Читать книгу: «Волны памяти. Книга первая», страница 5

БИОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ

Работаем мы следующим образом: я измеряю и взвешиваю рыб, Костя их вскрывает, предварительно соскоблив скальпелем на левом боку над боковой линией несколько чешуек, прикрытых грудным плавником (здесь они лучше всего сохраняют временные отметки – годовые кольца). Тамара, записав порядковый номер рыбы, анализа, дату, длину и вес рыбы, принимает чешуйки от Кости и складывает их в согнутые конвертиком листики блокнота (это так называемая чешуйная книжка). У некоторых рыб: например, ставриды, сомы, сауриды берётся не чешуя (потому, что она мелкая), а отолиты, часть органа равновесия. Небольшие, разной степени прозрачности, размеров и формы парные камешки, кальциевые образования, расположенные в специальной полости в голове по-за глазами рыб и несколько выше. У больших рыб они покрупнее и покрепче, у мелких иногда столь хрупки, что не только взять их, но и сохранить – проблема. Такие собирают в плексигласовые пеналы с ячейками для каждой пары.

Сначала я сообщаю Тамаре длину и массу, затем Костя – пол, стадию зрелости гонад, наполнение желудка, кишечника, степень внутреннего ожирения.

Мы вполне можем заменить друг друга, но лучше, когда каждый делает что-то одно: в этом случае приобретается навык взятия всех показателей, легче отмечаются небольшие отличия, как говорится, набивается глаз, то есть приобретается опыт. Конечно, весовые и линейные характеристики у разных наблюдателей будут одинаковы, а вот те, что определяются визуально, могут разниться, как было с цветом.

Количество рыбы в ведре уменьшается, пухнет чешуйная книжка, мы иногда обмениваемся не относящимися к делу репликами или переспрашиваем что-либо непонятное, но обычно работаем молча. Постукивают гири на весах, клацает ножницами Костя, шуршит бумагами Тамара.

Анализы, анализы, анализы… Самых разнообразных рыб. Их много ещё будет впереди в разное время суток, в разных местах и в разных океанах: Индийском со всеми его морями, Антарктике, Атлантике – от зябких вод банки Агульяс, расположенной южнее одноименного мыса, крайней точки юга Африки до запылённых ветрами Сахары – богатых рыбой вод Марокко. И всё для того, чтобы после, при осмыслении, постепенно, как на листе фотобумаги в медленно действующем проявителе проясниться отдельным чертам биологии, интимной стороне жизни рыб. Но вместе с получением ответа на одни вопросы тут же возникают новые. Теперь я знаю, что конца этому нет и, вероятно, не может быть.

После многих лет работы у меня зародилась и оформилась такая мысль: чем больше мы узнаём о жизни в океане, тем больше возникает вопросов о ней, просто эти вопросы более глубокие, на ином уровне знаний. Обычно, если мне доводилось выступать перед школьниками или в иной аудитории, помня собственный юношеский нигилизм, когда казалось, что всё уже открыто и познано и нашему поколению ничего интересного и нового не узнать, я приводил такое сравнение.

– Представьте себе круг, – и я рисовал на классной доске круг небольшого диаметра. – Всё, что внутри круга – это наши знания о мире, а внешний периметр его соприкасается с пока непознанным. Человечество развивается, накапливает знания, диаметр круга увеличивается, и периметр его соприкасается с всё большим и большим объёмом неизвестного. – Для сравнения я рисовал большой круг. – Так что не волнуйтесь, – утешал я слушателей, – вам и вашим потомкам работы хватит, лишь бы был интерес к познанию.

– Чёрт-те что! – Костя, приняв от меня очередного японского карася, чертыхается, вертя рыбу в руках, растерянно пощёлкивает ножницами над брюшной частью, не решаясь вскрыть её.

– Чего там? – наклоняюсь я к нему.

– Отверстия-то воняльного нет! – так Костя называет анальное отверстие.

– Как это нет? – восклицаем мы с Тамарой в один голос и подвигаемся ближе.

Самый тщательный осмотр рыбёшки размером с ладонь, сравнение её с другими нисколько не прояснили наше недоумение. Анального отверстия не было.

– Может быть, она, м-м-м, через рот приспособилась отрыгивать? – высказываю я предположение.

