Читать книгу: «Многогранник», страница 8

– Ребята! – крикнул Амос, привлекая внимание к себе. – Мы это сделали: мы вновь открыли нечто необычное, – радостно говорил он. – Давайте ж отужинаем за этим прекрасным столом и разведаем, что здесь ещё есть интересного! Ренат, кинь, пожалуйста, мой рюкзак. Он рядом с Мишель, – попросил юноша, стоя по другую сторону стола и заглушая свое раздражение; друг кинул ему большую сумку, но Амос не успел поймать, и она упала – там что-то открылось.

– Ренат! – взволнованно вскричала Мишель, и подбежала к упавшей вещи. – Это мой рюкзак! Нужно смотреть, что написано на ручке…

– Я же не виноват, что они у вас так похожи, – отмахнулся тот, пока девушка что-то искала в той сумке. – Что ты там делаешь, Мишель? – подойдя к ней, спросил Ренат.

– Нет! Нет-нет-нет… – раздосадовано девушка достала какой-то черный флакон с жидкостью, бывший открытым. – Ты сорвал своим бездумьем пробку с него… – она, слегка напугавшись, качала головой.

– Ну и что такого? Просто флакон без пробки… Ничего же страшного, – попытался оправдаться Ренат.

– О, нет, не просто флакон, – резко начала Мишель. – Это летучий Концентрат правды, вещество, способное только при одном вашем вздохе выдавить из вас все, что вас гнетет или что вы скрываете… Мы уже отравлены, считайте что.

Всё трое парней тут же настороженно спросили:

– Как это, Мишель?

– Я… я… А-а, он начинает действовать… – девушка схватилась за голову, пытаясь сдержать себя и не говорить чего-то, но она не могла: средство было слишком сильным. – Я тайком от нашей лиги хожу на практику к ученикам с лиги Просвещения и учусь создавать компоненты и сыворотки с разным действием… Этот флакон – моё детище, благодаря которому я узнаю то, что мне нужно для моего сверхсекретного проекта. Этим веществом я опьянила сегодня днем мистера Эст-Инджени… Не специально. Он начал говорить, но мог и не рассказать всего, что я должна была узнать… – видно было, что девушка боролась с действием раствора. – Тогда я открыла флакон за спиной и дала аромату заполнить пространство… А теперь ты, Ренат, его выпустил весь, и любое отклонение от стабильного состояния, то есть любое проявление эмоций, заставит вас говорить и говорить только правду, вашу правду… – договорив предложение, Мишель выдохнула, словно освободившись от тяжёлого бремени. – Всё, я выразила все свои мысли, которые вызывали у меня сомнения. Теперь я чиста, вроде как. Но, если у вас что-то есть, то Концентрат это обнаружит: я его создала слишком безупречным, – девушка покачала головой вновь и вернулась на свое прежнее кресло. – Лучше не сопротивляйтесь, иначе препарат начнёт давить на ваш мозг – будете ощущать жуткие боли.

– Спасибо, Ренат! – с гневом в глазах прокричал Амос. – Доволен теперь?! – и кинулся к другу.

– Не смей кричать на меня, Эбейсс! – и Ренат кинулся в ответ, пытаясь ударить Амос, но тот увернулся.

– Ты… только… все… портишь! – выкрикивая отдельные слова, Амос пытался ударить друга в ответ, но тот уклонялся то в одну, то в другую сторону.

Мишель хотела поначалу помешать им, но, так как знала, что им физически необходимо выговориться, осталась на месте.

– Что я порчу? – все сильнее раздражался сильнее Ренат и толкнул Амоса подальше от себя. – Я не знал, что там! И что кричишь на меня? Есть что скрывать, Эбейсс? – сквозь зубы выпалил юноша, покрасневший от гнева, и тут же получил удар по щеке.

– Есть! – в этот момент прозвенел Амос. – Чёртов… угодник! – растерявшись от того, что он навредил другу, выдал мальчик.

– Что?.. – начал было Ренат, вытирая кровь от перстня с щеки, но тут же услышали, как вдали от них прогрохотал стул: Раф упал в конвульсиях на пол.

Всё трое мигом кинулись к нему.

