Читать книгу: «Сезон медуз», страница 2

Заочное знакомство

Всю первую половину дня Курбов томился: пробовал читать роман Кортасара – показался скучным, взял другую книгу и тоже отложил.

После обеда он позвонил в санаторий и попросил пропуск на лечебный пляж.

– Это мы устроим, – сказал главный врач. – Я скажу шофёру, чтобы он вам завтра завёз. Только скажите, куда и в какое время?

– Зачем же, – возразил Курбов. – Я сам к вам забегу. Время у меня теперь есть – я в отпуске.

– Как вам угодно, – почему-то обиделся главный. – Я буду на месте часа два, потом уеду…

Спускаясь по лестнице, Курбов вынул из почтового ящика письмо, узнал почерк Алика и, не вскрывая, сунул конверт в карман. Сложноподчинённые предложения с многочисленными причастными и деепричастными оборотами, в которые друг любовно пеленал свои мысли, нужно было не читать, а расшифровывать. В каждой фразе только два-три слова имели смысл. Вокруг них толпились, загораживая к ним все подходы и подступы, слова-призраки, а то и театральный реквизит, сваленный в угол после спектакля. Курбов как-то сказал об этом Алику. Тот хмыкнул: «Из того, что ты сказал, можно сделать глубокомысленный вывод: суди не выше сапога. Если бы ты писал книги, ты бы знал, что после того, как приведёшь в порядок одну из них, остаётся чёрт знает сколько слов. А выбрасывать жалко. От щедрости душевной я рассылаю их по всем известным мне адресам».

Курбов не стал спорить – он уже писал книгу о Мастерах Времени и страдал от недостатка слов, коротких, как сама жизнь, и бесконечных, как мечта людей о бессмертии.

Трамваи везли к морю курортников. От них пахло прелой плотью и кокосовым маслом.

Курбов пошёл через парк. В нём было не так жарко. В запутанных аллеях блуждали ветерки. Суета дня осталась за оградой.

Раньше, когда Курбов жил в Москве, он на лето снимал дачу. В сельце под Угличем пребывал безвыездно, мало спал и читал, а днём бродил по лесу. Натыкаясь на ветви елей и стволы осин, время замедляло там свой бег. Лёжа на траве, он следил за секундной стрелкой на часах – пока она переползала от одной чёрточки к другой, успевал досчитать до десяти…

«Надо бы пожить в лесу хотя бы годик», – подумал Курбов. Он вспомнил, как однажды по командировке газеты ездил в лесничество, где его уговорили снять ботинки, дали взамен валенки и отвезли на кордон. Курбов думал управиться за день, но ночью поднялась метель, повалил густой снег, и трое суток за окном рос сугроб, пока не загородил белый свет. Лесник, устав развлекать гостя, занялся хозяйством. А Курбов ходил из угла в угол, выискивал подрасшатавшиеся половицы и слушал, как они похрустывают и поскрипывают под ногами. Время почти остановилось, и ночью, когда тишина закладывала уши, Курбов чувствовал, как тело наливается тяжестью и нет сил пошевелить рукой или ногой. Такие перегрузки он испытывал дважды, при взлёте и посадке бомбардировщика, об экипаже которого писал очерк к Дню авиации. Разглядывая себя в потрескавшемся зеркальце, Курбов нашёл, что глаза у него потускнели, а нос заострился. «Верно говорят: ждать да догонять – хуже некуда, – сказал лесник, застав его за этим занятием. – Столько снегу – сам леший сейчас к нам не доберётся. Слышь-ка, наст сегодня пробовал – крепкий…. Дойдём до станции на лыжах. Не так уж и далеко – километров двадцать, часа за три добежим». Весь путь прошли молча. На прощание лесник сказал: «Извини, Андрюша, ежели что было не так. В молодости от такой жизни и я бы засох, а в моём возрасте и тебя в лес потянет. Помяни моё слово…»

Неожиданно Курбов оказался перед оградой, за которой был всё тот же парк, но более ухоженный, с аккуратно постриженными деревьями. Кто-то, обладавший богатырской силой, согнул толстый металлический прут, и теперь лазом пользовались, по-видимому, все, кому это позволяли габариты тела. Чуть поколебавшись, Курбов тоже воспользовался им.

Двенадцатиэтажный главный корпус санатория был расцвечен, как корабль на параде флагами, купальными принадлежностями всех цветов и оттенков. В вестибюле было безлюдно и прохладно. Курбов немного поблуждал, отыскивая кабинет главного врача.

