Читать книгу: «Возрастное. Книга 1. Часть 1», страница 4

Глава 3
Октябрь 1900 – Октябрь 1904
Город Почеп. Моё Рождение и Первые Годы

Мои «будущие предки» поедут в город Почеп еще и потому, что весь путь, Жиздра – Брянск – Почеп, они могут проехать на поезде, а маршрут Жиздра – Брянск – Клетня – Хотимск более утомителен: они могут проехать до Клетни на поезде, но потом им нужно ехать на телеге до города Хотимска ещё семьдесят пять¹²³ верст. Теперь этот путь не для моей мамы, потому что «внутри» её уже был я.

И есть еще несколько причин поехать в город Почеп.

Там живет семья Непомнящих. Они – портные, часть нашей «большой» семьи. Мать этой семьи, по имени Пнина¹²⁴, родная сестра Этель Фейгиной, матери Хаима.

Основную заботу о Ревекке брал на себя ее дядя Залман-Бер Головичер. Более того, дядя, вслед за письмом, послал своего младшего сына Ицхок¹²⁵ -Веле¹²⁶ в Жиздру, который и ускорил наш переезд в Почеп.

Сперва, до разрешения беременности моей матери, мои «будущие» родители остановились у маминого дяди Залман-Бера, благо, что у него большой дом, и в нем много комнат. Тетя Фрума¹²⁷, жена дяди, была очень приветливая, человечная, и добродушная женщина. Она окружила Ревекку большим вниманием и заботой. И надо признать, что такое участие было так необходимо Ревекке.

На следующий день, Хаим пошел, чтобы найти себе работу. Он идёт по городу и вдруг перед ним вывеска. «Столярная мастерская. Григорий Гутерман¹²⁸.»

Он зашел туда. Это – полуподвальное помещение; возле стен стоят два верстака. Двое мужчин работают возле них. Один из них – молодой парень, второй – постарше. В полумраке трудно увидеть лицо этого человека. Он, то и дело, выбирает нужный ему материал в ворохе досок и брусков. Наконец, он вышел из темноты комнаты к своему верстаку, посмотрел на вошедшего и улыбнулся.

– Ба! Так мы ведь с тобой знакомы. – Гутерман сказал Хаиму. – Ты помнишь, где мы встречались?

В то время как владелец мастерской пытался вспомнить место их встречи, Хаим уже вспомнил и ответил: – В городе Климовичи, в Воинском Присутствии. – И они обнялись, дружески похлопывая друг друга по плечу.

– Сколько же лет прошло с тех пор? – Спросил Григорий.

– Столько лет, сколько и зим, да еще полгода. – Ответил Хаим. – А всего будет три с половиной года.

И пошла беседа…

Три с половиной года тому назад они встретились на призывном пункте.

Призыв по «алфавиту» начался утром. Его фамилия – Гутерман. Пока дошли до буквы «Г», у них было предостаточно времени, чтобы познакомиться. Кто ты? Откуда? Где живешь? Кем работаешь? И так далее и тому подобное…

И, наконец, Гутерман был вызван, и как говорится, хотя не рад, но готов, и он пошел в Присутствие, а Хаим остался ждать его.

Хаим подождал немного, а затем ушел на базар. Там он встретил несколько Хотимских парней: евреев и русских. Они поговорили… О чем рекруты говорят? Об «алфавите», о своих родителях, если они больны, даст ли это им привилегию? А рекруты, у которых все в порядке, те говорят о своих девушках, смеются, курят, семечки грызут, плюются.

Всей «ватагой» они вернулись на «призывной пункт». Хаим ждал Григория до вечера, но тот так и не появился. На этом и закончилась их та первая, случайная встреча.

И снова, сегодня, это уже вторая встреча в их жизни, но теперь у них иные интересы, иные разговоры. Они договорились, что Хаим выйдет на работу через пару дней. Гутерман Гиршель¹²⁹, (по-русски – Григорий) будет давать ему «полировальную» работу. – Поскольку ты, Хаим, большой специалист, краснодеревщик, для тебя есть много такой работы, только успевай работать и зарабатывать.

Григорий предложил Хаиму небольшую сумму денег авансом. Хаим поблагодарил его, но отказался. Весьма довольный результатом разговора, Хаим пошел домой.