– Что с ним? – испуганно спросил Ренат, пытаясь то ли нащупать пульс, то ли придержать дергающиеся руки.

– Амос! Живо из сумки шприц с красной пометкой! – крикнула Мишель другу, повернув Рафа на бок и подкладывая под голову подушку, найденную на кресле. – Ренат, держи руки и все оставшееся туловище! Амос, живее! – девушка прижала рукой голову Рафа, и открыла от костюма шею; Амос быстро распаковав шприц, дрожащей рукой подал его Мишель.

Девочка резким движением вонзила острую и едва заметную иглу в пульсирующий сосуд на шее, так, что даже мальчики вздрогнули от такого молниеносного решения – светло-жёлтая жидкость полностью влилась в кровь Рафа, и тот перестал шевелится.

– Мишель… что ты сделала?.. – с круглыми от ужаса глазами спросил Амос. – Он же не двигается… Он… жив? – помедлив, проронил он.

–Ах-ха-ха, – девушка залилась перед окаменевшими лицами друзей звонким смехом. – Вы действительно подумали, что я его убила? – с удивлением поинтересовалась Мишель и на что получила лишь пожимания плечами и какие-то невнятные ответы. – Превосходно. Я ему жизнь спала, а вы думаете, что я его убила, – ребята вопросительно поглядели на неё. – Мне казалось, он вам рассказал, что болеет неким расстройством, – юноши не понимали, о чем она говорит. – Раз нет, то теперь знаете. И, давайте, переложим его вон туда, – девушка указала на большой бархатный диван с несколькими подушечками.

Ребята перенесли Рафа; он спал.

– Черт! И как у него это давно? – задавшись вопросом, Ренат сел за мраморный стол.

– Если вы не знали, уже семь лет, но только… в редких случаях, – пояснила Мишель. – Странно, что он вам об этом не поведал.

– Мы знали, что Раф болен, но он не говорил, что так серьёзно… Думали, обычная простуда, вот и ходит на процедуры, – объяснился Амос, присев на другой конец стола, подальше от Рената.

– Да, всё так, – подтвердил небрежно он.

– Ладно, пока Раф спит, поговорим о вас, ребята. Почему в последнее время вы такие раздраженные? – Мишель отклонилась на спинку кресла, запрокинула одну ногу на другую, сложила руки у груди и стала ждать откровения друзей.

– Тебе показалось, – буркнул Ренат, и тут же закричал: его поразила невыносимая головная боль.

– Не надо, Ренат, говори правду – все пройдёт, – ласково посоветовала девушка своему рыжеволосому другу.

– Чёрт! А ведь и правда больно! – претерпевая мучения, усмехнулся юноша и вдруг заметил беспокойный взгляд Амоса, направленного на него. – Это он, – и указал пальцем на другую сторону стола. – Он все дни зачем-то пытается вывести меня из себя, грубит, насмехается, а теперь вот, вырезал прямо по лицу, – отметил Ренат. – И кто же знает, что с ним происходит. Ну, а я… – юноша поморщился, – я такой давно и не знаю, что с этим делать, – он сделал глоток чая.

– Хорошо, с Амосом разберёмся позже. А ты, почему ты такой? – глубоко заинтересовавшись, Мишель подсела ближе Ренату – у Амоса искривились губы, но он промолчал.

– Я… Я… Я не знаю, – пытаясь бороться с Концентратом, тянул юноша с огнём в душе.

– Говори, Ренат. Препарат не перестанет действовать, пока ты не раскроешь все свои тайны, – девушка чуть-чуть улыбнулась.