По внешнему виду рыбка совершенно нормальная, упитанная. Значит, она ела, а если ела, то и избавлялась от остатков переваренной пищи. Выделительная система разной степени совершенства есть почти у каждого живого существа. Но где оно? Изучаем рот, жаберную полость, но и там нет намёков на злополучное отверстие. В самом деле, чёрт-те что. Этого не может быть, потому что не может быть никогда, и всё-таки оно есть! Вот дилемма!

Остаётся последний путь. Вскрываем рыбу, хотя и очень жаль портить такой уникальный экземпляр, и принимаемся искать анальное отверстие, начиная от нижней части рта через брюхо до самого анального плавника, утратившего в данной ситуации смысл своего наименования. Раскрываем брюшную полость и, следуя к хвосту, осторожно перебираем внутренние органы. Рот, глотка, пищевод, желудок, кишечник (он изгибается почти на сто восемьдесят градусов в том месте, где в норме должен быть выход), кишочка тянется в обратном направлении к голове и заканчивается – поди, догадайся! – под мышкой, в подплавниковой впадине, в бесчешуйной кожной складке левого грудного плавника. И оно становится видным и открытым только тогда, когда плавник оттопыривается под прямым углом к телу. Вот как бывает!

У рыб, как и у прочих животных, не редкость появление различных уродств. Как-то в Каркинитском заливе Чёрного моря мы поймали осетра, изогнутого, как коленвал, в двух плоскостях. В заливе Сонмиани мне встретился сом-альбинос, различные отклонения бывают у ставрид, в особенности много их у ставрид рода декаптерус из вод архипелага Чагос, что невольно наводит на мысль – а не в этих ли краях зарождаются новые виды этих рыб? Бывают и вот такие феномены.

ЗЕМНЫЕ ИНОПЛАНЕТЯНЕ И ЧАРУЮЩИЙ ВЗГЛЯД ТИБИИ

Бумага шелестит, стало быть, наука подталкивается вперёд.

– Не помешал? – это Женя Чуков, матрос из траловой команды. Он пробирается на своё любимое место под иллюминатор, в уголок между мной и Костей, устраивается там и наблюдает за нашей работой.

Я заметил, что в каждой экспедиции среди членов команды всегда находится человек, тяготеющий к научной группе и предпочитающий свободное от вахты время проводить в нашем обществе, иногда помогая по мелочам, чаще просто отдыхая. Предполагаю, что Женей движет не только интерес к нашим занятиям. Прекрасная половина научной группы пользуется заслуженной популярностью и, как окажется дальше, чем ближе к концу рейса, тем большей. Кому симпатизирует Чуков, пока непонятно, его отношение равно уважительно к обеим нашим дамам. Он без навязчивости и подобострастия услужлив, и потому к нему просто приятно обращаться за помощью. Два раза просить его не надо, если сказал что сделает, то так и будет.

Высоко поднявшееся солнце при крене судна проникает в лабораторию и освещает укреплённый на уровне глаз Чукова аквариум и его обитателей. Наиболее примечателен в нём моллюск – тибия.

Тибия, так можно было бы назвать звезду или цветок, а может быть прекрасную женщину, но это всего лишь брюхоногий моллюск, раковина которого покрыта невзрачной буро-коричневой защитной шубой рогоподобного конхиолина. Среди моллюсков немало обладателей и более изящных раковин, раскрашенных столь изумительно прихотливо и неповторимо, что останавливают на себе взгляд не только самого обычного человека, незнакомого с морской живностью, но даже привередливого коллекционера моллюсков – конхиломана.

А тибия… Представьте себе десять-пятнадцать спиральных завитков, конусовидно сходящихся на нет к верхушке раковины и расширяющихся в головной части в её устье. Здесь же по краю устья – жабо из пяти-шести коротких и одного длинного пикообразного отростка, наиболее длинного у тибии фусус – у неё он составляет, при общей длине раковины до двадцати трёх сантиметров, почти половину её.

