Читать книгу: «Хуннизмы в чувашском и других языках мира», страница 4

2.3. Хуннизмы в монгольском языке

Предки монголов «первоначально обитали в верхнем течении Амура» [Таскин, 1979, ч. 2, с. 450]. Л. Р. Кызласов уточняет: монголоязычные племена в древности расселялись «в горно-таёжной полосе между северо-восточной оконечностью Яблоневого хребта, по обеим сторонам Хингана и вплоть до северной оконечности Хэйлунцзяна (в основном по рекам Шилке, Иногде, Аргуни и бассейну Амура в его среднем и нижнем течении)» [Кызласов, 1992, с. 148—149]. Позднее, «а именно в первом веке н.э.», они появились в центрально-азиатских степях [Таскин, 1979, ч. 2, с. 450], где господствовали северные хунны. С тех пор хуннские слова стали проникать в языки монгольских племён, особенно в период, когда их носители находились под властью хуннов, монгольские – в хуннский.

Хуннскими в монгольском языке следует считать:

= слова ротацирующего типа, этимологически родственные чувашским, например: монг. üker ~ чув. вǎкǎр «бык», но др.-тюрк. ögüz «бык, вол»; монг. еkeri, ikeri, ikere ~ чув. йěкěр «двойной; двойня; двойняшки», но др.-тюрк. ekiz «близнецы, двойня»; монг. jiru ~ чув. çыр «писать», но др.-тюрк. jaz- «писать» и др. (примеры взяты из [Федотов, 1980, с. 147—148]). Они могли войти в монгольские языки и из ухуаньского, сяньбийского языков, которые ротацизм унаследовали от языка-основы, каким для них, как и для хуннского, был дунхуский (пратюркский) язык, тем более носители их обитали по соседству с монгольскими племенами, по крайней мере, с I в. н.э.;

= слова, этимологически родственные чувашским, в которых наблюдается анлаутный š-, например: монг. šаγаzаγаi ~ чув. шохǎш//шухǎш «мысль; дума», но др.-тюрк. sаγ «ум, сообразительность, сметливость»; монг. šiγűr ~ чув. шǎпǎр «метла; веник», но др.-тюрк. sipir «подметать, выметать»; монг. širbūsűn ~ чув. шǎнǎр «сухожилие; жила», но др.-тюрк.», siŋir «жила» (примеры заимствованы из [Федотов, 1980, с. 121]) и др.;

= слова китайского происхождения, общие для монгольского и чувашского языков, вошедшие в них через посредство хуннского языка – например: кит. цзыр «иероглиф; записка; расписка» [Китайско-русский словарь, 1955, с. 320] ~ монг. зиру «рисовать» [Егоров В. Г., 1964, с. 120—121] ~ чув. ҫыру «письмо» (гл. 1 §1.8); кит. лòцза (ло «мул» + -цза) [Новикова, 1971, с. 242] ~ монг. laγusa «мул» (*la- кит. lo <*ла «мул» + архаичный имяобразующий аффикс -γusа (п)) [Там же] ~ чув. лаша – «лошадь; мерин» (*la- кит. lo <*ла «мул» + ша) [Филиппов, 2014, с. 346—348; Он же: 2018, с. 98—100; гл. 10 §10.2].

Как много в монгольском языке хуннских слов, неизвестно: они никем не исследованы. Зато известно, что в чувашском языке около 900 монгольских лингвистических элементов [Егоров В. Г., 1971, с. 105—108; Федотов, 1980, с. 144—146]. Н. И. Егоров считает, что количество их, «по ещё далеко не полным подсчётам, достигает 3000 единиц» [Егоров Н. И., 2006, №1, с. 144]. Не слишком ли много?! В основном они вошли в чувашский язык через посредство языка потомков кавказских, европейских гуннов, среди которых были и потомки осяньбившихся (в известной степени омонголившихся) северных хуннов (гл. 10 §10.3).

