Читать книгу: «Неглинный мост», страница 4

Сейчас я даже не помню, как звали ту, которая была у меня первой, но зато я очень хорошо помню Нашу Дуру, которую мне сосватал Старик. Уже тогда я начал разочаровываться в женщинах, так как все то, что казалось мне сладостным и таинственным, на деле оказалось банальным, пошлым и неинтересным. Как писала еще Ахматова: Губы к губам – и навек утрачено предощущение этого мига. Да еще и Старик постоянно уверял меня, что женщина не человек и существует лишь для того, чтобы с ней спать. И история с Нашей Дурой послужила тому подтверждением.

Я встречался с ней недели две, в течение которых Старикан рассказывал мне о ней всякие гадости, в конце концов, я махнул на нее рукой, но не успел оглянуться, как хитрый друган оказался в ее постели. После этого я решил, что никакая баба не заменит доброго стакана вина, и к концу 10-го класса окончательно порвал с Дианой, с удовлетворением отметив, что любовь прошла, а аттестат у меня – 3,5 балла. Летом, вместо подготовки к вступительным экзаменам, я продолжал пьянствовать, и наконец все это кончилось тем, чем и должно было кончится.

В июле Старик со всей семьей уехал в Сибирь (как он уверял, почти на год) и оставил мне ключи от квартиры для того, чтобы я мог приводить туда девочек. Я ликовал! Еще бы: трехкомнатная квартира оказалась в моем полном распоряжении. Я каждый день ходил в Могилу, но по Закону Вредности нужных девчонок что-то не попадалось, да и экзамены все-таки надо было сдавать, и я уж решил пока передохнуть, но тут и произошла та история, о которой я собираюсь рассказать.

Сдав последний экзамен и поняв, что Института мне не видать, я решил хорошенько кутнуть. И мы с Позднячком отправились в Яму. Кстати, в тот день был поставлен мой первый Рекорд – 7 кружек. Яма – пивная известная, находится она в Столешниковом переулке и официально называется Ладья.

Так вот, в тот раз мы умудрились снять четырех девочек, о моральном облике которых можно судить по тому, что пиво они запивали портвейном (или наоборот). Мы их прихватили и поехали на квартиру. Ну, тут уж мы оттянулись по полной! Через полчаса после нашего ЗАГНЕЗДЕНИЯ бардак на хате царил жуткий: по полу кухни были разбросаны вареные макароны, бычки, грязные кастрюли, сковородки, тарелки и вся еда, найденная в холодильнике; дымились винные лужи, кровати были переставлены в другую комнату, девицы валялись на большом диване в весьма обнаженном виде, и шум стоял невообразимый. В какой-то момент я помчался в Могилу за добавкой (благо наш любимый бар располагался в доме Старика), встретил там бывших одноклассников Мидия и Большого и сдуру пригласил их принять участие в нашей оргии. Тут такое началось! Короче, все напились так, что в конце СЭЙШЕНА Мидий ухитрился сломать кухонный стол задницей одной из девиц. В полночь я кое-как выгнал всех, и мы с Позднячком еще часа два драили и скребли всю хату, пытаясь навести порядок, там и заночевали.

На следующий день я встретился со «своей пассией» уже тет-а-тет, и мы поехали на квартиру. Ну а утром в самый, как говорится, пикантный момент мы услышали скрежет ключа в замке. Решив, что это зашла соседка полить цветочки (о чем предупреждал Старик), мы вместе с простынями залезли в стенной шкаф. Но не прошло и полминуты, как мы поняли, что вернулись хозяева.

И вот представьте себе такую картину: вся семья Старика (матушка, батюшка, младшие брат и сестра) ходят по комнатам и восторженно причитают: Здравствуй, наш дом! О, наш милый дом! – и прочую чепуху, а мы дрожим в шкафу, покрытые липким потом. Через некоторое время батюшка обнаружил что-то неладное, и радость их поубавилась. Когда же они нашли мои джинсы, женское белье и сломанный стол, им вовсе стало нехорошо, и в конечном итоге апофеозом этого радостного возвращения стал момент, когда батюшка сподобился открыть дверь стенного шкафа. Сами понимаете, картина была потрясающая!

