Читать книгу: «Ловушка для осьминога», страница 5

Весной она написала мне вновь, ночью. Я готовился ко сну, и звук неожиданного уведомления вынудил меня взять в руки смартфон. В голове проскользнула мысль о том, кому это взбрело в голову писать мне в такое время, и я даже не посмел подумать о том, что это может быть она – настолько я был уверен в том, что финишная черта давно пересечена. К. написала мне, что скучает, и только этих слов хватило, чтобы те эмоции, те чувства, которые я непрерывно испытывал к ней, но сдерживал в глубине души, вспыхнули с новой силой. Я еле сдержался, чтобы не ответить, что тоже скучал, что она не представляет себе, насколько сильно. Она писала мне пьяной, спрашивала, не навязывается ли, хочу ли я этого… Она была наивной, доверчивой, способной верить людям, в отличие от меня… Моя бедная, она спрашивала, не навязывается ли она ко мне… Каким же уродом я был, когда оставлял ее. Конечно, я хотел. Я ждал. Ни дня не проходило, чтобы я о ней не подумал. Я отвечал сдержанно, но я говорил с ней! И был счастлив. Она была на тот момент за границей, в Будапеште. Я спросил, понравилась ли ей ее мечта, которой она грезила, и которая наконец осуществилась, а она удивилась, что я помню. Я помню. Помню практически все, что ее касается.

Неделю после этого она не писала, наверное, сомневаясь в том, правильно ли поступила, что написала мне – может быть, ее мучили те же сомнения, что и меня. Однако она уже спустила курок, и я написал ей сам, я не мог не сделать этого. Мы воссоединились. Снова. Мы стали гулять вместе, встречаться так часто, насколько могли. Я наконец начал работать и почувствовал себя более взрослым, более ответственным. Хладнокровие, которое я сохранял поначалу в общении с ней, покидало меня со скоростью воды, выливаемой из бутылки, с каждым разом, как я падал бездну ее зелено-карих глаз. Я любил ее больше, чем когда-либо прежде. Я пообещал, что больше не брошу ее, дал слово.

В одну из встреч мы расположились на берегу пруда в жаркий солнечный день. Палящее солнце приятно обжигало. Мы сидели на простыне, постеленной поверх травы, и я вдруг почувствовал, как она проводит пальцем по костяшкам моей руки. Я вздрогнул и поднял глаза, встретившись с ней взглядами.

– Что это? – Спросила она, указывая на небольшую ранку.

– По груше бил. – задумчиво ответил я, все ещё чувствуя ее прикосновение, неожиданное и такое тёплое, несмотря на то что у нее всегда холодные руки. Как же я любил держать ее холодную руку в своей горячей, делясь теплом, когда мы вместе гуляли.

Я помню день, когда мы пошли с ней в кальянную где-то неподалеку от ее района, она была особенно красива в тот день. Ее распущенные пышные волосы с подкрашенными в рыжий цвет кончиками шли ей безупречно, они были как язычки пламени, следовавшие за ней повсюду. К. была в кофточке и юбке, которые тоже были ей очень к лицу. Мы с ней сели на диванчике, я заказал кальян и чай, которым тут же наполнил наши чашки. Кальянный дым просочился в мой разум, и я впал в то приятное задумчивое состояние полета мысли, которое так любил. Мы играли с ней в карты, в дурака, пока нам не надоело. Она обыгрывала меня довольно часто, но мне было все равно, я получал удовольствие и от поражений, глядя на то, как она по-детски искренне радуется победам. Конечно, я отшучивался и делал вид, что ей повезло, что я поддавался, и в следующий раз обязательно надеру ей зад, но лишь для вида, чтобы раззадорить ее и посмотреть на ее эмоции. Она всегда эмоциональна и прекрасна в те моменты, когда поддается им. Потом она стала рассказывать мне о проблемах, которые ее беспокоили, лицо ее омрачилось, она была расстроена и очень печальна. Ее настроение изменчиво, оно, как гроза в безоблачный день – вот еще минуту назад на небе не было ни облачка, а тут вдруг в одно мгновение тучи сгущаются черным каскадом. Ей нужно было выговориться, а я слушал. Всегда я слушал ее, что бы она ни говорила. И всегда слышал. Она прижалась головой к моему плечу, а я обнял ее и прижал к себе. Впервые за все время нашего знакомства. Я обнимал ее и чувствовал, насколько сильно люблю ее. Я хотел держать ее в своих объятиях вечно и не отпускать.