* * *

По пути движения на юг монгольские племена встречались со многими народами, в том числе сяньбийцами (гл. 1 §1.3). Языки их, естественно, взаимодействовали; и монгольские слова стали проникать в сяньбийский язык и наоборот. Сяньбийцы и монгольские племена (в коалиции с динлинами, южными хуннами, китайцами) воевали с северными хуннами. К концу I в. н.э. военная сила северных хуннов была подорвана: в 87 г. им сильное поражение нанесли сяньбийцы, в 89 г. – китайцы, в 90 г. – южные хунны, в 91 г. – снова китайцы [Фань Е, 1973, с. 81—84, 98], после чего их шаньюй «бежал неизвестно куда» [Там же. С. 84]. В эти годы северные хунны, спасая свою жизнь, отдельными отрядами уходили кто куда, но в большинстве своём остались на землях своих предков – в халкаских степях (современная Монголия) [Там же. С. 82]. «В главе «Повествование о Сяньби», – пишет В. С. Таскин, – сообщается, что после бегства северного шаньюя его земли были заняты сяньбийцами, а сюнну, у которых оставалось ещё свыше 100 тыс. юрт, стали называть себя сяньбийцами (курсив мой. – Л. Ф.)» [цит. по: Материалы по истории сюнну… 1973, вып. 2, с. 153, прим. 26; см. также Бичурин, 1950, т. 1, с. 150—151]. Так в начале 90-х гг. I в. примерно 700 тыс. северных хуннов [Филиппов, 2008, с. 33] оказались в политической зависимости от сяньбийцев (Введение).

Сяньбийцы особенно усилились при Таньшихае (141— 181). Таньшихай «на юге грабил пограничные (с Китаем. – Л. Ф.) места, на севере остановил динлинов, на востоке отразил фуюй, на западе поразил усунь и овладел всеми землями, бывшими под державою хуннов, от востока к западу на 14000 ли (напомним, ли равен 0,5 км. – Л.Ф.), со всеми горами, реками и соляными озёрами» [Бичурин, 1950, т. 1, с. 154]. Так они, сменив хуннов, во второй половине II в. н.э. стали хозяевами монгольских степей. Тогда одни из северных хуннов («малосильные» в количестве 200 тыс. человек [Бичурин, 1950, т. 2, с. 258—259; т. 3, с. 79]) укрылись в горных долинах Тарбагатая и Саура, другие ушли в степи Южного Приуралья. Оставшиеся на землях своих предков северные хунны с течением времени в известной степени осяньбились (омонголились). Спустя примерно 170 лет (в 50-х гг. IV в.) часть их в связи с усилением табгачей/тавгачей ушла в Южное Приуралье (гл. 5).

2.4. Хуннизмы в эвенкийском (тунгусском) языке

Эвенкийский (тунгусский) язык – один из тунгусо-маньчжурских языков. Он распространён на территории таёжной зоны Сибири от левого берега реки Енисей до острова Сахалин [Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 590]. Около 40 тысяч его носителей проживает в Российской Федерации, они занимаются рыболовством, охотой и оленеводством. Небольшие группы эвенков (тунгусов) находятся в Китае и Монголии. Считается, что предки их обитали в Маньчжурии. (Маньчжурия — историческое название северо-восточной части Древнего Китая). Естественно, они контактировали с другими этносами, в том числе хуннами, что зафиксировано в их устном народном творчестве. «В эвенкийском фольклоре, – пишет В. Н. Чернецов, – находим упоминание и описание савыр-земли, расположенной к западу от эвенкийской территории и населённой конным народом» [Чернецов, 1953б, с. 239]. Здесь под выражением савыр-земля, вне всякого сомнения, подразумевается земля сывар/сыпар, т.е. хуннов, а под конным народом скрываются сывары/сыпары, т. е. хунны (эвенки/тунгусы – оленный народ) [Филиппов, 2014, с. 77—79, 85—86]. В этой связи особое значение приобретает выделенная А. П. Окладниковым шиверская культура [Окладников,1956: Он же: 1981], возникшая «от соприкосновения древних хуннов с древними тунгусами» [Гумилёв,1960, с. 35].

Как видим, земли эвенков (тунгусов) и сывар-хуннов были связаны взаимными сношениями между собой. Они, надо полагать, выражались в торговых сделках, основанных на прямом обмене предметами (бартерные сделки). В ходе этого процесса отдельные названия чужеземных товаров входили в их языки: савырские-хуннские – в эвенкийский (тунгусский), эвенкийские (тунгусские) – в савырский-хуннский. Проиллюстрируем сказанное на примере эвенкийского (тунгусского) слова пурта «нож» и хуннского *какай «мясо», привлекая материал чувашского языка.