– Не возражаете? – спросил он, заглядывая в приоткрытую дверь.

– Заходите.

Лицо человека, сидящего за столом, было красно, как при высоком артериальном давлении. Перед ним стоял вентилятор, и когда Курбов вошёл, он нажал кнопку. Вентилятор, недолго покрутившись, остановился.

– Чем могу быть полезен? – спросил хозяин кабинета и снова включил вентилятор.

– Моя фамилия – Курбов.

– Андрей Владимирович? А я и не догадался. Извините. Плотцев Леонид Сергеевич, главный врач этого заведения, к вашим услугам. Не торопитесь?

– Отпускник.

Плотцев усмехнулся, прикрыв ладонью рот. «Зажал улыбку в кулаке», – определил его действие Курбов.

Кабинет был обставлен мягкой мебелью зелёной расцветки, но возле двери стоял стул, обитый жёлтой материей. Андрей Владимирович соблазнился и сел на него. Глаза, наблюдавшие за манёврами посетителя, засмеялись.

– Вы, по-видимому, весёлый человек, – сказал Плотцев. – Я и статьи ваши читал. Хорошо пишите. Основательно!.. Как говорится, руки бы надо раскрыть для объятий: гость-то какой пожаловал, но не могу…

– Почему?

– Подумайте. Моя фамилия вам должна быть знакома.

– Я осведомился, прежде чем позвонить. А раньше не слышал.

– Ну как хотите.

Андрею Владимировичу стало скучно.

– Я упоминал вас в какой-нибудь публикации? Нет? И в чём же тогда вы меня обвиняете?

– Не притворяйтесь.

– Ну, знаете! Я ведь к вам не разгадывать загадки пришёл.

– И правда. Извините. Пропуск готов. Возьмите.

– Подождите. Я привык докапываться до первопричин. И мне не понятно, зачем вы согласились оказать мне услугу, если я вам так неприятен?

– Я не сразу сообразил, что вы – это вы…

– В таком случае нам лучше сыграть маленькую сценку. Я вхожу к вам в кабинет и говорю: «Извините, что побеспокоил вас. Я передумал, так как понял, что лечебный пляж существует для тех, кто приехал к вам оздоравливаться. Так что ещё раз извините за беспокойство». Ваша реплика, полагаю, будет короткой.

– Актёр из меня некудышный. Да и вы, по-видимому, не актёр. Но поймите же и меня. У меня одна единственная дочь. Умница. Очень симпатичная девушка. Школу закончила с золотой медалью, университет с красным дипломом. Поступила в аспирантуру… Уже думали сыграть свадьбу. Жених – коренной москвич, обаятельный, добрый. И вдруг… пару лет… назад… всё расстроилось. Появился некий Курбов, в которого она влюбилась, как бы сказали в девятнадцатом веке, без памяти. Жениху была дана отставка. Работа по теме диссертации отошла на второй план. Устроилась в газету, очевидно, чтобы оказаться в среде, которой принадлежит этот самый Курбов. Журналистка, на мой взгляд, из неё не получилась. И она сама это поняла, извинилась перед руководителем и снова села за работу. И вот я услышал, что в нашем городе открылся корреспондентский пункт высокоавторитетной газеты. И вскоре прочёл в ней статью на нашу местную тему за подписью «Андрей Курбов, собкор». И в тот же день увидел на улице, как мне показалось, свою дочь, но не смог догнать – она зашла в какой-то дом в каком-то переулке. Тут со мной произошло что-то странное. Когда я опомнился, то не смог отыскать тот дом, да и переулок тоже. Я решил, что она зашла в ваш дом. Вы в каком переулке живёте?

– Мне выделили квартиру в новом доме на улице Некрасова. На первом этаже помещается корпункт.

– Нет, она скрылась в особнячке старой постройки…

Андрей Владимирович поднялся со стула и подошёл к окну.

По выцветшему небу полз самолёт, оставляя за собой рыхлый след. Курбов взглянул на часы – половина четвёртого.

– Как зовут вашу дочь?

– Надя… Надежда…

– Нет, – помолчав, сказал Курбов. – Что-то здесь не так.

– Попробую выяснить, – тихо отозвался Плотцев. – А пропуск всё-таки возьмите. На пляже сейчас хорошо. Отправляйтесь-ка на пляж.

