Читать книгу: «Яркие огни», страница 15
Денис
Когда ты по-настоящему сходишь с ума, начинает теряться связь с реальностью. Ты дышишь, можешь говорить, пытаешься есть, пускай даже через силу, но загвоздка в том, что ты больше не живёшь, а просто существуешь.
Дни, которые я провёл, не выходя из своей комнаты, тянусь с болезненной вечностью. Спасибо отцу – он запер меня в четырёх стенах, а ключ от двери был только у него или мамы, когда тот уезжал на работу. Если бы я мог сравнить это время с пыткой, то, скорее всего, это походило на заточение в темнице. Да, у меня был солнечный свет, была еда, но боль, которую я ощущал каждый раз, когда открывал утром глаза, казалась невыносимой.
Первую ночь после очередного конфликта с родителем я провёл в тревоге – не сомкнул глаз за всё время, потому что думал о ближайшем ужасном будущем. Мне грозила решётка, а, даже если не она, то та же самая тюрьма в виде закрытого учреждения для проблемных подростков. Вот только хуже всего было понимание того, что я не виноват, меня подставили, и я даже не мог предположить, кто именно это сделал. К утру я всё же смог уснуть, но часа на два, не более. Я надеялся, что весь этот ужас с поджогом школы и моим арестом – всего лишь ночной кошмар, очередная страшилка, которую послало мне тёмное время суток. Но, когда я обнаружил запертую дверь, то понял – это кошмар наяву.
За весь день ко мне зашли только три раза: утром, днём и вечером – няня близнецов Мария Витальевна – приносила еду и уходила обратно. Мама и дети так и не появились, как и сам отец. Всё это время проходило для меня в настоящих мучениях. Ну, вот чем я это заслужил? Я перечитал несколько книг в жанре фантастики, которые пылились у меня на стеллажах, побродил по комнате, чтобы была хоть какая-то активность, а не только лежания на кровати, даже уроками занялся, которые я не особо-то и жаловал по жизни, и этого всего было катастрофически мало. Но день я как-то смог продержаться.
Ночью я всё же смог заснуть, но это тоже оказалось мучением: мне снились кошмары о моём официальном аресте, при чём, это было публично. Люди смотрели на меня с неприязнью, высказывали какие-то гадости чуть ли не в самое лицо, но это было пустяком по сравнению с тем, что произошло дальше. Передо мной возникли силуэты друзей, моих ребят, моих дорогих людей, но глядели они на меня, как на чужого, будто мы видели друг друга впервые в жизни. Я посмотрел на Даньку, но его взгляд был совершенно пустым.
– Плохо тебе жилось? – произносит он будто не своим голосом. – Решил показать свою крутость, свою мнимую вседозволенность? – его презрение проявлялось всё отчётливее. – Даже не верится, что мы были лучшими друзьями!
Были? Что значит, были?
– Дань…
– А ещё говорил мне что-то про Юру Линовского, – заговорила Лина. – Да ты ещё хуже, чем он! Юра хотя бы не притворяется гадом, а ты боишься показать своё нутро.
Было больно слышать от девушки такие слова – от девушки, которая мне нравится, по-настоящему нравится.
– Лина…
И тут они разворачиваются и уходят, уходят все: Лина с Даней, Ромка, Стас и Ксюша, оставляя меня наедине с представителями полиции и разъярённой толпой.
Я был готов взвыть от боли, несправедливости и безысходности. Все эти чувства вызывали внутри меня что-то непонятное – что-то опасное и дикое. Я не выдержал и закричал. Но не слышал своего голоса, будто я был немым. Проснулся я с ожидаемым криком в холодном поту. Признаться, я даже не сразу понял, что нахожусь в собственной постели – всё казалось настолько реальным. Придя в себя, я всё-таки посмотрел на настенные часы. Было пять утра, но спать уже совсем не хотелось. Я открыл окно нараспашку и с жадностью вдохнул прохладный апрельский воздух. Он приводил в себя, расставлял всё по полочкам, особенно мысли, которые в последнее время приходилось собирать чуть ли не по кусочкам. Я думал о том, как было бы хорошо оказаться на море – на том берегу, куда несколько недель назад я привёз Лину после вечеринки Юры.