Образ жизни тибий не столь уж и привлекателен, медленное передвижение на илах и илистых песках в вечных сумерках, почти ночи у нижнего края шельфа на глубинах около двухсот метров, где обитает тибия инсулэ хораб, и до сорока – тибия фусус. На этих глубинах нет пиршества красок и фейерверка жизни кораллового рифа. Так почему же у тебя такие прекрасные колдовские глаза, тибия? Почему тебя, невзрачное дитя своё, природа наградила столь удивительными глазами? Что ты видишь ими? Кому там любоваться ими!

Мне знаком взгляд насекомых и пресмыкающихся, я смотрел в глаза птицам и рыбам, млекопитающим и ракам. До сих пор помнится безразлично-оценивающий, с кошачьим разрезом зрачка глаз акулы на краю рифа или настороженно-выжидающий мурены в глубине его… А хитро ухмыляющийся глаз слона, выпрашивающего бакшиш!

Даже пришлось как-то ощутить, а потом и увидеть, не подберу другого слова – изумлённый взгляд льва. Фотографируя бабочек, сам не понимаю как, я забрался в оставленную служителями незапертой клетку льва в зоопарке Карачи. Его Величество, видимо, недавно покормили, и царь был настроен миролюбиво.

И всё же, признаюсь, вопрошающий неземной взгляд тибии поражает больше всего своей осмысленностью. Он не только очаровывает, но и заставляет задуматься: а что если она тоже способна понимать и чувствовать? Что если она тоже думает, а мы на нынешнем уровне знаний просто не способны понять, каким образом она это делает? Ведь, в сущности, животные – это земные инопланетяне, и прежде чем пытаться разыскать и постигать язык жителей иных планет, стоило бы научиться понимать наших инопланетян.

И первые шаги в этом направлении уже делаются. Как и следовало ожидать, впереди оказались японцы, день-то с них начинается, вот они время и не теряют. Вроде бы расшифровали язык самых близких друзей наших – собак и кошек.

И вообще животные, в особенности высокоразвитые, прекрасный объект для поиска самого пути подхода к пониманию других. И мне кажется, другая жизнь из Вселенной просто не хочет обозначать себя, изучает нас со стороны и терпеливо ждёт, когда же мы достигнем уровня сознания достойного, чтобы с нами общаться. Что они могут получить от нас, если мы не способны договориться друг с другом, и как бандиты в переулке чуть что хватаемся за нож, пистолет, а то и бомбу?..

Чуков, как и все мы очарованный взглядом тибии, следит за её передвижением по аквариуму. Она не любит мельтешения за стеклом своего дома и яркого света, старается держаться теневой стороны, и то медленно ползёт по обросшим водорослями камням, деликатно исследуя их хоботком-сифоном, то, выдвинув ногу с крепкой хитиновой подошвой и заякорившись ею, рывком перепрыгивает-перекатывается на другое место. После шага-прыжка тибия сжимается, прячется в раковину, прикрываясь словно щитом подошвой ноги, как бы в ожидании возможной опасности на новом месте, затем снова осторожно выдвигает ногу из-под края раковины и постепенно переворачивает себя на брюшную сторону.

Вот робко, изучающе показывается пара щупальцев, затем сифон, и наконец крошечные, пронзительно-зелёного цвета наивно-доверчивые глазки на длинных гибких стебельках, всегда готовые как потянуться к чему-то, что надо рассмотреть более пристально, так и мгновенно скрыться от любой, даже мнимой опасности под надёжную броню раковины.

С разных сторон к разделяющей их стеклянной перегородке приближаются обитатели двух стихий: воды и воздуха – моллюск и человек, и долго внимательно смотрят друг на друга. Что видим мы – ясно, но что видит тибия?

– А ведь это он, земной марсианин, или, поскольку это она, то марсианка-венерианка, установите с ней контакт. Так нет, куда-то в космос посылаем сигналы, ждем ответа. А что, если там такие вот существа живут, и нет им дела ни до числа пи, ни до теоремы Пифагора, не говоря уж о бюсте Ленина или знамени СССР, – говорит Чуков, почти дословно повторяя мои мысли.

Он отодвигается от аквариума, окидывает нас взглядом: согласны ли мы с ним, и продолжает:

– Будь я художником и решив изобразить доброго духа моря, взял бы для него глаза у тибии. В этом взгляде загадочности, пожалуй, не меньше, чем у Джоконды!