Что было после, рассказывать я не буду. Естественно, я не выдал своих подельников, все взял на себя, но отделался весьма легко: крупным разговором со своим Батюшкой и покупкой нового стола. Но дело не в этом. Главное, что после той истории на женщин я просто смотреть не мог (надо ли упоминать, что «виновницу торжества» я сразу послал со свистом), и если тремя месяцами раньше разочаровался в Великой Любви, то теперь всех женщин просто возненавидел и перестал обращать на них внимание. Может быть, поэтому они начали липнуть ко мне как мухи.

Потом, конечно, я вспоминал все это со смехом, но по району поползли слухи, и долгое время, встречая бывших одноклассников, я слышал: А-а-а, Леон! А ну-ка расскажи, как ты голышом в шкафу стоял! И я с удовольствием рассказывал.

Двери квартиры Старика с тех пор были для меня закрыты, а сам Старик сказал мне, что я полностью рассчитался с ним за Нашу Дуру, и пропал на долгих три года.

КУРС ВТОРОЙ

ЗОЛОТЫЕ КУПОЛА

УВЕРТЮРА 3

Теплым весенним деньком 80-го мы с Джеггером шли вниз по Печатникову переулку. Мы возвращались из Кружки, где изрядно оглушили себя пивом, и настроение у нас было мрачнее некуда: деньги подходили к концу. И вдруг этот Очкарик остановился, резко схватил меня за локоть, и поперхнувшись табачным дымом, прохрипел:

– Смотри, Леон, золотые купола!

– Ты что, ошизел? Протри очки, Джеггер! Откуда здесь могут взяться купола, да еще золотые?

– Да нет, ты посмотри!

Я посмотрел и действительно увидел далеко за домами золотые купола. Узкий просвет переулка ограничивал нашу видимость, но купола было хорошо видно, они сверкали на солнце так, что резало глаза.

– Фантастика! – восхищенно прошептал я, и мы, застыв как два тополя на Плющихе минут десять стояли с раскрытыми ртами и любовались открывшейся нам картиной. Наконец мы пошли дальше. Откуда там купола? – в очередной раз спрашивал я, сворачивая на Жданова. Не знаю, – бурчал Джеггер, раскуривая очередную сигарету.

Через несколько дней мы снова пошли в Печатников, чтобы полюбоваться куполами, но… Не знаю, как это объяснить, но никаких золотых куполов мы не увидели, только один маленький купол сиротливо торчал над домами, да и тот был гнусно-зеленого цвета. Мы не могли придти в себя от изумления.

– Где же они? Джеггер, ты точно помнишь, может, их и не было?

– Да нет, я же не слепой!

Нам осталось только развести руками. Ну, началась мистика, усмехнется скептический читатель. Но клянусь душой (которой нет), что купола были – и самые настоящие! Я не поленился сходить в тот район и выяснил, что зеленый купол принадлежит церкви Петровского Монастыря, и остальные его купола тоже зеленые. Я специально залезал на крышу самого высокого дома и осматривал окрестности, но ближайшие золотые купола принадлежали Успенскому Собору, и понятное дело, с той точки из Печатникова мы никак не могли их видеть. И понять это явление мы не можем до сих пор. Что это было: галлюцинация, больная фантазия, мираж? Не знаю, не знаю… С тех пор золотые купола превратились для нас в Символ, но не такой зловещий, как Черные Вороны, и не такой фиглярский, как Летающие Лошади, а как олицетворение чего-то непонятного, недостижимого, куда-то зовущего, что вызывает ноющую боль в сердце и ощущение ненужности, неприкаянности, безысходности. Как будто что-то прекрасное пролетело мимо, прошуршало, поманило, но стоило только протянуть руку – и исчезло, растаяло в синей дымке, отзвенело серебряным колокольчиком. И ты снова один в серой обыденной реальности, в потоке машин, в толпе ничтожных людей, смешных в своей беготне и суете; один среди безликих домов ненавистного Города, и хочется выть от обиды и бежать, куда глаза глядят, но сил хватает только до ближайшей пивной, и все начинается сначала. Но вновь увидеть Золотые Купола нам довелось лишь через полгода при еще более загадочных обстоятельствах.