Ближе к полудню я понял, что долго так не вынесу – запертый в четырёх стенах, как животное в загоне. Моя тяга к рисованию обострилась практически сразу, но ещё никогда я не ощущал в этом такой неистовой потребности. Краски, холсты, карандаши – всё это было моим способом самовыражения, но, прежде всего, в этом я находил решение своих проблем. Да, всего лишь несколько ярких изображений и немного фантазии, сразу становилось легче, когда вырисовывался результат. Я был рад, что своё утешение я находил именно в этом, а не в алкоголе или других подобных веществах. И даже столь безобидную отдушину у меня всё равно отобрали. Рисование походило на, своего рода, странную зависимость, от которой я не мог избавиться, да и не хотел.
Когда я уже понял, что нахожусь на гране срыва, в мою комнату зашли Тёма и Алиса. Я безумно любил своих брата и сестру, но ещё никогда я не был так сильно рад их видеть, как в этот момент. Я ничего не стал спрашивать у близнецов, потому что просто крепко сжал их в объятиях. Они хоть и были всего лишь семилетними детьми, но понимали уже достаточно много, живя в доме, где никто никого не слышит. Я почувствовал, как глаза начало жечь от поступивших слёз, но я сдержался, ведь должен всегда оставаться для них сильным и смелым старшим братом.
Я не сразу отстранился от них, просто не мог этого сделать. Первым это сделал Тёма – брат протянул мне какую-то стопку тетрадей.
– Там какая-то девочка пришла, – негромко произнёс он. – Сказала, что твоя одноклассница. Мама её откуда-то знает.
Я даже помотал головой, подумал, что уже крыша поехала. Какая одноклассница? Откуда мама её знает?
– Они сидят на кухне, разговаривают, – сказала Алиса, с интересом поглядывая на тетради.
Тетради, конечно! Я взглянул на обложку – Аделина Озерцова, 9 «А» класс, геометрия. Что? Почему 9 «А»? Мы же учимся в 10 классе без каких-либо букв.
Я взглянул на другую обложку – там было написано просто «Лина». Третья вообще именовалась как «Бунтарка и Мороженка». Всё. Я точно спятил!
Я посмотрел на открытую дверь. Она была здесь, она совсем рядом – там внизу, разговаривает с мамой. Мне захотелось выбежать из комнаты, преодолеть ступени в несколько толчков и ворваться на кухню. А потом…я бы просто обнял её, прижал к себе и не отпускал – просто наслаждался бы тем, что ощущаю её тепло. Но я не стал этого делать. Если бы я увидел Лину, то стало бы только хуже – процесс потери контроля над собой был бы ускорен в несколько раз.
Но, зачем она пришла? И зачем принесла эти странные тетради?
Когда близнецы ушли, благополучно закрыв за собой дверь, я сел на кровать и начал перелистывать страницы. Начал с тетради по геометрии. Фигуры непрерывно мелькали одна за другой, написаны формулировки, представлены решения задач, выставлены оценки красным пастиком – в основном, пятёрки и четвёрки, изредка мелькали тройки. Ничего примечательного, последняя страница тоже не дала никаких результатов.
Взял вторую тетрадь под наименованием «Лина». Мелкие рисунки простым карандашом, какие-то надписи, похожие на слоганы из фильмов, одну из которых я узнал: «Страх делает тебя пленником. Надежда дает тебе свободу», – фильм «Побег из Шоушенка». Всё это идёт параллельно с какими-то записями, похожими на задания по литературе – сочинения, мысли, высказывания. Но, по сути, тоже ничего необычного.
Странно всё это. Лина приходит ко мне домой и отдаёт близнецам какие-то непонятные тетради. Осталась ещё одна, но я не был уверен, что найду там что-то стоящее. Яркая розовая обложка с надписью «Бунтарка и Мороженка», украшенная наклейками в виде каких-то элементов еды, особенно было очень много авокадо. И что твориться в голове у этой девчонки? Почерк оказался детским, впрочем, как и содержание. Все эти каракули были похожи на вопросы для девчачьей анкеты, которые меня сегодня частенько просит заполнить сестра. Там спрашивались все возможные данные: имя, возраст, любимый цвет, книга, фильм и прочее. Однако, что не было типичным для таких самодельных анкет, как мне казалось, так это последний вопрос: «Что тебя вдохновляет?». Мне было интересно прочитать ответы, хоть я совершенно и не знал этих людей. Вариантов было много: феи, животные, мама, старшая сестра, сказки, Ханна Монтана… Да уж, чего только не повстречаешь в таких тетрадочках.
