Читать книгу: «Мелкий лавочник, или Что нам стоит дом построить. Роман-биография», страница 3

Глава 1.4. Чтобы построить три квартиры в большом и красивом городе, Хорошокин работает студентом и начинает временно жить в этом городе

После поездки за город ум Хорошокина так возбудился желанием поселиться в коттеджном поселке, что он, Хорошокин, предложил своему агенту поменять вторую купленную квартиру на участок и недостроенный коттедж. Но оказалось, что коттеджному поселку квартиры в городе не нужны, а от денег они не отказались бы, и порекомендовали продать квартиру через свое агентство недвижимости. Покупка загородного дома превращалась в очередную погоню за счастьем.

Настигать мираж-счастье и превращать его в скучную действительность Хорошокину было не впервой.

Первый его настигнутый мираж-счастье – институт превратился во что-то совсем неожиданное.

3 сентября студент Вилен Хорошокин вместе с другими однокурсниками был на месяц сослан в совхоз на перевоспитание.

В Серебрянске Вилена тоже пытались перевоспитывать колхозами. Но то были теплые солнечные украинские плантации огурцов и помидоров. И выезжали они туда на один день.

Здесь же из хорошей веселой украинской деревни с папой и мамой бедный Виля попал в гнусную деревенскую картофельную дыру с дождями, холодами и утренними туманами. Потому что вокруг были только гнус, картофель, дожди, холода и туман. Еще, правда, был сарай с нарами, солома в наматрасниках и Виля в ватнике и резиновых сапогах. Это была первая плата за желание жить в большом необыкновенном городе.

Оказалось, что в группе Вилена уже были назначены староста и комсорг. Старосту звали Толя Ефрейторов, а комсорга Света Рюрикова.

Толя Ефрейторов был кудрявым очкастым ботаником, а Света Рюрикова – девушкой с русыми волосами и фигурой оперной дивы. Они были жителями культурной столицы. И как все, ну не все, но интеллигентные жители точно, были в общении с провинциалами просты, незаносчивы и обходительны, если не сказать, предупредительны.

На следующий день после первого выхода в поле для уборки картофеля с бескрайних полей Света организовала комсомольское собрание.

Купить водку было поручено Сереге Шевчуку и Володе Степаночкину, они хоть и не были жителями культурной столицы, но в водке разбирались. Хотя чего там было разбираться, водки было два вида – «Московская» и «Столичная», и надо было просто понимать, сколько ее купить, чтобы опять за ней не бежать. С этой задачей они справились. Виля водку уже пробовал и даже опохмелялся, но она ему не понравилась и пить ее он бросил, поэтому он, насупившись, сидел в уголке и пытался быть незаметным.

Света предложила познакомиться и попросила старосту, у которого был список, произносить имена и фамилии. Вызванный должен был представиться и чуть-чуть рассказать о себе.

– Хорошокин, кто у нас Хорошокин? – услышал Виля свою фамилию. – Это он в школе был Хорошокин, а теперь должен стать Улучшокин, – пошутила Рюрикова.

– Я Улуч…, то есть Хорошокин, – запутался Виля.

– А когда он институт окончит, какая у него будет фамилия? – спросил студент Шевчук.

Еще одну фамилию для Вилена придумать не смогли и решили выпить. Пили из больших алюминиевых кружек и заедали хлебом с чесноком. Пришлось Вилену опять начать пить. Уж очень дружно его уговаривали одногруппницы Уткина Марина и Полозова Нина. После третьего тоста за студенческую дружбу Вилену все стало нравиться, понравились ему и Уткина Марина, и Полозова Нина, и он даже предложил девчонкам вместе убирать картофель. Как ни странно, они согласились.

На следующий день Уткина Марина, Полозова Нина и Вилен поползли с ведрами по соседним бороздам. Когда ведра становились полными, Вилен галантно пересыпал картофель из ведер девчонок и своего в деревянные ящики и возвращался с ненавистными пустыми ведрами обратно.

– Будь ты проклят, Хорошокин, – говорили девчонки, вырывали ведра у Хорошокина и ползли по борозде дальше.

