Читать книгу: «Кто в тереме?», страница 10
А какой, к черту, порядок? Теперь вот куртку отчищать.
«Да ты, похоже, по жизни тормоз», – констатировал впавший в меланхолию капитан, адресуясь мыслью к хозяйке Блэшки. По его пристрастному мнению, Валентина Трофимовна наверняка могла бы и больше рассказать об Оле, все же два года у нее девушка квартировала. Можно сказать, хозяйка – самый близкий человек из Олиного окружения.
Сельская девочка, одна в городе, родители далеко… Если между ними и впрямь такие теплые отношения были, должна была тянуться к хозяйке как к матери… Но не на полиграф же ее тащить.
Вот если бы не сам Бурлаков ее опрашивал, – пришла внезапно мысль, – а к примеру, знакомицы-приятельницы, Людмила Петровна со товарки! Они бы порылись в глубинах подсознания Валентины Трофимовны! В дружеской женской непринужденной беседе, да за чашкой, а то и рюмкой чая… Возможно, очень полезные для следствия мелочи и подробности всплыли бы. Или что там у нынешних пенсионерок котируется?
«Мохито», «Амаретто», – передразнил он мысленно Людмилу Петровну, хотя именно эта последняя стыдливо призналась в своей слабости к чистому, классическому, русскому самодеятельному напитку. Производства Антонины Семеновны, естественно.
Вот уж выездной полиграф, с доставкой на дом! Мысль мелькнула шутливая, в порядке бреда, но не пропала втуне, а так и застряла у капитана в сознании.
Вот с Кирой Журавлевой – ведь очень любопытные вещи рассказала ему Людмила Петровна, позвонив недавним вечером. Очень любопытные. Где-то рядом с ней, он слышал, шумно сопереживала Лидия Федоровна Херсонская, вставляла ремарки. Сама пообщаться не захотела, не снизошла…
– А чего ты от нее хочешь? – спросил у него внутренний голос.
Как и голос Людмилы Петровны, он имел обыкновение вступать в диалог спонтанно. Может, они все к этому склонны, внутренние голоса? Как незваные гости – появляются всегда неожиданно и ведут себя бесцеремонно. И хочется поскорее от них избавиться.
– Да ничего я от нее не хочу! – рассердился Бурлаков. – Странно мне было бы чего-то от нее хотеть. Она похоронила любимого мужа, я – женатый человек! Вроде бы. Просто… приятная женщина…
– Ага! – внутренний голос сочился сарказмом. – Особенно сейчас. Замученная, неухоженная, страдающая… К тому же грубиянка!
– Все равно… – капитан и сам почувствовал слабость этого своего аргумента. – Симпатичная, – добавил еще один, чтобы подкрепить предыдущий.
– Уж с твоей-то женой не сравнить!
Это была чистая правда. Лена была хороша. Бурлаков попробовал представить, как вела бы себя его жена, случись с ним такая история. Бегала бы по заброшенным дачам, ведомая лишь интуицией и отчаянием? Билась бы в истерическом припадке над нелепо погибшим мужем – алкашком, между прочим? Стала бы, вообще, вытаскивать его из алкогольной бездны?
Капитан подумал, что первая мысль Лены при сообщении об его смерти была бы о приличествующем траурной церемонии наряде. Беззаветной преданностью – вот чем зацепила его эта женщина, Лида Херсонская.
Впрочем, разве кто-нибудь смог объяснить, почему даже в уличной толпе взгляд выхватывает конкретную женщину? Идут себе мимо и идут… Красивые, симпатичные, хорошенькие и не очень. И вдруг одна привлекает внимание – чем? Жестом, гримаской, улыбкой, тембром голоса. И она может быть вовсе не красавицей, а взгляд задерживается на ней, и других уже нет.
«Я оглянулся посмотреть, не оглянулась ли она»… Может, вправду, как древние пращуры, мы определяем свою половинку по запаху?
– Ну, ты загнул! – ухмыльнулся внутренний голос.
Бурлаков решил свернуть дебаты. Внутренний голос, похоже, пришел к такому же решению. Его незваный гость завершил визит, оставив последнюю реплику за собой.