– Да… хорошо. Всё началось ещё на первом курсе. Тогда у моего отца и его компаньона сорвалась крупная сделка с отцом Амоса, – на другой стороне стола громко был поставлен стакан. – Да, Амос, она действительно планировалось, но… кто-то вмешался и заключил с Авраамом Эбейссом более выгодный контракт. Точно не знаю, что обсуждалось, но, говорят, рассматривался некий проект по перестройки чего-то там. В общем, не имеет значения: сделка не состоялась. Отец готовил бизнес-план годами, и этот бизнес-план мог значительно помочь нашему материальному положению, но, видно, не судьба. Отец с того дня стал темнее тучи, никуда не выходил, мало говорил. Мать ничего не могла с этим сделать. Семья постепенно теряла доходы – приходилось продавать акции и недвижимость. Мы были на грани. Не могли оплачивать счета. Отцу пришлось влиться в какие-то подпольный аферы, спасая свое положение. Он месяцами не появлялся дома. Жил на производстве, точнее далеко под ним: продавал какой-то товар, но какой – мы не знали. Кругом пошли слухи. Мать говорил, что в неё стали тыкать пальцем и о чем-то шептаться за спиной. Один раз даже под ноги плюнули. А она из благородной семьи родом – тонкая душа. Меня нет, отца нет – не выдержала, ушла из семьи: вернулась в родовое гнездо далеко отсюда. Через пару месяцев я приехал на каникулы – дом пуст, только я и водитель. Ещё через два дня пришёл отец: постарел за год сильно, поник. Я его обнять хотел, а он меня оттолкнул, сказав, что я во всем виноват. Я тогда подумал, что это он временно такой, после ухода матери все же. Но оказалось, что это только начало. Он работал все каникулы дома (по закону же я должен быть под присмотром), много курил, постоянно стал на меня кричать. Что-то не так сделаю, совсем чуть-чуть не так – сразу же придёт, разведет вопль о том, что я такой противный ребёнок, не могу ничего сделать, чтоб не сломать, не разрушить. Кричал и порой, что моя вина, что мать ушла от него. Со временем я так и стал думать, что это все из-за меня, но вы говорили другое… И я тогда понял, что он просто на меня все сваливает, все свои проблемы. Сначала обижался на него каждый раз, когда он на меня кричал (чуть ли не плакал), а потом стал злиться, жутко злиться, видя это гневно распухшее лицо пред собой. Он кричал, кричал, что я мерзкое отродие, не способное чего-либо добиться, унижал меня на глаз своих друзей, которые смеялись с этого, говорил столько гадостей обо мне и о вас… Я очень был зол. Так зол, что однажды ударил его, когда он назвал нас «шайкой щенков помойных». Не понимаю, что тогда случилось, но я не сдержался и ушёл из дома. К ночи вернулся и с утра уехал в школу. Это было минувшим летом. Не знаю, что сказать. Всё каникулы, проведённые с отцом, я ненавижу. Все эти девять лет он только издевался надо мной морально… Знаете, один раз он даже перешёл к действиям: хотел, как он сказал, показать, что такое взрослая жизнь, и утопил мою Мечту, мою собаку, которую я так хотел. Он купил её, бросил мне (дал поиграть и возыметь надежды), а на следующий день я не нашёл собаку у себя в комнате, но нашёл свежевскопанную землю… Надеялся, что это шутка – раскопал её, но оказалось, что это была не шутка, а пакет с мёртвой Мечтой. Мне было девять. И никто об этом не узнал. Только вечером за ужином отец с ухмылкой сказал: «Теперь ты понял, какого, когда твои мечты уплывают от тебя», – у Рената слегка покраснели глаза. – Я тогда думал, что убью его; даже ночью к нему с ножом пришёл, встал над ним, но не смог… А он проснулся, увидел все это и смог, смог меня избить ремнем с железной пряжкой… Потом я долго нормально не сидел на стуле, да вы и сами помните… – он усмехнулся. – Я тогда приехал сюда с больными ягодицами и весь злющий.

– О, да… – с теплом вспомнил Амос и затих, обнаружив, что друзья его услышали.

– А тут вы. Такие добрые и хорошие. Я не мог с вами быть тем, кем был дома. Не мог. И не хотел. Начал пытаться избавиться от гнева или, хотя быть, уменьшить его, но не получалось. Наверное, я слишком долго был под влиянием отца… Спустя два года безуспешных попыток самообладания мне стало страшно, что я такой же, как он. Тогда-то и пришлось обратиться к тебе, Мишель, – юноша улыбнулся тому, как Амос смешно поперхнулся, когда услышал это. – Да, я тогда сказал, что мне нужны терапии, и ты свела меня с хорошим психологом. Он помог, но не так много, как хотелось бы. Я стараюсь покорить мой недостаток, хоть недостаток этого и не хочет. С каждым годом я становлюсь все более агрессивным… Сложно временами сдерживаться. Порой боюсь стать таким, как мой отец, таким же безрассудным… Фух, – Ренат смущенно выдохнул, – похоже, это и было то, что меня волновало. Даже, вроде как, полегчало…

– Ты молодец, Ренат, – подбадривая друга, говорила Мишель. – Теперь-то, зная все, думаю смогу тебе помочь.