Старый ветер пролетел

За день песок сильно нагрелся, и, ступая по нему босыми ногами, Андрей Владимирович слегка обжёгся, а потом ничего – притерпелся. Он разделся, бросил одежду на изголовье топчана и лёг животом на его горячее ложе.

Синяя гладь воды у горизонта слегка приподнималась, и оттого залив в бронзовой оправе берега казался огромной выгнутой линзой, за сотни веков идеально отполированной ветрами и днищами кораблей. Курбов прослушал переданную по радио сводку биоклиматической станции: «Температура воды в море 25 градусов». Курортник в зелёных плавках, расположившийся по соседству, удовлетворённо крякнул и закрыл лицо книгой.

Никто не купался. Только у самого берега мужчина и женщина колотили руками по воде, норовя обрызгать друг друга. Андрей Владимирович понаблюдал за их игрой и закрыл глаза. Он не исключал розыгрыша, который вполне могли затеять его московские приятели, чтобы напомнить, что они живы, здоровы и по-прежнему горазды на выдумки, но вспомнил усталые, красные от напряжения глаза Плотцева… Вряд ли бы тот согласился участвовать в розыгрыше. Значит… Ничего не значит. Не было у него никогда девушки, которая из любви к нему отказалась бы от перспективного жениха, возможности насовсем обосноваться в Москве, в среде её коренных жителей. Правда, если уж доходить до самой сути, такую жертву принесла ему Лида, но кроме двух-трёх её близких подруг никто не воспринял это как что-то из ряда вон выходящее, и Лида давно уже перестала быть его девушкой, став три года тому назад его женой.

С моря прилетел ветер. Наверное, он был очень старый – крылья его скрипели, и с них сыпалась ржавчина. Ветер принёс с собой крепкий запах чеснока, брынзы и кислого вина. Так, по всей вероятности, пахло от древних греков, когда они после долгого плаванья сходили со своих триер на этот берег. Курбов услышал чужую речь. Он различал слова, и это было странно, ведь этот древний язык уже давно умер. Невидимые люди шли, переговаривались; песок хрустел под их деревянными сандалиями; край невидимой одежды хлестнул его по плечу; пахнуло крепким мужским потом…

В тот же миг ветер взлетел, унёс звуки и запахи, и Андрей Владимирович услышал капризный голос, который несомненно принадлежал красивой женщине:

– Купаться просто невозможно: слишком много медуз…

Курбов осторожно повернулся и признал мужчину и женщину, за игрой которых недавно наблюдал. Они только что вылезли из воды. Женщина и впрямь была красива. Ему всегда нравились такие, со льдинками в глазах, которые никогда не таяли. Женщина, должно быть, почувствовала, что её рассматривают, мельком глянула в его сторону и привычно руками приподняла волосы на затылке. Курбов смутился, поднялся и пошёл к морю.

Вода вытолкнула его на поверхность, словно резиновый мяч, и он поплыл на боку, вытягиваясь в струнку, радуясь тому, что тело в движении наливается силой и молодостью, а рёбра потрескивают от напора воздуха, которым он через рот накачивает лёгкие. Море всегда казалось ему лесом, растворённым в воде. Как и в лесу, тут пропадает ощущение времени. Когда плывёшь быстро, всем телом прижимаясь к воде, ускоряется и темп твоей жизни. Твой внутренний хронометр прогонит большую стрелку по циферблату, а на берегу пройдёт только несколько минут. Это наводит на мысль, что у каждого периода жизни, а то и у каждого мгновения – своё, особое время, особый счёт секунд и дней.

Правая рука, которой Андрей Владимирович расталкивал перед собой воду, чуть сбилась с ритма и скользнула в глубину. Тотчас же её обожгло – будто хлестнули крапивой. От неожиданности пловец чуть было не нахлебался воды. А когда отфыркался, увидел, что море вокруг наполнено медузами. Как кружки жира в остывающем бульоне, они медленно перемещались, подталкиваемые течением. Он вспомнил заметку, напечатанную зимой в «Известиях»: «Спасаясь от летнего зноя, толпы жителей Лимы устремились в прошлый выходной на пляжи близ столицы, но уже вскоре в воде не осталось никого. Океан кишел медузами. У побережья Перу – миллионы огромных – до 60 сантиметров в диаметре – разноцветных чудищ, пригнанных из глубин на мелководье штормовыми волнениями. Двух-трёх обжигающих их щупалец достаточно, чтобы отбить охоту к купанью».