Дома его ждала хорошая новость. Был приглашенный дядей врач. Доктор осмотрел Ревекку и заверил дядю и присутствующих домочадцев, что все в порядке, все хорошо, и все будет хорошо. Затем он поблагодарил дядю за гонорар и ушел.

И был еще один сюрприз. Люба, единственная дочь дяди и тети, написала и отправила подробное письмо в Хотимск. Она адресовала его тете Саре, маминой маме, с просьбой передать «привет» Фейгиным от их сына Хаима. Когда Хаим пришел, Люба рассказала ему о письме, и он расцеловал её.

Роды у моей матери прошли, и закончились благополучно, если не считать время тревог, слез, опасений за жизнь новорожденного младенца, меня. Стоило мне появиться на свет Божий, как я подал один, единственный писк – ку-у-а-а-а, – и тут же умолк, и ни гу-гу.

Присутствующие, тетя Фрума и её дочь Люба, растерялись. За перегородкой, в столовой, были дядя Залман-Бер, его сын Ицхок-Веле, и мой родной отец. Они шёпотом читали «Тегилим¹³⁰».

Одна лишь повивальная бабушка Бася¹³¹, которой, в то время было примерно 60–65 лет, делала то, что она знала и умела. Это было уже не первый раз, когда она была в такой ситуации. Сначала она вымыла мое тельце теплой водой, сделала легкий массаж, согрела мои пятки. Затем снова сделала массаж, а потом начала дуть воздух в мой носик.

И, насколько я могу «помнить», я задыхался, стараясь не подавиться от запаха гниющих зубов, с примесью чеснока изо рта моей спасительницы, но держался я бодро и «мужественно» и не показывал никаких признаков жизни.

Воскресить мертвого пока еще, «на сегодняшний день», никому не удалось. Я говорю – «на сегодняшний день», потому что не исключено, что когда-нибудь человечество придет к тому, что это будет вполне возможно, и обыденно, но это, как говорят, «программа максимум» для всех нас, для всего человечества.

А бабушка Бася занимается «программой минимум». Она старается отвести «смерть» от намеченной ею жертвы. Это то, что она делает, и делает хорошо. Такая уж у нее специальность. Сохранить новорожденных. Дать им возможность жить.

И если люди, у которых баба Бася принимала младенца, благодарят её, и поминают её «добрым словом» везде и всюду, то она, по правде говоря, «трогательно» рада. Для неё это «самая высшая оплата».

И вот мой отец вмешался в это «безрезультатное мероприятие», и сказал. – Так он же мертвый!!!

А баба Бася, сделав «большие» глаза, возразила ему, «горемычному». – А ты чего родненький, молодой батя, дорогой мой человек, говоришь? Он жив. Приложи-ка свою руку к его сердечку. – Отец последовал приказу и выполнил то, что ему сказали. – Ну, что же? Что? Чувствуешь, как бьётся его сердце? Да?

Отец кивнул головой, что означало. – Да, оно бьётся. – И он, наконец-то, улыбнулся.

– Когда баба Бася «принимает» младенцев, «он айн горэ», они, слава Богу, не умирают. – Похвалила она сама себя.

На лицах присутствующих, включая маму, сквозь ее боли и страдания, появилась улыбка, и тут я, возмущенный их недовериям в мое существование, крикнув: – ку-а-а!!! – и моргнул одним глазом всем, всем, всем. – Что Вам всем от меня надо???

Ну, конечно, женщины засуетились, ожили, кто во что горазд… В руках у бабы Баси сверкнули ножницы. Первым делом отхватили до сих пор болтавшийся мой пуп.

Люба принесла бульон и начала кормить мою мама.

Мужчины удалились в спальню дяди, где стоял «бар» с напитками. Оттуда послушался приглушенный, тонкий звон «хрусталя».

И, конечно, я пытался… к мужчинам… Но баба Бася шлепнула меня по…: – Рановато тебе туда… – И положила меня к грудям матери… И я сделал свой первый роковой глоток и уснул спокойным сном.

Назвали меня Лейб, в память о дедушке, так недавно умершем; всего-то с полгода тому назад. Это имя происходит от слова «лев», который был коронован как «царь» зверей.