На третий день, а может, на четвертый, в общем, когда бог отделил грязь от хляби, а в деревне прекратился дождь, на середине борозды Вилен натянутой на голову вязаной кепкой врезался в ведро полное картошки, поднял голову и увидел счастливое, улыбающееся, светящееся чудо в вязаной шапке.

– Привет космическим медикам, а меня к вам на помощь послали, – сказало чудо. – Я твою борозду с той стороны уже добил. Я Дементьев, но все зовут меня Пека. Я вам белые перчатки принес.

– Привет гироскопам, – обрадовался неожиданному чуду и неожиданной помощи Вилен.

– Я не гироскопы, я приборы, – поправил Пека.

Пека был из Мурманска, белые нитяные перчатки были из мурманской мореходки, их выдавали только на парады. Пека выдал всем по две пары, и оказалось, что они сшиты не только для парадов, но и для уборки картофеля. С появлением Пеки уборка пошла весело, потому что Пека был веселым. Вилен тоже был веселым, но его веселости никто не замечал, потому что она была внутренней. Снаружи была одна мрачная доброта и желание справедливости.

Свой участок ставшая веселой благодаря Пеке четверка закончила раньше других и уже собиралась ехать домой, но их поставили спасать отстающих. Виля тогда еще не знал, что так бывает довольно часто.

Пека стал его первым другом в большом и необыкновенном городе.

Из-за желания справедливости и отсутствия любви к пиву и другим горячительным напиткам отношения Вили с мужской частью группы на первом курсе носили официальный характер. Приходилось бороться с одиночеством.

Весь первый курс Вилен ходил на лекции, читал книги, взятые в институтской библиотеке, там знали не только Надсона, но и других хороших писателей и поэтов и рекомендовали их Вилену. И летал домой к родителям на Украину. С девчонками из группы отношения у Вилена сложились, потому что они любили ходить в кино и театры и были равнодушны к пиву и водке. И иногда с некоторыми из них он ходил в кино и театр.

Так пролетел первый курс, и Вилена забрали в стройотряд. Забрали в стройотряд и Уткину Маринку, и Полозову Нину, и еще одного одногруппника, Женю Кирпичкина. Вилена и Женю назначили бригадирами, и Женя объяснил Вилену, что настоящий бригадир должен уметь пить и курить и научил его этим нехитрым занятиям. Благодаря полученным навыкам сразу после стройотряда Вилен подружился с мужской частью группы, и, как оказалось, навсегда.

А еще к концу первого курса Вилен подружился с большим и необыкновенным городом, что для него оказалось непросто.

Ранее ему неизвестные, порой загадочные и странные явления удивляли и обескураживали Вилена.

В своем Серебрянске Виля общественным транспортом не пользовался, в очередях не стоял и был поражен необузданным желанием справедливости пользующихся общественным транспортом и очередями жителей великого города.

Жителей в большом городе было слишком много, и они все время никуда не помещались. И им всего не хватало. Кому продукта в продуктовом магазине, кому места в общественном транспорте, а кому и билета в театр или цирк. И без наведения справедливости и порядка было просто никуда. Тем более тут еще Вилен добавился.

– Как вам не стыдно? Вы житель великого города. Уступите немедленно женщине место, – набрасывались на зачитавшегося Вилю в метро.

– Немедленно возьмите билет, – требовали у замешкавшегося Вилена в трамвае.

– Куда ты прешь? – говорили лезущему в переполненный автобус через передние двери Виле и били по голове.

В Серебрянске не было очередей. В большом и красивом городе в них проходило полжизни. Но и тут все было по справедливости. Без очереди не пускали никого – ни ветеранов, ни инвалидов, ни даже матерей-одиночек, и товара отпускали не больше двух штук в одни руки.

Всего остального в Серебрянске тоже не было.

Ели клопы, причем ели везде, где бы Вилен ни жил. Поражало обилие ненормальных, увечных и убогих, особенно много их было на Кошкином острове. Такой их концентрации в одном месте не было даже на знаменитом острове Манхэттен, который Вилену удалось посетить в далеком будущем.