Я пролистал страницы, но даже не сразу увидел торчащий наверху в левом углу пластиковый синий стикер. Я открыл нужную страницу и увидел фразу, выведенную большими буквами: «Я знаю, ты не виноват, ребята считают так же. Мы верим тебе, и сделаем всё возможное, чтобы снять с тебя обвинения. Я подозревала, что не смогу тебя увидеть, поэтому решила подстраховаться – объяснить всё так. Очень прошу тебя держаться и не падать духом, потому что ещё ничего не кончено. Мы на твоей стороне. И будем на ней всегда. Лина».
Я перечитал это несколько раз, вглядывался в каждую линию, каждую завитушку её красивого почерка, не в силах сдержать улыбки. Друзья переживают. Она переживает. А, самое главное, они верят мне. Хоть и ненадолго, но я почувствовал облегчение, почувствовал поддержку, почувствовал, что хоть кто-то думает обо мне. А эта тетрадь? Да я был готов расцеловать девушку за то, что хотя бы так она смогла передать мне такие важные и нужные слова!
И именно в этот момент я открыто признался самому себе, что влюбился – я влюбился в Аделину Озерцову. Мне хотелось кричать об этом, кричать так, чтобы стены этого дома затряслись! Я не знал, ушла она или ещё сидит с моей мамой на кухне, но знал – если ситуация разрешиться, то я больше не стану скрывать того, что чувствую. Я впервые в своей жизни так сильно полюбил девушку. Да, мне нравились разные девчонки, но думал, что мой предел любви – Аня Линовская, которая привлекала меня внешностью и дерзостью характера, но отталкивала внутренней пустотой. А в Лине сочеталось буквально всё: красота, ум, характер, внутренний мир и настырность в хорошем смысле этого слова.
Я смотрел на этот листок и не переставал лыбиться, как идиот, а потом просто повалился на кровать и прижал страницу к губам, зная, что теперь всё точно будет хорошо.
Но хорошо не получилось…
Раним утром следующего дня, ко мне в комнату зашёл отец. Я уже не спал, решил перебрать свой «бумажный комбинат» из тетрадей и рисунков, которые я складировал, начиная, наверное, с класса седьмого. Хоть каким-то делом займусь, пока сижу в заточении.
Он был уже готов ехать на работу – одет с иголочки. Отец как-то странно просканировал своим взглядом мою комнату, а потом присел на край кровати.
– Как ты? – спросил он низким голосом.
Само присутствие родителя в моей комнате уже вызывало некие прозрения, и я вообще молчу о том, что на часах было чуть больше семи утра. Я даже немного растерялся, услышав этот вопрос, но, выйдя из кладовки, всё же заговорил с ним:
– Не очень, как видишь. Но держусь.
Он понимающе покачал головой.
– Я…я хотел тебе кое-что сказать. Остальные уже в курсе, думаю, ты тоже должен знать.
Признаться, я сильно напрягся. Что может быть хуже ареста сына и всей той ситуации, в которой оказалась наша семья? Так и хотелось сказать: «Давай, пап, добей меня окончательно!».
Я осторожно присел рядом с ним на кровать.
– Что-то ещё случилось? – осторожно спросил я.
Отец смотрел в пол, долго молчал, казалось, вовсе растерялся, но быстро взял себя в руки, а его лицо снова стало невозмутимым.
– Не зависимо от того, как закончится всё это дело с поджогом, при первой же возможности мы уедем из города. Навсегда.
Я до последнего надеялся, что ослышался.
– Что? – прошептал я, прибывая в лёгком шоке.
– Многие компании отказываются сотрудничать с нами из-за…ну, ты сам понимаешь. Они не хотят связывать своё дело с криминалом и прочим. Нет смысла нам тратить время, зная, что скоро всё сведётся к банкротству. Мне уже давно предложили работу в другом месте, но мы ждали, пока ты окончишь школу, чтобы сообщить.
– Сообщить что именно? – продолжал напирать я, предчувствуя что-то совсем нехорошее.
Отец тяжело вздохнул.
– Мне предложили работу в Швеции. Через неделю я связываюсь с представителями фирмы, и сообщаю им о своём согласии на работу. Мы переезжаем туда.