Чисто по-еврейски, пожилого человека называют «Реб Лейб», где слово «Реб» значит «учитель».

Но там, где нет слова «Реб» – «учитель», используется буква «А» – приставка к имени. Она может быть с начала имени. И произносится это следующим образом: – «Алейб» – «лев», «Абер» – «медведь», «Аволф», и так далее.

Позже, когда мне было уже пять лет, и у меня уже была маленькая сестричка, по имени Бася, названная по отцовой бабушке, и ей уже пошел четвертый годик, а на маминой талии вырисовывался округленный животик, и мы втроем: – Мама, Бася, и я – ранними зимними вечерами, при свете небольшой керосинной лампы, сидели на теплой лежанке, в ожидании прихода отца с работы.

Мама часто вздыхала и рассказывала нам совсем не детские сказки, а историю о том, как она рожала меня, своего первенца, своего «бхора¹³²».

Это, конечно, мальчик. За ним наблюдают, он пользуется всеми правами, льготами в семье. Кто-нибудь один из дедушек или бабушек «шефствует» над ним.

Дома, когда семья садится кушать обед с мясом, а обычно это происходит в Субботу, то мать режет мясо на кусочки, да так, чтобы каждому члену семьи получилось по большому и хорошему куску, хотя, в лучшем случае, этого куска мяса достаточно только для одного человека. Но, именно поэтому она и мама, чтобы она была специалистом и сумела выделить большой и хороший кусок мяса для каждого члена семьи. Первый кусок получает отец, второй кусок достается первенцу, остатки мяса идут остальным детям.

Итак, родился я в городе Почепе Черниговской¹³³ губернии 8-го Декабря 1900 года по старому стилю, или 21-го Декабря – по новому¹³⁴ стилю.

Чуть больше года после этого «события», моя мама не работала, поскольку занималась моим воспитанием.

Потом уже начали показываться следы второго претендента… на появление на свет Божий, так что маме было не до работы. А если нанять няню, то её зарплата плюс питание немногим меньше заработка матери.

Отец много работает и зарабатывает неплохо, потому что его товарищ Гутерман остался верен своему обещанию. – Будешь хорошо зарабатывать.

Весной этого года мы переехали в другую, большую, квартиру. Это была двухкомнатная квартира. Теперь уже мать с малышом, и даже с двумя детьми, может жить отдельно. Эта квартира находится на Стародубской¹³⁵ улице, недалеко от работы отца, всего через три дома от нашего жилья. Это очень удобно для отца, теперь он может прийти домой на обед.

На ярмарке, в Николин¹³⁶ День, отец купил козу, пять штук кур¹³⁷, шестой – петух. Жизнь пошла нормальная. Жить стало лучше, жить стало веселей.

Упомяну еще раз, что младшая сестра моей бабушки Этель, по имени Пнина, вышла замуж за портного по фамилии Непомнящий. Она, как и ее старшая сестра, «верховодила» всей своей семьёй. Эта семья жила в большом собственном доме. Муж и трое ее сыновей были портные, а зять, муж единственной дочери, был парикмахер.

Она побывала у нас, еще, когда мы жили у маминого дяди Залман-Бера. Вот и сейчас она «распорядилась», чтобы отец пришел к ним подобрать себе материал на костюм. Её сыновья снимут мерку, и сошьют отцу костюм в течение месяца, причем, с оплатой в рассрочку.

Моей маме ничего не нужно, потому что в день их «тихой» свадьбы, старшая сестра Ципейра подарила ей комплект женской одежды (дрошинг-шаньг): новую жакетку с юбкой, несколько кофточек, блузок, чулок, и многое другое из необходимого дамского белья. А также она дала ей несколько пар обуви.

Несколько слов воспоминаний из их прошлого отъезда из города Хотимска. У каждого из них был лишь небольшой чемодан. А много ли вещей уложишь в такой вот чемоданчик? Особенно для девушки, причем, не из бедной семьи, да и «на выданье», к тому же без согласия родителей, конечно же, всё это осталось дома, у родителей.