Пили в Серебрянске в вишневых садочках около хат. Те, у кого были только хаты без вишневых садочков, ходили в заброшенный парк у речки Серебрянки, в ресторан «Пенек». Там они вставали в кружок у пенька, к ним подходила старушка с кошелкой, вручала каждому по соленому огурцу, кусочку черного хлеба, отходила в сторонку и тихо ждала, когда бутылки станут пустыми.

В большом и красивом городе все это заменял «ресторан-подъезд», или, по-местному, «ресторан-парадная», в лучшем случае «ресторан-пивной ларек», рядом с которым обязательно была парадная. Если в ресторане «Пенек» было достаточно отдаленных деревьев, за которыми можно было избавиться от излишков выпитого, то в парадной, какая бы она ни была большая, дальше лифта или лестницы деться было некуда. Запахи в парадных стояли более чем неприятные. Причем выпивали и избавлялись от излишков выпитого в парадных все слои общества – от пролетариев и студентов до творческой и технической интеллигенции. А что было делать? Не дома же с друзьями пить.

Иногда, конечно, правда, очень редко жители Серебрянска и великого города ходили в настоящие рестораны и городские туалеты. Конечно, ресторанное и туалетное дело в великом городе было поставлено неизмеримо лучше, чем в Серебрянске. Туалетное дело превосходило семикратно, потому что в Великом городе было аж семь общественных туалетов – два на Главном проспекте и пять на пяти вокзалах, а в Серебрянске ни одного. Превосходство в ресторанах было многократное. В Серебрянске был всего один ресторан.

По коммуналкам большой и красивый город тоже превосходил Серебрянск многократно. В Серебрянске коммуналок не было. В коммуналках большого прекрасного города Вилен бывал, но не жил, иначе сказка о большом прекрасном городе была бы похоронена навсегда.

Еще у города была очень справедливая пролетарская кухня, точнее, еда. После гоголевского украинского изобилия, которому Вилю подвергала его мама, домашняя еда горожан была скудной, полуфабрикатной и невкусной.

Чтобы ее как-то улучшить, горожане в массовом порядке ходили по грибы.

Массовое хождение в леса по грибы было Вилену тоже непривычно, он каждый раз боялся заблудиться и изводил рискнувших взять его с собой горожан криками «Ау» и вопросами о каждом увиденном грибе. Большинство увиденных Виленом грибов оказывались поганками. Так и не смогла пристать к Вилену прелесть грибной охоты.

Правда, соленые, маринованные, а уж тем более жареные грибы с жареной картошечкой, не говоря о грибных супах, приготовленных друзьями грибниками, Вилен уплетал за обе щеки.

Было еще много других мелких неудобств и непривычностей.

Например, собаки. В Серебрянске собаки жили в собственных домиках, называемых будками, бегали по двору на цепи по проволоке и злобно облаивали всех неизвестных входящих во двор и даже пытались на них наброситься. Зачем нужны были собаки в красивом необыкновенном городе, Вилен не понимал. И так народу было кругом невпроворот, а тут еще собаки. Жили в городе собаки вместе с людьми в их отдельных и коммунальных квартирах, много ели, много гадили и ничего не охраняли. На улицах им разрешалось носиться где попало, гадить где попало и облаивать кого попало. Пришлось Виле привыкать ко всему новому и непривычному.

И со временем Вилен тоже начал делать замечания в общественном транспорте, бороться за чистоту рядов очереди, пить в парадных, полюбил селедку в горчичном соусе, сельдь рубленую и даже стал закусывать водку бутербродами с балтийской килькой. Стал обедать пельменями и котлетами фабричными и ужинать колбасой любительской разваливающейся в руках еще до того, как ее начинали резать. Воспитательные замечания и другие попытки призвать Вилена к порядку стали отскакивать от него, как мяч от плохого футболиста. И к окончанию первого курса он стал хоть и временным, но примерным горожанином. Только избавляться от излишне выпитого в парадных было выше его сил, он и около речки Серебрянки никогда этого не делал.