– Да? – с удивлением спросил юноша. – Это было бы чудесно.

– Да, я же создала Концентрат, создам и какой-нибудь Антиагрессин, – пожав плечами, в ответ засмеялась та.

– О, Мишель, я тебя так люблю: ты мой лучший друг! – обняв крепко девушку, сказал Ренат.

– Я тебя тоже люблю, как друга: ты хороший человек на само деле, – уверила его Мишель.

– Что… – в слух, размышляя, проговорил Амос.

– Что, Амос? – увидев это, спросила Мишель.

– Я… Я… – начал с придыханием юноша, но вдруг на диване произошло движение: Раф начал просыпаться, и друзья, забыв обо всем, устремились к нему.

– Что происходит? – полусонным голосом, пробормотал он. – А, точно, простите… – Раф хотел встать, но руки не слушались его, и юноша упал назад на подушку. – Вот же наказание… – закатив, а после и совсем закрыв глаза, добавил он, но больше не уснул.

– Лежи, Раф. Тебе нужно отдохнуть, – отозвалась на шептание своего имени Мишель и протянула ему красноватые таблетки. – Выпей их – станет легче, ну, ты знаешь… – и мило улыбнулась, смотря на его растрепанный вид.

– Да знаю… – юноша попытался чуть-чуть посмеяться, но пока что на это у него не было сил.

Он взял таблетки, проглотил их и запил водой, которую принёс ему Ренат.

–Не все же так плохо? – спросил растерянно Амос. – Или нам придётся вызывать медотряд?

– Нет, все хорошо. Приступ был несильный: проспал он всего немного, значит через пару минут сможет уже встать. Я дала ему необходимое количество мегапрепарата из Естественно-научного комплекса. А они там знают свое дело, – отрекомендовала девушка и ушла к столу, чтобы налить Рафу чай.

– Эй, парень, с тобой все хорошо? – с небольшим задором прошептал Ренат так, чтобы Мишель не услышала, как он мешает больному восстанавливаться.

– Да… Кхе-кхе, все нормально, – медленно открыв глаза, подтвердил тот. – Минут пять и препарат начнёт действовать окончательно – я смогу продолжить жить спокойно, – успокаивающе дополнил юноша с жемчужным цветом волос.

– Из-за чего это у тебя, Рафи? – Амос говорил так всегда, когда его хрупкому другу было особенно сложно, трудно, крайне больно: Амос желал хоть этим маленьким ласкающим слух словечком, облегчить его состояние.

– Я… Нет… А-а! – Раф пронзительно закричал, схватился за волосы и начал качаться из стороны в сторону; Мишель в миг подбежала к нему, оставив кружку на столе.

– Что вы опять сделали? – тревожно спросила она, обращаясь к мальчикам.

– Да ничего… Я просто спросил: из-за чего это… И все! – выкрикнул в ответ Амос.

– Какой же ты, Амос… Ф-ф, – сдерживая раздражение, проговорила Мишель и тут же обратилась к стонущему от боли Рафу. – Послушай, – он не хотел никого слушать, – послушай меня, Раф, – он до сих пор извивался на диване. – Если ты расскажешь, тебе станет легче: это все действие Концентрата, не более. Не сопротивляйся, расскажи, – девушка кинула пронзительный взгляд прямо на него и попыталась удержать голову прямо, так чтобы он точно услышал ее.

– Но… – юноша, глубоко дыша, пытался противоречить. – Я… А-а… Ладно, хорошо, только чтобы больше мне никогда не было больно… – прошипел он и мигом изменился в лице: мучения утихли; ребята уселись поудобнее и подали ему чашку чая. – Хорошо, да, я всё расскажу.