У меня всё рухнуло внутри. Какой ещё переезд? Какая ещё, к чёрту, Швеция?!
– Я просто хотел, чтобы ты был готов к этому. С твоими делами, вроде, всё пока идёт нормально – высока вероятность, что тебя минует участь оказаться за решёткой, – странный взгляд отца заставил меня усомниться в вере его же собственных слов. – Сразу после окончательного решения следствия, если всё пойдёт по плану, мы немедленно уедем из страны.
Я смотрел на отца широко раскрытыми глазами, не желая даже слушать продолжения. Я к такому не готов! Я не готов потерять всё, что у меня здесь есть только из-за того, что меня просто подставили!
– Нет, – помотал я головой, нервно улыбнувшись – ненормальная реакция. – Нет! Я…я не хочу! – я вскочил с кровати и растерянно уставился на родителя. – Почему мы должны чуть ли не бежать из города из-за того, что меня в чём-то обвинили?
Я не знал, как себя вести. Внутри меня всё смешалось: боль, недоумение, злость и растерянность. Пожалуйста, скажите мне, что я сплю!
Отец поднял на меня свои недобрые глаза.
– В чём-то обвинили? – тихо спросил он, а потом встал передо мной. – В чём-то обвинили?! – громко сказал он мне в самое лицо, что мне пришлось сделать один шаг назад. – Поджог – это не мелкое хулиганство, а уголовная ответственность. Для тебя это всё шуточки что ли?!
– Боже, пап, да какие шутки?! – я обхватил голову руками, вслед за ним нервы начали сдавать и у меня самого. – Я тебе уже миллион раз говорил, что меня ПОДСТАВИЛИ. Не поджигал я школу! Зачем, по-твоему, мне это нужно?
– Вот я тебя и спрашиваю – зачем? – он безжалостно напирал на меня.
Повисло напряжённое молчание. Я почувствовал, как к моему лицу прихлынула кровь – щёки горели, да и сам внутри я закипал.
– Я. Этого. Не. Делал, – твёрдым голосом отчеканил я каждое слово, смело глядя в карие глаза отца.
Он и я – в этот момент мы походили на диких собак, которых слишком долго держали на привязи и которых вот-вот должны были выпустить. Нет, мы не набросимся друг на друга, не перегрызём глотки, но добьём друг друга словами, а иногда это намного больнее, да и раны после такого глубже.
– Знаешь, что, Денис, мне всё это надоело, – спокойным, но твёрдым голосом произнёс он. – Я пришёл, чтобы сообщить тебе об этом, и я это сделал.
– А мама? – настойчиво спросил я. – У неё же только-только карьера пошла в рост. Люди ходят на её концерты, из других городов приезжают, чтобы послушать её музыку. И ты просто так хочешь у неё всё это отнять? А Тёма с Алисой? – не отступал я. – Ты же понимаешь, как это их травмирует? Такой скорый переезд, да ещё и в другую страну. Детей нельзя так просто стравить перед фактом.
– Ты – уже не ребёнок, Денис!
– А я и не про себя сейчас говорю, – было видно, что отец начинает уставать от моих нападений. – Но, если тебе, конечно, интересно, я тоже могу всё потерять, что у меня есть в этом городе. У меня здесь друзья, здесь мой лучший друг – Данька, здесь Лина…
– Лина? – отец странно покосился на меня.
– Не важно, – я мотнул головой, понимая, что сказал лишнее. – Суть не в этом, а в том, что каждый из нас потеряет что-то очень дорогое, потому что ТЫ, – я указал на него пальцем, распыляясь от злости, – боишься испортить свою репутацию! Дело совершенно не в отказе сотрудничать, а в страхе показаться не таким хорошим, каким тебя хотят видеть другие.
Я выпалил эти слова, но даже не сразу понял, что проецировал их не только на отца, но и на себя самого. Я много лет боялся показать своё истинное лицо, боялся сделать что-то не так, что-то, что могло бы расстроить дорогих мне людей. Я пытался, честно пытался подавить желание совершить какую-то глупость, которая обескуражила бы моих родных, но лично мне принесла бы немыслимое наслаждение. Я боялся разочаровать их, боялся стать плохим сыном, каким в итоге и вышел для отца. Всё это читалось в его глазах: разочарование и стыд.