Что-то мягкое и холодное толкнулось в его бедро. Он отпрянул в сторону и, колотя руками и ногами, поплыл к берегу. Его встретили сочувственными улыбками. Курбов сделал вид, что ничего не случилось, и повалился на топчан.

Когда солнце совсем перебралось на запад и на противоположном склоне неба появилась полупрозрачная, как медуза, луна, Андрей Владимирович оделся и пошёл по набережной. Тело излучало накопленное тепло, и, возможно, в сетчатке глаз насекомых, копошившихся в листве, он фиксировался как движущийся сноп огня.

В конце набережной свернул налево, дошёл до трамвайных линий и увидел круглый купол городской библиотеки. «И, кстати, – решил он, – надо просветиться насчёт медуз, а то весь отпуск просижу на берегу…»

Косенькая девушка принесла ему первый том «Жизни животных» и включила настольную лампу.

Андрей Владимирович полистал книгу, разглядывая рисунки, изображающие мрачноватый мир, населённый беспозвоночными существами разнообразных форм, цветов и оттенков. Медузы были помещены в раздел радиальных и отнесены к типу кишечнополостных. Самые древние из современных многоклеточных животных, они выстояли в яростной борьбе за существование с другими видами, с самой Природой и Временем и, отбив все атаки, «заселили буквально весь океан от его поверхности до предельных глубин». Они прошли через все лабиринты отбора благодаря тому, что хитроумно соединили в себе свойства растений и животных. На это, узнал Андрей Владимирович, обратил внимание сам Аристотель. Этот факт показался особенно занятным, и Курбов дал волю воображению, представив, как древний грек, обжигаясь, таскал из Средиземного моря на берег комья расползающегося в руках студня, разглядывал щупальца, скрытый между ними рот. В тёплых морях плавают ядовитые «португальские кораблики» и корнероты. И если Аристотель имел неосторожность потрогать их, то у него надолго пропадала охота продолжать исследования.

Корнероты обитают и в Чёрном море. Держатся они обычно на небольшой глубине возле берега. Зонтик медузы полусферической или конической формы по краям обведён ярко-голубой или фиолетовой каёмкой, которая как бы предостерегает: осторожно, жжётся.

Прочитав про аурелию, симпатичную полупрозрачную медузу, Андрей Владимирович подумал, что страх, который он сегодня испытал, получив ожог, унизителен и глуп. Он испугался потому, что ничего не знал об этих флегматичных и в общем-то безобидных обитателях моря. Ведь если плыть медленно, то можно избежать столкновения с крупными медузами, а прочая мелочь абсолютна безвредна.

Когда нас никто не видит

Курбов вернулся домой в сумерках. Он сунул ноги в тапочки и позвал жену.

Лида выла из ванной:

– Я приняла душ. Не хочешь сполоснуться?

– Попозже…

Лида накинула халатик прямо на мокрое тело. Влага собиралась в ложбинке на груди и оттуда скатывалась на живот.

– Забыла вытереться, – спохватилась Лида. – Я сейчас…

Но Курбов нетерпеливыми руками уже обхватил её и понёс…

Лида сразу же уснула. Но и во сне она прижималась к нему животом, держалась за него руками. Её коротко постриженные волосы, успев высохнуть и снова намокнуть, торчали во все стороны. Сейчас, когда на её лице не было и следа косметики, стали видны обычно тщательно скрываемые морщинки возле глаз, облупившийся нос. Ресницы после того, как с них была смыта тушь, уже не казались длинными и пушистыми. Андрей Владимирович часто по утрам злился, наблюдая, как жена неторопливо расставляет на туалетном столике косметические средства, подолгу выбирает крем, пудру, губную помаду. Не однажды давал себе слово перестать обращать на это внимание, но через неделю, а то и раньше снова начинал сердиться.

– Из-за ерунды мотаю себе нервы, – неожиданно для себя вслух проговорил Курбов. Лида, должно быть, почувствовав, что он сердится, сняла с него руку.

– Да нет же, – сказал Андрей Владимирович, – всё в порядке.

Рука вернулась на прежнее место. И он провёл по ней ладонью – от сгиба локтя до плеча. Лида загорела до черноты. И от того кожа там, где её прикрывали от солнца купальные трусики и лифчик, казалась ослепительно белой и прохладной. Муж, чтобы проверить, так ли, потянулся, и в этот миг его накрыла волна беспричинной тоски и тревоги.

