоносов в Киеве: правда или вымысел?»³⁵.

Вспомним также, что пометы эти сделаны рукой человека, меньше трёх лет назад впервые, как нас убеждают, севшего за парту, но при этом уверенного, что он имеет право комментировать древних авторов и вообще – пачкать эти бесценные раритеты (или их списки). Но, похоже, в нём (уже тогда!) жил просветитель, патриот, везде и всегда непримиримо отстаивавший свою точку зрения на историю России, основанную на глубоком знании этой истории. Об этом говорят найденные в Киеве пометы. Они до сих пор имеют огромное значение не только для изучения многогранной деятельности и мировоззрения Михаила Васильевича, поскольку касаются самых разнообразных его интересов как историка, поэта, этнографа, фольклориста, естествоиспытателя, астронома, лингвиста и филолога, но и для изучения его биографии.

Итак, благодаря профессору Моисеевой мы теперь точно знаем, что студент Ломоносов в Киеве был. Но когда именно? Постараемся разобраться в датах, поскольку для нас это будет очень важно в дальнейшем для аргументации некоторых фактов из жизни Михаила Васильевича. Его будущий коллега академик Я.Я. Штелин сообщал, что это произошло в 1733 году³⁶. Советский исследователь В.В. Данилевский придерживался того же мнения, обосновывая примерные даты – с лета 1733 по август 1734 года³⁷. То же считал и ведущий ломоносововед нашего времени Э.П. Карпеев. В его кратком энциклопедическом словаре «Ломоносов» в разделе «Основные даты жизни М.В. Ломоносова» написано: «1733 после июля – 1734 до сентября – время возможного посещения Киева и пребывания в Киево-Могилянской академии»³⁸. Вряд ли он сам вывел даты, скорее это мнение кого-то из ленинградских учёных и, вероятнее всего, – той же Галины Николаевны Моисеевой, для работы которой точное время пребывания Ломоносова в Киеве не было особенно важным, но могло быть интересным с человеческой точки зрения.

М.И. Верёвкин называет другую дату поездки Ломоносова в Киев -1734 год. На это же, вроде, указывает и переписанный рукой Ломоносова текст лекций по риторике «Наставления по ораторскому искусству, разделённые на три книги и для обучения оратора избранным основам красноречия к изяществу стиля в разного рода риторике преподанные в Москве с 1733 по 1734 г., 17 октября». Рукопись эта теперь хранится в Рукописном отделе Российской государственной библиотеки в Москве.

Риторику на латинском языке в Славяно-греко-латинской академии в то время преподавал иеромонах Порфирий (в миру Пётр Крайский). «Летопись жизни и творчества Ломоносова» сообщает: «1733 год. Июля, после 15. Начал заниматься у преподавателя Крайского во втором среднем классе, где основным учебным предметом была риторика». А.А. Морозов в статье «Михаил Васильевич Ломоносов» пишет: «Крайский составил своё руководство по риторике (246 страниц), которое так увлекло Ломоносова, что он переписал его для себя». То есть в 1733-34 годах Ломоносов был на учёбе в Москве?

Нет, выше упомянутая рукопись, наоборот, доказывает, что именно в это время его там и не было! Ведь если бы Михайло посещал занятия Крайского, то не переписанные дословно лекции учителя стали бы «памятником школьных занятий Ломоносова риторикой», как пишет исследователь творчества учёного В.Н. Макеева³⁹, а конспект прослушанных лекций, записанный учеником своими словами.

Обратим также внимание на даты: лекции, пишет Ломоносов в заглавии этой рукописи, читаны в 1733-34 годах, то есть один учебный год. А курс изучения риторики был рассчитан по программе на два года⁴⁰. То есть студент списал только половину так якобы понравившихся ему лекций Крайского? Но самое главное, подчеркнём ещё раз: трудно, даже невозможно представить себе толкового студента, тупо списывающего что-то дословно из учебников и учебных пособий. Ломоносов, в любом случае, для себя сделал бы конспект.

Но если он не посещал первую часть лекций Крайского, поскольку был в это время в Киеве, а, вернувшись через год, стал претендовать на посещение второй их части, преподаватель совершенно справедливо мог потребовать от ученика представить доказательство того, что он знаком с уже пройденным материалом. В то время единых учебников ещё не было, и каждый преподаватель создавал свой курс читаемого им учебного предмета, регулярно дорабатывая и дополняя его. То есть Крайскому можно было сдать риторику не вообще, а только «по Крайскому», прослушав или проштудировав самостоятельно лекции, прочитанные им в указанное время, с исправлениями и дополнениями на тот конкретный период. Поэтому преподаватель вполне мог потребовать от студента переписать лекции именно дословно, включая заголовок.