Но я больше не мог подавлять себя в угоду другим. Я – человек, и имею право на совершение ошибок, имею право набивать шишки, имею право оступаться и поступать так, как велит мне моё же сердце. Даже, если на этом всё и закончится, то я больше никогда и ни при каких обстоятельствах не стану подстраиваться под других людей, особенно, если с меня это нагло требуют.
От меня не утаился растерянный взгляд отца. Он был удивлён, я заметил это, хоть прошла всего лишь доля секунды. Я попал точно в самую цель! Его волновало не то, что кто-то будет отказываться от сделок или контрактов, мы же не в шоу-бизнесе, где вся грязь выливается наружу, а из неё потом вытекают последствия, он боялся испорченной репутации – боялся потерять статус и вид уважаемого в обществе человека.
Отец не переставал гневно смотреть мне в глаза, но было уже всё равно.
– Ты всё сказал? – его тон пугал меня.
Я промолчал, не было смысла продолжать эту дилемму, ведь я добился того, чего хотел – понимания, что карьера и мнение общества для него важнее собственной семьи.
– Хочешь узнать, почему до этого дошло? – спросил отец тихим голосом.
– Потому что я – негодный и дрянной сын? – я удивился тому, насколько спокойно произнёс эти слова.
– Потому что я не смог воспитать из тебя хорошего человека, – совсем тихо добавил он.
Я замолчал. Ожидаемые слова, но отдались они неприятной болью где-то в груди. Неужели он и правда считает меня таким? Неужели я действительно такой в его глазах?
Отец ещё долго пожирал меня злым и, в то же время, огорчённым взглядом. Мы молчали, но я предпочёл бы отключиться на месте, чтобы не испытывать всего этого буйства негативных эмоций. Он, без лишних слов, развернулся и вышел, заперев за собой дверь.
Не знаю, как долго я стоял, унимая дрожь во всём теле. Мне было плохо, паршивое чувство накрыло с головой и не собиралось даже ослабевать хватку. Зря я понадеялся, что всё может сложиться хорошо, старания ребят, поступок Лины…всё в один миг стало напрасным.
Я почувствовал, как начал задыхаться – задыхаться от образовавшегося кома в горле и пронизывающей внутренней боли. И тут я понял – у меня сорвало крышу. Я хотел кричать, хотел крушить всё вокруг, хотел разбить окно и выкинуть наружу все возможные вещи, которые попадутся мне под руку, хотел разорвать всю дорогую брендовую одежду, сотворить из своей комнаты место для потерянных душ.
Но я не шевельнулся ровно до тех пор, пока мой взгляд не упал на дверь кладовки. Я стремительным шагом направился туда и упал на колени. Там – под шкафом за коробками с какими-то вещами был потайной отсек, который мы когда-то сами сделали с Данькой – просто проломили деревянную перегородку, а потом сделали подобие дверцы, чтобы маленькая «перестройка» дома не была уж совсем очевидной.
Я наклонился, убрал коробки и протянул руку. Я нащупал то, что искал – палочки угля для рисования. «Такую вещь лучше не хранить в доме, потому что можно было испачкать стены и мебель», – так говорила мама. Но я не послушал, просто спрятал их подальше от человеческих глаз и шаловливых ручек близнецов.
Мои нервы сдали окончательно, и был лишь один способ хоть ненадолго приглушить эту невыносимую боль. Вот только способ «анестезии» грозил закончиться очередной взбучкой и новой грудой проблем. Но, взглянув на уголь, уже довольно-таки сильно испачкавший мою руку, я понял: «Оно того стоит…».
В голове картины: настолько яркие и пёстрые, что в реальности они стали бы резать глаза. Краткие сполохи, странные пятна – всё мелькало у меня перед глазами. Это была агония – агония, которая сводила с ума.
Я стоял на своей кровати у самого изголовья, опираясь одной рукой на стену. Казалось, что любое неосторожное движение – я упаду. Но я держался, вцепился пальцами в холодный бетон, насколько это было возможным, а второй рукой выводил безумные очертания. Как ни странно, но я практически ничего не видел перед собой: всё как будто двоилось, в висках пульсировало, мышцы всего тела сильно напряглись, а лоб покрылся испариной.