МАРШРУТ №1: ЗАСТЕНЧИВЫЕ ХАМЫ

В октябре 80-го, вернувшись из Колхоза, мы продолжали осваивать Маршрут №1. В Колхозе мы так разгулялись, что вошли в раж и по инерции никак не могли остановиться. К этому времени Первый Неглинный совсем перерыли и перекрыли, так что Маршрут мы перенесли на Второй Неглинный. Но дело осложнилось еще и тем, что Валя перешла работать на Склад, закрыв Ларек на огромный замок, а у Маши пиво бывало все реже и реже. И приходилось нам ходить прямо на Склад, а продавать пиво со Склада по правилам было запрещено, и Валя ругала нас страшно, но все-таки потихоньку выносила бутылки по старой дружбе. Каждый раз, направляясь в Сандуны, мы испытывали некоторую неловкость, я подталкивал вперед Джеггера, Джеггер – меня, но желание выпить всегда пересиливало, и целыми днями мы торчали на моей любимой Лавке, пока не похолодало окончательно. За год мы надоели Вале хуже горькой редьки, пока она не вернулась в Ларек.

Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Толстяк ходил с нами все реже и реже, но объяснить это явление я не берусь. Мы все более сближались с Джеггером, а главное, наконец-то нами была разрешена финансовая проблема: Джеггер стал получать Зряплату (то есть стипендию), а я привез с Сахалина несколько заработанных сотен, и гуляли мы вовсю. К тому же наши пьянки с Нарциссом все еще продолжались, а с ноября к нам примкнул Старик, а также еще один человек прочно вошел в мою жизнь, о чем я хочу рассказать подробней.

Познакомился я с Редиской еще весной 79-го после первого концерта группы «Лицом к Лицу». Она работала в Конторе после техникума, но мы практически не пересекались. Но вот она сошлась с Ледой и Джокондой, образовав Гарем, и мы начали пьянствовать вместе. Я было положил на нее глаз, но мне популярно объяснили, что она ждет из Армии жениха, что у них Любовь, и я автоматически исключил ее из числа кандидаток, тем более, что зимой я крутил с Крошкой, а летом сошелся с Капой. К тому же в то время за ней усердно ухлестывал Боб, но ему не помог даже послеармейский голод, и я Редиску зауважал, решив, что Любовь – дело святое.

Через год, в конце первого курса я, отчаявшись от бесполезных Атак на Рыжую и Жанну-2, крепко завязался с Риной и в предчувствии новой Великой Любви ходил как в дурмане. И вот тут-то мы и собрались на очередном Дне Рождения Леды.

Присутствовали: я, Леда, Редиска и ее брат по прозвищу Сейф. Наверняка еще была Джоконда, а может быть и Фараон, но точно сказать не могу.

Как только я переступил порог Лединой квартиры, она отвела меня в сторонку и тихо спросила:

– Послушай, как ты относишься к Редиске?

– Как, как, да никак, а что?

– А ты не хочешь попробовать ее снять?

– Вот те раз! – удивился я. – Она же кого-то там ждет!

– Да никого она не ждет, слушай больше, – отмахнулась Леда, – ты все-таки попробуй, она – такой ПЕРСИК… Не пожалеешь.

Я задумался. А почему бы и не попробовать, в конце концов, решил я, под лежачий камень как известно вода не течет. Я смело шагнул в комнату и начал пробовать, а Леда создавала мне условия, обхаживая Сейфа. В конце вечере сложилась такая ситуация: я и Редиска лежали на кровати, а Леда с Сейфом на соседнем диване в весьма пьяном состоянии. Дальше поцелуев, конечно, дело не пошло, мешала Леда, да и Сейф катил на меня ТЕЛЕГУ, так как он, оказывается, дал слово Редискиному жениху, что будет за ней следить и отваживать ухажеров. Глупость, конечно, но с Сейфом спорить было трудно, на то он и Сейф, и поэтому спать мы легли раздельно. Но буквально через два дня мы собрались снова, уже без строгого брата-цербера, и случилось то, что и должно было случиться. Сейчас уже трудно сообразить, кто кого снял, Редиска в последствие утверждала, что в роли инициатора выступила она… впрочем, теперь это уже неважно. Так мы завязались с Редиской больше чем на год.