И еще целый год привыкал Вилен к явлению, которое называлось погодой великого города. Начальник военной кафедры полковник Токсов называл это климатическими условиями.

– Есть разные климатические зоны, – говорил он, – и наши изделия должны быть к этим зонам приспособлены. В нашей климатической зоне среднегодовая температура +4 градуса, что соответствует климатической зоне Лондона. Поэтому у нас не Сахара и не Оймякон, но тоже не сахар. Ветра и влажность, резкие перепады температур и атмосферных давлений сильно воздействуют на наши изделия.

Изделиями в военной терминологии обозначались любые изделия, способные нанести непоправимый урон вражеской живой силе и технике.

В случае Вилена это были ракеты «земля-воздух».

Если бы полковник Токсов знал, как сильно климатические условия великого города воздействовали на изделие под названием Вилен, не собирающееся никого уничтожать!

 
«Тиха Украинская ночь.
Прозрачно небо. Звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух…» —
 

вспоминал Виля свою родную, любимую богом и Вилей Полтавщину, сидя в 10-метровой келье на девятом этаже панельного дома на Улан-Баторской улице, и слезы наворачивались на его карие в зеленую крапинку глаза.

Были, конечно, и в Городе прекрасные ночи, назывались они белыми, но их Виля, во-первых, практически не видел, потому что в это время сдавал сессию, а во-вторых, были они совсем нетихими. Под окнами орали пьяные и дерущиеся, причем иногда одновременно, хохотали женщины и плакали маленькие дети.

С уходом белых ночей уходили крики, но вечера все равно тихими не становились, потому что воздух превозмогал свою дремоту и начинал выть зверем, плакать дитем, колотить дождем и снегом в окна и, вообще, нагонять тоску и желание сбежать обратно в Серебрянск.

Вылезать из кельи очень не хотелось, но институт требовал лабораторных жертв и записывания лекций в конспекты. Хотелось спать, душила грусть, и не было сил даже руку поднять в минуты ужасной погоды. На автобусной остановке люди, как овцы, жались друг к другу, а 114-й автобус все не шел и не шел.

Потом все-таки медленно, уходя и опять приходя, наступала весна, точнее, то, что в большом красивом городе так называли, потом шел валаамский лед, в магазинах появлялась единственная местная рыба, пахнущая огурцом, и переодевшимся в весеннее горожанам приходилось опять переодеваться в зимнее. Потом ударяла жара, наступали белые ночи и сессия. Круг замыкался. После первого годового цикла Вилену стало легче. Он пережил климатические условия осени, зимы, весны и лета в большом и красивом городе, а значит, если верить Монтеню, кто пережил такие климатические условия времен года один раз, переживет их и во второй, и в третий, а потом или привыкнет, как к жене, склонной к сильным чувствам с перепадами настроения, или сбежит.

Вилен не сбежал ни от жены, ни от погоды. Точнее, от жены пытался сбежать, но вернулся.

Глава 1.5. Вилен женится и становится постоянным жителем большого и красивого города. Мираж обманного счастья семейной жизни

Агентом по недвижимости оказалась веселая общительная женщина средних лет. Посмотрев квартиру, она объявила хорошую цену и, веселясь и заигрывая, предложила Хорошокину проехать в их риэлтерскую фирму «Наш дом», чтобы подписать необходимые бумаги.

И начались показы квартиры, и заигрывание и веселье сразу закончились, потому что работа по продаже квартиры оказалась делом серьезным. Хорошокин этого не знал и при каждом новом показе совершал одни и те же ошибки, потому что говорил все как есть. Наконец агент запретила ему заговаривать с клиентами, и только если клиент заговаривал с Виленом, Вилен имел право ответить.

Слава богу, покупатель нашелся быстро, им оказалась семья, живущая в одном дворе с Хорошокиными.

Но осталось преодолеть одно маленькое препятствие – уговорить многодетную дочь Ленину подскочить на пару недель из Америки в великий город и сняться с регистрации в продаваемой квартире.