Мы и сами так думаем, и поэтому никто не возражает, когда Чуков завешивает аквариум полотенцем.

– Чувствуешь себя как-то неловко, – ёжится он. – Словно и она меня изучает.

ФЕНОМЕН ЧУКОВА

Между тем мы продолжаем делать анализ. Чуков заинтересовался манипуляциями Кости, после вскрытия рыбы повторяющего в различных вариантах – самка-самец, в сочетании с цифрами от ноля до пяти и словом «желудок». Понаблюдав некоторое время за ним и приглядевшись к той рыбе, которую Костя после вскрытия бросал в ведро, Чуков вдруг упредил его и, глядя на ещё не вскрытую рыбу, сказал: «Самка».

Костя вскрыл её: действительно, самка!

– Следующая – снова самка, – определил Чуков.

Мы переглянулись, и было чему удивляться. Рыба, на наш взгляд не имевшая видимых половых признаков, легко распознавалась матросом, только что впервые увидевшим её.

После этого, невозмутимо насладившись произведённым эффектом, Чуков, словно фокусник разбросал оставшихся рыб на две неравных кучки, а три самых маленьких рыбки отложил в сторону: «Не пойму, кто такие?»

Костя посмотрел на меня: «ну-ка, взвесь их!» – и обратился к Чукову:

– Конечно, не поймёшь, гляди, – он развернул перед ним брюшную полость одной из этих рыбок. – Вот две ниточки, гонады, сейчас они ещё не развиты, рыбки-подростки. Здесь, пожалуй, только гистологический, то есть тканевый, анализ поможет определить пол. Пиши, Тома: ювенис. Лучше скажи, дорогой, как ты взрослых рыб различаешь?

– Чего тут хитрого, самка, она вон какая, а самец совсем непохожий!

Я держал в одной руке самку, а в другой «совсем непохожего» самца, распознанного Чуковым без всяких усилий, и ни за что не отважился бы определить их пол без вскрытия, разве что наугад, рыбы были совершенно одинаковы.

– Колдовство какое-то, – поражался Костя, поочерёдно вскрывая рыб из разных кучек: это действительно были самки и самцы.

Глаза Чукова, вероятно, улавливали малейшие отличия в окраске и в расположении цветовых пятен. Хотя он сам толком не мог объяснить, как же их различает, просто для него они были разными, но то, что в его глазах «совсем другое», никак не поддавалось распознать нашему, наверное, грубому и неуклюжему зрению. Мы как слепцы тыкались среди этих, очевидных ему, различий, но так и не научились достоверно определять рыб по внешнему виду. Ведь следовало ещё брать поправку на искажения, возникающие после гибели рыбы. У свежей окраска одна, у снулой – другая. В самом деле, колдовство.

Всё это, видимо, объяснимо с той точки зрения, что если бывает абсолютный слух, то почему бы ни быть и абсолютному зрению? Различают же чукчи, эскимосы и другие северные народы сотни оттенков у абсолютно белого для нас снега!

ГДЕ И КОГДА РЫБЫ ПРЕДАЮТСЯ ЛЮБОВНЫМ УТЕХАМ?

Костя удаляется в каюту обрабатывать записи, вслед за ним уходит и Чуков готовить к постановке следующий трал, а мы с Тамарой остаёмся доделывать анализ. Теперь я взвешиваю индивидуально гонады самок и самцов. Ряд таких взвешиваний в различное время суток и на протяжении какого-то периода времени позволит нам ответить на два вопроса: днём или ночью, и в какой сезон года проходит нерест данного вида рыбы. Ведь по мере того, как рыба вступает в нерестовое состояние, увеличивается вес её гонад – половых желез, а значит, изменяется отношение веса гонад к весу тела, так называемый гонадо-соматический индекс – ГСИ.

Из литературы и теперь уже вездесущего телевидения всем вероятно известно в мельчайших подробностях: как, где и когда занимаются любовными шалостями лососевые рыбы. Хотя когда – осенью – известно и медведям… А вот в океане у малоизученных рыб пока не всё так однозначно и определённо.

