Читать книгу: «Царь голод», страница 4
– Почему ты не удовольствовался женщинами, какие есть у вас, голодный?
– Наши женщины грубы и некрасивы от голода и работы. А эта была нежная и тонкая, с белыми руками. А ребенок у нее будет?
– Нет, мы приняли искусственные меры и удалили зародыш.
Голодный (угрюмо). Хитрые.
– Что можешь ты сказать в свое оправдание, голодный?
– …Преступления посягательства на женскую честь делятся на…
– Ах, погодите, господин профессор, так интересно.
– В оправдание? Что, если бы я мог, я изнасиловал бы вон ту, и вон ту, и вон ту. Старуху в красном не стал бы, пусть остается вам.
Старушка падает в кратковременный обморок. Все в волнении.
– Какой ужас! Это настоящий зверь!
– И меня! Вы заметили, он показал на меня. Он согласен меня изнасиловать!
– Вы ошибаетесь. Он показал на меня.
Ссорятся. Девушка в черном, которая все время молчала, вдруг встает и говорит громко, с вызовом.
– А почему ты думаешь, что она не вышла бы за тебя замуж? Я бы вышла, быть может.
Голодный (угрюмо). Посмотри получше.
– Ты прав: не вышла бы. Ты слишком груб.
– Вот то-то. А я бы тебя изнасиловал.
– Нет, скорее убил бы.
– Да – и убил бы.
Девушка садится. Юноша с демонической внешностью смотрит на нее мечтательно, но она не обращает на него внимания. Свои оглядывают ее с некоторым страхом. Однако!
Царь Голод. Господа судьи, прошу принять вид размышляющих.
Повторение той же процедуры с тою же торжественностью вплоть до низкого и протяжного поклона Смерти.
Смерть (вскакивает, стучит кулаком по столу). Осужден – во имя дьявола!
Голодный (Девушке). В лес не ходи одна.
Царь Голод. Наденьте намордник. Введите следующего голодного.
Вводят Голодную. Это молодая, стройная, но крайне истощенная женщина с бледным, трагическим лицом. Черные тонкие брови, сходящиеся у переносья, и пышные волосы, небрежно связанные узлом и спадающие на спину. Женщина не кланяется и по сторонам не глядит, как будто никого не видит. Говорит бесстрастно, мертвым голосом.
– Ты что сделала, голодная?
– Убила своего ребенка.
– Какой ужас! Эти женщины совершенно лишены материнского чувства.
– Чего же вы от них хотите? Вы меня удивляете.
– Как она прекрасна. В ней есть что-то трагическое.
– Женись!
– …Преступление детоубийства в древности не считалось таковым и рассматривалось как естественное право родителей. И только с введением в нравы гуманизма…
– Ах, погодите же, господин профессор!
– Но наука, дитя мое…
Царь Голод. Расскажи, голодная, как ты сделала это.
Опустив руки, не двигаясь, женщина говорит бесстрастно и мертво:
– Я с моей девочкой шла ночью через реку по очень длинному мосту. И так как я уже раньше решила это, то, выйдя на середину, где река глубока и быстра, я сказала: посмотри, дочечка, как шумит внизу вода. Она ответила: я не достану, мамочка, перила очень высоки. Я сказала: дай я подниму тебя, дочечка. И когда она стала смотреть вниз, в черную глубину, я перекинула ее туда. Всё.
– Она цеплялась?
– Нет.
– Кричала?
– Да, раз вскрикнула.
– Как ее звали?
– Дочечка.
– Нет, имя. Как ее звали?
– Дочечка.
Царь Голод (закрывает руками лицо и говорит несколько дрожащим, глухим голосом). Господа судьи, прошу принять вид размышляющих.
Судьи морщат лоб, смотрят в потолок, жуют губами. Почтительное молчание. Потом встают и низко кланяются Смерти.
Смерть. Осуждена – во имя дьявола!
Царь Голод (встает и говорит громко, протягивая руки к женщине, точно покрывая ее невидимым черным покровом). Ты осуждена, женщина, слышишь? Ты пойдешь на смерть. Ты пойдешь в ад и там будешь гореть на вечном, на неугасимом огне! Твое сердце будут рвать дьяволы железными когтями! В твой мозг вопьются ядовитейшие змеи подземные и будут жалить его, и будут жалить, и никто не услышит твоего крика, потому что ты будешь молчать. Да будет вечная ночь над тобою. Ты слышишь, голодная?
