Читать книгу: «Дорога длиною в жизнь. Книга первая. Детство, школьные, институтские годы», страница 3

Институт на улице Кирова

Через много – много лет, проживая уже в Израиле, я узнал, что здание института, в котором учился я и брат Вова на ул. Кирова (ныне ул. Базарная) 106 стоит почти напротив дома моей бабушки и мамы. Можно считать, что это верхняя часть Одесской Молдаванки. Когда – то до и сразу после ноябрьской революции это был район одесских бандитов под командованием Мишки Япончика. Проходя мимо этого углового дома по дороге в институт я часто абсолютно машинально обращал внимание на аккуратный балкончик на втором этаже. Кто живёт в квартире моей мамы ныне, я не знаю. Но ведь она принадлежит нашей семье. В детстве, вспоминая о своей семье, мама рассказывала нам о том как в молодости возвращаясь домой она с улицы сообщала, ожидавшим её на балкончике маме и старшему брату, о возвращении с работы или с гулянки. Брат непременно её встречал во дворе или на тёмной лестнице. Ведь это было довоенное время остатков жуликов Мишки Япончика и после военное, оставшихся под Одессой, да и в самой Одессе, после войны банд (см. фильм «Ликвидация»). Видимо что-то мне подсказывало, что это дом моей мамы, бабушки, событий из истории моей жизни. Когда моя прабабушка по мужу Кигель вместе с семьёй бабушки по фамилии мужа Альт переехали из Варшавы в Одессу (вероятно это было ещё в Екатерининские времена) год примерно 1880 они поселились в двух квартирах. Прабабушка с мужем по имени Борух Кигель, поселились (они купили) на ул. Будёнова (может быть номер 7, название советского времени). У них к тому времени были две дочери и сын. Сын уехал в Америку, вероятно в США. Его следов у меня нет. Мама его не искала и не могла искать. В советской Стране это было опасно для всей семьи. Две дочери поселились в Одессе. Одна из дочерей Софья Боруховна Кигель, по фамилии мужа Альт, и есть моя бабушка. Судьба прабабушки, как и судьба её мужа, мне совершенно неизвестна. Мама рассказывала мне, что она была очень чистенькая, аккуратная и добрая к своим внукам и она часто бегала к ней. У бабушки была прекрасная (купленная) квартира из трёх комнат, кухни, туалета и ванны по адресу Кирова 45, кв. 75. Из дома до оперного театра можно было прогулочной походкой дойти за 15—20 минут. В Одессе до войны жили и другие родственники. К примеру мама рассказывала о близких родственных связях с Давидом Ойстрахом. У семьи был бизнес мануфактурное предприятие. Пришла советская власть. У деда забрали мануфактурное предприятие и из прекрасной квартиры оставили одну большую комнату лишённую кухни, воды и туалета (см. фильм «Собачье сердце» Булгакова). Это фильм о том времени. Судьба деда Моисея Наумовича Альт мне не известна. Скорее всего он не выдержал и умер, а может быть и уехал в Америку или Палестину с надеждой забрать туда всю семью. (Мама нам всегда как – то туманно говорила, что он умер. Так в то время было нужно. Я не верил этой версии и много раз переспрашивал). Надежды не оправдались. Бабушка осталась с четырьмя детьми. Она зарабатывала в порту на мойке рыбы. При этом дала всем приличное образование и высочайший уровень культуры. Конечно мы, дети, об этом ничего не знали. При этом много лет мы честно служили Советской власти и коммунистической партии. Мы гордились тем, что живём в такой Стране. На третьем курсе партийная организация института предложила мне вступить в партию. Я конечно с гордостью согласился. Заседание райкома партии, где меня должны были официально принять, по плану должно было состояться в период, когда я был на практике в Москве. Институт оплатил мне билеты для прилёта на заседание специальной комиссии райкома партии. Таким образом я стал членом партии. Не называю какой. Это совершенно понятно. Другой партии не было. Подчеркну, я стал членом коммунистической партии СССР совершенно искренне. У меня не было ни каких помыслов использовать свою партийность в продвижении по жизни. У меня просто для этого не было необходимости. Мой старт в профессиональном продвижении по дороге жизни лежал в результатах учёбы в институте (я не знал оценок ниже отлично) и работы в Службе, где я всегда был номером один. А точнее – в моей голове, профессиональной подготовке и в высочайшей степени ответственности за любое порученное мне дело. Я не знаю хорошо это или плохо, но до сего времени (мне уже 80) в моём мозгу пылает костёр из мыслей прошлой и нынешней жизни. Моим принципам соответствовал лозунг, что партия честь, долг и совесть нашего времени. Всю жизнь в СССР я так думал и старался соответствовать этому лозунгу. Те люди, которые меня окружали, с которыми мне много лет пришлось работать из ЦК КП Молдавии и из Правительства республики никогда не давали мне повода усомниться в их добропорядочности. Об этом сложном времени и моём отношении к развалу СССР я поделюсь с читателем в своих следующих книгах.