Все же настроение замначальника угрозыска немного улучшилось. В конце концов, Блэшка не нанес ему ни физических увечий, ни материального ущерба, а натолкнул на идею. Куртка высохнет, и грязь отчистится легко. А над посильной помощью подруг можно подумать. Авось чего надумается конструктивного.
Опять же, с Кирой! На сей раз свою лепту в расследование смерти Гарика внесла другая «подружайка» – вернувшаяся из санатория Зоя Васильевна Конева. Как же кстати случилась у нее встреча с подругой студенческой юности Ритой!
Что ж, надо опять ехать в колледж… Кто-то же должен знать хоть что-нибудь об окружении Киры и Юли. Какая-нибудь их одногруппница должна же вспомнить хоть одного представителя мужского пола, крутившегося рядом с ними? Ну и ту драку, за которую Киру едва не поперли из колледжа…
Кира Журавлева
Кира темнила, капитан это чувствовал. Если при первом допросе она вся была на эмоциях, на грани, что и понятно, то потом монотонно бубнила заученные ответы одними и теми же словами.
Опытные сокамерницы явно провели с ней краткий курс криминально-правового ликбеза. Гонор, блатота, пальцы веером!
Бурлаков вначале опасался столкнуться с еще одним нервным срывом, все же девчонка – не опытная сиделица-рецидивистка. Но эти нынешние пацанки-первоходки своей наглостью его до сих пор частенько поражали. И все же видно было, что душонка ее трепещет от страха, а нахальство и упертость – бравада на 99%.
Поначалу, когда дверь их знаменитого шкафа со зловещим подвыванием начинала свое обычное действо, Кира вздрагивала и испуганно оглядывалась, потом перестала обращать внимание, как на докучливый материнский зов посреди апофеоза игры – «обедать!».
При первом допросе, когда Бурлаков отвлекся на телефонный разговор, она скучающим взглядом обводила кабинет, и взор ее наткнулся на яркое пятно, не вписывающееся в стилистику этого помещения, – лежавшие на шкафу зонтики, до сих пор невостребованные.
– Юлькин? – кивнула в их сторону, когда Бурлаков закончил разговор.
– Узнали?
– Овца, – туманно выразилась отроковица.
– Где? – поинтересовался опер.
Кира дернула уголком губ, состроив пренебрежительную гримасу, не оценила дешевого ментовского юмора.
– Это вы к тому, что Юля вас, типа, заложила?
– А то нет?
– Нет, Кира. Вопрос времени. И девчонки, которых вы запугали, Барбашова со Снегиревой, – признались, что не видели ни вас, ни Юлю в тот день в спортзале. Вы сбежали с лекции, да, но не было у Юли никакой тренировки.
Бурлаков встал со стула, решив размять ноги, но почти сразу же уселся на уголок стола.
– Есть свидетели, которые видели вас у дома Антонины Семеновны именно в то время, когда вы, якобы, в спортзале наблюдали за тренировкой Юли. И дверь в квартиру была открыта своим ключом, следов взлома не нашли. Просто, в случае, если бы она не пришла с повинной, ответственность для нее была бы другая.
– А теперь какая?
– А теперь, прежде всего, Юле предстоит серьезное лечение. И длительное. Убивать свою бабушку и не свихнуться способен не каждый человек. У вас на свою бабушку рука поднялась бы?
Девушка передернулась.
– Мою бабушку? – захлебнулась она. – Мою бабушку? А зачем мне ее было убивать? Какой смысл? А и не жалко было бы, если бы ее и убили! Да кому в голову придет убивать старую алкашку! Она же посмешищем была для всей нашей пятиэтажки, да и не только нашей! Она напьется в зюзю, на свой пятый этаж взобраться не может, уснет на чьей-нибудь площадке, обоссытся и валяется в луже, а люди через нее переступают, ругаются! И мать моя не лучше, разве что под забором не валяется! А Юлькина бабка на этом деньги зарабатывала, людей спаивала.
– То есть, Юлину бабушку убивать был смысл?
– А чего она!.. Их у нее полно!
– Откуда вам это известно?
– Да Юлька сказала, господи!