И тут оказалось, что препятствие совсем даже немаленькое и, даже наоборот, практически непреодолимое, потому что многодетная дочь Ленина решила стать еще многодетнее и родить Хорошокиным четвертого внука. И в таком, как говорится, положении летать на самолете туда и обратно отказалась.

Тогда агент познакомила Хорошокина со своим знакомым адвокатом, и адвокат сказала, что за такое поведение дочери Хорошокины должны подать на нее в суд, и суд за неправильное ее поведение вышвырнет ее из квартиры прямо в Америку, в которой она и так живет долго, хорошо и счастливо.

– Конечно, для вас это все понарошку, но суд должен думать, что дочка сбежала в Америку, потому что вы ее обидели, и специально не выписалась, – объяснила адвокат.

– Ведь вы ее не обижали? – уточнила она.

«Надеюсь, что нет, хотя кто их, детей, знает», – подумал Хорошокин. Прежде чем обидеть дочь, ее нужно было родить, а для этого Хорошокину нужно было жениться и самому прописаться в большом и красивом городе.

* * *

Когда после второго курса настало время жениться, курс Вилена переехал из дворца, похожего на пропеллер, в центр – на улицу Огарева, в здание бывшего офицерского корпуса Конногвардейского полка, а самого Вилю на день рождения пригласила Нина Полозова. Там он познакомился с ее подругой, девушкой Тоней, тоже окончившей деревенскую школу (правда, ее деревня была поблизости от большого красивого города) и тоже поступившей в хороший технический вуз.

Девушка Тоня жила с отцом в городской квартире близких родственников, а Вилен скитался по съемным квартирам. Когда отец Тони уезжал в командировку или в их загородную квартиру, Вилен приезжал к Тоне.

После очередного приезда Вилена близкий Тонин родственник застал их в постели. После чего родственниками Тони было принято решение их женить. Родители Вили почему-то не возражали, Вилен тоже, и они с Тоней, пройдя через веселую студенческую свадьбу, оказались мужем и женой.

В свои 20 лет они не очень понимали, что значит быть мужем и женой, поэтому этим процессом продолжали руководить родители, в основном родители Тони.

И чтобы процесс углубить, отец Тони предложил Вилену прописаться в их городском доме.

– У вас есть городской дом? – удивился Вилен.

– Ну не у нас, а у бабушки Дуни. Ты ее видел, она, с тех пор как ей отрезали ногу, живет у нас в деревне за шкафом, – сказал тесть и прикурил правой негнущейся рукой очередную беломорину.

Рука у тестя перестала гнуться после того, как под Смоленском в 20-летнего командира роты воткнулись осколки авиабомбы. Руку спасти не удалось, а жизнь тестю авиабомба спасла. Через несколько дней Смоленск был окружен, из окружения выбрались немногие, а тесть уже катил на Урал в санитарном поезде.

Ногу бабе Дуне пришлось отрезать после того, как она ее слегка подморозила и сунула в печь для быстрой разморозки. Нога разморозилась, но почему-то началась гангрена.

– Мы все там прописаны, и не только мы, – продолжил тесть. – Теперь и ты имеешь право как муж моей Тони.

Прописаться в большом красивом городе мечтал любой гражданин СССР. Прописывали в нем в исключительных случаях, например, мужей прописывали к женам.

Домик бабушки Дуни Виле увидеть было не суждено, как и прописаться в нем. В домике никто не жил, так как жить в нем было невозможно, но в нем числилась уйма народу, в том числе и жена Тоня.

Через неделю, захватив паспорт и свидетельство о браке, Вилен поехал прописываться. Но прописаться не смог, прием граждан осуществлялся в определенные часы и в порядке большой очереди. В тот день не было ни очереди, ни определенных часов.

В следующий раз Вилен приехал в часы приема и занял место в большой очереди. Вилен приготовился к долгому стоянию и сидению, но очередь двигалась довольно быстро.

Не более чем через три минуты очередной проситель с криком «Я буду жаловаться» выбегал из кабинета. Были, конечно, и те, кто выходил из кабинета потирая руки, но таких было немного. Виля тоже вышел из кабинета через три минуты, но без всяких криков.

