Читать книгу: «Собрание стихотворений», страница 2

Баллады

Он

 
Мне снятся вечерние свечи,
она на коленях моих
лепечет мне быстрые речи,
лепечет о снах молодых.
 
 
Ей снилися белые кони,
все белые кони в полях,
серебряных всадников брони
сверкали на белых конях.
 
 
Дрожала земля под конями
и капала пена с удил.
Он, светлый, звеня стременами,
копье перед ней опустил.
 
 
Ей снилися белые кони,
все белые кони в полях,
серебряных всадников брони
сверкали на белых конях…
 

1903

* * *

 
Не спи! но спящих не буди!
Заутра выйди на крыльцо,
надень венчальное кольцо,
и обратив к заре лицо,
молись и жди!
 
 
И вот с востока на заре
промашут огненные птицы;
мелькнут заветные станицы,
зардятся копья на горе.
 
 
И он, – веселый и победный,
в передрассветной тишине,
от вражьих ран – смертельно-бледный,
проскачет мимо на коне.
 

1903

Данте

 
Я – целомудрен, чист и свят,
и свято имя – голубицы,
моей возлюбленной юницы,
мои напевы сохранят.
 
 
Я ей пророческими снами
исполнил девственную грудь
и непорочными мечтами
усеял в небе светлый путь.
 
 
Не ярче ль звезд её порфира,
на кудрях царственных венец?!
О, не для суетного мира
ее воспел суровый жрец!
 
 
Красуйся чистая лилея!
Мой бескорыстен в песнях суд:
тебя века благоговея, —
Невестой рая нарекут!
 

1902

Подражание

 
Когда неведомый и сильный
Господь призвал меня на брань,
Он мне десницею обильной
дал знамя в трепетную длань.
 
 
На нем священные глаголы
Он кровью Сына начертал
и путь в немеркнущие долы
в греховной бездне указал.
 
 
И Он воззвал: «Мужайся, воин!
Моей победы близок час!
Блажен, кто знамени достоин,
блажен, в ком пыл Мой не угас»!
 
 
И в бой я ринулся кровавый,
но не в бою лицом к лицу
нанес десницей враг лукавый
удары Божьему бойцу.
 
 
Нет, с мыслью грешною без боя
я в сердце доступ дал врагу
и, поражен его мечтою,
пути Господнего бегу.
 
 
Рука держать святое знамя —
уж недостойна и слаба.
Задуй же, Сильный, жизни пламя
в груди неверного раба!
 

1901

Черные кони

 
Мчались мы на конях.
Ветер рвал и метал,
в конских гривах свистал,
заливался в безлюдных полях.
 
 
Но устали и взмылились кони.
Ты коня осадила, смеясь,
ты сказала мне: князь,
нам бояться ли рабской погони?
 
 
И над гривой коня,
вдруг нагнувшись проворно,
обернулась ко мне, охватила меня,
обожгла меня лаской огня,
отдалась мне добычей покорно…
 
 
И все стихло кругом,
Было все в тишине.
Не шуршала трава,
не стонала сова,
кто-то плакал… О ком?
 
 
Ты смеялась на черном коне!
 

1904

Девочка

 
Говорили в столовой большие до ночи,
а девочка слушала сказки детей.
Разгоралися детские очи,
о царевиче грезилось ей.
Ночью вышла одна она в поле,
побежала в таинственный лес,
было жутко за садом на воле,
но в лесу… Ах, в лесу было много чудес!
Там леший огни зажигал у дороги,
рассыпал на полянах росу,
улыбался над соснами месяц двурогий,
и все снился, ей снился царевич в лесу.
На болоте дрожали ветелки,
и были туманы – как скатерть длинны.
Говорили ей травы, что звездочку елки
хотят втихомолку украсть с вышины…
 

1905

В лесу

Edvard Grieg, op. 71 № 3

 
Я одна в лесу, одна,
в небе странная луна.
Кто там бродит, кто сидит,
кто смеется, кто кричит?
 