– Она их все же зарабатывала, каким-никаким, а трудом. Но мы сейчас не об ее моральном облике говорим. Мне интересно, вами-то одно лишь чувство справедливости двигало? Вы здесь – этакий Робин Гуд? Или просто решили, что ее деньги вам нужнее?
– Чего-о-о?
– Того самого, – махнул рукой капитан. – Разбойник был такой благородный в Англии. Отнимал у богатых, раздавал бедным.
– А-а-а… знаю, Шебурский лес… – продемонстрировала Кира интеллектуальную активность.
– Шервудский, если уж на то пошло.
– Да без разницы! Один фиг, заграница.
– Так вы для себя отнять хотели, или все же поделить с кем-то?
– Да не хотела я ее убивать! И разве Юлька мне бы позволила! Она же прыгала на меня как собачонка, пришлось ей двинуть хорошенько! И не убили мы ее, она живая была, когда мы уходили!
– «Мы»?
– Ну, я, я! Юлька первой убежала, запсиховала.
– И оставила вас добивать ее бабушку?
– Да знала она, что я ее бабку не убью. Знала, что следом за ней, дурой, побегу! Я только попугать хотела, а бабка распсиховалась, орать начала.
– Кира, а сколько раз вы ткнули ножом Антонину Семеновну?
– Ну… раз пять…
– У нее на теле было девять порезов.
– Да? Надо же. Да разве я в тот момент считала? Я была… как это… в состоянии аффекта! Она меня разозлила, ишачка старая! Другая бы на ее месте уже обоссалась бы со страху, а этой лучше было умереть, чем деньгами своими тухлыми поделиться.
– А с чего бы ей было так пугаться? Разве она собиралась умирать? К бабушке пришла в гости внучка, с подругой, разве Антонине Семеновне могла прийти мысль в голову, что подруга внучки поднимет на нее нож?
– Ну, я подняла же, – буркнула Кира.
– А почему она должна была отдать вам свои деньги? Вы считаете, вам они нужнее, чем ей? – опять вернулся к теме капитан.
– Конечно! – вскинулась девушка. – Они у нее на черный день лежали, какой там еще «черный день»! А мне сейчас нужно было!
– Зачем так срочно?
– На операцию!
– Юля. Вы мне сейчас пургу гоните. Никакая операция по смене пола вам не нужна, и делать вы ее не собирались. Вопрос конкретный: зачем вам так срочно понадобились деньги, что вы пошли на разбой?
Тут Бурлаков «бил» уверенно, наверняка. Уже на втором допросе Киры он попросил поприсутствовать штатного психолога из отдела кадров, а тот, узнав суть проблемы, привел своего знакомого, гораздо лучше разбиравшегося в «узкой» теме. По договоренности с ними, в ходе допроса Бурлаков задал Кире несколько вопросов, не имеющих отношения к расследованию, но важных для понимания ситуации.
– Ни о какой смене пола речи идти не может. У нее типичная женская психология, она ощущает себя женщиной и чувствует себя вполне комфортно. Причина «отъема денег» – какая-то другая, – сделал вывод психолог.
Теперь, получив вопрос в лоб, Кира на несколько секунд потеряла контроль над собой. У нее буквально отвисла челюсть.
– Как… С чего вы взяли? – возмутилась она, от растерянности не слишком убедительно. – Да вы просто этот… Гомофоб и шовинист. И все. Больше ничего говорить не буду! Статья 51 российской Конституции. И вообще, с какой стати вы ко мне привязались? Общаться буду только со следователем и в присутствии адвоката!
Итак, это был второй вопрос, на котором Кира уходила в глухую несознанку. Первый – присутствовал ли при нападении кто-то еще, кроме них с Юлей. Кстати, Юля тоже твердила, что они были только вдвоем. Как же тогда умудрялась Кира справляться с крепенькой Юлькой-спортсменкой и одновременно наносить удары ножом ее вовсе не хилой бабушке?
И третий вопрос: у кого все это время укрывалась Кира?
Матушка Киры Журавлевой звалась Татьяной, а в местах, где приходилось ей трудиться, добывая хлеб насущный, еще и «Черной вдовой». Внешности она была самой обычной. Можно было бы сказать – невзрачной, а можно – неброской, но это не соответствовало бы истине.