Я дарил ей ее любимые цветы – ирисы, в которых ударение ставил на второй слог, ее это очень забавляло, и она неизменно смеялась надо мной, когда я произносил их название. Я дарил их ей, а она называла меня дураком и просила не приносить цветов, но я не слушал. Я знал, что она не всегда говорит то, что чувствует, я знал, что она любит эти цветы.

Она пыталась привить мне любовь к живописи, и несколько раз ей удалось затащить меня в Третьяковскую галерею. Я далеко не любитель живописи и не из тех, кто умеет разглядеть в картине какой-нибудь глубинный смысл, в отличие от К., которая обожала поиздеваться над моей необразованностью и неосведомлённостью в этой сфере искусства. Она обычно шла передо мной, останавливалась перед определенной картиной, потом подзывала меня и деловито спрашивала, не давая подойти ближе, чтобы я не прочёл название и имя автора произведения: "А это что за картина? А кто написал?". Не дождавшись ответа, она одаривала меня презрительным взглядом, в сотый раз называла необразованным и затем с выражением лица "так уж и быть" начинала рассказывать историю написания картины. Я слушал, как всегда. Потому что любил этот голос, как морской ветер, мне было хорошо просто от того, что он есть.

К. научила меня любить фиолетовый цвет, к которому я всегда был равнодушен. Он ассоциируется у меня с одним из моих любимых запахов – запахом цветущей сирени.

Мы с К. стали опасно сближаться. Я понимал, что однажды настанет момент, когда нам придется поговорить серьезно, придется решать. И он настал. Она приехала ко мне в жаркий августовский день. Мы провели вместе время, и к вечеру, когда ей пора было уходить, я отправился ее провожать. Мы решили немного погулять, перед тем как она покинет меня. Стоял теплый летний вечер, мы были легко одеты. Потихоньку темнело, но холоднее не становилось. Я провожал ее, мы брели медленно, держась за руки. Наверное, это одно из лучших чувств, что я испытывал вообще когда-либо, держать ее руку в своей. Вдруг она говорит:

– Что дальше?

– Не знаю. – отвечаю я, после продолжительного молчания, опешивший от неожиданного вопроса. Она ведь права – что дальше? Буду корчить из себя влюбленного придурка, пока мы не состаримся? Конечно, никого я из себя не корчил – я и был влюбленным придурком… Но что дальше – я, правда, не знал. Я бы хотел сказать ей тогда, что люблю ее, хочу быть с ней и хочу, чтобы она стала моей женой. И я бы не солгал, потому что по-настоящему любил и желал этого, она запала в мою душу, со всеми своими достоинствами и недостатками, со своим тяжёлым, как свинец, характером и острым языком – черт, даже ее недостатки я полюбил, а ее внешность, которой я когда-то не замечал, стала для меня прекраснее любой другой. Я долго молчал, и она повторила снова:

– Что дальше?

Но я лишь молчал.

За время нашего общения я успел догадаться, что она чистая девушка, что лишь усугубило ситуацию, ведь это служило одной из ключевых причин того, почему я не мог сделать ее своей женой. Она ехала в тот день ко мне с одной мыслью – решить все раз и навсегда. И мы решили – но, как обычно это происходит в моей жизни, наперекосяк.

Такси подъехало. Я дал ей надежду в тот день, перед самым расставанием, нес какую-то чушь, мои глаза бешено бегали, как у сумасшедшего. Наутро, когда я отошёл от эмоций, внезапно нахлынувших в тот момент, я написал, что погорячился. Я поставил крест на наших отношениях, аргументируя свое решение различиями в менталитете, вере, традициях, происхождении. Я говорил ей все это, говорил, что мы сделаем хуже себе, усложним себе жизнь, разочаруем друг друга – но я себе не верил, не верил собственным словам. Я поставил крест на нас, не позволив нам даже попробовать. Я логично все обосновал, сказал, что люблю ее, но вместе мы быть не сможем. Мудак. Я дал ей надежду, чтобы отнять.

