Читать книгу: «Бой-бой, Вася!», страница 2

Кольца

Постепенно съезжая к обочине, возле нас остановились битые тёмно-зелёные «Жигули». Хаким уверенно открыл дверцу и сел на переднее сиденье, я пристроился сзади.

– Ребята, куда едем?

–

Да, мы по делу, – глухо начал Ренат. – Мамка умирает, лекарства нужны… Вот кольцо её продаём… за двадцать пять всего… Возьмёте?

Водитель насупился, топорща густые жёсткие усы щёткой, того и гляди, сейчас проткнёт ими.

– Украли, небось? А? Украли?

– Дядь, дядь, ты чего? – подключился я. – Крест святой, мамка больная, деньги очень нужны, очень! Нас ещё трое, всем кушать надо! Нужда припекла, вот и продаём последнее!

Хаким раскрыл кулак, предлагая мужику поближе рассмотреть украшение. Водитель нехотя взял кольцо и начал медленно крутить золото в толстых грубых пальцах с грязными ногтями. Кольцо светилось и играло, с внутренней стороны виднелась проба "585".

– Что-то оно у вас уж слишком светлое и блестящее, если мать носила, должно потемнеть, – хрипел водитель.

– Так, мамка почти и не носила, – вновь подхватил я, более подвешенный на язык, чем Ренат. – Батя пил, она прятала всё время кольцо-то, чтобы не выкрал, да не пропил, а то всё уже из дома вынес.

– Батя не выкрал, так вы украли, – резко огрызнулся мужик, вернув кольцо Хакиму.

– Пятнадцать рублей, – выдавил Ренат. – Деньги нужны.

Мужик крякнул, окинул нас презрительным взглядом и полез за кошельком.

Всю жизнь просидевший, нет, не дома, и не на печи, а в местах не столь отдалённых, отец Николай, отчим Хакима, в редкие и, как правило, кратковременные вылазки на свободу зарождал в нас  «бизнес менов». В одну из таких вылазок дядя Коля научил пасынка делать поддельные золотые кольца. Начало девяностых знаменуется бумом на золото, слоган «дорого-богато» кричал из каждого утюга и даже из окна, в котором ели макароны без масла. Золотые цепи, браслеты, кольца скупались в невероятных объёмах и вывешивались все сразу напоказ, подобие индийскому шрингару. Ну и нам удалось сорвать свою вишенку на торте этого металлизированного безрассудства.

Итак, этап первый – изготовление кольца. Хаким (ему к тому времени исполнилось шестнадцать) специально устроился на завод, обучился токарному мастерству, шлифовке, обточке, и тайком с завода носил слитки из бериллиевой бронзы, недостающий объём мы покупали на предприятиях. Дома кустарным способом ещё дошлифовывали, дообтачивали колечки, ставили пробу, а затем помещали на несколько дней в уксус, чтобы бронза не окислилась и приобрела более благородный, золотистый цвет.

Этап второй – сбыт продукции. Мы выходили на дорогу, голосуя, останавливали проезжающие автомобили, в основном тормозили таксисты или частники, принимая нас за клиентов. На практике ситуация была противоположно иная, клиентами были они. Мы предлагали взять кольцо по дешевке, за двадцать-двадцать пять рублей (действительная стоимость золотого кольца на рынке составляла около трехсот), а потом и вовсе скидывали до пятнадцати, жалуясь на трудную судьбинушку, на голодных сестрёнок и братиков, на мать, умирающую от рака. Уверяли, кольцо самое что ни на есть золотое: «…и если хотите, проверьте (ход конём) – плесните на кольцо кислотой из аккумулятора!». Нашему доморощенному произведению ничего не грозило, пролежав в уксусе, оно шесть-семь часов было устойчиво к окислению.

«Золотым» промыслом мы занимались где-то год или даже полтора, за вечер продавая одно-два кольца и зарабатывая от пятнадцати до тридцати рублей. Что могу сказать – жили на широкую ногу.

Brotherly love

Дома не сидели. Весь день на улице, во дворах;  возвращались с сумерками, как те шабановы коровы. Но сытые, опрятные, мать за нами следила. Мослы, плитки, липки, шахматы, казаки-разбойники, чай-чай-выручай, теннис, футбол, города, командное сало, набивай, а как стали постарше, начались подвалы, крыши, в садиках зависали. Дали мне кличку в то время Васька-кот, так она и сейчас за мной, дети, а зрили в корень. А ещё в кружке собаководства я вел «мамину школу» для трёх – четырёхмесячных щенков: «сидеть-лежать-голос-дай лапу» и прочие премудрости, собак любил (несмотря на то, что Кот) да и собаки ко мне тянулись, ладилось у нас.

Когда Семёна привезли из роддома, помню, хотел каждый раз палец ему в рот засунуть, мать отгоняла с тряпкой.