В начале лета, сдав сессию, я ЗАГНЕЗДИЛСЯ в Старом Редискино, благо ее матушка отсутствовала, а Редиска была в отпуске. Чтобы не было скучно, я прихватил с собой Нарцисса, также к нам заезжали Леда с Джокондой, и мы веселились, как могли, пропивая Редискины отпускные. Так продолжалось больше недели, а после обмерной практики в конце июня я улетел на Сахалин за Длинным Рублем.

Как сейчас помню: вернулся я 1-го августа, не успев на похороны Высоцкого, и тут же позвонил Рине, надеясь пригласить ее в гости, благо мои предки где-то отдыхали. За этот месяц я сообразил, что влюбился в Рину до безобразия, и не дозвонившись, впал в транс. Чтобы хоть как-то отвлечься, я спустился в магазин и закупил гигантский рюкзак спиртного, затем позвонил Фараону и Гарему, и началось пьянство. Захаживал ко мне и Маэстро, приезжал Толстяк с Мариной-1, а Редиска просто жила у меня все 4 дня, пока я не сорвался на Волгу. Я спал с Редиской, тосковал по Рине, да и язва мучила меня как никогда, и утешался я тем, что пил как сволочь и пересчитывал Длинные Рубли, заработанные на проклятом острове.

Вернувшись из Чебоксар, я наконец-то встретился с Риной. Увы – встреча получилась совсем не такой, как я рассчитывал. За лето ее любовь куда-то испарилась (если вообще была), моя же возросла до гигантских размеров. Короче, не буду утомлять читателей – мы расстались, в сущности, не успев даже сойтись. Я уехал в Колхоз в отвратительном настроении, забыв и про Редиску и про все на свете, сознавая лишь то, что в кармане у меня лежит 150 р. и водка еще не подорожала.

Но наши отношения с Редиской только начинались. Сейчас, после того, как я перекопал всю свою жизнь, я испытываю к Редиске только чувство вины, так как вел себя с ней совершенно по-хамски. Я тряс ее как ГРУШУ, но только вниз падали не листья, а червонцы. Когда она звонила, я задавал один и тот же вопрос:

– Деньги есть?

– Есть.

– Купишь?

– Куплю.

И только тогда я ехал или приглашал ее к себе. Любовью мы занимались в самых неподходящих местах: на Крыше, на чердаках, на столах в Конторе и на различных Флэтах. Следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), что Редиска пила не меньше чем я, и когда мы собирались компанией, она не могла не напиться. Обычно наш вечер кончался тем, что она принималась рыдать и биться головой о стенку, а потом отрубалась. Однажды я этим воспользовался.

Весной 81-го мы всей толпой собрались у Джоконды с целью погулять по случаю Пасхи. Кроме постоянного состава, присутствовал Фараон, но почему-то опять не было Джеггера. Я решил провести последнюю Атаку на Джокондино сердце и начал ее обхаживать, не обращая на Редиску никакого внимания. Редиска же, видя такое хамство, к семи часам уже билась головой о стенку, а позднее умудрился напиться и Фараон, а Леда играла роль сестры милосердия; и таким образом, как говорится, был устранен последний конкурент. Но это не помогло, так как Джоконда опять не поняла меня как нужно, а только пила как лошадь и пыталась споить меня. На мое счастье в тот период я пытался ЗАВЯЗАТЬ, поэтому внедрял только вино и не напился. Утром Джоконда всех нас выгнала, и с горя мы с Редиской пошли на Остановку, где всадили по две кружки, а потом я вдруг вспомнил, что до вечера у меня пустая хата, и мы поехали ко мне и напились до потери пульса. И так продолжалось до сентября 81-го, пока в моей жизни не появилась Марина-2.

