Читать книгу: «Кольцо с рубином», страница 2

Но вместе с Бертой менялась и Италия. Берта старела, Италия становилась всё более раскрепощённой и бездушной. По настоянию Берты я поступила в Миланский архитектурный университет, в котором она когда-то преподавала. Мои студенческие годы не отличались особой динамикой событий. Университет не учил всему, что я должна была уметь на работе по профессии. Он скорее задавал вектор, давал необходимый бэкграунд знаний, чтобы студенты могли освоиться в выбранной профессии. Учёба в миланском университете была практическим служением. Я старалась совмещать и сохранять баланс между учёбой, работой и отдыхом, чтобы не выгореть, что было для меня сложно. Но я не была довольна уровнем преподавания, впрочем, как и многие студенты. Мы учились в напряжённой обстановке, как и в далёких шестидесятых, когда было достаточно одной спички, чтобы вспыхнул пожар.

Тогда, как и в годы моей учёбы, уровень прогулов среди студентов был необычайно высок, и очень скоро многие студенты были вынуждены заниматься самообразованием из-за недостатка занятий с преподавателями. Хотя студентов, «провалившихся» на экзаменах, не всегда отчисляли, процент отсеявшихся возрастал с каждым годом. Хуже всего приходилось студентам из малоимущих семей, которые часто были не в состоянии оплачивать своё образование самостоятельно. Им приходилось работать в нескольких местах одновременно, чтобы раздобыть средства на оплату обучения. Именно из-за этого начались волнения в ряде университетов Италии, когда в ходе протестов университетские корпуса в Милане, Тренто и Турине были захвачены студентами.

В марте 1968 года произошли известные события, которые привели к столкновениям студентов с римской полицией. Предпосылками к этому стал протест против университетской реформы, в результате которой случилась «Битва Валле Джулия». Именно поэтому, когда я шалила в детстве, Берта в шутку называла меня Валле Джулия. Битва охватила от двух до четырёх тысяч левых и правых студенческих групп, где, действуя совместно, они сошлись в схватке с тысячей полицейских. С обеих сторон остались сотни раненых, но в конечном итоге студенты были вынуждены отступить под ударами полицейских дубинок. Таким образом, захваты университетов оказались кратковременными, и к концу года большинство акций было насильственно прервано полицией. В годы моей учёбы противостояние студентов в Италии не было настолько горячим, как в конце 60-х. Но молодых людей, готовых выйти на улицу с красным флагом или портретом Муссолини, не стало меньше. Несмотря на внешнюю раскованность, я всегда была консервативной и старалась держаться подальше от активистов, хотя дружила с Марио, который принимал участие практически во всех акциях студентов.

Его взгляды были радикальными не только по отношению к системе обучения, но и в общем к жизни. Помню наши споры с Марио после занятий, когда срывающимся от эмоций голосом он доказывал мне, что брак – это всего лишь штамп в паспорте и не имеет ничего общего с чувствами и настоящей семьёй.

– От твоих рассуждений прям пахнет нафталином! Ты понимаешь, что штамп не сохранит твой брак, если он трещит по швам. Когда отношения заканчиваются – они заканчиваются!

Мне так и не удалось убедить Марио в том, что этот спорный штамп очень нужен женщине для спокойствия, для какой-то защищённости, для того чтобы быть уверенной в том, что твой любимый человек именно твой, а не свободный парень из соседнего двора. Эх, Марио, я немного скучаю по тебе. Ты был единственным моим другом в сером Милане. После брака Масуд исключил мои общения с подружками, а о мужчинах не могло идти и речи, даже если этот мужчина был нетрадиционной ориентации.

– Джу, мне плевать на его ориентацию. Пусть ищет себе других подружек, друзей, любовников. Твоя жизнь изменилась, ты теперь моя жена.