Мои чёрные руки сильно испачкали стену, но я всё равно крепко держу грифель, продолжая рисовать. Я не понимал, что изображено на стенах: не было ни сюжета, ни смысла, ни подготовленного заранее эскиза – я изображал то, что чувствовал в данный момент. Моё тяжёлое дыхание мешало сконцентрироваться, но я не оставил себе никаких попыток остановиться и осознать реальность происходящего.
Вся моя комната, всё стены были испорчены углём для рисования. Казалось, я не оставил ни единого свободного места, глуша внутреннюю боль тем, что у меня не смогли конфисковать. Мне было всё равно на последствия, было всё равно на реакцию родителей, было наплевать на то, что будет с моей жизнью дальше. Я всё потерял – потерял просто потому, что так кому-то захотелось! Обвинят меня или нет, уже даже это ничто не решит. Отец был непреклонен – уезжаем и всё. Никогда не думал, что Максим Гранин – человек с большой буквы, умный, решительный, в каком-то смысле властный, испугался общественного мнения. Не верю! Не хочу верить во всё, что меня сейчас окружает!
Чем сильнее я думал об этом, тем невыносимее становилось странное состояние, в котором я находился. Было ощущение, что я вижу сон – очень реалистичный сон, который не отпускает меня, не даёт проснуться. Я рисовал, казалось, уже совершенно бездумно. Я понимал, что балансирую на грани, если уже чувствую подступ тихой истерики. Уголь кончался в моей руке, но я продолжал пачкать стену, вернее, последний чистый участок, который остался. Казалось, ещё немного и я вотру в эту стену свои собственные пальцы. Вот только совсем не замечу этого…
Я рисую. Рисую. Рисую! РИСУЮ!!!
Не могу остановиться.
Состояние критическое.
Хочется кричать! Хочется выть!
НО Я НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ ЭТОГО!
– Стой! Остановись! – слышу я отдающийся эхом голос, когда кто-то резко перехватывает мою руку.
Я поворачиваю голову и вижу перед собой слегка расплывавшееся лицо Лины.
Я часто моргаю, не понимаю, что происходит. Она стоит рядом со мной на кровати и серьёзно смотрит мне в глаза, не отпуская моей руки, в пальцах которой трясутся остатки угля.
Странное состояние стало медленно освобождать меня, но ощущение нереальности происходящего не ослабляло хватку, всё ещё держа под своим контролем моё подсознание. Но Лина никуда не исчезла, она всё так же стояла рядом со мной, хоть и молчала. Но это длилось совсем недолго: девушка медленно стала опускать мою руку вниз, всё ещё продолжая держать меня за запястье, затем осторожно развернула к себе, взяла за вторую руку, и мы осторожно спустились с кровати на пол.
Я был в каком-то странном трансе, молчал, как и сама девушка, делал всё по её воле. Я боялся, что произнеси я хотя бы звук, она исчезнет.
– Денис, ты слышишь меня? – осторожно спросила она, ведя меня в сторону письменного стола.
Интересно, её совсем не смутило, что мои руки были испачканы углём?
Я ничего не ответил. Всё, на что меня хватило – кивок головы.
– Хорошо.
Она довела меня до компьютерного кресла – сказала, чтобы я сел туда – а сама расположилась на краю кровати. Моих рук она не отпустила.
– Что…что ты здесь делаешь? – я сказал это настолько тихо, что не был уверен, что девушка вообще расслышала мои слова.
– Я пришла сообщить тебе одну новость.
– Как ты прошла ко мне? – я не мог остановиться, не мог поверить, что эта Лина, которая сидит передо мной, реальна.
– Твоя мама меня пустила. Она осталась внизу вместе с близнецами.
– Близнецами? – не знаю, зачем я это повторил.
Она кивнула.
– Денис, мы разобрались с тем, что случилось в день поджога, – её голос оживлял меня. – Это сделал Юра. Юра устроил пожар, он намеренно подставил тебя.
Казалось, эта новость окончательно привела меня в чувство. Что? Юрка? Неужели из-за драки на вечеринке? Да, произошёл конфликт. Но разрешать его таким способом… Вот же сволочь!
– Я сегодня виделась с Юрой, была у него дома, разговаривала с ним.
– Ты, что? – я не верил, что она так просто добровольно вернулась в дом Линовских после того, что там чуть не произошло.
– Всё нормально. Он меня не тронул. Зато открыто признался в преступлении, признался, что подставил тебя намеренно.