ЭПИЗОД 11

В нашей Школе существует традиция: каждый год студенты второго курса едут в Колхоз. Мы поехали в свою очередь 3 сентября 80-го. Приключения начались с первого же дня. Во-первых, накануне Толстяк умудрился сильно растянуть лодыжку, ловко спрыгнув с крыльца, и остался в Городе. Мы с Джеггером сначала приуныли, но потом поняли, что это даже и к лучшему, потому что если бы поехал еще и Толстяк, то добром бы это дело не кончилось.

Во-вторых, в день отъезда, будучи с сильного похмелья, мы первым делом за– шли к Вале, в результате, все автобусы уехали, а мы остались как два тополя на Плющихе посреди двора. Особо не расстроившись, мы решили добираться своим ходом. Ехать надо было до Рузы, а потом еще километров 30, и от станции мы рванули на Моторе, прикупив по дороге несколько пузырей. К счастью, в первой же комнате отыскались две свободные койки, и мы с устатку рухнули на них как подкошенные, потому что добирались почти целый день.

Официально мы числились за совхозом Прогресс и жили на территории пионерлагеря в двухэтажном корпусе. С комнатой нам повезло: кроме нас в ней жили Главарь с Димычем, Кролик с Рубенкой и Обросовцы. Обросовцы – одна из мощнейших сионистских группировок в Школе. Возглавлял ее, как вы догадываетесь, Обросов, человек, которого знали все и который знал всех, активный алкоголик и двоечник, совершенно неконтролируемый и подверженный заскокам. Костяк группировки составляли О́скер, Фока́ и Юджин, а сбоку прилепились три девицы: Сачкова, экстравагантная баба с замашками диктатора, и еще две, имен которых я не помню. Все они говорили только матом, не стесняясь присутствующих, и пили как верблюды.

В первый вечер мы ничего не ели, но много пили, а утром выяснилось, что Главарь с Димычем и мужская половина Обросовцев ухитрились устроиться на кухню. Мы с Джеггером только усмехнулись, так как встали они в четыре утра. Но вечером к нам подошел Главарь и предложил нам поработать вместо них, и мы, конечно же, согласились. До сих пор не понимаю, почему Главарь отдал такое хлебное место, наверное, у него были свои соображения. Факт тот, что мы с Джеггером начали кайфовать.

Наша работа заключалась в том, что с утра до полудня мы чистили картошку, капусту и прочие овощи, затем отдыхали, после обеда мыли кастрюли и противни, опять отдыхали, после ужина еще немного мыли и опять отдыхали. Работа была клевая, спали мы до девяти, спокойно готовили себе еду, попивали сметану, молоко и чифирь, а вечером жарили картошку и пили Слезу. Тепло, спокойно, тихо, еды навалом, никто не дергает – чем не лафа.

В тот сентябрь мы поставили своеобразный Рекорд: в течение месяца не было ни одного дня, чтобы мы не пили, кроме трех вечеров, о которых я расскажу особо.

Место наших пьянок мы меняли периодически. Два первых вечера мы пили прямо в комнате, но там все-таки было стремно, да и желающих упасть на хвост хватало; и мы переместились на железную лестницу, ведущую в кинобудку наглухо закрытого клуба. Клуб стоял на отшибе, лестница просматривалась только с дороги, но вечерами было темно как в одном месте, и мы спокойно восседали на площадке, болтая ногами и стараясь лишь не уронить стакан сквозь решетку. Это место мы называли «на жердочке».

Но со временем становилось все холоднее, и мы решили попробовать дзен-буддизм, точнее, даосизм, то есть слиться с природой. Однажды мы забрались в самую чащу, легли на одеяло, выпили по стакану, закусили сосновой иголкой и начали сливаться. Слияние получилось полное – мы чуть не растворились в природе навсегда. Только под утро мы с трудом вырвались из сомнамбулического состояния, но вдруг обнаружилось, что местонахождение нашего Лагеря нам неизвестно; и мы побрели, ведомые наитием, и как ни странно примерно через полчаса вышли-таки на дорогу прямо напротив дыры в заборе. При этом я совершил сногсшибательный перелет через корягу, а Джеггер пересчитал лбом все деревья.