Быть женой Масуда подразумевало ни один десяток правил. Но я была к этому готова и почти справлялась. Я была готова покинуть Милан, который так и не смогла полюбить. Милан, в котором я получила самое тяжёлое сообщение в своей жизни о том, что моей Берты больше нет. И несмотря на то, что мои родители всё ещё были живы, с тех пор я стала ощущать себя сиротой. Моя старушка ушла, а с ней ушла часть моей души, моей счастливой, беззаботной юности. Берта – единственная, по ком я скучаю всегда. От неё мне осталась лишь записная книжка, если не считать целую вселенную её безгранично большой души, которую она мне подарила.

Тегеран

Иран встретил меня не самым дружелюбным образом. Когда мы с Масудом прилетели в Тегеран, случилось очень неприятное для меня событие. Мой чемодан с вещами задержали.

– У тебя было что-то в чемодане незаконное? Ты точно все правила прочитала, когда собиралась? – нервничал по дороге в полицейский участок Масуд.

Когда мы вошли в комнату, то сразу увидели на столе мой чемодан. Он был не просто раскрыт, а безобразно выпотрошен. Все мои аккуратно сложенные вещи превратились в гору, похожую на мусор. Полицейский вначале обратился к Масуду, потом на очень плохом английском ко мне:

– Вы пытались провести семена неизвестных нам растений и старинную книгу с рукописью, которые запрещается привозить в нашу страну.

Масуд стал что-то эмоционально объяснять полицейскому. Тот строгим жестом велел ему остановиться.

– Мы не будем вас задерживать, однако вам нужно будет дать письменные показания. Все эти предметы будут изъяты у вас.

На отдельном небольшом столике лежала пачка с семенами цветов и… записная книжка Берты.

– Я хочу объяснить, можно?

– Я слушаю вас.

– Это не книга, это рецепты итальянских блюд. Моя бабушка их писала и хранила, эта записная книжка – память о ней.

Полицейский замешкался.

– Послушайте, мэм. Мы здесь не занимаемся исследованием книг и их предназначения. Она старая, что там написано, мне не интересно. Книга и семена будут изъяты у вас, и это не подлежит оспариванию.

Мы вышли из участка, я была подавлена и мне хотелось плакать. Берта… Как бы я ни старалась не показывать своего огорчения, Масуд понимал моё состояние. Он, конечно, не хотел, чтобы моё первое знакомство с его страной началось с конфуза. Масуд не раз описывал мне разные стороны Ирана, желая быть объективным и настраивая меня на реальность, в страхе, что для меня будет слишком сложно принять настолько чуждую мне культуру.

Перед отъездом я намеренно не читала отзывов побывавших в Иране туристов, не смотрела передачи об Иране, где она часто описывалась как чёрная дыра вселенной или наоборот, как страна с изобилием памятников культуры. Я не хотела, чтобы мои ощущения о стране складывались из чужих слов, чужого взгляда на мир, иных суждений. Я хотела шаг за шагом пройтись по земле, где жил мой любимый человек, объективно отмечая все её плюсы и минусы. Но, оказавшись в Иране, мне всё же было не легко осознать, что на одной планете могут существовать два настолько разных государства и что в современное время здесь действуют совершенно иные, подчас дикие на мой взгляд, порядки. Но это был мой выбор. В любви нет понятия компромисса. Поэтому я никогда не сказала бы – "вот, я сделала это ради тебя, любимый!". Я приехала в Иран прежде всего ради себя и ради жизни с человеком, без которого не представляла себя.

Первый шок постепенно рассеялся, и я стала привыкать к Тегерану. В этом важную роль сыграли люди, жители города, которые оказались очень приятными и дружелюбными. Отца у Масуда не было, его семья состояла из матери и младшего брата, которых он обожал. Через неделю после нашего приезда в Тегеран мать Масуда Санубар организовала специальный ужин, куда собрала близких и дальних родственников, друзей и соседей. Я готовилась к встрече с ней и немного переживала о том, как всё пройдёт.