Она была когда-то миловидна: роста невысокого, но впечатляющих форм. С какого бока на нее ни посмотри – выпирала какая-либо округлость: сзади – пышные ягодицы, в профиль – грудь, словно диванная подушка, взбитая чистоплотницей-хозяйкой в генеральную уборку, и живот – подушка семьдесят на семьдесят. Если смотреть спереди – две старательно взбитых диванных подушки и под ними – еще одна, взбитая с тем же старанием.
И, тем не менее, когда она начинала, по пьяни, считать своих мужиков, пальцев на одной руке ей уже не хватало, а пальцы другой руки были на исходе.
В свое время она окончила кулинарное училище, но готовила отвратительно, и в поварах ее не держали. К тому же весьма злоупотребляла спиртным. Но до работы была жадная и добросовестная. Посему и пребывала в посудомойках, да в периоды авралов чистила картошку и шинковала овощи.
Тем не менее, холодильник у нее был полон, всегда имелась хоть одна нераспечатанная бутылка, а уж распечатанных – и не одна. Мужья у нее были сплошь «гражданские» и мерли один за другим. Один повесился, другой угорел, уснув в машине, третьего крепко побили, повредив легкие, и он спустя время угас в туберкулезной больнице.
Первопричиной всех смертей был алкоголь, но очередной муж, вселившись в Татьянин дом, тихо радовался достигнутой земле обетованной, не предчувствуя последствий. Инициатива выпить почти всегда исходила от нее.
– Что ж меня – убить теперь, если я пью много?! – хвастливо отбивалась она от соседок, сторонниц здорового образа жизни. – Мне же надо расслабиться! Я же не виновата, что не пьянею и не болею, что моему организму много нужно!
Устойчивость к алкоголю была предметом ее скромной гордости.
Когда умирал очередной муж, соседки злословили:
– Таньку Бог на землю послал, чтоб она побольше алкашей извела!
Послав Таньку на землю с этой благой целью, Господь предусмотрел один важный момент: он не допускал рождения у нее детей: очередная любовная история всякий раз заканчивалась выкидышем. Но вот появился в ее жизни четвертый по счету муж, Паша, старше нее на 17 лет (ей в ту пору было 33).
Паша сводил Таньку в ЗАГС, и за те пять лет, что существовала их ячейка общества, один раз всего и побил, вернее – стукнул крепенько. Жизнь налаживалась.
Родилась девочка, Кира, слабенькая, семимесячная, но уцепилась за жизнь. Дочери едва исполнилось четыре года, как Пашка разделил участь предыдущих Татьяниных мужей, и в его случае был не суицид и не насилие, а закономерный итог бурно прожитой жизни, особенно последних пяти лет – цирроз печени.
Татьяна носила в кошельке его фотографию, демонстрировала ее всем желающим и делилась сентиментальными душераздирающими подробностями своей недолгой очередной семейной жизни.
– Такого, как Паша, я больше не встречу! Пять лет счастья! – не уставала повторять она. Фразу она услышала в очередном сериале.
Однако, не поплакав и полгода, занялась активными поисками нового кандидата в мужья, резонно рассудив: счастье-счастьем, но, раз Пашка не захотел остаться с ней на этом свете, значит – он не ее судьба. Кире нужен отец, как ребенку без отца, особенно девочке?!
Сколько тех отцов перевидала Кира! Она ненавидела всех, а мать в первую очередь. А также бабку и тетку, что устраивала свою жизнь и растила своих двух детей от двух мужей.
Другая тетка, со стороны отца, на мать ядом дышала, и против нее мать с малолетства настраивала Киру.
– Ш-ш-шалава! – шипела тетка.
– Какая я шалава? – бушевала мать в праведном гневе дома. – Меня что, по кустам таскают? У меня свой дом, слава богу!
Дом, кстати сказать, достался в наследство от Пашки и принадлежал ей только наполовину. Наследницей второй половины была Кира.
Через какое-то время появился Лешка. Он был немного моложе матери и нигде не работал, но клялся в большой и чистой любви, тоже звал в ЗАГС. Татьяна же всегда была сторонницей законных отношений и долго не кочевряжилась.