После 28 лет службы отца и демобилизации его из армии в высоком офицерском звании мы решили поселиться в родном городе и мамы, и папы в Одессе. В этом городе жила мамина сестра, а в 100 километрах от Одессы в Тирасполе жили папины две родные сестры Роза и Геся. Они были старше папы и очень его любили. В Николаеве жила со своей семьёй третья папина самая младшая сестра Анна. Остановились в Одессе у тёти Бети. Папа пошёл в горсовет. Ему, Одесситу, выехавшему с мамой одесситкой на Дальний Восток по направлению армии к месту службы, прошедшему войну и послевоенные сражения с Бандеровцами, сказали, что согласны прописать его в Одессе, если он приобретёт квартиру площадью по 12,5 квадратных метров на каждого члена семьи. Это был приговор. У нас не было таких возможностей. Помыкались, помыкались и уехали к папиным сёстрам в Тирасполь. В то время мы принимали все эти проблемы ни как несправедливость Советской власти, а как установленный порядок, который нельзя нарушать. Мы ведь были Советскими и коммунистами. А ведь это была судьба большинства из 1.200.000 офицеров уволенных из армии в 1959 году Хрущёвым. Эти люди были обучены военному делу, прошли фронты, но оказались для государства лишними. Конечно они могли оставаться в квартирах по месту жительства в момент увольнения. Но ведь это люди. Конечно они хотели объединиться со своими семьями и вернуться в свои родные города. Государство должно было позаботиться об их переобучиванию гражданским профессиям. Нет. Ничего этого не произошло. Сегодня я обвиняю Советское государство в бездушности к своим, обвешанным в военные годы наградами за боевые заслуги, гражданам. Очень важно. Мы никогда не видели и не слышали ни от папы, ни от мамы слёз отчаяния и тем более рассказов, которые нам наносили бы психологические травмы. Это я теперь изучил и изредка применяю слова «сволочи, подонки, подлецы, позволяю себе психологические взрывы». От родителей я таких слов не слышал. Возможно именно поэтому они ничего не рассказывали нам о дореволюционном состоянии их родителей. Да разве в те годы, когда в каждой анкете спрашивали о дореволюционном прошлом, можно было что либо вспоминать. Можно было только заявлять и доказывать своё рабоче-крестьянское прошлое. Оно у нас было. Бабушка по маминой линии зарабатывала мытьём в одесском порту рыбы. Папа со своими родителями работали на полях еврейской земледельческой колонии на Херсонщине. Ничего почти не рассказывал нам папа и о войне. Мы знаем лишь как ему приходилось участвовать в боях с привозимыми им с Сибири свежими частями под Курском, как в качестве командира десанта брал острова Кунашир, Итуруп и Шикотан и как он получил за это личную благодарность Сталина, ордена и медали. Через много лет я с Соней по приглашению министерства авиации Польши был в Варшаве. Я должен был объяснить польским специалистам технологию радиолокационного наблюдения за миграцией птиц. (Теперь повторюсь). Однажды профессор Гданьского университета Прзмслав Бузе на машине организовал нам экскурсию по Варшаве. Проезжая в одном месте он стал рассказывать нам о том, что мы проезжаем возле очень большого старинного еврейского кладбища. Я сказал, что мои прабабушка, прадедушка, бабушка и дедушка из Варшавы, что фамилия прадедушки Борух Кигель, а дедушки, которого звали Лев-Мойше, а следовательно и бабушки, Альт Софья Боруховна, что примерно в середине или конце 1800 – ых годов они переехали в Одессу.

Спасибо тебе (если ты есть) высший разум за то, что ты создал для человека такую замечательную систему, которую называют природой. Может быть именно поэтому какой – то высший разум привёл меня в специальность физика атмосферы?!

Потом были много разных климатических мест моей жизни, в том числе Западная Украина, Одесса, Заполярье и Молдова.

Вот после такого попутного и поверхностного рассуждения я бы рекомендовал лидерам стран поручить науке исследовать пути рационального, естественного расселения народов с учётом привязанности их естественного состояния к климату места своего рождения.