По дороге к ним Масуд заехал в ювелирную лавку, которая принадлежала другу его отца, куда, как он мне рассказал, частенько захаживал за подарками для мамы. Я улыбнулась, подумав, что возможно не только для неё. Масуд сразу же догадался о моих мыслях.

– Нет. Ну честно. Я никогда не дарил девушкам дорогих украшений. Поверь.

– Да ладно тебе. Конечно дарил!

– Джу, я сам подарок. Неужели ты думаешь, что мне когда-то нужно было кого-то подкупать?

– Нет, вообще так не думаю, – продолжала улыбаться я.

Несмотря на то, что лавка была такой же старой, как и её владелец, она была вычищена до блеска, а все украшения аккуратно уложены на прилавке в зависимости от пробы золота, камней и других особенностей. Мы остановились на серьгах с бриллиантовой россыпью, которые выделялись среди других особенным орнаментом и искусной ручной работой. Пока Масуд платил за серьги и вёл тёплый разговор с хозяином, я разглядывала украшения. Ювелирные изделия в Иране создавались с большим мастерством, а некоторые из них были просто произведением искусства. Надувные браслеты-паутинки, тончайшие цепочки и объёмные ожерелья с самоцветами. Но я поймала себя на мысли о том, что совершенно безразлична к драгоценностям. Почему-то я всегда была равнодушна к ним и мне даже было немного обидно за такое своё отношение к украшениям. Ведь они во все времена были символом женственности, и любая женщина, будь то египетская правительница или королева Англии, будет счастлива получить в подарок красивые серёжки или браслет. Что же не так со мной? Продвигаясь по узкому коридору крошечного магазинчика и улыбаясь своим же мыслям, я собиралась повернуть назад, как мой взгляд упал на камень. И я остановилась. Это был крупный рубин с переливающимися гранями, яркий и в то же время очень глубокий. Он не просто излучал свет, а создавал чувство, как будто был живым организмом, готовым вот-вот заговорить с тобой. В зависимости от угла преломления света, камень то темнел, то ярко вспыхивал, как угольки в костре, готовые либо потухнуть, либо раскалиться снова. Каким же интересным может быть минерал и как много тайн скрывали его грани. Кольцо настолько заворожило меня, что я забыла про Масуда, который закончил покупку и обнял меня сзади за талию.

– Кольцо с рубином. Ты на него смотришь?

– Да. Какой необычный камень.

– Только ты могла заметить то, что не видят другие. Я бы тоже выбрал его, но не для мамы, а для тебя.

Масуд, указав на кольцо, что-то сказал на персидском хозяину лавки. Тот весело подмигнул в ответ и сделал знак рукой, подтверждая, что полностью согласен с ним.

– Ну что, пойдём? Наши, наверное, заждались.

Проводив нас до самой двери, старик слегка поклонился, выражая своё глубокое почтение Масуду.

Санубар с Омидом жили в роскошном особняке, который находился в одном из дорогих районов Тегерана, Элахийе. По дороге к ним мы проехали мимо огромного количества магазинов, ресторанов и представительств каких-то иностранных фирм.

– Здесь красиво.

– Да. Моё детство и юность прошли здесь, Джу. Это историческое место. До вхождения в состав Тегерана этот район находился в собственности Мозафереддин-шаха, а затем его дочери, которая стала самой богатой жительницей Ирана.

– О, интересно! Почему ты не женился на богатой иранке?

Масуд расхохотался.

– Мне не нравятся иранки. Не мой типаж.

– Но ведь твоя мама иранка. И потом здесь столько красавиц…

– Ты знаешь, дело не только в красоте. Для меня важны другие качества.

– Какие? Только не говори, пожалуйста, что важен внутренний мир и всё такое.

– Да, именно внутренний мир. И внешность. То, что есть только в тебе – сила и женственность одновременно. Приехали, вот и наш дом.