У нее тяжёлый характер, я уже говорил, и прямой. Она сказала, что никогда больше не заведет этот разговор. И не завела. Знаете, что самое печальное? После этого она так ни разу и не взяла меня за руку.

Я был эгоистом. Меня ярость сжигала изнутри, когда я вдруг представлял, что не меня она будет держать за руку, прогуливаясь летним вечером, не мне будет улыбаться и не со мной говорить и смеяться тоже будет не со мной. Не я буду сидеть с ней в обнимку, наблюдая за звёздами, или в домашней уютной обстановке смотреть сериал вдвоем. Я все время прокручивал картину у себя в голове, как пленку старого кино, и понимал, что она неизбежно кого-то встретит, и я, казалось бы, должен был быть счастлив за нее, но одна только мысль о том, что к ней прикоснется кто-то другой, выводила меня из себя.

Мы решили быть друзьями. Мы продолжали встречаться, гулять вместе, но больше она не брала меня под руку и не вкладывала свою ладонь в мою. Больше не клала свою голову на мое плечо. И я не обнимал ее больше. Мне было больно, но такова жизнь. Чувства во мне продолжали жить, и я ничего не мог с собой поделать, оставалось лишь безуспешно давить их в себе, но я как будто сражался с гидрой. Я рубил голову, но на ее месте вырастало две, я рубил обе, вырастало четыре… Это продолжалось почти целый год.

Эпилог

Я любил ее долгих четыре года. Любил искренне и всем сердцем, зная, что вместе нам быть не суждено. Я всеми силами отдалял тот момент, когда все должно было разрушиться, когда мое сердце должно было разбиться вдребезги, окончательно и в последний раз. Я знал, что это случится, но думал, что не буду застанут врасплох. Но как же это произошло, как неожиданно. Наверное, смерть подкрадывается так же, прячась в тенях, подстерегая в собственной ванной, сидя рядом на пассажирском сидении автомобиля или затаившись в темной подворотне, когда возвращаешься домой после встречи с друзьями где-нибудь в городе в приподнятом настроении и представляешь, как поставишь чайник и немного посидишь в интернете перед сном. Она вонзается холодной сталью ножа, лёгким движением поддавливает на педаль газа, усыпляя бдительность, поворачивает руль или подталкивает невидимой рукой, заставляя поскользнуться. А потом тьма. Сердце разбивается так же. Одномоментно. Бесповоротно. Жестоко. Люди не понимают, что умирают, когда смерть приходит, не осознают, что время настало, пока она не заберёт их полностью. И сердце умирает не сразу, оно не понимает, что его разбили каких-то несколько бесконечных секунд. И ты молчишь. А потом только, после расставания, чувствуешь эту тупую боль в груди, смотришь в зеркало на собственное отражение и читаешь в своих глазах злость, ярость, как будто смотришь не на себя, а на свою душу, оскорбленную, истекающую кровью, раненую душу. И она кричит, ревёт, рычит, как неведомый зверь, столкнувшийся с неведомыми страданиями, она рвет когтями в предсмертной агонии. Смерть милосердна – она бьет раз и навсегда. Искалеченное сердце заставляет жить с болью, настолько сильной, насколько была сильной любовь, заставляет страдать и не покидает, живёт в воспоминаниях…

Вам интересно, как все случилось, как все закончилось? Я провожал ее до такси после встречи в компании друзей. Мы вдвоем спускались в лифте. Я сказал, что провожу ее до машины. Она сказала, что не нужно. Я настаивал, что все равно провожу. Она сказала твёрже, что не нужно. Я все ещё не понимал, дурак! И вновь повторил то же самое в третий раз. Она ответила жёстко, что за ней приехало не такси. Пять слов. Глупых, простых, непонятных. Не хотела говорить, наверно… Это не важно. Я отвернулся от нее в сторону дверей задолго до того, как они открылись. Не хотел смотреть в ее глаза. В тот момент мое сердце начало погибать и ничего уже было не вернуть.