Эвенкийскому (тунгусскому) пурта «нож» соответствует чувашское слово пуртǎ «топор». Фонетическая структура сопоставляемых лексем практически совпадает, очевидна и семантическая связь между ними: и то, и другое слово обозначает режущий предмет. Можно, следовательно, допустить, что эвенкийское (тунгусское) пурта «нож» заимствовано из хуннского языка. Потомки хуннов – гунны – принесли его в Европу, из языка которых оно было заимствовано старославянским (брада «топор»), немецким (Barte «топор»). Это хуннское, гуннское слово есть и в чувашском языке – пуртǎ «топор», его следует рассматривать как лексическое наследство хуннского, гуннского языка (другие этимологии см. [Егоров, 1964, с. 166; Федотов, 1996, т. 1, с. 447—448]). Из чувашского оно было заимствовано удмуртским (пурт «нож») и коми (пурт «нож») языками.

Чувашскому пуртǎ «топор» в других тюркских языках соответствуют: алт., шор. палта, уйг. палту, як., тур., кирг., туркм., тат. балта, узб. болта «топор». Пуртǎ ~ палта (и другие его формы) «топор» – фонетические варианты одного и того же слова. Колебание между срединными звуками [р] и [л] наблюдается и в чувашских словах, ср.: сарамат кĕперĕ ~ саламат кĕперĕ «радуга», шаравар ~ шалавар «шаровары» [Ашмарин, 1936, вып. 11, с. 29, 63; 1950, вып. 17, с. 133], сала-кайăк «воробей» ~ сарă-кайăк, сар-кайăк (название птицы) [Ашмарин, 1936, вып. 11, с. 24—25, 66] (у чувашей села Кожай-Семёновка Миякинского района Республики Башкортостан (Российская Федерация) оно означает «соловей»), киремет ~ келеметь (название злого духа – в речи чувашей села Калмантай Вольского района Саратовской области (Российская Федерация) и другие. Ср. также: Селигер ~ Серегѣръ (название озера; Тверская область – Российская Федерация); Илмень ~ Ирмень (название озера; западная часть Новгородской области – Российская Федерация), Ирмень (название реки; Новосибирская область – Российская Федерация). Эти топонимы, скорее всего, кетского происхождения [Филиппов, 2018, с. 161—162], ибо в кетском языке наблюдается колебание между звуками [р] и [л] [Дульзон, 1968в, с. 6, 21]. (Предки кетов ещё во II—I вв. до н.э. перешли на хуннский язык, и кетский язык оставил определённый след в хуннском. Очень возможно, что хуннское слово *пуртǎ /палта «топор/нож» по своему происхождению восходит к кетскому языку.)

В монгольских языках слово, о котором идёт речь, имеет формы: п.-монг. balta «молот», монг. балт «топор», бур. балта «молот, кувалда», калм. балт (балтъ) «боевой топор, секира» [Федотов, 1996, т. 1, с. 448]. Согласно Г. Дёрферу, монгольское balta заимствовано из тюркского языка [Doerfer, 1963, bd, S. 199].

Пурта «нож» в эвенкийском (тунгусском) – едва ли единственное слово, заимствованное из хуннского (˂ кетского) языка.

Хуннский язык в свою очередь заимствовал отдельные слова из тунгусо-маньчжурских языков. Одним из них является *какай; оно, по-видимому, заимствовано из солóнского языка, в котором домашняя свинья (самец и самка) называется гага ~ гаγа [Новикова, 1971, с. 242]. (Солóнский язык – один из тунгусо-маньчжурских языков; некоторые исследователи рассматривают его как диалект эвенкийского/тунгусского языка). На эту мысль наводит и то, что эвенки (тунгусы), по китайской истории, «издревле наиболее старались разводить свиней, которые и ныне (в первой пол. XIX в. – Л. Ф.) у них исключительно употребляются при шаманском жертвоприношении…» [Бичурин, 1950, т. 2, с. 7, прим. 1].

Хуннское слово *какай сохранилось в чувашском языке в значении «мясо». Полагают, что предки чувашей первоначально только свинину называли какай, а позднее и говядину [Егоров В. Г., 1964, с. 85]. В других тюркских языках понятие «мясо»

передаётся словом ет/ит [Севортян, 1974, с. 311]; чувашское т в прошлом обозначало и «мясо», в настоящее время оно употребляется исключительно в значении «тело» [Егоров В. Г., 1964, с. 282].