После регистрации прописала мужа у себя, попыталась заставить его трудоустроиться. И не единожды потом еще пыталась, пока, наконец, до ее слабого разума не дошло, что новый молодой муж и работа – вещи несовместные.
По характеру Татьяна была далеко не боец и быстро сдалась. Да и потом, есть же и другие качества у мужика, за которые его держат в доме. Тут подоспели двойняшки Сашка и Мишка, и Татьяна окончательно убедилась, что у Бога были свои соображения на ее счет: Бог не хотел, чтобы она плодила байстрюков, и давал ей деток только в законных браках.
И она продолжала пахать в своей кафешке поло– и посудомойкой, чтобы было чем кормить семью. Хозяин, Эдик, с которым, было дело, она несколько раз «перепихнулась» в начале трудовой деятельности в его кафе, то увольнял ее за появление на работе в нетрезвом виде, то звонил и срочно вызывал по случаю очередной производственной запарки. Татьяна была незлобива и безотказна.
Лешка тем временем сидел с детьми, а на помощь себе вызвал двоюродную сестру, тоже нигде не работающую пьянчугу, и тоже Таньку. Таньки быстро поладили, как будто были одной матери дети.
Общую идиллическую картину семейного счастья портила только вечно недовольная Кирина физиономия. К мату, на котором разговаривали у нее дома, она привыкла, и он ее не шокировал. Она на нем выросла, и сама изъяснялась не хуже. Отчим на ее девичье целомудрие не покушался, хотя может, его уже и на мать не хватало. А может, нутром чувствовал, что не стоит и пробовать: он знал, что у Кирки в кармане всегда имеется минимум перцовый баллончик. А может, и что посерьезнее.
– Чего ты опять скривилась? Чего тебе не так? – бушевала Танька-мать. Позволить себе побушевать, по складу характера, она могла только с дочерью.
– Да она всегда кривая ходит! – провоцировала мать новообретенная тетка, Танька номер два.
– Это у ней паралич! Лицевые мышцы заклинило, – подливал масла в огонь отчим.
Кира одаривала любимых родственников своим знаменитым взглядом, который мало кто мог выносить. Змеиным, говорила мать.
Глаза у Киры были материнские – большие, темно-карие, а взгляд отцовский: тяжелый, пронзительный. Она долго могла смотреть не мигая. Порой мамочка, не сдержавшись, вмазывала ей оплеуху:
– Чего уставилась, как кобра? – кричала она трусливо.
Кира улыбалась и уходила в свою комнату.
Тетка Ирина, сестра отца, рассказывала ей, что отец как-то хорошенько «приложил» мать из-за нее, Киры: за какую-то шалость мамочка врезала трехлетней девочке по попе. Ручка у маменьки была тяжелой, дамой она была эмоциональной, и эмоции сдерживать не умела. Кира улетела в угол и заорала, как резаная.
Папаня в тот день не был на работе, мама как-то не сориентировалась в запале и выпустила этот факт из виду. Поэтому тут же улетела кубарем в другой угол. А папа, вытирая слезинки ребенку, сказал жене:
– Будешь обижать Кирку – убью.
Маменька стала как-то более дисциплинированна. До самой папиной смерти. Теперь она самозабвенно и безнаказанно кричала:
– Змеюка! Папочкино отродье! Ноги повыдергаю и к отцу на небеса отправлю!
Иногда, когда Кира не могла уснуть сразу и мешала материнским забавам, та в пьяном угаре жгла над ее кроваткой спички и шипела:
– С..а, б… дь, спи уже, а то сожгу на х…р!
Девочка сотрясалась от рыданий, но не издавала ни звука. Умению рыдать беззвучно она научилась в раннем своем детстве. Как и искусно притворяться спящей под страстные крики мамули:
– Давай, ну давай же! А то я ничего не чувствую!
Танька уже забыла про минувшие «пять лет счастья». Счастье она воспринимала как факт сиюминутный. Будущее было скрыто от нее в туманной дымке, за прошлым она задергивала тяжелый занавес забвения. Сейчас ее счастье сидело с ней за столом, с лоснящейся от съеденного и выпитого рожей и покрасневшим носом. И науськивало, кулацкий подпевала:
– Все настроение всегда испортит своим похоронным видом!