Другое дело – Хаим. Он родом из многодетной семьи ремесленника. Одёжи, что на коже, харчей, что в животе…

Летом к нам в гости приехала мама моей мамы, бабушка Сара Головичер. Встреча матери с дочерью была далеко не из самых приятных «мероприятий». Свежи были следы слез, незаслуженных упреков: Хасидим – Миснагдим. Как говорят в таких случаях: «рана заживает, а рубец остаётся». И вот этим «рубцом» на сегодня являюсь «я» – Лев Фейгин, вместо Лейба Головичера… Прошу любить и жаловать, раз и навсегда.

Бабушку Сару мои родители встретили, как самую желанную гостью. Все они прослезилась, поплакали. Но время слез, откровенно говоря, уже давно прошло. Никто не может вернуть прошлое. Что было, то прошло. Былого не вернуть.

Первым делом бабушка, в сопровождении своей дочери, моей мамы, вошла в спальню. Я лежал в своей кроватке, в куцей рубашонке, задрав ножки, и с кем-то, о чем-то, мне одному известном, разговаривал. И вот бабушка сперва всхлипнула, пустив непрошеную слезу, но тут же воздержалась. Мокрыми от слёз глазами она взглянула через свое плечо на мою маму, свою дочь, улыбнулась… и защебетала, потом щелкнула языком, сказав мне одному понятное. – А-а-а!!!

И опять щелкнула языком и так далее, пока я не улыбнулся ей в ответ, тараща глазенками, то на маму, то на бабушку. Она выставила мне свои милые руки, и, поманив меня пальцами, предлагала мне сесть ей на руки. Ну, а я, конечно, и рад, и счастлив, и готов, попав в объятья моей родной, еще не знакомой мне более полугода бабушке.

Итак, моя бабушка приехала к нам и, на некоторое время, осталась жить с нами. Она привезла всю одежду и обувь, которую приготовили моей, тогда еще будущей, маме на свадьбу как её «приданое». Здесь самым главным в гардеробе была «ротонда¹³⁸».

Не менее главным и важным был… мой… узелок, довольно объемный и увесистый. В двух видах, пеленки и обыкновенное детское белье, потом было и такое, из числа… гардеробного, мужского. Напоминаю вам вторично, что «я» – «бхор» у моей мамы, поэтому, по заказу бабушки, мне сшили на год, два и три мальчиковые костюмчики, причем по три на каждый годик.

Бабушка Сара пробыла у нас почти полгода, май – октябрь, пока я не встал на ноги. Я, уже держась за бабушкину руку, «ходил» в тапочках и чулочках бабушкиной вязки. Мама получала меня, из рук в руки, только для кормления грудью.

А на подкормку меня кормили манной кашей, сдобным сухариком в теплом, да еще козьем молочке. Да это же вкуснятина. Я же этот вкус помню по сей день. Одно дело – помнить или написать о вкусе молока с горячим бубликом.

В одном из своих произведений Шолом-Алейхем пишет, что ни один художник в мире «этого вкуса не нарисует». Нельзя упускать из виду то, что меня потчевали козьим молоком. Такого «вкуса» никто и никогда не сможет нарисовать, да никто и не пытался.

Мы всей семьей отмечали Субботу, то есть, Шабат¹³⁹. Мы часто бывали у дяди Залман-Бера с визитом в «субботний» день, и все оставались довольными. Время быстро уходит, особенно, когда оно в обрез, и вот уже настали последние дни пребывания бабушки Сары у нас.

Также мы всей семьей отмечали все праздники, в том числе наиболее важные: Рош Ха-Шана¹⁴⁰ – Новый Год, Йом-Кипур¹⁴¹ – Судный день и ежедневный пост, а также Сукес¹⁴² – праздник на всю неделю, счастливый, веселый праздник.

Отдельно, особенно, отмечался последний день, который называется Симхас-Тойрэ¹⁴³ – праздник Торы¹⁴⁴. Это – праздник в честь Свитков Пятикнижия¹⁴⁵, которые были получены нашим праотцом Моисеем. В этот день все молитвы поют громко, громко, на всю катушку, допускается винопитие в синагоге. Некоторые люди выпьют по «сто», а то и по «двести» граммов вина, потом, кто поет, а кто «орёт», а кто ревет во все горло. Некоторые мужчины даже танцуют¹⁴⁶ вокруг амвона¹⁴⁷ со свитками Торы на руках.