И Раф поведал им о своём детстве. Он начал с того, что его семья изначально не была особо богатой – приходилось родителям скакать от одного места деятельности к другому. Они уставали, часто расстраивались, но любили и тешили маленькими радостями и его, и его младшего брата, всегда были рядом. В один момент родителям даже начало казаться, что все может наладиться, стать лучше: что-то крупное, по их словам, должно было произойти, но не произошло. Отец, опустив руки, конечно, продолжал работать то там, то здесь, но и начал много играть в подпольных казино. В следствие чего он пропадал ночами, а на утро приходил хмельной, без монеты в кармане. Маме это не нравилось – она много кричала, может, от безысходности, а, может, от обиды; они ругались. Раф тогда ещё не ходил в школу, когда все стало ухудшаться, и мало чего понимал. Однако уяснил, что лучше в такие моменты не показываться из комнаты. Они сидели с братом вдвоем и слушали давно записанные музыкальные записи матери, пока внизу все гремело и билось об пол. Так шли месяца. Дети прятались, а родители кричали, обвиняя друг друга во всех их проблемах.

Однажды младший брат Рафа захотел попить, и Раф согласился осторожно провести его на кухню, мимо комнаты, где снова билась посуда. Тогда они впервые увидели, как отец ударил мать. Младший брат хотел заплакать, но Раф остановил его и увёл наверх. После этого случая мать начала выпивать, сначала немного, но потом все больше и больше, и все чаще стали слышаться хлёсткие удары о плоть и тонкий женский плач, переменяющийся стоном. От этого маленькое сердечко Рафа сжималось до предела: он любил родителей и не понимал, почему так происходило. Но как-то, когда песня резко прервалась и пришлось ждать перезагрузки плеера, он и его брат услышали, что отец крайне грубо выругался на мать, добавив, что она «мерзкая блудница» и «нарожала неизвестно от кого». Несмотря на все убеждения матери в том, что Раф и Александр его дети, отец сказал лишь одно: «В старшем я уверен и заберу его с собой, а это паскудное отродие можешь оставить себе». Мать взвыла и попыталась накинуться на него, но он оттолкнул женщину к стене – она ударилась и поняла, что по затылку полилась кровь. Тогда мать, рассмеявшись, как сумасшедшая, сказала: «А ты думал, что я не узнаю о всех твоих любовницах? Что так удивился? Да-а, я давно знаю, но долго скрывала это: думала, что одумаешься, но ты не одумался. И стала изменять тебе в ответ. Ха-ха-ха. Да, Александр – не твой сын, но и Серафим – мой, и ты его не заберёшь!» – она попыталась кинуть в него сначала книгой, потом вазой, но он плюнул ей под ноги и ушёл, забрав старшего.