Монгольское agai – «cвинья», по всей вероятности, также заимствовано из солóнского языка. Оно, согласно К. А. Новиковой, «является по происхождению производным именем качества, образованным от образного слова*an ~ *an «визг» с помощью аффикса *-gai и означает букв. «визгливый» (-gai – продуктивный имяобразующий аффикс современных монгольских языков конечное n ~ n в слове *an ~ *an перед этим аффиксом утрачено)» [Новикова, 1971, с. 242].

Сказанное выше сближает чувашский язык с тунгусо-маньчжурскими языками; связующим звеном между ними является хуннский язык.

2.5. Хуннизмы в древнетюркском языке

Древнетюркский язык испытывал влияние многих языков, в

том числе хуннского, сяньбийского, ухуаньского. Он, в частности, заимствовал из них слова. Естественно, они в нём подвергались языковым изменениям – прежде всего фонетическим. Например, в древнетюркском языке конечный согласный звук [р] в заимствованных из хуннского, сяньбийского, ухуаньского языков односложных словах перешёл в согласный звук [з]. А не наоборот, как принято считать. Это фонетическое явление, как известно, называется ротацизм (от названия греческой буквы ρ «рота»). Из живых тюркских языков исторический переход [р] в [з] не коснулся только чувашского. Объясняется это тем, что чувашский язык по своему происхождению восходит не к древнетюркскому, а к хуннскому (гл 1 §1.9), и как таковой он сохранил некоторые его фонетические черты, в том числе ротацизм. Проиллюстрируем сказанное на следующих примерах: чув. пǎр «лёд» ~ др.-тюрк. buz ~ тат. боз, чув. кěр «осень» ~ др.-тюрк. küz ~ тат. көз, чув. хор/хур «гусь» ~ др.-тюрк. gaz ~ тат. каз, чув. хěр «девочка, девушка, незамужняя женщина» ~ др.-тюрк. giz ~ тат. кыз, чув. сěр «очищать, процеживать» ~ др.-тюрк. süz ~ тат. сөз, чув. тир «ставить в ряд, нанизывать» ~ др.-тюрк. tiz ~ тат. төз и другие.

Ротацизм тюркологи и алтаисты рассматривают параллельно с ламбдаизмом/ламбдацизмом (от названия греческой буквы λ «ламбда»), суть которого состоит в том, что в ряде древнетюркских и современных тюркских слов на месте чувашского интервокального (занимающего позицию между двумя гласными) и ауслаутного (конечного звука корня, основы слова) звука [l] выступает [š], например: чув. алǎк ≈ др.-тюрк. ešik ≈ тат. ишек «дверь»; чув. хěл ≈ др.-тюрк. gïš ≈ тат. кыш «зима»; чув. кěмěл ≈ др.-тюрк. kümüš ≈ тат. көмеш «серебро» и другие.

Исследователей интересовал и интересует вопрос, что же было первичным: r или z, l или š. Мнения разделились: одни считают, что первичными были r, l, другие – z, š. Автор данного исследования разделяет точку зрения Л. Лигети (1902—1987; Венгрия), согласно которой «чувашский (язык. – Л. Ф.) удерживал без изменений прототюркское (пратюркское/дунхуское. – Л. Ф.) состояние и что в других тюркских языках z и š были инновациями» [Лигети, 1971, с. 22].

Ротацизм и ламбдаизм/ламбдацизм отличают чувашский язык от древнетюркского и других живых тюркских языков. Они унаследованы им от хуннского языка, хуннским – от пратюркского (дунхуского) и являются их родимыми пятнами. В таком случае, древнетюркские слова, в которых на месте чувашского конечного -р выступает -з, на месте интервокального и ауслаутного l – š, следует считать хуннизмами.

В этой связи не лишним будет заметить, что у хуннов понятие писать обозначалось словом ҫыр (гл.1 §1.8). В других тюркских языках оно обозначается словами йаз (древнетюркском), яз (в уйгурском, азербайджанском, туркменском, турецком, гагаузском, татарском, башкирском, ногайском), ёз (в узбекском), жаз (в киргизском, казахском, каракалпакском), джас (в карачаевском), суруй (в якутском) [Егоров В. Г., 1964, с. 225]. Якутское суруй «писать» отдалённо напоминает монгольское зиру «рисовать» и чувашское ҫыру «письмо».