В этих местах должны сосредотачиваться трудовые ресурсы и, главное, средства производства, и не будет необходимость людям бежать со своих мест рождения в поисках работы. С учётом этого следует развивать их экономические центры. С моей точки зрения пословица «ГДЕ РОДИЛСЯ ТАМ И ПРИГОДИЛСЯ» имеет весьма глубокий научный и демографический смысл.

Эта тема, которая должна стать главной в перечне протокольных тем лидеров ведущих в глобальной экономике держав.

Есть такая игра, которая звучит так «Твои главные решения, если бы ты стал главой государства». Так вот, если бы я стал Трампом или Путиным, то на так называемой семёрке или восьмёрке, первым поставил бы вопрос о рациональном размещении производств с учётом естественного размещения трудовых ресурсов.

Я бы на их месте не жалел бы сил и средств, чтобы привязать вновь создаваемые, основные, мирового значения, средства производства не только к сырьевым источникам, но, главное, к резервуарам трудовых ресурсов. Руды можно перевозить, а людей (трудовые ресурсы) лучше оставлять там, где они родились.

Анализ причин межконтинентальных переселений больших групп населения должен привести к решению о развитии экономик в странах перенаселённых, с точки зрения достаточности средств производства. Там, именно там, следует строить промышленные и сельскохозяйственные предприятия и, соответственно, обучать рабочую силу.

Такой путь, с моей точки зрения, наиболее оптимальный в решении проблемы беженцев и не справедливых аспектов глобализации. Там где это возможно, следует сырьевые ресурсы везти, а предприятия строить в районах сосредоточения трудовых ресурсов.

Итак, моё детство.

В итоге, кроме Сахалина, родными мне по совокупности признаков стали места корней родителей Одесса и Херсонщина, место рождения моей дочери и внучки Молдова и опять таки Молдова, где я реализовал большую часть своего творческого потенциала.

И, наконец, место вероятных прародителей моего рода человеческого в спектре разных народов мира – Израиль.

Мордехай, родной брат моего дедушки

Авишалом, сын Мордехая, двоюродный брат папы

На первом фото – родной брат моего дедушки (исходя из исследования моих корней, выполненных моим другом Владимиром Гуровичем) по папиной линии Мордехай, справа его сын Авишалом, двоюродный брат моего папы. Это в его честь названа улица в Петах Тикве, а в честь его мамы или сестры (в общем близкой родственницы) Гитель – улица в Иерусалиме.

В Екатерининские времена, когда евреям было разрешено селиться в южных, выжженных солнцем степях России, мои дедушка и бабушка (по линии папы) бежали, именно бежали, из в то время белорусского города Белостока, и вместе с другими евреями на Херсонщине, на берегу реки создали первую еврейскую земледельческую колонию. Назвали они её Нагартав. В переводе с иврита на русский язык река хорошая (нагар – река, тов – хорошая).

Брат деда Мордехай уехал из Белостока в Палестину. Его сын был ополченцем, защищал еврейские земли и, как герой, погиб от арабских террористов. В его честь именем Диневич названа улица в Петах Тикве, а в честь его мамы Гитель (или сестры) улица в Иерусалиме.

До приезда в Израиль эта история была нам неизвестна. Советская власть строго следила за тем, чтобы у советских людей не было родственников за границей. Эту историю я собирал по крупицам уже после того, как родителей не стало.

Я знал из доверительных редких рассказов папы, что семья его родителей в Белостоке разделилась. Его дядя уехал в Палестину. Его папа в поисках лучшей жизни уехал на Херсонщину. Нужно было облагораживать новые земли, заставить их плодородить.

В семье четверо детей (Роза, Геся, Абрам и Анна). Одно пальто на двоих, почти тоже с зимней обувью. Однако в семье была корова. Она-то и помогала выживать. Папа родился в 1914 году, т. е. при царе. После революции и гражданской войны евреи этого и соседних еврейских поселений создали колхозы. Они приняли советскую власть. Мои друзья прислали мне карту этого поселения, на одной из старинных улиц которой обозначен дом Диневича. Жаль, очень жаль за то, что я не стал интересоваться семейной историей в период жизни в СССР. В те годы у меня были все возможности в соответствующих архивах найти книги записи гражданского состояния и по ним восстановить многое из того, что теперь скрывает время.

Колхозная жизнь в то время была тяжёлой. Вся семья моего папы трудилась на колхозных полях этой еврейской земледельческой колонии.

Самуил Моисеевич и Этл Абрамовна Диневич

А это мои дедушка Самуил (родной брат Мордехая) и бабушка Этл по линии папы (девичья фамилия Фрейбург). Это они вместе с другими беженцами из Белостока создали на Херсонщине поселение Нагартав.