Отца Кира помнила очень смутно. Помнила ощущение испуганного восторга: ночь, над ней звездное небо, а она, покачиваясь, плывет над землей. Это родители, припозднившись, возвращаются из очередных гостей, хорошо поддатые, а Кира едет у отца на плечах. Мать ведет его под руку, отца основательно штормит, но он изо всех сил старается ступать твердо, сознавая, что везет на себе ребенка.
Дочь, свое единственное и позднее дитя, он обожал. Кира помнила, как отец поймал во дворе ежика и принес показать дочке. Все уговаривал ее потрогать пальчиком иголки, да так и не уговорил. «Боюсь!» – кричала маленькая Кира.
Он с младенчества приучил ее к соленому – считал глупостью детские диеты и запреты. И, держа дочь на коленях, сидя за очередным гостевым столом, чистил ей малосольную кильку и скармливал. Или срывал с грядки перья лука, споласкивал под струей из садового шланга и угощал дочь.
Эти немногочисленные воспоминания, которые для многих родителей стали бы кошмарным бредом, были для нее святы. Был бы жив папа, он бы не позволил ее обижать.
Но вот пришла пора и ей закончить девятый класс. Она не хотела идти в десятый – ненавидела и школу, и учителей, и одноклассников, не хотела никуда поступать – куда бы она поступила, с ее-то знаниями! А какие знания могли у нее быть, если ей и поспать нормально удавалось не каждую ночь, не то что заниматься.
Она уже и удивляться перестала способности матери, пробухав всю ночь, утром отправляться на работу, сполоснув рот туалетной водой или пожевав листочек лаврушки. И в самом деле двужильная!
Оставаться дольше в своей семье Кира не хотела и отторгалась от нее все дальше и дальше. И тут одна из поварих маменькиного кафе похвасталась, что ее дочь заканчивает Артюховский технологический колледж, и как вариант посоветовала Татьяне послать туда на учебу Киру.
– Конкурса у них практически нет. Туда идут, в основном, свои, артюховские. Ну, не поступит на бюджетное на бухгалтера – пусть переводится на парикмахера, всегда верный кусок. Там еще что хорошо: общежития нет, но квартиры студентам сдают люди, которых в колледже знают по много лет. Ничего плохого с девчонкой не случится. Хозяйки, в основном, одинокие тетки, заодно и приглядывают, как за своими. А если договоришься, чтоб Кирка и столовалась у хозяйки, так вообще все проблемы решатся.
Как говорится, участь ее была решена. Предстоящего прощания с родительским гнездом Кира ждала с нетерпением и ликованием. Она не боялась неизвестности, чужого города, чужих людей – при всей ее замкнутости, закомплексованности, зажатости постоять за себя очень даже могла.
Кира унаследовала от матери миловидность, а рост и комплекцию – от отца, и была рада этому обстоятельству. Во-первых, она удавилась бы с тоски, если бы была такой же расплывшейся квашней, как мамочка. Во-вторых, к высоким всегда относятся с большим почтением, чем к мелким, изначально. Ей повезло родиться во времена, когда в моде – тощие.
Если фактор роста не срабатывал и стычки было не миновать, Кира пускала в ход второй козырь – свой знаменитый отцовский «змеиный» взгляд, сканирующий мозг и выворачивающий наизнанку душу. Выдержать его мог далеко не каждый ее сверстник, да и обидчики постарше. Она называла это «включить кобру». Наверно, были у нее определенные способности к гипнозу.
Если же Кира чувствовала, что и взгляд не оказывает нужного эффекта в обороне, она немедленно переходила к нападению. Дралась она виртуозно и была в этом деле самородком, поскольку ни в каких секциях не занималась, уж тем более фитнес-клубов не посещала. Все пришло самоучкой, через уличную жестокую грамоту.
Кличка среди детворы у нее была, естественно, Журавль, хотя довелось ей побывать и Плоскодонкой, и Доской, и Жердью. Но Журавль ей как-то больше нравился, вроде как производное от фамилии, а не намек на физические данные. И если кто-то окликал ее этим прозвищем, в этом случае она никогда не кидалась в драку. Поэтому постепенно остальные «кликухи» отпали сами собой.