Мы остановились у роскошной белой виллы, перед которой было высажено большое количество кустов с цветами. Она отличалась от других домов своей необычной монументальной архитектурой и садом с деревьями и зеленью, в котором буквально утопала. Масуд быстро оказался с моей стороны, чтобы открыть дверь машины. Выйдя из которой, я сразу же услышала звуки барабанов и духовых инструментов. Мы зашли через ворота в сад, где была установлена пергола, украшенная цветами и разноцветными фонариками. Для меня было неожиданно видеть десятки женщин в ярких длинных платьях, которые, не обращая внимания на свои увесистые юбки, танцевали, приветствуя нас и размахивая расписными платками. Одна из них осыпала меня мелкими конфетами в пёстрых обёртках.

– Как я рада, что вы тут! – встретила нас статная женщина в шёлковом платье. – Добро пожаловать, моя дорогая!

– Мама, это Джулия.

– Красавица! Извини, я не очень хорошо говорю по-английски, проходи, пожалуйста, в дом, – громко обратилась ко мне она, пытаясь заглушить музыку. Санубар обняла нас с мужем и, как бы любуясь нами, покачивала головой. К нам подошёл и брат Масуда со своей юной невестой. Они слегка поклонились. В доме было много гостей, которые смешались в один непрекращающийся праздник. Мы с Масудом были в центре внимания, и каждый проходящий мимо нас гость кивал нам или кланялся, посылал улыбки. Это было настолько душевно и тепло, что иногда накатывала слеза, которую я старалась незаметно вытереть. Мне было хорошо, Масуду тоже. Я наблюдала, как он был весел и счастлив. Меня всё время чем-то угощали. Неизвестно откуда в моей руке появилась очередная порция ярко-жёлтой манговой хурмы с красным шафрановым желе. Санубар подвела ко мне пожилую женщину, которая крепко обняв, сказала, что любит меня. Рядом с ними молодая девушка лет восемнадцати обратилась ко мне с чистым британским акцентом:

– Не воспринимайте её “ай лов ю” буквально, – улыбнулась она. – Если бы вы знали фарси, то услышали бы от неё тонну пожеланий.

– Дорогая, все эти люди от души рады счастью Масуда. Они знают его с детства, – подхватила разговор Санубар. – Как твои первые впечатления от Ирана? Ведь разница между странами слишком большая.

– Мне нравится, – искренне ответила я. – Здесь красиво и интересно.

– Ну, это, наверное, первое впечатление. Ты пока не привыкла к стране и обычаям. А как насчёт головного покрытия? Не трудно?

– Нет, совсем нет. Первые дни он у меня спадал на плечи, но сейчас я уже научилась его закреплять.

– Ну и славно! Я так рада познакомиться с тобой. Всегда мечтала иметь дочку. Ты для нас уже родная, будьте счастливы, моя дорогая!

И как по волшебству все окружающие нас гости начали громко свистеть и аплодировать нам. Я заметила, как компания из нескольких девушек, стоящая у окна и с любопытством разгадывающая меня, удалилась в соседнюю комнату. Да и чему было удивляться. Наверняка каждая из них мечтала иметь такого мужчину, как Масуд. Санубар была щедра на улыбки. Она смотрела влюблёнными глазами на сына, которым безусловно гордилась. И это было взаимно.

Оказалось, что для иранцев, также как и для итальянцев, мама – святое, всегда идеальное существо. Но иранцы-сыновья, став постарше, окружают своих мам своей заботой, огораживают их от проблем и берут ответственность за них на себя. В отличие от иранских, итальянские мамы наоборот окружают своих взрослых сыновей тотальной заботой, в результате чего последние и не спешат менять маму на жену. Зачем, если есть мама, которая решит все вопросы, и выслушает, и поддержит, и никогда не будет причитать? В поисках дамы сердца, похожей опять-таки на маму, которая будет идеальной кандидаткой в жены, итальянские мужчины могут засидеться в холостяках и до пятидесяти лет, а в итоге не жениться никогда. Но даже решившись на женитьбу, хороший итальянский сын никогда не перестанет слушать маму, так как она всегда на первом месте и всегда права. Нужно отдать должное и итальянским мамам, которые всегда готовы помочь овладеть многими полезными навыками. Например, научиться готовить и поддерживать вещи в идеальном состоянии. Но если жена решит начать войну со свекровью, то, скорее всего, выиграет свекровь, так как самый важный человек в жизни итальянца – это его авторитарный ангел, его мама!