– Мама тогда стала пить раза в три больше обычного, – говорил, допивая чай, Раф. – Саша часто мне звонил, просил забрать к себе. Я их навещал раз в месяц и постоянно видел одну и ту же жуткую картину: она, обвеянная перегаром, лежит в ванной с бутылкой, кругом бардак, куча окурков и… я все чаще замечал синяки на руках и спине брата, новые и почти сошедшие. Я не мог на это смотреть и в лето перед третьим курсом выпросил у отца забрать Александра к нам (отец был не совсем рад этому, но теперь, вновь став успешным бизнесменом, ему было не солидно оставлять своего формального сына с полусумасшедшей женщиной). За месяц до начала школы мы приехали за братом. Отец остался ждать в машине, а я пошёл в дом; там стоял крик матери. Я осторожно зашёл так, чтобы меня не было слышно, и направился в зал. Там эта женщина вопила на Александра, как я понял, из-за разбитой вазы, ругалась на него, попутно обвиняя брата во всем, что с ней случилось: в том, что отец ушёл, в том, что семья развалилась, в том, что меня, «её золотце», – Раф процитировал эти слова с особым отвращением, – забрали от нее, и в том, что он, Александр, родился. Помню, я не мог пошевелиться: страх сковал мои конечности. А брат, – с содроганием продолжал юноша, – брат недвижно стоял в слезах. Он словно не замечал всех выпущенных в него слов и пытался все же любить мать, хоть она и была такой… такой отвратительной. Не знаю как, но она понял его мысли, жутко разозлилась и закричала: «Зачем ты вообще уродился, ненужная ты… скотина!» – после послышался сильный удар… Брат упал, стукнулся головой об стол и тут же умер… – наступило минутное молчание. – Я очнулся ото всего этого ужаса, вбежал в комнату – попытался его поднять, спасти, но было уже поздно… Мать стояла в двух метрах от нас и с диким непониманием смотрела на свои руки. Пару минут в полной тишине я тихо плакал над телом брата. А знаете, что сделала она? Она оттолкнула меня, закричав, что я ужасен и что это все моя вина, что это я виноват в смерти Саши, что из-за меня она ударила его, что это я убил её сына, и громко зарыдала… На крики пришёл отец, напугавшись происходящим, вызвал отряд. Отряд приехал, забрал эту женщину, и уехал – осталась только машина скорой помощи… Тогда-то у меня случился первый приступ. Оказывается, я не могу видеть тела моих омертвевших близких… – Раф встал с дивана, отошёл к столу, поставил пустую кружку и вернулся к ребятам. – Меня откачали, выписали таблетки и сказали, что делать, если приступ снова начнётся, но не сказали, что делать мне со своими мыслями: с тех самых пор я почему-то постоянно виню себя в смерти Саши: я должен был вмешаться, я должен был его увезти, я должен был спасти его, я ужасный трус – это все то, что нескончаемо крутится в моей голове, – на глазах юноши вновь начали появляться слезы, но он их стёр. – И теперь, когда кто-то кричит или обстановка становится опасной, меня охватывает страх, я падаю, бьюсь в конвульсиях и ничего не могу с этим сделать… Да, я определённо ужасен, как и говорила мать: даже сам с собой не могу справиться, – юноша глубоко выдохнул, поняв, что Концентрату больше нечего искать в нем.

– Как это печально, Раф… – удерживая слезы, подметила Мишель.

– Да ничего, обычно я держусь… – желая убедить подругу в обратном, попытался сфальшивить юноша, но Концентрат тут же дал о себе знать. – Ай! Я думал он перестал действовать, – воскликнул негромко он.

– Хах, нет, мой друг, он выбьет правду всю и целиком: я же много пролил, – с сочувствием усмехнулся Ренат.

–Да, точно… – точно подтвердив слова друга, произнёс Раф. – Ах, на самом деле, – более живо, чем при прошлом рассказе, продолжил он, – я не держусь: мне сложно. Я стараюсь, пытаюсь, но это слишком сложно. Усилия над собой отнимают все жизненные возможности – я слабею физически. Даже из-за этого синяки под глазами появились. Эх! Оказывается, очень сложно забыть прошлое и очень сложно изменить себя. Я как в клетке, только психологической: домой меня забирает отец на все возможные выходные, а там фотографии Александра, его игрушки… Мы же после ареста матери переехали назад, потому что отцу там «выгоднее жить», как он сказал, а мне – нет. Заходя домой, идя по коридору, я слышу те пронзительные крики и тихий детский плач на фоне их, отказываясь в зале – раз за разом вижу, как тело моего брата падает и падает, ударяясь об угол стола, который так и не убрали, как бы я и не просил: «это же не выгодно; мебель эксклюзивная, дорогая» … С годами, думал, легче станет, но – нет, стало только больней: я же никак не могу расстаться с мыслями, что, если бы я тогда вступился за него, он был бы жив. И что делать со всем этим – я не представляю, – юноша нагнулся над коленями и закрыл руками лицо.

– Эй, Раф, ложись, давай, – заботливо кладя друга на диван, говорила Мишель. – Если бы было можно просто сказать: перестань переживать – и ты бы перестал это делать, то мир сразу бы облагородился в моих глазах. Что мои слова тебе? Просто звуки. Но я постараюсь найти профессионалов – мы вместе сможем помочь тебе. Я обещаю. Ты, как никак, не виноват в том, что был тогда ещё ребёнком – ты просто испугался. Вина лежит лишь на исполнителе: если бы она это не сделала, все было бы по-другому… – девушка лёгким движением руки укрыла Рафа одеялом и села на край. – Ты лучше поспи и думай при том, что твой брат сейчас в лучшем месте, что там он счастлив, – нежно пожав руки засыпающего друга, сказала Мишель и направилась к столу.