У большинства тропических рыб нерест растянут на весь год, но даже в таком случае имеется, хоть и не всегда ясно выраженный, пик его, иногда два. Обычно эти пики более массового икрометания приурочены к какому-нибудь изменению во внешней среде. К какому? На этот вопрос мы получим ответ, проанализировав данные гидробиологов и гидрологов, но это ещё впереди.

Получаемые нами сведения представляют прямой интерес для практического рыболовства, так как в период нереста рыбы образуют скопления, и, следовательно, уловы их будут повесомее.

А что же с суточной ритмикой нереста? Оказывается, некоторые рыбы нерестятся только в определённое время суток, поэтому очень важно выполнять анализы круглосуточно, чтобы выявить его. Наблюдая суточное изменение ГСИ, например, у ставрид, легко заметить, что с некоторого минимального значения в утренние часы он плавно повышается к ночи, достигает максимума в самую глухую пору между полночью и тремя-четырьмя часами, а к утру резко падает, чтобы на следующие сутки повторить тот же цикл. Любопытно, что одни виды рыб отдаются любовным утехам у дна, другие для этой же цели поднимаются в пелагиаль. У многих процесс размножения сопровождается актами ухаживания, возбуждением друг друга до тех пор, пока самки, находящиеся ниже самцов, не «выстреливают» порции созревших икринок; поднимаясь вверх, те проплывают сквозь облако синхронно излитых самцами молок…

Но у ставрид наблюдается интересная закономерность. Готовые к нересту самки находятся всегда над самцами. Выметанные самцами молоки проходят сквозь плавающую икру и оплодотворяют её. Со временем подросшие личинки ставрид находят укрытие-спасение от желающих их съесть под куполами медуз…

Так происходит таинство оплодотворения в рыбьем мире, и миллиарды новых жизней зарождаются в Океане.

В МИНУТЫ ОТДЫХА

Откидываюсь на спинку кресла и смотрю на самый точный «прибор» из имеющихся у нас. Над дверью в лабораторию вбит гвоздь, к которому перпендикулярно переборке привязан гидрологический грузик с карандашом, воткнутым в разрез, проходящий сквозь его центр, через который пропускается трос. При малейшем крене судна отвес отклоняется в сторону, скользя по поверхности пластиковой переборки и вырисовывая на ней дугообразную линию, отградуированную в обе стороны от вертикали по сорок пять градусов. Чем дальше от центра, тем тоньше линия, прочерченная карандашом. Пока она кончается десятью градусами; больших кренов у нас еще не было. Вот и сейчас грузик с карандашом застыл на нуле. Под этим прибором шутливая надпись: «Руками не трогать», она предполагает особую ценность прибора. Это кренометр, сооружённый кем-то до нас. Наша задача – своевременно подтачивать карандаш. Почти так же сделан и заводской прибор, конечно, корпус покрасивее, стрелка поизящней, чувствительность точнее.

Другой прибор столь же потрясающей точности – измеритель влажности – совершенно случайно довелось изобрести мне.

На переборке, несколько отдав шуруп, удерживающий металлическую планку, соединяющую два листа пластика обшивки каюты, я укрепил фотографию посмертной маски Маяковского, причём прижал только один край фотографии. Через некоторое время заметил, что к ночи фото скручивается в трубочку, а днём разворачивается, иногда полностью, даже загибаясь в сторону подложки, иногда частично. Приняв положение полностью скрученной фотографии за сто, а развёрнутой – за ноль и расчертив все промежуточные значения через равномерные интервалы, я получил доморощенный психрометр, цена деления которого градуировалась, конечно, в тут же изобретенных единицах – «масках».

Любопытно, что этот «прибор» работает только в помещениях с постоянно открытыми дверями и окнами, в городской же закрытой квартире, где влажность не очень меняется, «прибор» расстраивается.

Не стоит удивляться странным, казалось бы, заботам и тревогам довольно таки взрослых дядь и тёть, способным взволноваться по столь легкомысленному поводу. Даже при современных способах связи и получения информации, в море мы, дети двадцатого века, страдаем от её недостатка. Не достаёт также и того, что мы обычно не замечаем, получая на берегу в избытке – разнообразия общения.

Поскольку комплектация экипажей судов ещё далека от подбора по психологической совместимости и другим параметрам, то, хочешь того или нет, невольно образуются микроколлективы по интересам, при этом совершенно не обязательно, чтобы научные сотрудники тяготели друг к другу, а машинная команда, судоводители или матросы образовывали свои группировки, скорее даже наоборот.