Глава 3

Хуннизмы в языках Западной Сибири и Крайнего Севера

Западная Сибирь. Тюменская область

3.1. Хуннизмы в языке тобольских татар

Прежде рассмотрим, как северные хунны оказались в Юго-Западной Сибири. Выше говорилось (гл. 2 §2.3), что они в конце I в. н.э. терпели одно поражение за другим и что тогда хунны стали уходить в разные стороны, часть их ушла в сторону Юго-Западной Сибири. Продвигались хунны по рекам, которые ныне называются Бия и Катунь; при их слиянии берёт начало река Обь. Когда сяньбийцы окончательно разбили северных хуннов (50—60-е гг. II в.), часть их также ушла в Верховье Оби. По-видимому, во второй половине II в. хуннов там было достаточно много. Назовём этих потомков восточно-азиатских хуннов верхнеобскими сыпарами/сыварами. М. П. Грязнов пишет: «Начиная примерно со II в. н.э. весь внешний облик археологических памятников на Верхней Оби резко изменился, появилась и начала развиваться культура, принесённая извне (курсив наш. – Л. Ф.)» [Грязнов, 1956, с. 99]. Речь идёт о верхнеобской археологической культуре, которая простиралась от реки Томи (правый приток Оби) до верховьев Оби [Чернецов, 1953б, с. 223, 240]. В её формировании, думается, приняли участие явившиеся из монгольских степей северные хунны. С приходом нового этноса наступил переломный момент в истории древних племён Верхней Оби, о чём пишет М. П. Грязнов [Грязнов, 1956, с. 99].

* * *

Продвигаясь вдоль Оби и Томи верхнеобские сыпары/сывары дошли до современного города Томска (основан в 1622 г. на правом берегу Томи, в 60 км от её впадения в Обь), постепенно распространились на восток до реки Чулым (правый приток Оби протекает по территории Красноярского края и Томской области – Российская Федерация), на запад до правого берега Иртыша (в районе современного города Омска) и, вероятно, приняли участие в формировании кулайской археологической культуры. Она занимала территорию от правобережья Иртыша до Чулыма, вплоть до Ачинска [Чернецов, 1953б, с. 223, 240]. (Город Ачинск расположен на правом берегу реки Чулым, в западной части Красноярского края).

В бассейне Чулыма живут чулымцы, или чулымские тюрки, чулымские татары (самоназвание июс кижилер «чулымские люди», пестын кижилер «наши люди»). Они среди западно-сибирских татар составляют «своеобразный, так называемый чулымский (расовый. – Л.Ф.) тип» [Газимзянов, 2001, с. 38]. Их язык, согласно исследованиям Р. М. Бирюкович, является самостоятельным тюркским языком; в силу географической изоляции чулымско-тюркский язык, как утверждает Р. М. Бирюкович, сохранил в своём строе архаичные черты [Бирюкович, 1979; Она же: 1979—1981; Она же: 1984; Лингвистический энциклопедический словарь, 1990, с. 586—587]. На западе Новосибирской области (Российская Федерация) живут барабинские татары (самоназвание параба, бараба). Кстати сказать, сохранилось предание, в котором сообщается, что в барабинской степи в своё время обитал и народ сыбыр [Миненко, 1975, с. 18—19].

Верхнеобские сыпары/сывары были обособленным этносом, со своей территорией; они, видно, участвовали в этногенезе чулымских, томских и других западно-сибирских татар. Языки их, разумеется, контактировали, а следовательно, взаимодействовали.

* * *

Потомки верхнеобских сыпар/сывар, продвигаясь вдоль рек Большой Тайтым, Малый Тайтым, Туя, Иртыш, дошли до района нижнего течения Тобола и среднего течения Иртыша. До этих же мест после распада сяньбийской державы (середина IV в.), продвигаясь вдоль рек Ишим и Тобол, дошла и часть осяньбившихся северных хуннов. Здесь и те и другие, как увидим ниже, стали известны под собственным именем своих далёких предков – сыпар/сывар. Назовём их тобольскими сыпарами/сыварами. Да и область по нижнему течению Иртыша, согласно венгерскому исследователю Д. Немету, называлась Зараr (Savar, Sabir) [Németh, 1928, S. 81—88].