Иранские мамы были более самолюбивыми. Также как итальянки, они были культом сыновей, но несколько с другим акцентом. Они требовали больше внимания к себе и хотели, чтобы их сыновья уделяли им его по максимуму. Масуд периодически обнимал Санубар, которая блистала на приёме своей красотой и аристократизмом. И мне хотелось нравиться ей. Ко мне подошла невеста Омида, Зохре.

– Не хотите ли присоединиться к нам на ритуал ХанАбандАн?

Я прошла с ней в соседнюю комнату, куда удалились девушки. Зайдя, я очутилась в полутёмном пространстве, в центре которого расположилась юная девушка с набором для нанесения хны, а на застланном ковром полу сидели как молоденькие девушки, так и более взрослые женщины. Увидев меня, они встали и, ухватившись за руки, запястья которых были обвязаны шёлковыми платками, пошли в пляс, взяв меня в круг. В конце комнаты разместились музыканты, тоже все женщины, они исполняли национальную музыку – иранский дастгях с песнями и использованием стихов. Позже я часто вспоминала тот самый хохот иранских девушек, которым они заливались в той комнате. Живя в Иране, я повсюду слышала смех женщин, который всегда был разным. Звонкий, как если наткнёшься на толпу хохочущих школьниц Тегерана, которые, перемещаясь по 20-30 человек, занимая почти всю улицу, робкий, каким смеялась старушка с хурмой или смелый, как у студенток, которые сняли платки и фотографировались, не обращая внимания на смотрительниц.

Комната была залита смешанным запахом специй, благовоний, хны и парфюмов. Мастерица с хной, взяв меня под руку, усадила прямо в центре комнаты на ковёр. Все наблюдали за процессом искусного нанесения узоров на тыльную сторону моей ладони. Я была наслышана об этом ритуале. Роспись хной была известна ещё в Древнем Вавилоне и в великой Римской империи. Там рисунки из хны служили не только изысканным украшением, но и своеобразным талисманом, и люди приписывали им магические и охранные качества. Всё происходящее впечатляло меня и наполняло неведомой мне новой энергией. Ритуал хны под звуки музыки и стихов на персидском опьянял своей красотой и нежностью. Один за другим на моей руке появлялись изображения цветов и листьев, витиеватых орнаментов, которые вырисовывала мастерица. Женщины в унисон музыкантам напевали мелодию.

– Теперь ждите, чтобы высохло, – шепнула мне Зохре.

В это время в комнату зашла Санубар. Увидев её, женщины по одной начали подходить ко мне и надевать на руки золотые обручи-браслеты. Кто-то надел мне на уши серьги, а кто-то повесил ожерелье. Всё вокруг кружилось.

– Мобарак! – было слышно со всех сторон.

И, пожалуй, впервые в своей жизни я почувствовала себя дома. Как будто я здесь и родилась, а потом кто-то подкинул меня Берте, а я тосковала по родине, искала её. Мне был близок язык, несмотря на то что я не понимала его, и звуки музыки, и обряды. Масуд, как же я жила без всего этого? Как же я жила без тебя?