– Слышу.
– Наденьте ей намордник.
– Погодите!
Это говорит Девушка в черном. Быстро подходит к Голодной и протягивает ей руку.
– Дай твою руку, несчастная.
– Не дам. Я презираю тебя.
– Меня?
– Да, тебя. Ты будешь в раю.
– Ты презираешь меня? Ты, убийца? (Остается с протянутой рукой. Закидывает голову и кричит гневно, в неистовстве.) Так ведите же ее в ад!
Общий крик, но так, что слышно отдельные голоса:
– В ад ее! В ад! В ад!
– Тешьтесь над нею, дьяволы!
– В ад!
– Рвите ей сердце железными когтями!
– Душите ее, змеи!
– Жальте! Жальте! Впейтесь в мозг! Рвите ей сердце!
– Ага-го-го-го-го!
В исступлении машут на женщину руками.
Царь Голод (властно). Тише! (И кротко, к неподвижно стоящей женщине.) Ступай, дочь моя.
Голодную уводят.
Царь Голод (обращается к Зрителям очень веселым и открытым голосом). А теперь, милостивые государи, я предложил бы сделать перерыв и покушать. Правосудие – вещь утомительная, и нужно подкрепить силы. (Галантно.) Особенно прекрасным дамам и девицам. Прошу!
Радостные возгласы. Кушать! Кушать!
– Пора!
– Мамочка, где конфеты?
– А ты все только конфеты!
– Которого?
– Кушать зовут, ваше сиятельство.
– Ага! Почему же меня раньше не разбудили?
Внезапно все принимает очень веселый, милый, домашний вид. Судьи стаскивают парики, открывая лысые головы, и постепенно вмешиваются в толпу, пожимают руки и искоса, с притворным равнодушием, поглядывают на кушающих.
Рослые лакеи в расшитых ливреях, с трудом сгибаясь под тяжестью, приносят огромные блюда с гигантскими порциями: целые бараньи туши, колоссальные окороки, высокие, как горы, ростбифы. Перед Толстым на низенькой скамеечке ставят целую зажаренную свинью, которую приносят трое. Он смотрит на нее с сомнением.
– Не поможете ли, господин профессор?
– С радостью, ваше сиятельство.
– А вы, господин судья?
– Хотя я кушать не хочу, но, если позволите…
– Быть может, и мне будет дозволено… (Скромно говорит Аббат, глотая слюни.)
Вчетвером садятся вокруг свиньи и молча с жадностью полосуют ее ножами. Иногда Профессор и Аббат случайно встречаются взглядами и тогда, не в силах жевать, со щеками, раздутыми пищей, застывают от ненависти друг к другу и презрения. Потом жуют усиленно и давятся. Все разбились на кучки.
Смерть вынула из кармана сухой бутерброд с сыром и кушает в одиночестве.
Тяжелый разговор набитыми пищей ртами. Чавканье.
– Пожалуйста, еще кусочек. Очень вкусно.
– Как на пикнике. Великолепный парень – этот Голод.
– Хорошо мы ее, однако!
– А все-таки она прекрасна.
– Ростбиф необходимо кушать с кровью. Это…
– Мамочка, почему их не судят всех разом?
– Не знаю, деточка, спроси у профессора.
– Господин профессор!
– Гм?
– Господин профессор!
– Гм!
– Черт возьми, где же моя салфетка?
– Господа, совершилось преступление кражи: у советник? украли вставные зубы.
Смех. Чавканье. К Царю Голоду, стоящему в стороне, подходят Первый Рабочий и Председатель – Хулиган. Одеты они прилично и до сих пор сидели незаметно на одной из отдаленных скамеек.
Рабочий. Как жрут! Зачем ты с ними, Царь? Я ничего не понимаю. Ты изменяешь нам? Смотри!
Хулиган. И это твой суд. Отец? (Гневно.) Ты хочешь, чтобы я тут же перерезал тебе глотку?
Царь Голод. Вы слепы оба. Это не мой суд. Это суд над моими детьми.
– Но ты же председатель!
– Разве вы не понимаете, что я делаю? Ведь каждый, побывавший здесь, навеки становится их врагом. Я развращаю их и учу делать мерзость. Я въедаюсь в самую сердцевину их жизни, наполняю ее гнилью и разрушаю ее. Они уже перестали понимать, что такое правда, – а ведь это начало смерти. Ты понимаешь это?