* * *

О жизни тобольских сыпар/сывар мало что известно. В первой половине XIII в. их покорили монголы. В монгольской хронике 1240 г. сообщается, что «лесные народы», попавшие под власть монгольских завоевателей, вошли в состав улуса Джучи (Джочи) и что среди них был и народ шибир [цит. по: Козин, 1941, с. 175], т.е. тобольские сыпары/сывары. Некоторые исследователи считают, что их имя – фонетический вариант слова сибир. Но этноним шибир монгольской хроники 1240 г. не имеет никакого отношения к монгольскому шибир – «низина, кусты, лес, чаща, мочаг» [Попов, 1973, с. 145], шевер – «болота» [Окладников, 1981, с. 14], шивир, шибер – названия многочисленных рек и зарослей вдоль берегов реки в Монголии [Вяткина, 1935, с. 93]. Монгольское шибир и название завоёванного монголами лесного народа шибир – омонимы, возникшие в результате звукового совпадения своего (в данном случае – монгольского) и заимствованного слов (ср.: русское брак – «замужество» и немецкое брак – «вещь с изъяном», русское норка – от нора и финское норка – «зверёк» и др.).

* * *

Тобольские сыпары/сывары составляли особую этническую общность до 90-х гг. ХV в. Архангелогородский летописец передаёт, что весной 1484 г. в Москву вместе с вогульскими (мансийскими) и югорскими (хантыйскими) князьками приехал и сибирский князёк Лятик [Устюжский летописный свод… 1950, с. 94]. Из его сообщения следует, что тобольские сыпары/сывары в конце ХV в. были независимы и что между ними и вогулами (манси) и хантами существовали племенные различия. Безусловно, они отличались от угорского населения, но отличались не потому, что были в значительной степени тюркизированы, как полагает З. Я. Бояршинова [Бояршинова, 1960, с. 146], a потому, что не были уграми по своему происхождению – тобольские (шире – западно-сибирские) хунны составляли отдельную ветвь восточно-азиатских хуннов [Гумилёв, 1960, с. 241]. Заметим, имя Лятик стоит в одном ряду с такими именами европейских гуннов конца IV – первой половины V в., как Васих (Βασίχ), Курсих (Κουρσίχ), Денгизих (Динтцик, Денцик), Верих (Βέριχος) (гл. 9 §9.9).

Главная ставка тобольских сыпар/сывар находилась в поселении, известном впоследствии под именем Сибир (Кашлык, Искер). Оно стояло на берегу Иртыша – в 16 км выше устья Тобола, там, где протекала речка под названием Сибирка. (По данным В. М. Флоринского, название Сибирка носили несколько речек Тобольской губернии [Флоринский, 1889, т. 1, с. 1—14].) На иртышском берегу (при впадении Тобола в Иртыш) стояло и другое поселение тобольских сыпар/сывар – Бицик-Тура, недалеко от которого (в 3 км вниз по течению Иртыша) в 1587 г. был заложен будущий город Тобольск. Бицик в названии Бицик-Тура, если исходить из предположения о генетическом родстве хуннского и чувашского языков, означает «маленький» (чув. пěчěк «маленький (-ая, -ое, -ие)». (Произношение [ц] вместо [ч] или наоборот – одна из наиболее древних диалектных черт русского языка; оно, в частности, распространено в говорах севернорусского наречия, ср: лучок ~ луцок, дочка ~ доцка и др.) В таком случае, Бицик-Тура означает «Маленькая Тура», т.е. маленький город, что как нельзя лучше согласуется со статусом Бицик-Туры, ибо вблизи неё находился большой (по тем временам) город Сибир – главная ставка тобольских сыпар/сывар.