Мы оставались в спальном районе Тегерана в небольшом особняке, который передался в наследство Масуду от его отца. Я привезла с собой небольшой чемоданчик самых необходимых мне вещей, так как Масуд настаивал на том, что всё остальное он купит мне в Иране и нет необходимости возить с собой кучу одежды. Впрочем, мне было достаточно пары комплектов домашних костюмов, одного вечернего платья и туфель на выход. Масуд буквально в первые же дни приезда завалил меня платьями, нижним бельём и десятком невероятно нежных шёлковых шарфов. Но я особо не наряжалась, так как выходили мы в основном за покупками и к друзьям. Мой любимый чёрный цвет был удобен в Иране. Я удачно сливалась с толпой и часто забывала о том, что пока я здесь чужая. Как истинная итальянка, одеваться в чёрное стало для меня чем-то вроде дани традициям, и я сохраняла консерватизм, который был присущ всей Италии. Аскетичный, благородный, «грандиозный» в определении Прада, чёрный цвет – извечный главный герой гардероба обычной итальянки.

Прогуливаясь по Милану, который вещал моду миру, я почти всегда встречала мужчину, одетого разноцветно в плащ, пиджак, галстук, рубашку различных цветов, которые обычно гармонировали между собой. А рядом с ним под руку обязательно шла роскошная дама, одетая в тотал блэк, и которая носила этот цвет как сексуальную изысканность, страсть, роскошь или, наоборот, благородную сдержанность. В Иране чёрный был скорее вынужденным цветом, а не выбором. Дома я почти всегда была одна. Белая футболка и серые шорты были удобны. В них я могла прибираться, готовить еду, а накинув плед сидеть в крошечном саду под старой парротией. Её ствол ветвился до самой земли и сросся с ветвями соседних деревьев. Парротия персидская была примером красоты и силы. Как рассказывал мне Масуд, ещё его отец восхищался ею. Колья из «железного дерева» использовались некогда против оружия шахских войск – сабель из особой дамасской стали. Дерево охраняло и утешало меня одновременно, а её яркие листья создавали моё настроение.

Сад стал для меня спасательным кругом или скорее новым полем для самовыражения. В нём я рассаживала цветы, ухаживала за ними и часто забывала, что нахожусь не дома. В субтропическом засушливом климате Тегерана отлично прижились душистая фиалка и цикламен, цветки которого раскрывались как бабочки. Я занималась дренажем почвы, обогащала её органическими веществами и, конечно, заряжала своей энергией. Применяя все свои умения в быту, я старалась помогать Масуду чем могла. Некогда из состоятельной семьи, Масуд привык к благополучию. Я же наоборот была знакома с трудностями, и для меня нехватка финансов или комфорта никогда не были проблемой. Тем более, что Масуд обеспечивал меня всем. Своих денег после переезда в Иран у меня не было.

Несколько раз я предлагала Масуду разрешить мне работать удалённо, но эта тема вызывала у него бурю негативных эмоций. Я была неплохим ландшафтным дизайнером. В Милане у меня были заказы, и мы с Марио работали над ними на пару. Я создавала макеты, он осуществлял техническую часть. Деньги мы делили. Но Масуд считал за оскорбление тот факт, что я буду работать, а тем более зарабатывать. Для него, как для восточного мужчины, финансовая помощь от жены была унижением его достоинства. Поэтому мы закрыли эту тему в первый же месяц знакомства.

– В Тегеране ты не будешь работать. Ты будешь только гулять со мной и отдыхать.

– Какой же ты всё-таки упрямый мулла!

Хотя меня это вполне устраивало. Во время отсутствия Масуда я частенько заглядывала в его гараж, где нашла кучу интересных мне вещей. Это были и битые старинные кувшины ручной работы, и завалявшиеся бронзовые фигурки оленей и рыбок, и куски цветной керамики с персидским орнаментом, из которых я собирала мозаику для покрытия старого стола и стульев. Мне не было скучно, я была счастлива. Мне нравилось ждать Масуда, создавать наше пространство, готовить для него.