И я не виню ее, потому что она ни в чем не виновата. Не виню себя, хотя на самом деле виноват, как мужчина, что позволил себе влюбиться тогда, давно. Виноват перед ней, что признался, обременив ее своей ношей. Виноват, что поддавался эмоциям и бросал ее одну раз за разом, ни за что, просто потому что был зол. Сейчас внутри меня кипят злость, ярость, разочарование вперемешку с убитыми чувствами, обречёнными на погибель с самого начала, с первого момента, с первого взгляда, но я знал, на что иду и что однажды мне придется это испытать – я знал, но тем не менее не мог ничего поделать.

Если вы спросили бы меня в тот момент, я посоветовал бы вам никогда не любить, только чтобы не испытывать эту боль. Любовь может отнять в тысячу раз больше, чем подарить, так зачем играть в русскую рулетку? Я убедился в этом один раз, а второго раза не будет. Так я думал в пылу эмоций.

На следующий день она написала мне, как ни в чем не бывало, но я был зол на нее за то, что она увиливала и не сказала мне сразу о том, что ее кто-то встречает. Она записывала голосовые сообщения и ее голос дрожал. Она боялась, что я брошу ее снова, если узнаю об этом. Я тут же смягчился и сказал, что даже если бы не давал слова, все равно не бросил бы ее. Я сказал, что она поступает правильно, и мы с ней наконец сможем быть друзьями. Наверное, это к лучшему, ведь последняя призрачная надежда, не желавшая покидать мое сердце, исчезла.

Я не жалею о том, что чувствовал к ней и никогда не буду. Любовь может быть взаимной, может быть невзаимной, но самое страшное, когда ты сталкиваешься с взаимностью, но не видишь ее до самого последнего момента, не веришь в нее. А ещё, когда ты любишь, зная, что не сможешь быть с человеком. Не важно, почему, но, если есть хоть одна причина, из-за которой вы не сможете разделить судьбу с кем-то, не смейте его любить, не смейте влюблять его и не смейте давать надежду. Ни себе, ни ему. В конце концов, вы окажетесь там, где оказался я, на пепелище собственных надежд, сожженных собственной непредусмотрительностью.

Она была моей музой, моей поддержкой и моей отдушиной. Любовь к ней мотивировала меня быть лучше, она всегда верила в меня, всегда была рядом. Если бы я был русским, я бы, несомненно, женился на ней без раздумий. Она была единственной, с кем я мог бы сидеть часами в полном молчании, и мне было бы хорошо. Лишь бы она была рядом. Мне не чужда любовь. У меня перед глазами всю жизнь был пример собственных родителей. Только вот мой отец влюбился в девушку, которую мог сделать женой, в отличие от своего непутевого сына.

Я любил ее не за что-то конкретное, осязаемое, не за внешность или обаяние, нет. Я полюбил ее всю, от начала и до конца, без остатка, полюбил беспричинно, необъяснимо. Мы – родственные души, которым не повезло оказаться по разные стороны пропасти, тянувшиеся друг к другу через бездну, надеясь на воссоединение. Глубоких, мыслящих людей крайне мало, им трудно искать себе подобных, разбросанных по всей глубине темного необъятного океана, вслепую, наощупь, но глубокие люди способны чувствовать друг друга по-настоящему. Обычным людям жить проще – им не нужно полагаться на чувства и интуицию в поисках партнёра, им достаточно осмотреться – таких много на берегу, на мелководье, по колено в воде, чувства им не нужны – достаточно зрения и слуха.

Да, мое сердце разбито, но разбито мною самим. Оно собирается вновь по крупицам, обрастает шрамами, восстает из пепла, как огненный феникс, но не умирает, не перестает чувствовать, становится жестче, однако оно всегда способно на любовь, такова его суть. И любовь к К. будет жить ровно столько, сколько будет биться мое сердце, запечатленная, как на старой фотопленке, в шрамах и рубцах. Мы не будем вместе, но я всегда буду любить ее, буду любить ее голос, ее смех, взгляд ее зелено-карих глаз, ее запах и холод ее прекрасных рук. Благодаря ей я убедился, что любовь – это не прожитые вместе годы и пройденные трудности, это и не влюбленность, которая терзает сердца подростков. Любовь – это невидимая и не поддающаяся логике и пониманию связь, которая тянет двух людей друг к другу, несмотря ни на что.