* * *
– Кира, расскажите мне о своих друзьях.
– Каких еще «друзьях»?! Я же вам сказала, у меня, кроме Юльки, подруг не было!
– Я имею в виду не только девушек.
Юля заметно напряглась.
– Да нет у меня друзей!..
– Ну, как же: а Стас Докучаев? Вы же у него на даче скрывались?
– … Откуда?..
– Слухами земля полнится.
– Не на его даче… Бабки его.
– Но не бабушка же вас туда пригласила пожить?
– Вы его арестовали?
– Задержали.
– И что он вам наплел?
– Скажу. Но сначала я хочу послушать вас.
– Ха, значит – ничего. Вы еще поспрашивайте, может и расскажет!
Юля была уверена, что Стас ее не подведет.
– То есть, вы хотите, чтобы я устроил вам очную ставку?
– Ну, устраивайте! – девушка по-прежнему хорохорилась, хотя по сравнению с началом беседы – заметно увяла.
– Ну, что ж… Только поймите, наш разговор – это ваш последний шанс облегчить свою участь. У вас на самом деле душа не болит? Вы не жалеете о том, что случилось? Вам не жаль Юли, ее бабушки? Вы же были подругами, вроде бы – близкими подругами. Или нет?
Девушка молчала.
– Ведь вы человека убили, Кира!
– Я же не убила ее! Она сама…
– Без всякого вашего участия?..
– Ну…
– А когда Стас начнет все валить на вас?
Кира усмехнулась презрительно – уверена, что не начнет валить. До этой поры же не валил?
– А… Стаса одного?..
– Всех, Кира. Всех пятерых… И они уже дают показания.
– Какие показания? – вскинулась она. – При чем тут вообще они!
Так же внезапно вспышка эмоций миновала.
– Ну и пусть дают!
– А вам все равно? Если они ни при чем?
Длинная напряженная пауза.
– Ладно, спрашивайте! Они вообще здесь ни при чем. Я во всем виновата! Я их втянула.
Стас был не просто влюблен в Киру. Он был не поклонник, он был ее раб.
Они познакомились на той знаменитой дискотеке, из-за которой ее чуть не отчислили из колледжа. Своих парней-студентов там появлялось – раз-два и обчелся, поэтому преподаватели сквозь пальцы смотрели на присутствие посторонних гостей мужского пола.
Стас явился со своей компанией, верными своими вассалами – Рыжим, Дрюней, Головастиком и Михалычем. По причине значительного преобладания в актовом зале женского состава, часто объявляли белый танец, чтобы добиться какой-никакой социальной справедливости.
Девушки, которым не повезло и мужской особи не досталось, стояли у стенки и изо всех сил улыбались. Они старательно, с разной степенью убедительности, примеряли на уста улыбку красивых женщин, которые уверены, что рано или поздно придет и их час.
Юлька подошла пригласить на танец Стаса, а он самым хамским образом стал кочевряжиться. Может, застеснялся, может, демонстрировал крутизну своим вассалам, может, Юлька ему не понравилась – но это же не повод унижать девушку.
Хотя, если честно, они хорошо бы смотрелись вместе. Стас был коренастым, плотненьким, но роста невысокого – на полголовы ниже Киры, а для Юльки в самый раз.
Оскорбленная Юля, вспыхнув маковым цветом, уже повернулась уходить, да кто-то из теплой компашки, все из того же желания выпендриться перед корешами, высказал в адрес Юли обидное замечание. Кира стояла рядом, услышала и мгновенно отреагировала. С размаху врезала острослову коленом в пах.
И понеслось…
До приезда полиции Юля так и не вышла из ступора, только суетилась рядом, а Кира хорошо поработала. Хотя, конечно, ей досталось больше – врагов было пятеро. Вернее, четверо – Стас не вмешивался. А потом сам и прекратил свалку, и увел своих «орлов» от греха подальше.
Кира, которой двигала оскорбленная девичья гордость, показала себя во всем блеске. Писать объяснительные ментам пришлось им двоим. Кто эти парни, никто не знал или не хотел говорить, и полицейские попеняли преподавателям, что пускают незнамо кого, а потом вызывают их на разборки.
У преподавательского состава из-за инцидента были свои неприятности, но основную тяжесть наказания понесла Кира.