Не секрет, что в Италии настоящий культ еды. Еда для итальянцев – это больше ритуал и предлог, чтобы пообщаться, чем просто средство утолить голод. С Бертой мы всегда следовали «священному расписанию» – чётко определённому времени, когда нужно было отвлечься от всех своих дел и сесть за стол. Даже если есть не хочется, нужно было сесть и поесть в положенное время. Это была традиция, укоренившаяся веками в семьях и очень важная для Берты. Она вспоминала, как проходили обеды или ужины, когда за столом собиралась вся их большая семья и обсуждала текущие дела, проблемы. А на какое-нибудь крупное торжество, как свадьба или крестины, все обязательно должны были наесться до отвала. Разумеется, каждая женщина по соседству считала, что только она готовит вкусно и хорошо, а в её арсенале обязательно был рецепт, который она держала в секрете и считала своим главным козырем.

В Милане современные итальянки умели готовить традиционные блюда, но без того фанатизма, который многие представляют себе, рисуя образ итальянки. Они образованные и работающие, дома могли ограничиться приготовлением пасты, а на обеды и ужины ходить в рестораны и ездить к маме или свекрови, которые всегда были рады накормить. Страсть к кулинарии более свойственна итальянским женщинам старшего поколения, которые проводили большую часть времени на кухне и считались хорошими жёнами и матерями, только если умели готовить. Берта всегда делилась со мной своими кулинарными секретами: ньокки, каннеллони, равиоли. Масуд смеялся в голос от моего ризотто.

– Вкусно, Джу, вкусно. Но это никогда не сравнится с иранским пловом!

Да, иранская кухня была роскошной. И я кинулась изучать её. Шафран, длинный рис, куркума! Как же всё это великолепно пахло! Баранина вместо свинины. Она быстрее готовится, нежнее и отлично переваривается. Я старалась познать все тайны мира кухни любимого. Откидывать рис, заворачивать мясо в виноградные листья, различать, в какое блюдо какую нужно добавить специю. Для них я завела специальные баночки, которые заняли особую полку на моей кухне. Почти как в Италии, почти как у Берты.

Я часто просила Масуда брать меня с собой на базар, который оказался отдельным миром. Тегеранский базар в течение многих веков был средоточием столичной жизни. Здесь обсуждались последние сплетни, совершались миллионные сделки, решались политические и личные вопросы. Базари, как называли здешних торговцев, знали все последние новости, о которых не говорилось в новостных каналах. Они даже стали целым классом, имеющим своё лобби в решающих верхах. Тегеранский базар был городом в городе. Его высокие кирпичные своды прекрасно защищали от зимнего снега и летнего знойного солнца. Улицы базара – его коридоры, были разбиты на сектора, которые не имели конца, и где можно было гулять бесконечно.

Меня интересовала овощная линия, где всегда было не протолкнуться. Там был большой ассортимент и низкие цены на пряности и специи, семена растений и самые свежие фрукты. Местные жители по праву предпочитали рынок холодным супермаркетам. Я была рада, когда меня принимали за иранку и обращались ко мне на персидском. Масуд всегда был тут как тут. И узнав, что я иностранка, начинались расспросы, из-за которых он сразу же исчезал. Откуда она? Ваша жена? О, итальянка? Да нет, не может быть! Впрочем, в удивлённых взглядах прочитывалась скорее надежда, нежели досада – если есть приезжие, значит, всё не так плохо.

Тегеранский базар отличался от итальянского рынка своим шумом, где динамичные торговцы кричат, рекламируя свои товары, зазывают покупателя, где всегда пахнет жареным мясом и каштанами. Торговцы приветствуют прохожих, помешивая чай деревянной палочкой с карамелизированным шафрановым сахаром, а какой-то старик, согнутый вдвое, вдруг выпрямляется и приглашает мужчин на танец под музыку уличных артистов.

Рынок Вероны на Пьяцца делле Эрбе был другим. Мне кажется, что он был таким же живым и сумбурным, но в нём сохранился дух дворянина, который жил здесь пять столетий назад. "Площадь трав" Вероны раскрывала свои объятия больше туристам. Она одаривала их как бы с барского плеча, снисходила до них. Именно поэтому купленные там предметы текстиля и сувениры были особенно ценны приезжим. Мы же, местные жители, бегали в частные лавочки, точно зная, какой продукт где и у кого лучше покупать.