Посмотрев на его заявление, благодушный толстый начальник сказал, что это невозможно, и произнес таинственные слова «пятно застройки».

«Ну невозможно, так невозможно», – решил Вилен и пошел докладывать результат тестю.

– Как это невозможно? – возмутился опытный тесть, – ну-ка поехали вместе.

– На каком основании вы отказываете в прописке моему зятю? – грозно вопросил тесть, входя с Виленом в кабинет начальника.

– На основании «пятна застройки», – устало ответил толстый добряк.

Тесть, улыбаясь, присел к начальственному столу и неожиданно металлическим голосом спросил: «Вы член партии?!»

От такого прямо поставленного вопроса толстяк внезапно похудел, побледнел, вытянулся в струнку и настороженно сказал: «Член, а что?» – «Так почему же вы игнорируете решения партии по жилищному вопросу?» – грозно продолжил тесть.

– Так не могу я, – жалобно сказал начальник. – Ведь «пятно застройки».

– Не можете, так напишите на заявлении, что не можете и по какой причине.

На углу заявления начальник быстро написал: «Прописка невозможна ввиду нахождения дома в “пятне застройки”».

– Поставьте число и подпись, – грозно сказал тесть. – Где у вас регистрируются документы?

– У секретаря, – тихо подсказал начальник.

У секретаря на заявлении был поставлен номер.

– Ну все, теперь можно ехать в райком, – сказал в автобусе тесть.

На следующей неделе Вилен с тестем отправились в райком.

Оказалось, с домом бабы Дуни все было довольно сложно. «Пятном застройки» он был заколдован не один год, а может, и не одну пятилетку. Когда-то давно, при составлении очередного пятилетнего плана, решено было на месте домика бабы Дуни построить завод каких-то изделий.

Время шло, и опять шло, и еще шло, а завод не строился, а дом бабы Дуни все больше приходил в негодность.

План хоть и государственный документ, но его государству можно не выполнять. А вот простые граждане, веря в решения государственного плана и в его сроки, перестают поддерживать жизнестойкость своих жилищ в надежде скорого получения бесплатных квартир. И с момента принятия плана не имеют никакого желания прикасаться к собственному дому в целях его улучшения, а государство прописывать туда кого попало, а особенно близкого родственника. Потому что, когда начнется запланированная стройка завода каких-то изделий, государство должно будет переселить граждан в отдельные городские квартиры. И чем лучше будут дома и чем больше там будет прописано семей, тем больше квартир, хороших и разных, придется выделить государству. Теперь понятно, что, если бы не «пятно застройки», прописавшихся в этих нескольких непригодных для жилья домиках было не меньше проживающих в них тараканов.

* * *

Райком оказался бывшим великокняжеским дворцом, а инструктор райкома очень вежливым и очень добрым молодым парнем.

– Феликс Игоревич, – представился он.

– Потомок что ли? – подумал Вилен. Как раз в прошлое воскресенье Вилен был затащен Тоней в музей русской живописи.

Феликс Игоревич очень был похож на князя Феликса Феликсовича Юсупова с портрета Серова, того самого, пытавшегося тремя выстрелами в Распутина спасти Россию. Только вместо черной блузы и черного банта на нем был серый костюм фабрики Володарского с черным галстуком, а в левой руке вместо бульдога он держал папку с делами.

– Мы обязательно займемся вашим делом, – ласково сказал инструктор Вилену. – Надеюсь, мы вам поможем.

– Неужели начальника жилконторы пристрелит? – испугался Вилен.

– Попадись мне такой на фронте, немедленно пристрелил бы, – вмешался тесть.

– Ну что вы, сейчас другие времена, – сказал Феликс Игоревич. – Мы призовем его и других бюрократов к их партийной совести.

Когда-то райком уже помогал тестю, и призыв к партийной совести помог, но тогда тесть сам был инструктором сельского райкома партии, и, когда понадобилось прописать всю семью Плохишкиных в домик к бабушке Дуне, сельским райкомом было написано письмо-просьба в обком большого красивого города. И обком помог. Коммунисты своих не бросали.