Лина рассказала мне обо всём в самых мельчайших подробностях. Рассказала о плане, о том, зачем приходила сюда, когда близнецы принесли мне её тетради, рассказала, как выбила из Линовского признания, рассказала, почему он это сделал.
– В общем, я смогла записать его слова на диктофон. Ромка отнёс запись сегодня в участок, – она чуть наклонилась ко мне. – Денис, с тебя снимут обвинения, теперь все улики указывают на Юру. Тебя не посадят. Дело скоро закроют, а Линовский получит по заслугам.
Я не мог поверить в это. Не мог поверить, что друзья пошли ради меня на такой риск, что она пошла на такой риск, чтобы доказать мою невиновность. Я не один – всё, что было в этот момент в моей голове.
– Как…как ты всё это продумала? – я всё ещё отходил от шока.
– Времени на раздумья не было особо, – она улыбнулась. – Пришлось сочинять на ходу.
Девушка отпустила мои руки и потянулась к карману своей толстовки. Её совершенно не смутило, что её руки были покрыты угольной пылью. Она достала…мой телефон и протянула его.
– Сумка осталась в гараже у Даньки, – тихо произнесла она. – Я смогла стащить только это.
Я забрал гаджет и положил его на стол.
Не в моих силах было оторвать взгляд от её карих глаз. То, на что она пошла ради меня – настоящее доказательство тому, что я занимаю далеко не последнее место в её жизни. Она спасла меня – спасла не только от решётки, но и от потери рассудка. Теперь я взял её руки в свои – взял осторожно, сжал их с такой нежностью, что у меня невольно сжалось сердце от собственных действий. Я наблюдал за её реакций, подумал, что такой жест может быть ей не особо приятен, но она не шевельнулась, лишь с лёгким удивлением посмотрела мне в глаза.
Я больше не могу, не могу вот так вот просто смотреть на неё и не иметь возможности сказать о том, что чувствую. Я дал себе обещание, что больше не стану ничего от неё скрывать.
– Лина, – только и смог произнести я.
Блок. Я не смог больше ничего сказать. Не знаю, почему, хоть мне и хотелось. Вместо этого я просто смотрел на неё, а она на меня. И я не выдержал – осторожно нагнулся вперёд и поцеловал её.
То, что я ощутил, было похоже на яркую вспышку – тебя ослепили, лишили возможности думать и контролировать свои действия, и всё, что ты можешь сделать – повиноваться ситуации, отдать себя ей в руки. Я жаждал этого уже давно, желал коснуться этих губ хотя бы один раз. Наконец-то, я нашёл в себе смелость сделать это.
Я осторожно отстранился от Лины, ожидая любой реакции на мои действия. И она последовала. Не сразу, но девушка ответила на поцелуй. Из лёгкого и изучающего, он превратился в более уверенный, более смелый и чувственный. Я пересел на край кровати, придвинулся к ней, прижал к себе и понял, что больше никогда не хочу отпускать. Она обхватила моё лицо руками, и от одного только её прикосновения по моему телу пробежали мурашки.
Не знаю, сколько мы так целовались. Минут пять? Десять? Так или иначе, мне не хотелось прекращать это. Но Лина сама отстранилась от меня. Я даже не сразу понял, как тяжело дышу, но эта тяжесть была приятной и…желанной. Девушка всё ещё держала моё лицо в своих ладонях, не удивлюсь, если мои горящие щёки окрасились в чёрный. Но мне было всё равно. Она смотрела на меня – смотрела таким взглядом, какой я всегда мечтал увидеть с её стороны. Интересно, она видела что-то подобное в моих глазах?
– Это – благодарность за спасение от решётки? – с улыбкой спросила она.
Я улыбнулся в ответ, но помотал головой.
– Это – благодарность за то, что ты спасла мою жизнь, – прошептал я.
Я погладил её по щеке своим большим пальцем, испачкав её кожу угольной пылью. Но она лишь шире улыбнулась, запустив тем самым новую волну такого, теперь уже, приятного безумия.
Я снова прижался к её губам. Мы целовались, окружённые странными настенными рисунками. Светлые стены, испачканные углём для рисования – символ грани, которую я чуть не перешёл, рискуя лишиться рассудка. Но она пришла, появилась как раз вовремя, спасла меня от саморазрушения. И в этот момент, полностью находясь во власти этой девчонки, я снова почувствовал себя живым человеком.