Если бы Ломоносов после первого года обучения риторике переписывал труд Крайского для себя, он бы уточнил, что лекции прослушаны им в таком-то году. А поскольку он их не слушал, то должен был повторить заголовок Крайского, который действительно прочитал эти лекции студентам. Ломоносов выполнил требуемую работу и сдал её осенью 1734 года преподавателю, который передал эту рукописную тетрадь как свидетельство права студента на дальнейшее обучение в архив Московской академии (иначе, откуда бы эта школярская рукопись объявилась через много-много лет, да ещё и в достаточно приличном состоянии?). Затем Михайло с полным на то правом продолжил занятия в Московской академии и, как сообщает та же «Летопись…», 1 июля 1735 года «начал сдавать экзамены за второй средний класс – „риторику”», а 15 июля «переведён в высший класс академии – „философию”».

В дальнейшем мы увидим, что проблема датировки путешествия Михайлы в Киев, которой мы посвятили столь пристальное внимание, имеет для нашего исследования очень большое значение. Поэтому приведём ещё один аргумент в защиту своей позиции: в упомянутой «Летописи жизни и творчества Ломоносова» есть заметки об участии Михайлы в жизни академии, о сдаче им экзаменов по всем предметам и переводе в следующие классы во все годы учёбы в Москве, в том числе летом 1733 года. А дальше – провал: с июля 1733 по сентябрь 1734 года нет никаких упоминаний о присутствии в Московской академии такого ученика. Зато в следующем, 1735 году, целых девять записей, упоминающих его имя. Он опять сдаёт экзамены, переходит в более высокий класс, участвует в событиях жизни учебного заведения… Проверить это очень просто – практически все варианты летописи жизни и творчества Ломоносова (А.А. Куник; В.Л. Ченакал; ФЭБ и др.) есть сейчас в Интернете.

Среди многих публикаций на тему «Ломоносов в Киеве» есть одна, содержащая довольно странные фактологические подробности. Речь идёт о книге украинского писателя, журналиста и историка В. Аскоченского (1813-79) «Киев с древнейшим его училищем Академиею», которая вышла в 1856 году. Автор был выпускником Киевской духовной академии, затем преподавал здесь польский и немецкий языки. В 21 год он стал бакалавром (адъюнкт-профессором) по кафедре патрологии (биографические и критико-библиографические исследования об отцах церкви и их творениях, а также издания самих текстов этих творений в подлиннике). С 1844 года, уволившись из академии, несколько лет жил в доме киевского военного губернатора Д.Г. Бибикова в качестве учителя одного из юных родственников этого высокопоставленного чиновника, где, вероятно, в свободное от занятий время и готовил к изданию свой труд об истории альма-матер. Поскольку академия в Киеве была открыта в 1631 году, можно утверждать, что это было юбилейное (к 225-летию) издание, а значит, подготовлено под редакцией руководителей академии и в принципе не должно содержать недостоверных сведений и грубых фактологических ошибок.

В книге, в частности, приводится такой факт: «К ректору Академии Амвросию Дубневичу препровождён был, при отношении киевского генерал-губернатора Леонтьева (выделено мною. – Л.Д.), Михайло Ломоносов, которому высочайше позволено было здесь продолжать науки, начатые им в Московском Заиконоспасском училище»⁴¹. Поскольку отношение – это форма официального письменного сношения лиц, не состоящих в подчинении одно другому, то есть своего рода личная просьба, ходатайство, то получается, что в середине 19 века в Киевской академии имелся некий документ (или ссылка на него), которым за сто с лишним лет до того одно из высших должностных лиц юга России (генерал Леонтьев) просило руководство этого учебного заведения (ректора Дубневича) о принятии в свои стены студента из Москвы. А это значит, что у Ломоносова – крестьянина, около трёх лет назад приехавшего из далёкой архангельской глубинки и якобы обманом попавшего на учёбу в Московскую академию, нашёлся покровитель в лице киевского генерал-губернатора? При этом ни о какой официальной бумаге из этой академии, подтверждающей направление московского студента Ломоносова на учёбу в Киев, не упоминается. Бред какой-то!

Очевидно, так же посчитали и биографы Ломоносова, проигнорировавшие, по сути, это сообщение. Тем более что в текст Аскоченского всё же закралась одна небольшая, но существенная для нас неточность: М.И. Леонтьев мог тогда называться только будущим генерал-губернатором Киева, поскольку на этот пост он был назначен то ли в 1738, то ли в 1740 и даже 1741 году – на сей счёт существуют разночтения. В 1733 году он состоял в должности воинского инспектора при главнокомандующем Низового корпуса, созданного Петром I в 1723 году для обустройства вновь завоёванных земель на юге России (распущен в 1735 году). Должность всероссийского масштаба, то есть ещё более значимая, чем губернаторская, однако, видимо, сто лет спустя Леонтьев остался в памяти киевлян (и их губернатора Бибикова, у которого, как мы уже говорили, жил Аскоченский) только как генерал-губернатор.