Но Масуд на базаре уставал почти сразу, и мы всё время заходили в небольшую современную кофейню, стильно оборудованную под европейский дизайн. Нас обслуживала одна и та же официантка, благодаря которой передо мной появлялась большая керамическая чашка капучино на кокосовом молоке. Она всегда улыбалась при виде Масуда. Я замечала, как увеличивались зрачки её глаз, когда она спрашивала, чего он желает выпить, а её платок невольно спадал на шею, обнажая высокую шею.

– Знаешь, что мне интересно? – спросила я Масуда. – Я нигде не вижу полиции нравов, ты мне можешь показать их? Я слышала, что среди них много женщин.

– Дорогая, за свои 32 года я видел полицию нравов всего несколько раз. Они нужны не для того, чтобы стать физическим воплощением ужаса, но чтобы сидеть страхом в голове у иранских женщин.

– Ты серьёзно? Тогда почему ваши женщины до сих пор в платках? Знаешь, в Италии давно плюнули бы на все запреты.

– Это в Италии. Здесь полицию увидишь не часто, но, если нарушишь закон, наказание будет суровым.

– Смерть?

– И это тоже. Хотя, посмотри на официантку. Она почти без головного убора. Знаешь почему? Наверняка любовница муллы или какого-нибудь торгового работника базара. Вот её и прикрывают.

– То есть, даже в Иране можно обойти закон, если есть надёжная спина.

– Это везде так, дорогая, везде.

Звуки азана украшали базар, придавая ему тайну восточной сказки. Возможно, поэтому я здесь ощущала себя красавицей, похищенной странником, который и оказался моим прекрасным принцем. Но не тем, воображаемым мною в юности, со связкой кантуччи, которого я раз за разом провожала на войну. Мой реальный принц был совсем другим, таким, каким я не могла его представить даже в своих фантазиях. Проходя мимо мечети, украшенной снаружи арабской мозаикой, Масуд всегда останавливался, чтобы раздать мелочи нуждающимся. Как-то мы прошли во внутренний зал мечети, где оказались совершенно одни. Масуд взял меня за руку, что категорически запрещалось делать прилюдно в Иране, а тем более в мечети.

– Посмотри, как нас много. Вот мы и вот мы, и вот, это тоже мы, – сказал он мне, разглядывая наши отражения в тысячах кусочков зеркал, сплошь покрывающих стены и потолки. – Столько у нас путей и дорог. Столько вариантов будущего.

Я стояла, завороженная магией отблесков, затаив дыхание, желая сохранить этот волшебный миг в душе, в сердце, а главное в памяти. Так хотелось поймать солнечный зайчик, в котором пряталось наше отражение, спрятать его куда-то в укромное место, оставить себе, как подарок вселенной, как её дар.

Но почему счастье бывает щемящим? Так больно, так волнительно, пронизывающе от головы до кончиков пальцев. Словно напоминая священное правило противостояния, страх потери как чёрный ангел шепчет о том, что всё это может исчезнуть в одно мгновение. Стоя на мягком цветном ковре мечети рядом с Масудом, я больше всего не хотела думать о том, что беспокоящее меня чувство было скорее всего не страхом потери, а предчувствием. Оно было тем самым «шестым чувством», которое мы принимаем как знамение от высших сил и мистикой – столь немотивированной и беспричинной на первый взгляд. Моё предчувствие сродни творческому мышлению всегда было способно генерировать самые разнообразные картинки, парадоксальные и наоборот вполне реальные, которые в обычной жизни я глушила потоком мыслей. Оно «заговаривало» со мной в особых обстоятельствах, пытаясь предупредить, подавая тончайшие сигналы, понять которые, будучи в эйфории, мне было сложно. Сейчас я понимаю, что в тот день в мечети тень предчувствия незаметно подкралась ко мне и, нарушив дозволенные границы, она хотела предупредить меня о грядущих бедах ещё задолго до того, как они произошли и которые ждали меня впереди.