Горло обхватили невидимые каменные пальцы. Через две-три секунды они начнут сжиматься, и он, чтобы сделать хотя бы один полный вздох, расцарапает себе шею и грудь. Когда судорога скрутит тело, и оно перестанет сопротивляться – вдруг полегчает. За три года этой странной болезни, спровоцированной, по мнению врачей, контузией, полученной в детстве, Андрей Владимирович пережил достаточно много таких приступов.

Он высвободился из рук жены, открыл тумбочку, вынул таблетки и с трудом проглотил одну. «Пальцы» уже начали сжиматься на горле, и Курбов, страшась, что Лида проснётся и тоже испугается, увидев его побагровевшее от удушья лицо, сполз с кровати и, прижимая ладонь к горлу, побрёл в свою комнату.

Ему почудился голос жены:

– Потерпи, миленький. Приляг, полежи.

Андрей Владимирович послушался и лёг на пол.

Таблетка подействовала быстрее, чем он ожидал. Всё ещё не веря, что так легко отделался, Курбов потёр ладонями лицо, послушал, как колотится сердце, и стал вспоминать, был ли сегодня подан «сигнал», а если был подан, то почему он его не услышал. Обычно часа за два-три до приступа к гортани подкатывался ледяной комок и от него разбегались ледяные струйки. «Таяние» продолжалось несколько секунд, не более, и Курбов не сразу приучился воспринимать это предупреждение.

После первого приступа Андрея Владимировича увезли в больницу, долго в ней продержали, пока медицинские светила, которых призвала редакция, не расписались в своём бессилии найти причину болезни. Последний, член-корреспондент АМН, весёлый, общительный человек, после второго неудачного сеанса гипноза сказал:

– Всё дело в вашей нервной системе, вернее, в каком-то её узелке, к которому, к сожалению, нет доступа. Лечить вас мы не отказываемся, во всяком случае я хотел бы докопаться до самых корешков, но гарантии, что смогу, нет никакой. Возможно, всё это пройдёт само по себе, но не исключаю и прогрессирование болезни… Советую сменить место жительства – поселиться в каком-нибудь тихом городке на юге у моря. Климатолечение – пока единственное лекарство, которое я могу вам прописать.

В чередовании приступов не было никакой закономерности. Невидимые пальцы могли сжать его горло в любую минуту, особенно в первое время, пока Андрей Владимирович не заметил, что всегда перед началом его пробирает озноб. Так во всяком случае можно было заранее подготовиться, заблаговременно лечь в постель. А дома завелась бессонница – от того, что Курбов боялся умереть от удушья во сне. Часами он сидел, ожидая озноба, за которым неизбежно следовали мучения, горькое ощущение своего бессилия. Лида тоже не спала или дремала полулёжа в кресле, но стоило мужу пошевелиться – она сразу же открывала глаза.

За год они окончательно извелись и, пожалуй, даже стали ненавидеть друг друга: муж жену за то, что она невыносимо здорова, она его – за раздражительность, полуночные страхи, за равнодушие к ней как к женщине. От окончательного разрыва их спас верный друг Курбова Алик. По приглашению какой-то литературной ассоциации он поехал в Нью-Йорк, где издали его книгу, и потратил три четверти гонорара на лекарства. Таблетки, которые он привёз, не изгоняли болезнь, но стоило их принять за час до приступа, и всё обходилось без мучений.

Тем временем редколлегия, не желая терять первоклассного работника, публикации которого прибавляли газете авторитет и тираж, приняла решение перенести свой корреспондентский пункт из Одессы в курортный городок, знаменитый своими целебными сквозняками. Пока тянулась обычная в таких случаях канитель, пока Курбов ездил «разведывать обстановку» и смотреть квартиру и помещение для корпункта, Лида смирилась с мыслью, что придётся покинуть её родную Москву, и сдерживала слёзы, когда паковали вещи…

Андрей Владимирович поднялся с пола, зажёг свет и пошёл смотреть, не проснулась ли жена. Лида спала на спине, широко раскинув руки. Он прикрыл её простынёй, поднял с пола её влажный халатик. Затем собрал свою одежду, и из кармана выпало письмо.

Алик писал, что задумал новую книгу, хочет посоветоваться и приедет, как только управится с поднакопившимися делами.