– Но ты делаешь это как лакей!
Царь Голод (гневно). Тише, сын мой! Не оскорбляй того, кто несчастен.
(Сдерживаясь.) Подумай, разве оттого, что мы судим, меньше становится краж, убийств, насилий? Их больше. Спроси вон у их профессора…
– Я этого не понимаю. Я вижу только, как мои братья…
– У тебя же нет своих!
– Отец, правда та женщина пойдет в ад?
– Да. И ты также.
Хулиган плачет.
– Ты плачешь? Ты, сын мой, плачешь?
– Отец, Отец. У меня есть только нож. Кого же мне зарезать?
Рабочий. Не нужно резать. Надо работать, работать.
– Отец, ты говоришь: и мне ад. Пусть – но как бы мне спасти ее? Я уже вижу дьяволов, которые подходят к ней. Отец, верни мне жизнь, скажи: ее можно спасти?
– Нет.
– Ты лжешь, старик!
Голоса. Однако и вчетвером мы ее не съели!
– Очень велика, ваше сиятельство!
Царь Голод. Уходите. Необходимо кончать. И слушайте меня: завтра…
– Завтра? Завтра?
– Тише! Ударит колокол!
– Завтра?
– Тише! Тише!
– О-о-о!
– На улицы! В дома!
– Тише!
– Завтра! Завтра! Завтра!
Тихо расходятся со зловеще-радостными лицами.
– Господин профессор, у вас на бороде осталась косточка.
– Ах, боже мой, где же это?
– Хотите конфету?
– Когда подумаешь, что у какого-то верблюда три желудка, а я, царь природы, принужден обходиться одним…
Царь Голод (говорит с возвышения). Очень жалею, но принужден вас обеспокоить, господа. Прошу занять места. Суд продолжается.
Судьи поспешно натягивают парики. Во время дальнейшего разговора все занимают свои места.
– Простите, уважаемый коллега, но вы взяли мой парик.
– Ах, извините, ради бога. То-то я чувствую…
– Как, еще не кончено?
– Это невозможно. Мне нужно в театр! Сколько их там!
– Вы очень легкомысленны, молодой человек. Не забывайте, что мы пришли сюда не для удовольствия, что мы выполняем общественную обязанность, возложенную на нас нашим званием сытых и честных людей…
– Но честное слово!..
– Позвольте. Не забудьте, что каждый день…
– Исключая праздники.
– Конечно, исключая праздники, когда мы ходим в церковь и театр, – каждый день во всех местах нашей земли, где есть только культура, заседает суд и судит, и все-таки не может всех осудить…
– Кого надо.
– Конечно, кого надо. Подумайте, что произойдет, если только хотя на время суд приостановит свои действия…
– Но честное слово…
Царь Голод. Секретарь просит сообщить, что он сделал четыре ошибки, но не может найти – где. Ошибки, впрочем, таковы, по его словам, что могут послужить источником действующего права.
Секретарь быстро кланяется. Слабые аплодисменты.
Царь Голод. Введите следующего голодного.
Быстро вводят двоих: худенького Мальчика в наморднике и пожилую, оборванную Женщину с выражением на лице муки и растерянности. Женщина всем низко и часто кланяется.
Ты что сделал, голодный?
Один из судей, тощий, внезапно прерывает:
– Позвольте, почему она без намордника?
Тюремщик. Это мать обвиняемого. Она хочет говорить за него.
– Раз она хочет говорить, значит, и ей надо надеть намордник. Делаю вам замечание. Секретарь, запишите.
– Что же ты сделал, голодный?
Женщина (падает на колени и молитвенно поднимает руки). Пожалейте!
Ведь он для меня украл яблоко, судья. Я больна была, он подумал: дай принесу ей яблоко. Пожалейте его! Скажи им, что больше не будешь, ну! Да говори же!
Голодный. Я больше не буду.
Женщина. Уж я сама наказывала его… Пожалейте его молодость, не режьте у корня его красные денечки!
– Конечно, пожалеешь одного, а там готов и другой. Нужно в корне пресекать…
– Нужно иметь мужество быть безжалостным.
– Это лучше и для них.
– Сейчас он мальчик, а вырастет…
– Мамочка, мне жаль бедную женщину. Можно послать ей милостыньку?
– А у тебя есть мелочь?
– Прелестное дитя! Какое сердце!
Царь Голод. Прошу господ судей принять вид размышляющих.