 
«Обернись-ка, посмотри!
Здесь нас три!
Как у первой зубы – сталь,
вся – печаль!
 
 
Горяча второй ладонь —
как огонь.
Третья ж белая нага
для врага».
 
 
«Ха-ха-ха! В нагое тело
старый черт впился умело!» —
«Ну скорей же!» – «Тише, бесы,
мы красоток под навесы!»
 
 
Я одна в лесу одна,
в небе странная луна…
Кто же длинный с бородой
встал над елью предо мной?..
 

1903

Козлик

 
Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!
 
 
А ночью горели костры на поляне,
месяц бледно светил,
и двигались люди в тумане;
там старец ножи над водою точил.
Два отрока рядом стояли;
они полотенце над камнем держали.
Все пели; и тихо и грозно их песня неслась.
Все пели о солнце, о жатвах, о бранях…
Вдруг нож засверкал и кровь пролилась,
и рдели капли на тканях.
Лежали все ниц. Старец кропил
нас теплою кровью с ветки сосновой.
Месяц бледно светил.
Занималась заря за дубровой…
 
 
Нынче утром я козлика долго искал:
козлик, мой беленький козлик, пропал!
 

1903

Лебедь

 
Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди летят,
слышишь братьев клич унылый?
крылья в воздухе свистят.
Лебедь, лебедь белоснежный,
лебедь озером пленен
и тоскует лебедь нежный,
сном туманов окружен.
Лебедь, лебедь белокрылый,
заводь тихая страшна;
многих лебедей могилы
затаила глубина.
Собери, могучий, силы!
дни осенние летят.
Лебедь, лебедь белокрылый,
слышишь лебеди кричат…
 

1903

* * *

 
Тебя я песней укачаю,
тебя я сказкой усыплю,
я сказок много, много знаю
и песни тихие пою.
 
 
Я расскажу про берег чудный,
про золотые паруса;
там под волною изумрудной
кораллы, скалы и леса.
 
 
На берегу есть сад чудесный,
его цветы – как снег белы,
глубок лазурью свод небесный
и реки быстрые – светлы.
 
 
В саду высоко терем пышный,
царевны в тереме живут,
их песни рано утром слышны,
они о солнце речь ведут.
 
 
Кругом в лесах поют Жар-птицы,
горят их перья, что костры,
в лесах медведи и лисицы,
как овцы кроткие, добры.
 
 
Их гладят маленькие дети,
они послушны не за страх…
Но спи, дитя: – созвездий сети
уж ангел вывел в небесах…
 

1903

В роще

 
Мы под звездами в дубраве тихо ждали,
ждали приближения судьбы,
а над нами важно двигали, качали
ветви – темные дубы.
 
 
Там за черными стволами у могилы,
там, где корни мохом обросли,
там бродили, вея дивной смутой, силы,
силы тайные земли.
 
 
Там шептались, нежно жались, к травам травы
обвивались, обнимали свет,
свет рождался, и по всем листам дубравы
пробуждался шум в ответ.
 
 
Мы склонялись, рвали травы, песни пели,
песни – Господину своему,
песни пели под напев лесной свирели,
знали ль, девушки, кому?
 
 
Бог рождался, Бог являлся нам под сенью
Дуба, – в росной ложнице земли.
Мы к Родительнице в рощу, мы к рожденью
Бога, – сестры, ночью шли.
 
 
Он родился, мы младенца повивали,
пеленали Бога в час родин
и до солнца колыбель его качали,
спал младенец – Господин.
 

1905

Замок

Екатерине Р.

 
Спешите, юные, спешите!
Царевна в замке ледяном.
Скорее двери отворите,
царевна близко за окном.
 
 
Вошли и ищут в коридорах,
к царевне в комнаты бегут,
То слышат голос, слышат шорох;
царевны нет! – ее зовут.
 