Кружок преферансистов, и здесь нашедших друг друга и смотревших на всех остальных как на ущербных, состоял из весьма разношерстных людей, которые в иных обстоятельствах ни за что не общались бы друг с другом. Стоило ли для этого уходить в океан, чтобы даже на стоянке в столь экзотическом месте как Сейшельские острова убивать время, глядя в только им понятные линии и цифры на оборотной стороне списанной штурманом карты!?

Конечно, с их точки зрения наблюдение за крысами, тараканами, кузнечиками и сверчками или ковыряние в рыбьих внутренностях – куда менее достойное занятие, но боюсь, что нам друг друга не понять.

Что же делать на судне, когда ты свободен? Книги? Да, если предусмотрительно взял их с собой. Половина библиотечных была предназначена в помощь «занимающимся политическим самообразованием». Но кто и где видел нормального человека, штудирующего труды вождей и классиков добровольно?

Что остаётся? Правильно – повышать профессиональный уровень. СтармехЕмельяныч, по-судовому «дед», натаскивает мотористов на должность механиков; акустик осваивает радиодело; один из рулевых упорно штурмует науки «навигацкие» (я его потом знавал капитаном-дальневосточником), а меня интересует зоология позвоночных и беспозвоночных, химия органическая и неорганическая, биохимия и даже курс почвоведения. Ничего не поделаешь, заочно учусь в Одесском университете!

Периодически экипаж судна нежданно принимается плести из капрона авоськи, да не простые, а разноцветные, с узорами, постепенно усложняя это умение и доводя его до уровня произведений народного промысла. Потом переключается на вязание узорных мочалок, чтобы, дойдя до верха совершенства, заняться изготовлением придверных ковриков.

А то вдруг все начинают играть в шахматы, нарды, плоский биллиард или балду. Вы никогда не играли в балду? Она несколько напоминает продвинутый до уровня Олимпийских игр кёрлинг. Этой игре не помеха и качка, тогда даже интересней с линий в три и пять метров загонять в нарисованные на палубе клетки от ноля до десяти с минусами и плюсами, набирая очки до определённой суммы. В качку, конечно, надо учитывать крен. Помню, мы с напарником Юрой Мельниковым до того наловчились, что вызывали любую пару с условием, что будем играть только левыми руками… Эти увлечения затягивали в свою орбиту всех, они, как моровое поветрие, охватывали экипаж, а потом вдруг стихали, сходя на нет.

Никогда не забыть, как во время нудной стоянки у тогда еще Цейлона в ожидании топлива от проходящего танкера, мы забавлялись ловлей акул и запуском летающих змеев все большего и большего размера, воруя у прачки списанные простыни. И, в конце концов, запузырили, чуть ли не в стратосферу, такого гиганта, что всполошились даже местные ВВС. Уж не знаем, что докладывал начальству пилот самолётика, обследовавшего наш «НЛО», так как связать пируэты самодельного Горыныча со стоящим на рейде советским судном он никак не мог – поди различи трёхмиллиметровую капроновую нитку! – но в конце концов капитан запретил эту забаву, дабы не вызвать международных осложнений…

Но были увлечения и индивидуальные. Один моторист занимался изготовлением парусников. Увлечение было серьёзное, он ещё дома запасался материалами, чертежами и с адским терпением кропотливо вытачивал и собирал крошечные детали. Зато к концу рейса его рукоделие заставило нас остолбенеть от восхищения. Говорят, в дальнейшем этот моторист довольно успешно сплавлял свои парусники в итальянские лавки, заслуженным успехом пользовались каравеллы Колумба, особенно когда он приспособился собирать их в бутылках.

…Не успели мы расслабиться и насладиться отдыхом, как отдали стопора лебёдок и ваера поползли из воды, подтягивая следующий трал. И так весь рейс, исключая переходы, гидрологические разрезы и стоянки в портах. Я взглянул на часы. Близился полдень, а значит, следующий улов будет обрабатывать новая вахта.

Мы подходили к островам в южной части Красного моря, где ожидалась высадка на берег. Первая в моей жизни…