Более подробное знакомство с биографией М.И. Леонтьева, хлопотавшего в Киеве за московского студента Ломоносова, приводят нас в ещё большее недоумение: боевой офицер, проявил себя хорошим генералом в Великой Северной и Турецкой войнах, вице-губернатор Москвы в 1726 году. Кроме того, это двоюродный племянник царицы Наталии Кирилловны и, значит, троюродный брат императора Петра I, а также муж племянницы Меншикова и родственник канцлера графа Г.И. Головкина – дяди и крёстного отца матери Петра I.

Если бы в 1733 году Леонтьев действительно был генерал-губернатором Киева, то можно было бы подумать, что сопроводительные бумаги Ломоносова как-то нечаянно попали в губернскую канцелярию, откуда затем и были препровождены в Киевскую академию, но в штаб-то военного корпуса они никак не могли попасть: ни случайно, ни ошибочно. И по доброте душевной Михаил Иванович не мог содействовать незнакомому крестьянскому парню: современники отзываются о Леонтьеве как об угрюмом и сварливом солдате, который был педантичен, взыскателен и строг до жестокости. Вот такая интересная загадка истории, отгадка которой может крыться только в том, что студент, за которого генерал просил, был для него каким-то образом значим (позднее увидим – каким).

В короткое время Ломоносов, пишет далее Аскоченский, «успел присмотреться к порядку, существовавшему в киевских школах… и оставил училище, мало соответствовавшее его планам и надеждам». Если учесть, что курс обучения в такого рода учебных заведения продолжался до десяти и более лет, то год – это действительно короткий срок. О Ломоносове здесь сказано очень почтительно, но, с другой стороны, Аскоченский в 1856 году знает, кем стал для будущего России этот человек и какая важная особа пеклась о нём в 1733 году. Уже известный нам М.И. Верёвкин в 1783-84 годах пишет о Ломоносове проще: «В Киеве, против чаяния своего, нашёл пустые только словопрения Аристотелевой философии; не имея же случаев успеть в физике и математике, пробыл там меньше года, упражняясь больше в чтении древних летописей и других книг, писанных на славенском, греческом и латинском языках» (а за плечами у него к тому времени было якобы всего три года учёбы в начальных классах!).

Кстати, вопрос об отсутствии каких бы то ни было официальных сведений о пребывании Ломоносова в Киеве считается до сих пор необъяснённым, несмотря на разрешение о переводе, данное якобы ректором Московской академии, а также высочайшее позволение продолжить учёбу, данное ректором Киевской академии, и к тому же ходатайство такого человека, как генерал Леонтьев. Даже в списках студентов он не значится, что заставляет думать о том, что визит его сюда был приватным и вызванным отнюдь не учебными делами. Ведь, не найдя здесь искомое, он не спешит обратно на занятия в Москву, как можно было бы предположить, а остаётся ещё почти на год. Московский студент самостоятельно изучает труды древних летописцев на той самой кафедре патрологии, где спустя сто лет трудился молодой профессор Аскоченский и на которой остались следы пребывания здесь Ломоносова, разысканные им, а уже в наше время – профессором Моисеевой.

А.А. Морозов объяснял «инкогнито» будущего академика тем, что тот приехал в Киев летом, во время каникул, и своё пребывания там официально не оформил. Но, как известно, занятия в учебных заведениях в 18 веке шли безо всяких каникул круглый год. После экзаменов, которые проходили в июне – начале июля, в учебной программе мог быть рекреационный (менее напряжённый, восстановительный) период, но занятия продолжались.

Остаётся открытым и вопрос о финансировании этой «научной командировки» Ломоносова; не пешком же он шёл в Киев и обратно, пусть даже, по Морозову, и в каникулы. Или всё же пешком? Расстояние от Москвы до Киева по современным автомобильным дорогам «всего» 875 км, что в полтора раза меньше, чем от Архангельска до Москвы (1225 км). Специалисты утверждают, что при прокладывании длительного спортивного туристического маршрута в день берётся не более 30 км, так как проходить ежедневно большее расстояние – нереально. Даже для лошади это в среднем предельное расстояние, которое она может преодолеть за один день на дальнем пути; поэтому в старое время и почтовые ямы располагались в основном через 25 – 30 вёрст.