***

Чтобы прокормить себя, тобольские сыпары/сывары занимались рыболовством, охотой, земледелием. Занимались они и коневодством, о чём «свидетельствуют находки в курганах принадлежностей конской сбруи и многочисленные скульптурные изображения лошадей» [Мошинская, 1953б, с. 210]. Большой интерес представляет глиняная моделька седла. «В отличие от известных по археологии кочевников Алтая плоских сёдел, это седло имеет высокую переднюю и заднюю луку. Подобного типа сёдла с высокими луками известны как будто только в материалах Китая эпохи „Шести династий“…» [Мошинская, 1953б, с. 211]. (У древних тюрок сёдла имели низкую переднюю луку [Гумилёв, 1967, с. 68].) Лошади у тобольских сыпар/сывар, по-видимому, были низкорослые. (У древних тюрок лошади были высокие [Гумилёв, 1967, с. 68].) Предположение это основано на сообщении И. Шильтбергера – участника одного из походов Едигея в Сибирь (около 1410 года). Отмечая, что владетель Сибири (князь тобольских сыпар/сывар) подарил Едигею трёх диких лошадей, словленных на какой-то горе, И. Шильтбергер пишет: «…лошади же, живущие на горе, величиною с осла» [цит. по: Алексеев, 1941, с. 52—53]. Это были лошади хуннской породы, ближайшие их сёстры – монгольские, якутские лошади: невысокие, прочными ногами, круглый год пасущиеся в табунах на подножном корме, выдерживающие жестокие морозы.

* * *

В результате взаимодействия тобольских сыпар/сывар с местными племенами сложилась потчевашская археологическая культура. Территория её на севере доходит до устья Иртыша, на юге – до низовий Вагая (Вагай – левый приток Иртыша) и Ишима (Ишим – левый приток Иртыша, протекает по территории Республики Казахстан и Российской Федерации), района Тары (Тара – правый приток Иртыша, протекает по территории Новосибирской и Омской областей – Российская Федерация) и Саргатки (Саргатка – река в Омской обл., на левом берегу Иртыша); восточная и западная границы остаются пока неясными [Мошинская, 1953б, с. 218]. Единства в датировке этой археологической культуры нет. По мнению В. Н. Чернецова, она «едва ли восходит далее V в. до н.э.» [Чернецов, 1953б, с. 241]. Потчевашская археологическая культура, как установлено, существовала синхронно с усть-полуйской (речь о ней впереди). Близость их «совершенно несомненна» [Чернецов, 1953б, с. 221]. Согласно М. П. Грязнову, культуры, сходные с устьполуйской, надо датировать VII—VIII вв. [Грязнов, 1956, с. 137—138]. Но потчевашская археологическая культура древнее устьполуйской. Она возникла несколькими веками раньше и была «исходной при формировании усть-полуйской» [Чернецов, 1953б, с. 241]. Иначе и быть не может: не из Нижнего Приобья пришли сыпары/сывары в район нижнего течения Тобола и среднего течения Иртыша, а наоборот, в Нижнее Приобье они пришли из района нижнего течения Тобола и среднего течения Иртыша.

* * *

Среди памятников потчевашской археологической культуры встречаются вещи, хорошо датируемые временем до нашей эры. Например, в числе предметов Истяцкого клада (на Иртыше, в районе рек Тобола и Вагая) оказалось бронзовое литое китайское зеркало периода династии Цинь (249—206 гг. до н.э.) [Чернецов, 1953а, с. 164]. Такое же зеркало обнаружено в Савинском кургане (на левом берегу Иртыша, напротив Тобольска) [Мошинская, 1953б, с. 218]. Но значит ли это, что потчевашскую культуру, среди памятников которой найдены эти зеркала, следует датировать III в. до н.э.? И да и нет. Нет, потому что потомки восточно-азиатских хуннов в район нижнего течения Тобола и среднего течения Иртыша могли принести не только элементы китайской культуры, но и изготовленные китайскими мастерами предметы украшения, туалета и т.п., которые передавались из поколения в поколение. Вещи эти «попадали затем в погребения, клады или жертвенные места» [Грязнов, 1956, с. 137]. Особый интерес в этом отношении представляют бронзовые котлы. Их находили в разных местах Западной Сибири [Талицкая, 1953, с. 253, 254; Чернецов, 1953б, с. 221—222, 226], в том числе в Тобольске (в местности Тырковка в 1894 г. при рытье ямы на глубине 1,77 м) [Талицкая, 1953, с. 268]. Бронзовые котлы, согласно В. Н. Чернецову, «имели культовое значение» [Чернецов, 1953б, с. 222]. В плане данной работы важно не это, а то, что они обнаруживают почти полное сходство по форме с хуннским бронзовым котлом из Ноинулинского кургана №6 [Руденко, 1962, с. 36, рис. 29]. Один из таких бронзовых котлов, найденный близ Сургута В. Ф. Казаковым, имеется в Тобольском музее [Талицкая, 1953, с. 250]. Сходство их по форме, надо думать, неслучайно. (Между прочим, остатки хуннского, гуннского жертвенного котла найдены и на Каталаунских полях (современная Франция, равнина в Шампани к западу от города Труа и левого берега верхней Сены), где в июне 451 г. состоялось генеральное сражение между гуннами Аттилы и римлянами, визиготами. Есть такой котёл и среди артефактов музейного комплекса Иске Казан «Старая Казань», что находится примерно в двух км от городища Старая Казань (Республика Татарстан, Российская Федерация.) Кроме того, наблюдается «близость ушастых кельтов тобольского типа с северокитайскими, относящимися к позднечжоускому и ханьскому времени», «сходство потчевашских прорезных блях с китайскими ханьского времени» [Чернецов, 1953б, с. 241]. Все эти элементы китайской культуры в район нижнего течения Тобола и среднего течения Иртыша принесли потомки восточно-азиатских хуннов.