В течение всей процедуры мать с надеждою смотрит на Судей. Когда Смерть стучит кулаком по столу и кричит хрипло: «Осужден – во имя дьявола!»
Женщина вздрагивает и встает с колен.
– Голодный, ты осужден.
В бешенстве, поднимая к небу руки. Женщина кричит исступленно:
– Так будьте же прокляты! Пусть так же погибнут ваши дети! Пусть искусают их бешеные волки!
– Намордник! Скорее намордник!
– Пусть высохнет их сердце! Пусть в камень претворится их душа! Пусть…
Женщине надевают намордник. Ликующий голос Председателя-Хулигана:
– Отец! Ты видишь, как они жалеют наших детей. До завтра!
– До завтра!
– Тише!
– Вижу, сын мой!
– Тише! Кто это?
– Тише!
Царь Голод. Введите следующего голодного.
С большими предосторожностями трое тюремщиков вводят человека необычайно мощного вида. Взгляд у него ясный и открытый, говорит просто и спокойно:
– Ты что сделал, голодный?
– Я не знаю. Я не сделал ничего. Я надеюсь, что суд освободит меня. Я всегда был покорен и делал то, что мне приказывали.
Общее недоумение.
Царь Голод (перешептывается с Судьями и обращается к Зрителям). Я вижу, господа, что для вас не совсем ясна вина этого человека. Но она велика, и вы сейчас поймете это. Он раб – и для раба он слишком силен и честен. Уже одним этим он оскорбляет нас, как людей утонченной культуры и, следовательно, не сильных. Затем: сегодня он послушен, но кто поручится за завтрашний день? И тогда в его силе и честности мы найдем жестокого и опасного врага. Несомненно, он достоин смерти – во имя справедливости.
Суждение зрителей
– Это совершенно справедливо. Сильные рабы опасны, даже когда они послушны.
– Да. Я нахожу, что Царь Голод наш истинный друг.
– Какое возмутительное тело. Раб – и такие прямые ноги!
– В цепи его!
– Он разорвет цепи. Смерть ему! Смерть!
Царь Голод. Прошу господ судей принять вид размышляющих.
Судьи размышляют, и Смерть стучит кулаком:
– Осужден – во имя дьявола!
Юношу с теми же предосторожностями уводят, и на его место появляется следующий Голодный. Это существо необычайно дикого вида. Длинные до колен руки с огромными, морщинистыми, грязными конечностями, голова и лицо сплошь заросли спутанными волосами, тусклые глазки, звериная походка носками внутрь, боязливая и мнительная. Но есть попытки к чему-то человеческому.
Так, существо одето в какой-то очень странный, первобытный костюм: соединение коры деревьев, хитросплетенной грубой материи и каких-то подвязок. При входе оно даже делает попытку причесаться, но запутывается рукою в волосах.
Разговор зрителей
– Да это горилла!
– Боже мой! Неужели мы будем судить еще целый зоологический сад! У меня театр!
– Нет, это человек.
– Да нет, горилла! Вы посмотрите на его голову.
– На руки!
– Не нужно снимать намордника. Оно, быть может, кусается!
– Оно кланяется!
– Оно человек!
– Да нет же! Оно дрессированное. Что это?
– Нужен каталог! В этих случаях нельзя без каталога! Как же мы будем судить, не зная, как оно называется!
– Какой странный фасон. Интересно познакомиться с его портным.
Царь Голод. Так как здесь возникли сомнения, то прежде всего скажи нам: кто ты, голодный?
Голодный молчит.
– Оно не понимает!
– Ну, конечно, горилла!
Царь Голод. Кто ты, голодный? Отвечай. Ты понимаешь человеческую речь?
Голодный (отвечает глухим, заскорузлым голосом). Мы крестьяне.
– Я же говорил, что человек!
Общий хохот.
– Отчего милостивые господа хохочут?
– Это не твое дело, голодный. Ты этого не поймешь. Ты что сделал, голодный?
– Мы убили дьявола.
Общий хохот.
– Слушайте! Слушайте!
– Но ведь это прелесть!
– Какая наивность!
Хохот.
Царь Голод. Это был человек, которого вы сожгли.
– Нет. Это был дьявол. Это сказал нам кюре, и тогда мы сожгли его.
Среди Зрителей легкое замешательство.
– Что такое?
– Он лжет. Этого не может быть.
Профессор. Вот вредное влияние церкви на развитие народных масс.