Потом, когда государственный план заколдовал домик «пятном застройки» и колдовство все не кончалось и не кончалось, а домик все ветшал и ветшал, тесть начал с колдовством бороться. Борьба заключалась в писании писем в разные инстанции, в основном партийные. У тестя была целая папка писем и ответов вплоть до ответа из канцелярии Брежнева. Чем он очень гордился. Письма тестя были об одном и том же. Он угрожал инстанциям, что две больших ни в чем не повинные семьи рано или поздно погибнут под обломками пришедшего в негодность рухнувшего домика.

Ответы тоже были одинаковыми. В них сообщалось, что меры обязательно будут приняты и письмо тестя отправлено в отвечающую за принятие мер нижестоящую инстанцию, то есть туда, где было принято решение заколдовать дом. В эту же папку тесть положил отказное заявление Вилена. «Пригодится», – сказал тесть.

То ли могучая изобразительная сила жалоб, то ли частота их падений на руководящие городские инстанции, а может, и разбуженная райкомом партийная совесть у жилищных начальников растопили руководящие сердца, и примерно через год в один ничем не отличающийся от других выходной день к Плохишкиным за город приехал брат жены тестя и сын бабы Дуни дядя Витя и привез письмо с важными государственными печатями.

И день сразу стал необычным, потому что в письме лежала «смотровая» на четырехкомнатную квартиру для поселения в ней двух семей в составе восьми человек.

– Я надеюсь, мы вместе жить не будем? – сказал дядя Витя.

– Лучше удавиться, – сказал тесть.

– А моя мама Дуня? – спросил дядя Витя.

– Иди спроси, – сказал тесть.

Дядя Витя пошел за шкаф.

Вскоре из-за шкафа на инвалидной коляске выкатилась баба Дуня и сказала, что она остается с Плохишкиными.

– А твою заразу жену видеть не хочу, – добавила она.

Через день тесть достал заветную папку, взял отгул и поехал туда, откуда пришла смотровая. Там его приняли и неожиданно с барского государственного плеча отвалили семье Плохишкиных и учтенному благодаря отказному заявлению Вилену, мужу дочки Тони, четырехкомнатную отдельную квартиру на первом этаже в последнем доме большого красивого города.

За домом росли кусты и пели соловьи, за кустами проходила узкоколейка, а за узкоколейкой начинались совхозные поля соседнего с городом областного района.

Так Виля Хорошокин с помощью женитьбы на Тоне Плохишкиной и опыта ее папы получил свои первые квадратные метры и прописку в большом и очень красивом городе.

С момента получения квартиры в ней началось собирание растущей семьи Плохишкиных и их многочисленной родни.

Баба Дуня, из-за которой тесть взял квартиру на первом этаже, до переезда не дожила.

Жаль, тесть так любил рассказывать, как все семейство Плохишкиных, и Вилен в их числе, будет по очереди, вывозить бабу Дуню на прогулку и как удобно это будет делать с первого этажа. Тесть вообще рассказывал много привлекательного о счастливой дружной жизни большого семейства Плохишкиных и Вилена в их числе.

– Это очень удобно, – говорил тесть.

– Надо тебе новые ботинки, на деньги – иди покупай, нужен мне новый костюм – иди в магазин выбирай. Родится у вас ребенок – тут же мы всей семьей коляску справим. Кстати, насчет ребенка. Скоро распределение. Зашлют Тоньку на севера, что делать будешь?

– Не знаю, – сказал Виля.

– А ты ребеночка заделай, с пузом ее никуда не сошлют, здесь оставят.

– Твой папа сказал, что нам пора делать ребеночка, – сказал вечером Вилен Тоне, – а то у тебя институт такой, запросто на севера сошлют.

– Раз папа сказал, давай делать, – согласилась Тоня.

Аккурат к распределению Тоня ходила с пузом, и ее не выкинули на север, а оставили трудиться в большом красивом городе.

В институте Вилена всех имеющих городскую прописку разбирали предприятия большого красивого города. Вилена тоже взяли на одно из них. Но до распределения нужно было еще не вылететь из института и защитить диплом.