 
Бегут, блуждают в подземелье,
царевна здесь! – Она в цепях.
В пыли находят ожерелье…
наверх бегут, их гонит страх.
 
 
Идут по залам, залы – пусты.
Взирают, молча, в зеркала.
На шум шагов, как стон стоустый,
им молвят своды: умерла!
 
 
Но им не верят, ищут, бродят.
Царевны нет! – года бегут…
И вот как тени в замке ходят.
Царевны старцы не найдут.
 
 
И слышен плач их: отворите,
одни мы в замке ледяном!
Спешите, старые, спешите,
царевна близко за окном!
 

1905

Бунты

Князь Мира

 
Мне мой отец, отец лукавый,
сулил не раз свои миры
и открывал своей державы
неисчислимые дары.
 
 
Мне рассыпал земли богатства,
весь блеск металлов и камней,
сулил мне мир в довольстве братства,
покой размеренных полей.
 
 
Мне обещал царя корону,
покорства трепетную лесть;
я зрел князей, спешащих к трону, —
мне ликованья дань принесть.
 
 
И обнажал пиров забавы,
объятья жгучих, юных тел,
и соблазнял напевом славы,
и рисовал певца удел.
 
 
Но сын отверг отца соблазны,
да буду равен я отцу!
Пути отца и сына разны,
но все к единому концу.
 
 
И я себе в туманной дали
прозрел таинственную власть:
венок терзаний и печали —
мои в ней слава, право, страсть.
 
 
Его я выбрал, и ни лира,
ни меч, ни разум, ни багрец
так не пленят мне властно мира,
как мой мистический венец.
 
 
К нему несметными толпами
всех стран народы притекут
и перед всеми божествами
его над миром вознесут…
 

Мудрость

 
Я понял все, я все узнал,
но малым детям не скажу.
Над чем от юности гадал,
тем резвость юных пощажу.
 
 
Вот соберу детей как прежде,
пусть водят светлый хоровод!
Сам стану песни петь надежде,
развеселю старинный свод.
 
 
Я подойду к юнице с лаской,
глаза ей тихо завяжу;
дитя – забавив детской сказкой —
на камень белый положу.
 
 
Ее раздену осторожно,
ей поцелую лик шутя;
я – старый жрец, мне это можно,
она же – девочка, дитя.
 
 
Другим скажу: теперь бегите!
И пойте, дети, веселей!
Назад, на деда, не глядите,
сестра вас встретит у дверей…
 
 
И устрашусь ли жертвы малой?
Не долго стану целовать,
но сладко будет в крови алой
мне руки старые купать.
 

1904

* * *

 
Я человечество люблю.
Кого люблю, того гублю.
Я – дух чумы смердяще-гнойной,
я братьев ядом напою
и лихорадку страсти знойной
в их жилы темные волью.
 
 
Я ненавижу одиноких.
Глубин заоблачно-высоких
мне недоступна тишина
и мудрецов голубооких
святая радость не нужна
для мыслей черных и жестоких.
 
 
Но будет день, – преступный миг:
я подыму в них гордый крик,
я заражу их диким бредом,
и буду грозен и велик,
когда ни мне, ни им неведом
в них исказится Бога лик…
 

1903

I

 
Иду по улицам шумящим,
встречаю сумрачные взгляды,
наперекор любви просящим
свершаю темные обряды.
 
 
О, я – жестокий и беспечный,
для них не ведаю пощады!
О, в этой жизни скоротечной
иной исполнен я отрады.
 
 
Они идут, проходят мимо,
встает как пыль их вереница:
влачатся долго, нестерпимо
однообразные их лица.
 
 
К чему их столько?! – все как тени,
их речь – не речь, пустое эхо.
В глазах ни света, ни падений,
ни зла, ни гордости, ни смеха.
 