– Спасибо, спасибо, что вы-ы-ы-слушали, – зевая, протянул Раф и тут же заснул.

– А не странно ли, что он так быстро уснул? – с лёгким недоверием спросил Амос, уже сидевший рядом с Ренатом за столом.

–Обычно – странно, а сейчас – нормально, – юноши вопросительно посмотрели на Мишель. – Хорошо, объясню. Те таблетки, которые пил Раф, на самом деле содержали в себе медленно действующее снотворное, – растолковала она и вновь увидела тот же взгляд со стороны друзей. – Не смотрите на меня так. Это для его блага: после конвульсий он испытывал сильную боль и волнение, из-за которого она могла увеличиться. А так как ему пришлось сопротивляться Концентрату и рассказывать нам о его, – девушка на миг закрыла глаза и неодобрительно покачала головой, – страшном прошлом, то боль могла оказаться невероятной величины. Поэтому я и дала предварительно таблетки с красной меткой, как бы с самой сильнодействующей, зная, что у него что-то не так и что ему необходимо рассказать об этом. Вы не читали «Психологию от А до Я», что ли? Там же все понятно написано: «Пусть человек поведает вам добровольно о своих проблемах, и это станет первым шагом к исцелению» – то есть пока Раф не произнёс свои проблемы вслух перед нами, он не мог закончить переживать на счёт брата и в какой-то степени даже не хотел начинать свое исцеление от случившегося. Что же непонятного? – увидев недоумение парней, протянула Мишель. – Главное в жизни – это люди, а главное меж людьми – это взаимодействие. И чем его больше, тем меньше отдельные личности страдают. Конечно, при условии, что взаимодействие здорового характера и основано на просветительских идеях. Вроде бы, все просто – не понимаю, что вас так затормаживает эта информация… – девушка беззвучно отодвинула стул, села на него и начала есть печеньки из только что выложенной корзины со сладостями.

– Это означает, что ты, зная всемогущее действие твоего препарата, могла вполне специально навести и Рафа, и Рената на эти речи, угадав, что они нуждаются в помощи? – все более и более раскрывая план девочки, говорил Амос.

– Мишель? – настороженно спросил Ренат, обратив внимание на серьёзность слов друга.

– Ну… да, – чистосердечно призналась она.

– Мишель! – в голос крикнули ребята и тут же замолкли: где-то за спиной на мгновение прекратилось сопение Рафа, но тут же продолжилось.

– Чш-ш-ш! – шикнула девочка в ответ. – Таблетки не всемогущие, в отличие от Концентрата. И да – что? Что такого, что я помогла вам? – с удивлением дополнила она. – Я для вас стараюсь, даже не представляете как, а вы ещё и кричите тут, будя больного человека.

– Ты манипулировала мной! – шёпотом воскликнул Амос.

– Нет, – отрезала девушка в ответ. – Я просто знала, что может случиться, если оставить вас одних, но все мои эмоции были действительно настоящими: не могла же я наверняка быть уверена, что вы случайно не навредите ему. И если бы я хотела тобой манипулировать, то я бы спросила тебя…

– Не надо… – прошептал испуганно Амос.

–… что тебя мучит, мой милый друг, – сказала наперекор другу Мишель и была удивлена.

– Ничего, – без боли в голосе и теле, ответил все такой же привычный Амос. – Больше ничего не мучит меня.

Девушка пристально посмотрела на него.

– Хорошо, если не мучит, – заключила она. – Но точно ли всё? – и ровным тоном, без малейшей эмоции дополнила. – Настоящее, может быть, и не беспокоит тебя… пока что, как и будущее, а что же ты скажешь на счёт прошлого? Прошлое тебя не терзает, не приносит боль своими некогда случившимися событиями? – Мишель все глубже погружалась в свои вопросы и приближалась к нему, сопровождаемая любопытным и удивлённым взором Рената. – Что же, Амос, ты совсем ничего не помнишь из детства? – через минуту она стояла крайне близко к юноше; он смотрел в её глаза.