Должен сказать, что в Бразилии есть город Фрейбург. Я был там несколько раз по служебным и научным делам. Город в послевоенное время создала семья Фрейбург родом из Европы. К сожалению, ни с одним из членов этой семьи встретиться мне не удалось. Второе или третье поколение этой семьи уже давно живёт в Сан Пауло. По рассказам моих знакомых, они очень богаты. Именно по этой причине я перестал искать с ними встречи. Тем не менее, пару лет назад мы познакомились с носительницей этой фамилии, замечательной женщиной Фаиной и её семьёй, мужем Мишей и сыном Леонидом, репатриировавшейся в Израиль из Харькова. Короткие встречи с этой семьёй показали, что они очень хорошие люди. Однако, об этом – в книге третьей.

Возвращаюсь к детскому периоду

Победа

Первые ощущения в памяти. Мне ещё нет четырёх лет. Война уже на территории Европы и непосредственно в Германии. То, что сейчас чувствую и вижу перед глазами. Весна.

По моим меркам широкая и длинная, уходящая за горизонт, почти в бесконечность, укатанная и ровная, как стол, грунтовая дорога. Вдоль дороги ряд одноэтажных деревянных домиков (в сегодняшнем моём представлении – типа бараков). За домиками лес с высоченными, по моему восприятию, деревьями. Небо закрыто слоистой облачностью. На обочине деревянный столб, на котором висит большущий чёрный радио-колокол. Из него раздаётся мощный голос Левитана (это теперь я знаю, что это был голос Левитана), о котором я в то время конечно ничего не знал. Он объявляет об окончании войны и ещё громче – о Победе. Возле столба собираются женщины, целуются, обнимаются, плачут. Рядом с дорогой стоят одноэтажные деревянные домики семей офицеров. Один из домов наш. Бегу домой и кричу: «мама, Победа, скоро папа вернётся с войны». Мама со мной бежит на улицу и присоединяется к женщинам. Вместе они плачут. На меня внимание не обращают. Я в каком – то белом берете и в матроске? солдатским, почти строевым шагом иду посередине дороги в бесконечную даль и пою песню: «МАТЬ СЫНОЧКА ПРОВОЖАЕТ…". Остальные слова не помню. Мне ещё не исполнилось 4 года.

Дорога

В моём сознании почти физически осязаемо эта дорога сопровождает меня всю жизнь. Только теперь в возрасте почти 80 лет я понял, что это был знак, по которому мне предстояло пройти жизнь. А вот ещё картина дороги, которая мне приснилась в дни подготовки к переезду из Молдавии в Израиль. По причинам, о которых я расскажу позже, мы всей семьёй, с детьми, родителями, семьёй брата и с сестрой с очень тяжёлым сердцем готовились покинуть СССР. Мы покидали страну, в которой для большинства из нас прошла важная часть жизни. К этому времени я уже «прошёл» значительную часть той реальной из детской памяти широкой грунтовой дороги. Мне только что исполнилось 50 лет. Своей научной и профессиональной деятельностью я приобрёл международную известность, учёное звание, значительные потенциальные возможности и высокое положение в стране, был депутатом Кишинёвского Совета, членом Проблемного Совета Госкомгидромета СССР. Представитель руководства Госкомгидромета СССР Михаил Демьянович Михеев приехал ко мне и убеждал не оставлять службу, потому что это станет равносильно лишению всей системы активных воздействий на метеорологические процессы в СССР главной базовой оси. Тем не менее, в то время решение уже было принято и изменить его было уже невозможно. О причинах – в третьей книге моих воспоминаний.

В Израиль

Здесь скажу лишь то, что если бы премьер-министр республики пригласил меня, поговорил бы по человечески и гарантировал бы защиту службы от разрушительных тенденций, а мне и моей семье обеспечил бы гарантии стабильности, я в начале реализации своих планов мог бы своё решение изменить. Был 1991 разрушительный год. Я ждал. Этого не произошло. То же я могу сказать и о руководстве ГОСКОМГИДРОМЕТА СССР. Если бы Председатель ГОСКОМГИДРОМЕТА СССР академик Ю. А. Израэль или его заместитель проф. Седунов Ю. С. на этапе принятия мной решения (они это знали) пригласили бы меня, обсудили вопросы безопасности моей семьи и стабильности Службы, может быть моё решение было бы иным. Я обычно поддаюсь рациональным убеждениям!

И всё-таки о сне за несколько дней до отъезда из СССР (здесь не придумано ни одного слова).