 
Вас проклинаю! Вам – забвенье!
Моей любви теням не надо,
вам серый хаос, вам – презренье!
Вас ненавидеть мне отрада.
 

II

 
Иду к другим, зову других,
зову отъявленно-преступных,
всех неге мирной недоступных,
бесстыдно-смелых и нагих!
 
 
Зову в провалы и подвалы,
в притоны тайные игры,
к пирам в кощунственные залы,
где ждут их пьяные костры.
 
 
Хочу в порывах исступлений,
в безумстве плясок, мигов, смен,
в чаду страстей, в бреду радений
сорвать запретов тесный плен.
 
 
Хочу, чтоб вспыхнули как пламя
они – свободные мечтой,
да будет свет их – миру знамя
ненасытимости людской!
 
 
Ко мне, ко мне, со мной в утеху,
в позор блистающим богам,
навстречу зною, злобе, смеху —
со мной к неистовым кострам!
 

III

 
Но сам с толпою мутно-пьяной,
пойду ль к дымящимся кострам?!
Нет, в час их жертвы, в час багряный,
себя им в жертву не отдам.
Не буду с ними в вихре дымном,
иной забавы захочу!
Меня да встретят светлым гимном
и да, поверят палачу!
 
 
Не отступлю пред старой ложью,
стопою легкой к ним сойду.
Заворожу их тихой дрожью,
с них глаз любовных не сведу.
 
 
А в час, когда безмерность муки
подымет в них проклятья крик,
я протяну к ним с лаской руки,
я покажу им новый лик.
 
 
Приникну с тихим поцелуем
к устам их, дрогнувшим в огнях,
мечту последнюю скажу им,
и загашу последний страх.
 
 
Скажу им – злобным – на исходе
про мир в обителях Отца,
скажу о радости в свободе,
о милосердьи без конца…
 

1905

Гимны огню

I

 
Пламя девственно-святое,
свет живительный земли,
звезды в благостном покое
нас от скорби не спасли.
Ты же, грозный, непорочный
разбуди свои огни!
Оробелых в час урочный
знойной лаской обмани!
Будет праздник: мы несмело
подойдем к святым кострам,
отдадим нагое тело
знойно-лижущим огням.
Как невеста молодая
ступим трепетно на них…
Ты, мучительно лобзая,
наш ликующий жених!
Нам спалишь лицо и руки,
обожжешь нам жадно грудь —
и откроешь в недрах муки
светозарной смерти путь!
 

II

 
Гори, гори, огонь священный!
Сыны забытые земли,
тебя с молитвою смиренной
в глухую полночь мы зажгли!
Согнал нас ветер с гор в пустыни,
от звезд не знали мы тепла,
и жизнь без таинств и святыни
в заботах мелочных текла.
Но был нам миг: среди видений
забыв заветы страшных слов,
на сладость гордую падений
мы променяли мир богов.
Переступили мигов грани
и победили сны огнем…
К тебе за таинством сгораний,
все разрешающий, идем.
Ликуй, дерзай огонь надменный!
Могуч твой яростный язык!
Светися вещий, неизменный,
блаженства скорого тайник!
 

III

 
Жарче, жарче пламя злое!
В диком трепете твоем
мы блаженство неземное
смертной мукой познаем!
Мой жених огнем жестоким
сжег мой девственный венок
и таинственно-глубоким
зрела жизни я поток.
Сладострастными речами
он мой разум опьянил
и бесстыдными огнями
тело робкое обвил.
Я безвольно, я безгласно
отдалась яру страстей,
мне ль бороться своевластно
с блеском пышущих огней?!
Жарче, жарче! Страх откинем.
Пойте люди? Мы в огнях…
Быстро, быстро с гимном сгинем
на ликующих кострах!..
 

1903

Гимн

 
О пойте, пойте гимн страданью,
слагайте песнь его огню!
От испытанья к упованью,
от упованья к ликованью —
наш путь к сияющему дню!
 