После такого слияния мы решили перебраться на кухню. На ночь столовая не запиралась, а дверь в кухонное царство закрывалась лишь на крючок, и мы спокойно ее открывали и садились за любой стол. Правда, свет включать было нельзя, так как светящееся окно хорошо заметно из любой точки Лагеря, к тому же наши командиры Лом и Белая Борода постоянно совершали ночные обходы.

А первую неделю на кухне сидели Обросовцы, и конечно же их поймали. К тому же Оскер обругал нашу Физкультурницу, и всю компанию повезли в Москву на комсомольское собрание. Они вернулись с выговором и с водкой, и мы собрались вместе. Вернее, нас было четверо: я, Джеггер, Фока и Сачкова. В тот вечер мы допились до того, что вышли в зал и стали бить посуду о стену: нам очень нравилось, как летали тарелки. На следующий вечер к нам прибавились Юджин и Обросов, и нас опять повязали. В самый разгар пиршества в варочный зал, где мы сидели, вошли Лом, Физкультурник и «старший по личному составу» Игнат. Оказывается, заднюю дверь запереть забыли. Нам с Джеггером удалось ускользнуть из кухни незамеченными через мойку, хотя Игнат нас видел, но так как он был свой, из студентов, то промолчал. На следующее утро по дороге на кухню я встретил Медсестру, и она спросили игриво: Признайся, вы ведь там тоже были вчера? – Ну, были, конечно, – ответил я. – Ах, ты!… И она погрозила мне кулачком. Я знал, что она нас не выдаст, ибо молодые девчонки Медсестра с Физкультурницей меня почему-то очень полюбили, и каждый день я находил время, чтобы заглянуть к ним в комнату и развлечь их своими песнями (Командиры-то мерзли в полях, наблюдая за процессом сборки урожая, а дамы скучали). После этой истории Обросовцев отправили в Москву, и в последствие их выгнали из Школы всех, кроме Юджина и девиц, но кого за Колхоз, а кого просто за неуспеваемость, я не помню.

А мы продолжали наши игры. Одно время нам очень нравилось пьянствовать в ду́ше. Душ находился за картофелечисткой, был очень грязным и тесным, но нас это не смущало. Мы ставили два стула друг напротив друга, Джеггера я сажал под струю, а сам открывал бутылку и готовил закуску. Скоро нам это надоело, и мы переместились в Каморку, что располагалась напротив картофелечистки. По идее там должны были храниться швабры, ведра и прочее, но вместо этого лежало два матраца с подушками. Обычно мы плюхались на эти матрацы и пили лежа как аристократы. Единственным недостатком Каморки был спертый воздух, так как ни окна, ни вентиляции в ней не было, что очень не нравилось Джеггеру, и каждый раз он упирался, а я его уговаривал. Однажды мы решили там заночевать, но утром наши кости болели так, как будто мы спали на рельсах, и мы больше не повторяли рискованного эксперимента. Последние дни мы внедряли прямо в комнате, тем более что остались почти вдвоем, не считая Главаря и Димыча, которые постоянно где-то тусовались.

Кстати говоря, купить Слезу было не так-то просто. Ближайший магазин находился в селе на расстоянии пяти километров от Лагеря. Машины там проезжали раз в неделю, и нам с Джеггером приходилось периодически совершать длительные пешие прогулки. Но зато покупали мы целый рюкзак, не забывая про вино и портвейн для разнообразия. Хорошо, что мы прижились на кухне, и свободного времени у нас было предостаточно. Но когда нас оттуда выгнали, положение наше усложнилось. А произошло это так. Часов в 10 утра, в разгар чистки картошки, к нам вбежала Медсестра и пропищала, что по корпусу ходит какая-то комиссия и у кого-то нашла рюкзак, полный водки. Я не придал этому сообщению особого значения, но через часик все же решил сходить в корпус и проверить. Войдя в комнату, я увидел такую картину: на моей кровати лежали рядком семь бутылок Слезы и два пузыря портвейна, а рядом валялся пустой рюкзак. Больше всего меня поразило, что бутылки были разложены так аккуратно, и что я никого не встретил, а спокойно сложил все обратно и бросил под кровать; и вообще нам никто не сказал об этом ни полслова. Видно, махнули рукой, но с кухни пришлось уйти, и мы в отместку два дня в поле не ездили, а лежали в Каморке, за что нас чуть не выслали из Колхоза и не выгнали из Баннера.