Когда встал вопрос об отчислении, в училище снова нарисовался Стас, непостижимым образом узнавший о нависшей над девчонкой угрозе. И все как-то быстро уладилось. Оказалось, что родители Стаса были хоть и маленькими, но какими-то «шишками».
С тех пор началась их дружба. Они с Юлей влились в теплую мужскую компанию, и ее вожак Стас как-то незаметно и довольно быстро стал ее, Кириным, рабом. А она, тоже как-то постепенно, его «серым кардиналом», хотя вовсе к этому не стремилась.
В Стаса же по уши влюбилась Юлька. О том, чтобы выйти из компании, она не хотела и слышать. Первая ее любовь была безответной и несчастливой, но куда-то подевались ее самолюбие и характер?
Юля осознавала, конечно, свою незавидную участь и роль Киры в этой пиковой ситуации, и отношения их стали весьма напряженными. Но хоть таким образом она хотела быть ближе к Стасу. Другой возможности Юля не видела. Даже криминальные наклонности членов компании не отпугнули ее, домашнего, хоть и строптивого ребенка.
Ах, бедное женское сердце! Безоговорочная Юлькина преданность своей старшей подруге – первой подруге в ее жизни! – уступила место классической бабской ревности. Юля уже не таила в душе нелепую мечту, что Кира поменяет пол и они поженятся. Эта мечта родилась в полудетской Юлиной голове еще в начале их дружбы, когда однажды Кира высказалась в том плане, что ненавидит свою внешность и вообще жалеет, что родилась девушкой.
Юля размечталась: вот бы Кира сделала операцию по смене пола! Тогда бы они всю оставшуюся жизнь были неразлучны. Кира посмеивалась. Юля периодически приступала с просьбами о спонсорстве своей гениальной идеи к непреклонной своей бабке-олигарху.
Теперь же эта мечта стала просто навязчивой идеей Юли. Тогда бы все прекрасно устроилось! Кира перестанет быть интересной для Стаса, разве что он, в свою очередь, надумает преобразиться в девушку, чего и представить нельзя.
Кира продолжала посмеиваться и помалкивать, молчаливо поощряя подругу. У нее на тот момент уже были свои резоны.
За Стасом и его орлами пока ничего особо серьезного не числилось. Несколько припозднившихся поклонников Бахуса, которых они обчистили на ночных артюховских улицах, да три-четыре «разутых» машины – вот и все «подвиги». Пока что команде везло, они нигде не засветились.
Кира с Юлей не одобряли способов отъема денег у граждан своими друзьями, отказывались принимать и подарки, купленные на ворованное. Но наступил момент, когда Кира сама проявила инициативу и озвучила идею с экспроприацией денежных средств у Юлькиной бабки. По принципу: если от многого отнять немножко…
Причем, конечная цель операции не была обозначена, знали ее только сами подруги, а то бы Стас непременно заартачился. Для парней идея выглядела вполне невинно: жлобша-бабка не дает внучке ни копейки от щедрот своих, надо ее проучить немножко, попугать.
Юлька ежилась, но оспаривать Кирину идею насчет «попугать» не посмела. Дверь Юля откроет своим ключом, девушки останутся в прихожей, чтобы не светиться, а парни войдут в комнату, где бабка обычно смотрит телевизор. Телевизор всегда орет, поскольку бабка глуховата.
Она испугается одного только их появления и отдаст деньги. Ну, в крайнем случае, если вдруг вздумает кричать, пацаны ее слегка припугнут.
Грабители-дилетанты не учли, что гладко бывает только на бумаге, и не утруждали себя проработкой деталей. А зря. Все сразу пошло наперекосяк. Антонина Семеновна не впала сразу же в ступор, а удивилась. А когда после состояния глубочайшего удивления должен был уже наступить ступор, он тоже не наступил.
Она среагировала мгновенно: в руках у нее успела неведомо как оказаться хрустальная цветочная ваза, стоявшая на журнальном столике возле кресла, и она довольно метко запустила ее в самую гущу незваных гостей. При этом завыла сиреной, парни опешили, бестолково засуетились. Кира поняла, что, если не вмешается, все пропало.