– Я… я… Зачем ты так? – пытаясь отвлечься, говорил Амос. – Зачем ты пытаешь меня, как и их? – и указал на друзей. – У тебя чрезмерное желание всех исправить и всем помочь?

– Нет, Амми, – убедительно говорила девушка, – тебе я давно помогла – твоя чаша склонилась к лучшей юности, – она медленно села рядом с ним, приложила ладонь к его щеке и продолжила. – Мне нужно знать, что ты помнишь из детства: мне нужна информация, Амми, – девушка с надеждой смотрела в его ослепительно красивые голубые глаза и нежно говорила о том, чего и не понимал Амос, но хотел во что бы то ни стало совершить.

– Да… – в беспамятстве согласился он, не зная с чем.

– Что – да, Амос? – шёпотом переспросила Мишель.

– Да, – быстро исправился юноша, выйдя из помутнения, – я расскажу, что помню.

– Спасибо, Амос, – с естественной радостью поблагодарила девушка.

– Да не за что… – пожал он плечами в ответ и начал свой рассказ. – Помню, – говорил Амос, – ещё будучи совсем маленьким, часто ходил с родителями гулять… Они были тогда никак сейчас – они были лучше… Мама меня часто целовала в щёчку, – потерев место, где только что лежала рука Мишель, вспоминал юноша, – брала на руки и кружила, прижав к себе, а я через её плечо глядел на развивающийся от ветра нежно-розовый подол с какими-то красивыми цветочками, которые мне так хотелось оторвать и подарить ей… – Амос печально улыбнулся. – Она учила меня, что женщины заслуживают цветы, как минимум, по тому, что они так много терпят, скрывая свои чувства от мужчин… Я тогда её не понимал, а сейчас уж и поздно… Она ещё говорила, – с улыбкой дополнил он, – что когда я найду в себе любовь к другому человеку, то гореть сможет даже вода, что в ней засияют звезды… Бессмыслица какая-то, но почему-то мне всегда нравилось слушать, как она рассказывает о чем-то непонятном для меня тогда… Помню, мне нравилось, как она пишет картины. Да, она художник по профессии и натуре, чего я долго не понимал, ибо папа… папа всегда говорил, что это бесполезная трата времени. Сначала он говорил, потом стал осуждать маму из-за её выбора, дальше – запретил рисовать в доме (мне тогда семь было уже), а под конец и вовсе, как мне известно, убрал все картины из дома. Странно, но это его выбор, как и дом… Раньше же он был не такой: в тот момент, когда меня кружила на руках мама, папа играл на фортепиано что-то плавное, текучее, как медленная река, но порой с порогами… – Амос вновь печально усмехнулся. – Он был любящим отцом, который помогал мне учится писать и читать, а потом стал прокрастианцем, который показывается раз в год из проектора или вообще забывает о моем дне рождении… Помню, ещё не уехав в школу, где-то за пару месяцев до этого все чаще стал слышать, как они громко о чем-то спорят – меня это всегда пугало. Не знаю почему, но это было так. Они говорили о какой-то работе чего-то, что я всегда не мог расслышать, говорили и обо мне что-то, но, так как был на этаж выше, я не слышал всего. Удалось однажды только разобрать, что ничего, кроме лиги отца, я выбрать не должен и не могу, и что при любых затруднениях определённо не будет Лиги Искусств. Тогда я не понимал, о чем идёт речь, да и не хотел. А как они отдали меня в школу и больше не навещали никогда, вы и так знаете. С отцом у нас встреча была лишь через экран в тот раз, когда меня поймали на улице, а подарки он отправлял через учителей. Ну, про смартфоны вы знаете: никаких гаджетов в школе, хоть и у некоторых учителей я все же замечал их… ну, вы знаете. Вот, вроде бы, и все, – со вздохом завершил Амос.

– А на счёт чего ругались твои родители? – с интересом спросила Мишель.

– Да не помню: давно же было… А зачем тебе? – насторожившись, прошептал Амос.