САХАЛИН: ОСТРОВ НЕВЕЖД

Летом 80-го, как вы помните, в Москве проводилась Олимпиада, и сессию нам передвинули почти на месяц, так что с 1-го июня у нас началась обмерная практика, в течение которой мы обмеряли нашу Церковь (были Граф, Буч, Фока и Обросов, а Рина, Джеггер и Моррисон уматали в Херсонес) и пили пиво; а в середине июля я улетел на Сахалин за Длинным Рублем. Эту поездку устроил мне Батюшка и поехал сам, но в последний раз. Это был не стройотряд, а обыкновенная шабашка по блату для заколачивания денег.

Летел я тремя самолетами чуть ли не сутки со страшного похмелья и недосыпу и поэтому очень притомился. Сахалин встретил меня совсем неприветливо: из Москвы я улетал – стояла жара, а тут плюс семь да моросящий дождь. Я плюнул на все, достал из рюкзака телогрейку и пошел на автобусную остановку.

Климат на острове весьма специфический: днем – жара, но ветер холодный, ночью тепло, а под утро такой холод, что зуб на зуб не попадает. Природа тоже оригинальна: одни сопки да елки. Работали мы на территории Целлюлозно-бумажного комбината в г. Углегорске, построенном еще в 39-м году японцами и напоминающем замок Кощея Бессмертного. Атмосферу он отравлял настолько, что на 10 км в округе не было ни мух, ни комаров, а около завода текла речка с отходами, которую аборигены называли не то Вонючка, не то Гнилушка.

В бригаде нас было 12 человек, но половина вскоре уехала на халтуру в сосед– нее село, и нам приходилось вкалывать за всех. Работали мы, следует с удовлетворением отметить (как говаривал Сэр), как Папы Карло, по 11-12 часов в сутки и почти без выходных. Через две недели пальцы у меня просто не сгибались, и когда наконец я достал гитару, обнаружилось, что играть я не могу. А так как в основном я работал на бетономешалке, то выше пояса моя кожа покрылась белым цементным налетом, который не смывался ничем. К тому же мы ради лишних рублей устроились подрабатывать в местную Пожарку, а так как народу было мало, то мы с Тимохой спали в этой проклятой Пожарке КАК СОБАКИ чуть ли не через ночь.

Тимоха – это мой новый друг, с которым я познакомился на месте. Он перешел на четвертый курс МИМО, был здоров как бык и пил как лошадь. При этом контролировать себя он совершенно не умел и никакой ответственности за свои поступки не чувствовал. Мы быстро нашли общий язык и начали пьянствовать. Однажды во время дежурства мы побежали за вином (а магазины там работали до 10 часов), а вернувшись в Пожарку, обнаружили, что одна машина отсутствует, и пожарников тоже нет. Посидев и никого не дождавшись, мы сдуру рванули пешком на другой конец города в поисках одной кореянки, что мы сняли накануне. А надо сказать, что Углегорск – город небольшой, но длинный, и мы плутали больше двух часов, никого не нашли и вернулись назад вконец измученные. Пожарники уже приехали с пожара, они накинулись на нас с упреками, но мы поставили им пузырь, и инцидент тут же был исчерпан. Так мне и не удалось побывать на пожаре.

Народ на Сахалине, прямо скажем, темный. Пили они по черному, и ни за что не хотели верить, что моему Батюшке 42 года, а мне – 20 (говорили, небось, 18!). Когда я упоминал, что перешел на второй курс, они твердили: Брось заливать, небось сам сантехником работаешь! А когда наш Командир сказал, что у него высшее образование (а он – кандидат наук), то они зловеще прорычали: Ты, парень, с нами лучше не шути! И Командиру пришлось «сознаться», что он простой плотник. Так говорили те, с кем нам приходилось общаться. Короче – простые люди.