Значит, Ломоносов пешком мог преодолеть расстояние до Киева в лучшем случае за два месяца. Да и то при условии, что он нормально питался и хорошо отдыхал на «привалах». Но на что же он питался и где ночевал, имея на всё про всё три стипендиальные копейки в день (если ему их от каких-то щедрот дали в Академии на дальнюю дорогу)? И на что рассчитывал жить в Киеве?

Тут вспоминаются слова М.И. Верёвкина в примечаниях к уже упоминавшемуся очерку о Ломоносове. Он сообщает, что в Киеве у будущего учёного якобы произошла очень важная встреча: «Покойный новгородский архиерей Феофан Прокопович в Киеве, его узнав и полюбя за отменные в науках успехи, призвал к себе и сказал ему: „Не бойся ничего; хотя бы со звоном в большой Московской соборный колокол стали тебя публиковать самозванцем, я твой защитник”», то есть преосвященный в это время тоже был почему-то в Киеве.

Самозванство Ломоносова, как известно из его биографии, состояло в том, что он, крестьянин, назвался дворянином. Но почему руководитель Синода собирался покрывать его, хотя социальная принадлежность юноши легко проверялась, что и сделал вскоре Ставленический стол (духовная канцелярия, занимавшаяся делами ставленников, т.е. лиц, посвящаемых в духовный сан), о чём мы будем говорить ниже. Нельзя забывать также то, что самозванство, связанное с посягательством на не принадлежащие человеку фамилию, звание, знак отличия, герб, чин и т.п., а также мошенничество, отягощённое самозванством, в то время считались не только большим грехом, но и серьёзным преступлением. Так, например, статья 202 Артикула воинского (1715 г.) гласила: «Ежели кто с умыслу лживое имя или прозвище себе примет и некоторый учинит вред, оный за бесчестного объявлен и по обстоятельству преступления наказан быть имеет»⁴². Или преосвященный знал что-то такое, что позволяло ему считать слова студента Ломоносова правдой, а значит, они были давно знакомы?

Феофан в 1733 году уже не просто новгородский архиерей, он вице-президент Синода, то есть один из главных, а в жизни так получилось – главный в то время руководитель этого важнейшего в стране учреждения. А Заиконоспасский монастырь, на базе которого и была расположена Славяно-греко-латинская академия,– ставропигиальный, т.е. подчинённый непосредственно Синоду, руководителем которого, как мы уже сказали, являлся Феофан.

Таких монастырей по всей России было тогда всего семь, четыре из них располагались в Москве: Новоспасский, Донской, Симонов и Заиконоспасский. Но лишь последний имел при себе учебное заведение. А Феофан вошёл в историю России не только как церковный деятель, но и как выдающийся просветитель, организатор народного образования. В 1728-32 годах столица России находилась, как известно, в Москве, куда из Петербурга вместе с юным императором Петром III переехал весь двор, в том числе и высшее духовенство во главе с Синодом, резиденция которого располагалась в Кремле. Мог ли Феофан не бывать в духовной академии ставропигиального Заиконоспасского монастыря, расположенного вблизи от стен Кремля, а, бывая,– не встретить среди младших учеников великовозрастного Ломоносова; мог ли не поинтересоваться у ректора: кто таков, каковы его успехи? То есть, мог ли Ломоносов быть совсем незнаком Феофану в Москве, до поездки в Киев?

В биографии Феофана Прокоповича, опубликованной в 1819 году, говорится, что он «…оказал великую услугу отечеству – даровал России Ломоносова. С берегов, вечно покрытых льдом, из хижины бедного рыбаря, юный Ломоносов бежал в Москву приобрести познания. Феофан увидел юношу, заметил его великие способности и, поражённый ими, принял великое участие в судьбе и образовании нашего Пиндара». Однако способности, хоть великие, хоть малые, на лбу не написаны, надо не только увидеть человека, но и поговорить с ним, да не мимоходом, чтобы разглядеть их.

Но причём тогда Киев? Или Феофан, который в 1732-35 годах вёл жестокую борьбу с недругами, обороняясь от очень опасных пасквилей и наветов в свой адрес (о том мы ещё поговорим позднее), ездил в этот период в Киев – город, где он родился, вырос, где 15 лет работал в Киево-Могилянской академии, в том числе ректором, – чтобы заручиться чьей-то поддержкой или лично уничтожить какие-то документы той поры, которые могли остаться в академии и скомпрометировать его? Не с ним ли и приехал Ломоносов, которого Феофан обещал от кого-то защищать? Не он ли заручился для студента покровительством генерала Леонтьева, являвшегося в тот период на Юге страны представителем правительства России? Феофану это было под силу, но ради чего всё это; и почему он обратился именно к Леонтьеву? И на эти вопросы будем далее искать ответы.