* * *

Из памятников потчевашской археологической культуры «особенно замечательно Чувашское городище на Чувашском мысу близ Тобольска» [Краткий путеводитель…, 1918, с. 64]. «Название Чувашский мыс, – писал М. С. Знаменский, – некоторые приписывают тому, что будто во времена Кучума на этом мысу жили Чуваши» [Знаменский, 1901, с. 17]. П. А. Словцов (1767—1843; Россия) – самое крупное после Г. Ф. Миллера имя в сибирской историографии – не разделял этого распространённого мнения, утверждая, что чувашей не было видно в бытиях сибирской истории [Словцов, 1834, с. 29]. Чувашское городище на Чувашском мысу (речь идёт о Бицик-Тypе – поселении тобольских сыпар/сывар) называется также Потчеваш, а мыс – Потчевашским. Согласно П. А. Словцову, под чуваши на остятском (хантыйском) языке значит «селение прибрежное» [Словцов, 1834, с. 29]. По мнению В. И. Мошинской, название Потчеваш следует понимать как Печвож – «Олений город» (из хантыйского: печ ~ пеш «оленёнок», вож «город» [Мошинская, 1953б, с. 189]. И всё же название Потчеваш, скорее всего, восходит к русскому под чуваш (и) (в произношении потчуваш, потчеваш). Оно образовано по модели «предлог под плюс существительное или прилагательное»: Подкаменка, Подгорное, Подлесное и т. д. Если это так, топоним Потчеваш естественно связывать с этнонимом чуваш, тем более что его носители (вопреки П. А. Словцову) во времена Кучума жили в районе Тобольска. Этот факт засвидетельствован Кунгурской летописью. В ней сообщается: «Ст. 24. Во второе лето ехав Кучюм в Казань (а власть он захватил в 1563 г. – Л.Ф.), и дочь казанского царя Мурата взял в жену и с нею многих чюваш (курсив мой. – Л.Ф.) и абыз и русскаго полону людей, и приехав на Сибирку, пребываше славно» [Краткая Сибирская летопись…, 1880]. У Кучума было много жён. В той же Кунгурской летописи читаем: «Ст.25. Розсадив царь Кучюм жен своих больших во близких местах, взял дочь у Давлетима мурзы и пребывав ей устроив близ градского места, на Паньине Бугре; другой же на Сузгунском мысу, имнем Сузге. По той жене и город зовом Сузга; ныне же словет Сузгун то место (в 6 км от Тобольска. – Л.Ф.), и ездиша к ним по пятницам» [Краткая Сибирская летопись…, 1880]. Вполне возможно, что дочь казанского царя Мурата, одну из своих жён, и чуваш, привезённых с нею, Кучум определил жить на мысу, получившем впоследствии название Чувашского, и где жили потомки тобольских сыпар/сывар. К тому времени, когда струги Ермака вошли в воды Иртыша (октябрь 1582 г.) на Чувашском мысу уже мог стоять укреплённый чувашский городок, о чём и сообщают письменные источники.

Чуваши и после разгрома Сибирского татарского ханства бывали в Тобольске. Так, в 1661—1662 гг., т. е. через сто лет после того, как Кучум привёз в Сибирь чувашей из Казанского ханства, из 34 пришедших в Тобольск торговых, служилых и прочих людей 10 были чуваши [Вилков, 1968, с. 65, табл. 2]. С известной долей вероятности можно допустить, что торговые связи чувашей с западно-сибирскими народностями существовали и до 1661 г. и после 1662 г.