Дорога, похожая на дорогу к одному из моих 17 полигонов расположенному в Каларашском районе Молдавии. Она проходит мимо села Тузоры и уходит очень круто вверх. На этом подъёме однажды один из моих ведущих механиков Олег Сенченков с помощью танкового тягача на крюке тащил на полигон дизель на колёсной базе для радиолокатора. Страховочной цепью он дизель к тягачу не закрепил. На крутом подъёме этот дизель оторвался с крюка и, набирая скорость, покатился вниз. Каким – то чудом он наехал на толстое дерево, растущее рядом с домом расположенного здесь села и остановился. Чудо, чудо, чудо в том, что он не разрушил дом и не наехал на людей.

Так вот, снится мне эта грунтовая, с рытвинами и препятствиями в своей нижней части и хорошо укатанная с крутым поднятием, идущая вверх, вверх и вверх дорога. Я со своим водителем Жорой Никоричем доехал на моей служебной машине «Волга» до самой высокой её площадки. На ней расположена одна из моих баз и вертолётная площадка для моего служебного вертолёта. Вышел из машины. Встречает меня командир.

И вдруг меня почему-то на прямых ногах понесло вниз. С трудом меня донесло до какой-то площадки метров на двести ниже вершины. Я как будто скольжу, балансирую, но не падаю. Почему-то меня волнует, чтобы дорожная, после дождя, грязь не запачкала мои генеральские брюки.

Нет. Брюки остаются чистые и выглаженные. Моя Соня строго следила всегда за этим. С этой новой площадки в сторону до горизонта уходит дорога, усеянная острыми камнями и почти глыбами. Она с небольшим подъёмом и трудно проходимая.

Мне непременно нужно по ней идти. Другого пути нет. Вернуться назад по скользкой глинистой дороге, идущей под большим уклоном вверх, невозможно. Я почти страдальчески думаю, как же можно по ней пройти в моей чистой и тщательно выглаженной генеральской форме.

Но я пошёл, разбивая ноги о камни, падая и вставая, почти со слезами на глазах, сжав зубы, иду, преодолевая препятствия, постепенно продвигаясь вперёд и вверх. Никакого подобного сценария я себе не строил.

И вдруг такой сон. Почти так в реальной жизни у меня и произошло. 18 октября 2018 года, т.е. через 27 лет после приезда в Израиль.

Инфаркт

По инициативе Тель-Авивского университета и ряда авторитетных профессоров в большом театре Габима в Тель Авиве я получил от министра обороны и министра интеграции за научные достижения и общественную активность очередную высшую награду министерства интеграции «Знак Почёта».

Так уж произошло. Государственная премия СССР за творческие достижения в СССР и Высший для учёных – репатриантов «Знак Почёта» за творческие достижения в Израиле.

Было это 18 октября, а ровно через 10 дней скорая помощь меня привезла в Хедерскую больницу с обширным инфарктом. 45 секунд я был за пределами жизни. Это были 45 секунд абсолютного покоя без ощущений и мыслей с широким и уходящим вдаль абсолютно тёмным, без теней и оттенков коридором. Вывели меня из этого состояния электрошоком. Мне кажется, что я не стремился оттуда возвращаться.

Далее, почти 8 часов операции на открытом сердце в Тель-Авивской больнице Тель Ашамер. Туда из Хедерской больницы после хирургической проверки сосудов сердца, в сопровождении мед. работников и жены доставила меня ревущая сиренами скорая помощь.

Таков диалектический путь моей творческой жизни. В итоге 8 часов операция на открытом сердце, шунтирование двух коронарных сосудов и 16 дней реабилитации в больнице и специальном реабилитационном центре при 100% внимании жены, дочери, внученьки, всех моих родных и близких друзей.

Должен заметить, что после клинической смерти, прежде чем начать проверку сосудов в операционной Хедерской больницы меня положили в отдельную палату кардиологического отделения. И вот тут случилась удивительная странность. Я живу в Иерусалиме, а в момент инфаркта (в самый критический момент моей жизни) оказался не только в отделении, которое возглавлял в Хедерской больнице много лет мой товарищ и земляк с Нагартава, но и в палате, в которой он умирал.

Дежурный медицинский персонал отделения окружил меня немедленно всей своей заботой. Всем хотелось узнать тот ли это Диневич, о котором им рассказывал их заведующий Владимир Гурович.

Мне не пришлось пообщаться с этим медицинским персоналом потому, что меня немедленно забрали в операционную, а оттуда, подготовленного к операции, не переодевая, отвезли на скорой с сиренами в больницу Тель Ашамер. Странность заключается в том, что обстоятельства в этот критический момент меня привели в больницу, расположенную в 150 километрах от дома в Иерусалиме к земляку моего отцовского «гнезда». Именно в палате, в которую меня положили, он завершил свой земной путь.