 
За счастьем жалким, счастьем дольним
мы раболепно не пошли,
не сном плененные крамольным,
от мук невольных к мукам вольным
свою святыню понесли!
 
 
Нет, выше мира, мира тленья —
мир исступленья, мир мечты.
В огне ступени искупленья
и от паденья до спасенья
все звенья пламенем чисты!
 
 
О пойте, пойте гимн страданью,
пути так близки наяву!
От испытанья к упованью,
от упованья к ликованью,
от ликованья к божеству!
 

Пляски

 
Мы пляшем, пляшем, пляшем,
несемся с гиком по холмам,
пред богом плясок в круге нашем
пусть плоть покорствует кругам!
 
 
Дана нам радость в сочетаньи,
в сплетеньи тесном в сгибах тел;
священно голых ног мельканье,
блажен, кто в плясках быстр и смел!
 
 
Бегите, братья, шибче, девы!
Пусть ходит ветер от рубах.
От Бога – буйные запевы,
и Бог наш юный – чист и наг!
 
 
Ему не надо лжи и сказок,
пред ним быть вольно без личин,
пред Богом хмеля, Богом плясок
мы все в сплетеньях как один!
 
 
Быстрей и шибче до забвенья!
Растут желанья, резвость ног…
До исступленья, до паденья
нам заповедал пляски Бог!
 

1904

Созерцания

Ольха

 
Стоит в лесу угрюмая,
безмолвная ольха.
Над нею, – словно думая,
ночь белая тиха.
Кругом сосна корявая,
под мохом кочки пней,
вода в болоте ржавая,
ольха склонилась к ней.
Там корни влажной глиною
питаются на дне,
опутанные тиною,
трудятся в тишине.
Заклятьями глубокими
сплетенные с землей,
питают жизни соками
ольху с ее листвой.
Но скрыт игрой блестящею
их девственный тайник;
перед ольхой дрожащею
родной лишь явлен лик.
 

1903

Сонеты

I

 
Ты помнишь? – мы гимны Варуне слагали,
им вторили тихого Ганга струи,
и рощи и долы тем песням внимали,
и звезды, в волнах зажигая огни.
 
 
Мы были как боги, не знали печали,
но слезы восторга невольно текли:
те слезы мы в волны с молитвой роняли,
и волны их к лону морскому несли…
 
 
Ты помнишь, как лотосам стройным и нежным
о счастье людей и богов безмятежном
шептала чуть слышно, ласкаясь, река.
 
 
И лотос дрожал в упоеньи блаженном,
а в воздухе мерно с напевом священным
сливался молитвенный шум тростника?
 

II

 
Ты помнишь? – в стране пирамид раскаленной,
где с негой роскошною царственный Нил
лобзает и лижет волной полусонной
гранит многовечный безмолвных могил,
 
 
там, помнишь, Изидою жрец вдохновленный
молиться таинственно в храм уходил,
и падали ниц мы толпою смущенной
на камни в дыму благовонных кадил?
 
 
Под скорбные песни молитв покаянных
тонули мы в грезах туманных и странных,
но видеть не смели богини лица.
 
 
И сфинксы загадочно в волны глядели,
а волны струились к неведомой цели
и страхом сжимались людские сердца.
 

III

 
Ты помнишь ли берег Эллады счастливой,
под солнцем лазури прозрачной покой,
в дубраве мельканье наяды пугливой,
крик фавна и звонкую песнь под скалой;
 
 
а утром у моря, где лавр над оливой
склонился, увенчанный цепкой лозой,
ты помнишь богиню – всю в пене ревнивой
и прядь ее светлых волос над волной?
 
 
Там мирно трудясь над родными полями,
мы жили, не зная вражды с небесами;
ни злобы, ни грешных волнений в крови;
 
 
и просто к нам боги с небес приходили,
и смертных невинным напевам учили
и мудрому знанью и счастью в любви.