Преступления, вызываемые суеверием…
Аббат (одною стороною лица с ненавистью глядя на Профессора, другою приятно улыбаясь Зрителям). Он, очевидно, не понял, сударыня. Почтенный наставник желал только внушить им веру в существование добрых и злых сил – но, конечно, не убивать. Религия, сударыня, запрещает убивать.
– Ну да, – это другое дело!
– Совсем другое дело. При чем тут кюре, если он так глуп?
– Скажите, пожалуйста: вид гориллы, а лжет, как человек!
– Обвиняет почтенных людей.
– Негодяй!
Царь Голод. Прошу господ судей принять вид размышляющих.
Судьи на некоторое время принимают вид размышляющих. Затем все, почтительно склонив головы, вытягиваются к Смерти. Та вскакивает и яростно стучит кулаком по столу:
– Осужден – во имя дьявола! дьявола! дьявола!
Царь Голод (встает). Успокойтесь, уважаемая…
– Дьявола! дьявола! дьявола!
Все встают в ужасе, с разинутыми ртами.
– Дьявола! дьявола!
Наконец утихает и садится, замирая в неподвижности.
Царь Голод (тихо). Ничего особенного, господа. По-видимому, легкая усталость. Прошу садиться. Уведите голодного.
Все с разинутыми ртами садятся и некоторое время продолжают смотреть на Смерть.
(Перешептывается с Судьями и заявляет весело.) Поздравляю вас, господа. На сегодняшний день окончен наш нелегкий и неблагодарный труд. Но, во исполнение древнего обычая, имеющего символическое значение, мы, судьи, должны выпить по стакану этой жидкости. Налейте, господин судья. Не пугайтесь, господа, это не кровь, хотя по окраске несколько похожа на нее – так, к сожалению, требует обычай, – это только вино.
Встав и поклонившись друг другу, выпивают вино. Смерти также относят бокал, но она отталкивает его костлявой рукою.
В заключение, также согласно обычаю, позволю себе коротенькую речь, цель которой показать – насколько мы лучше, справедливее и выше всех других людей. Господа!.. Сегодня вы присутствовали при высокопоучительном зрелище.
Вечное небесное правосудие в лице нас, судей, ставленников ваших, нашло себе блестящее отражение на земле. Подчиняясь только законам вечной справедливости, чуждые преступной жалости, равнодушные к мольбам и проклятиям, слушаясь только голоса совести нашей – мы озарили землю светом человеческого разума и великой, святой правды. Ни на одну минуту не забывая, что основа жизни – справедливость, мы в свое время распяли Иисуса и с тех пор и до сего дня не перестаем украшать Голгофу новыми крестами.
Но, конечно, только разбойников, только разбойников. Мы бога не пощадили – во имя законов вечной справедливости, – станем ли мы смущаться воем этой голодной, бессильной сволочи, ее проклятиями и гневом! Пусть проклинают, – нас благословит сама жизнь, своим покровом оденет нас великая, святая правда, и самый суд истории не будет справедливее нашего суда.
Бурные аплодисменты. Царь Голод движением руки восстанавливает тишину и продолжает тихо, с шипением змеи, улыбаясь.
Что сделали они проклятиями своими? Что? Они – там, а мы – здесь. Они в тюрьмах, на галерах, на крестах, а мы пойдем в театр. Они дохнут – а мы будем их кушать – кушать – кушать!..
Смотрит на всех веселыми, жадными глазами. И вдруг сбоку жиденьким голоском начинает хихикать тощий Судья. Он выпрямился, положил руки на колени, и смех его походит на блеяние козла. К нему присоединяется другой, третий. Толстый сложил руки на подпрыгивающем животе и, задыхаясь, хохочет, как сквозь трубу, короткими, густыми выдыхами. Выходит так:
– Хи-хи-хи-хи-хи-хи-хи! Ху-ху-ху!
Смех растет, ширится, перебрасывается, как огонь под ветром, в разные концы, и вскоре хохочут все. Хохочут до исступления, до бешенства, до хрипоты. Все слилось в один черный, раскрытый, дико грохочущий рот. И только Смерть чем-то недовольна. Не смеется. Вдруг стучит кулаком, желая привлечь внимание. Сразу замолкают и испуганно смотрят на нее. Она молча грозит им темным тонким пальцем и собирает в портфель бумаги. Все встают.
Быстрыми короткими шажками, не отвечая на поклоны, Смерть идет к двери.
Опускается занавес.