Все-таки что за возраст – 20 лет! Представьте себе такое чудесное расписание: в 8.00 – подъем, с девяти начинаем пахать как негры с перерывом на обед и ужин, работу кончаем в девять вечера, затем – душ; и все идут в общагу спать, а мы с Тимохой – в магазин, а потом или в Пожарку, или в гараж к одному местному корешу, подрабатывавшему у нас шофером. Ложились спать мы часа в 2-3 изрядно накачавшись, а утром все начиналось по новой. И организм спокойно выдерживал такую нагрузку, правда, усталость постепенно наваливалась, и недели через три мы все-таки начали отдыхать по воскресеньям. Сейчас я не выдержал бы такого и трех дней, а тогда продержался почти полтора месяца. Но овчинка стоили выделки – свой Длинный Рубль я заработал.

25-го июля мы официально закончили работу, больше половины наших уехало, а мы остались вчетвером (я, Тимоха, Командир и Дед), так как самолетов не было раньше тридцатого. Но на объект выходил один Командир и делал вид, что что-то доделывает, он же должен был получить остатки денег. У нас с Тимохой было пять свободных дней, мы выпросили у Командира авансом по 50 рублей и начали гулять.

Первым делом мы двинулись в центральный ресторан и наелись до отвала, а потом рванули на пляж, по пути заходя во все пивные и винные точки. Если вы не знаете, Углегорск стоит на берегу Татарского пролива, вода в нем хоть и соленая, но жутко холодная, так что за все пребывание на острове лично я искупался в море всего один раз. Обычно мы приходили на пляж с трехлитровым жбаном Гымзы (гадость, но дешево и сердито) и разнообразной закуской, и устраивались неподалеку от каких-нибудь девиц. Чтобы вы имели представление о сахалинских женщинах, расскажу вам один эпизод.

В тот день неподалеку от нас загорали три или четыре корейки, и Тимоха предложил их снять. Я присмотрелся к ним, и меня аж передернуло: маленькие, страшные, какие-то скукоженные, и я отказался, напомнив Тимохе, что днем мы уже зацепили двух белых девочек и договорились встретиться с ними вечером у кинотеатра. Но Тимохе – хоть кол на голове теши, и он направился к корейкам. Не прошло и двадцати минут, как из кустов прямо на меня вывалилась толпа мужиков и баб, пьяных в стельку. Но я заметил среди них двух молодых и симпатичных и быстро подсел к ним, помог открыть коньяк и помог, соответственно, выпить. Вскоре корейки ушли, и Тимоха присоединился к нам, синий от холода, ибо зачем-то залез в море и плескался там полчаса. Девчонок мы, конечно же, сняли, но договорились на завтра, так как выяснилось, что неугомонный Тимоха собрался идти ночевать к корейкам, и я должен идти с ним.

Расставшись с теплой компанией, мы резко двинулись к дому, где жили одна из кореек. Дом был деревянный, там и приличной Гоги-то не было, дверь запиралась только снаружи и все в том же духе. Портрет хозяйки дома: 27 лет, ростом мне по пояс, замужем и страшна как черт. Ее подруга: 15 лет, ростом чуть повыше и посимпатичней, но вся в наколках. Обе говорили только матом. Подруга предназначалась для меня, и в то время, когда Тимоха со своей поехали за вином, мы устроили генеральную репетицию. Но перед сном эта дурочка вылезла в форточку, чтобы закрыть дверь, дверь закрыла и исчезла. Но я не особо расстраивался и с кайфом провел ночь на мягком широком диване.

В следующий вечер мы поехали к тем, другим в медобщежитие и начали активно форсировать события. Но Тимоха чем-то не угодил своей пассии, и дело застопорилось, уехали ни с чем. А на другой день он моментально сменил партнершу, и мы встретились на пляже все с той же бутылью Гымзы и начали пьянствовать и оглаживать женщин. Тут мой друг совершил просто подвиг Геракла, изловчившись алюминиевой чайной ложкой открыть банку килек в томате! А я совершил непростительную ошибку, ухитрившись напоить Раю до потери пульса. Ни на какую любовь она уже была неспособна, я с трудом довел ее до общежития, а Тимоха со своей толстушкой отправился ночевать на сопку, прихватив два одеяла. В результате я вернулся «домой» в два часа на Скорой Помощи.