Брат рос гораздо близким маме, до четырёх лет сосал грудь и спал вместе с мамой, за что прозвался «маменькиным сосунком» почти до совершеннолетия. К сорока же годам «маменькин сосунок» вызрел в делового, прагматичного, умеющего видеть потоки, открывать возможности, строить бизнес мужчину, надежного мужа, отца четырёх детей.

С братом дружны не были, скорее наоборот. Разница три года в подростковый период существенна: у него была своя компания, у меня своя. Пересекались лишь в командных играх и в моём увлечении собаками. Да и сказать честно, я рос мечтательным, «рассеянным с улицы Бассейной», неряхой, а Семён дотошным, требовательным, педантичным. В детстве мне ещё удавалось им манипулировать (что вовсе не красит старшего брата): научил его играть в карты и всегда обжуливал, в наказание за проигрыш Сеня мыл посуду, убирал квартиру, выносил мусор – неповиновение каралось «сушняками». Дразнил брата постоянно, отнимал деньги, Семён жаловался на меня «старшакам» – просил, чтобы побили. Повзрослев, брат уже мне не доверял, везде видел обман и подвох, а когда я начал «травиться» (слово мамы с Семёном), так вообще – жопа.

Вцепившись в жёсткую гриву, я еле держал упрямого ишака, в то время как Семён в который раз безуспешно пытался вскарабкаться на спину верного извозчика деда Закара.

– Сеня, ты ногу выше закидывай! Чо как тюфя! И руками сразу за шею!

– Ага! Он же мотается и боком меня бьёт! Сам залезь! – чуть не плача, гундосил брат весь потный от напряжения.

– Ты же первый хотел кататься! Давай, тогда я первый!

– Не-е-ет! Я первый!– на ультразвуке завизжал Семён.

– Так, меняем тактику. Я держу его за голову крепко, а ты сзади тогда разбегайся и запрыгивай! Только быстрее, хватайся за хвост!

Я вновь вцепился в гриву, ощущая горячее дыхание и склизкий нос животного.

– Сеня, давай! Пошёл!

Брат побежал, целясь на невозмутимый зад ишака, и в уверенном прыжке был сбит не менее уверенным ударом копыта в голову. Тишина. Лужа крови. Выволочка от деда Семёна и деда Закара.

Но через несколько лет Семён, можно сказать, отыгрался.

Как-то я пришёл домой с тренировки по карате, на которой мы отрабатывали технику защиты. И всё так чётко и здорово у меня получалось, удалось даже сдержать удар тренера. В голове роились блоки: Дзеданы, Чуданы, Геданы, и я, как всегда, мыслил себя то героем-спасателем, то мастером чёрного пояса, то (это было очень дерзко) обладателем звания кёси в пятнадцать лет.

– Семён! – позвал я брата с порога. – Бери нож и нападай на меня! Я сейчас все твои атаки отобью!

Брат, оторвавшись от пюре с сосисками, взглянул с недоверием, решив, что ему почудилось.

– Давай, давай! Бери нож и нападай! Никуда не денется твоя сосиска! – настаивал я, эдакий герой «Мортал Комбат».

Семён посмотрел на громыхающую кастрюлями маму, вышел из-за стола, достал нож из столешницы и, не веря своему счастью, уточнил:

– Чо, прям напада́ть взаправду? Как есть?

– Да! Со всей силы коли меня! Я любой удар отобью!

Брат разогнался и, сверкнув льдинками голубых глаз (почти как Саб-Зиро), в уверенном прыжке уверенным ударом вонзил нож мне в плечо.

Лужа крови. Истерика мамы. Brotherly love.

Содом и Гоморра

Тринадцать лет в мальчишеской голове  – возраст взросления, алкоголя, первого секса. Вкусностями из холодильника, которые мы с друзьями и так сжирали, пока мама работала, уже никого не удивишь. А я решил-таки  «удивить», отметить по-взрослому. Раздобыл видик и несколько кассет с порнухой. Алкоголь и анаша проблемой не были, с десяти – одиннадцати лет все уже курили, это считалось ерундой, баловством. А вот видик и порнуха – в диковинку. О том, что я раздобыл сии раритеты прослышала вся округа, и вместо десяти приглашённых припёрлось человек сорок. Мамы дома, понятное дело, не было, она дежурила в «Арасане».

Алкоголь, анаша, порно. За пару часов действо в нашей квартире превратилось в экранизацию «Содома и Гоморры» или «Калигулы», только маленький Семён бегал и истошно кричал:

– Уходите! Уходите все! Что вы делаете! Что вы делаете! Я маму позову! Уходите-е-е-е-е!

Разгорячённый алкоголем и перчёным видео, я стал приставать к единственной свободной девчонке, на своё несчастье попавшей к нам в бедлам.

Если у большинства пацанов страны первый секс был в лагере со старшей, опытной (естественно, ей же уже шестнадцать) пионервожатой, то у меня с самой некрасивой и самой толстой девятиклассницей. И не в лагере под пение цикад и мерцание звёзд, а в сыром, душном подвале пятиэтажки под ор котов и мат пацанов на лавке. Подвал нашего дома (в котором я позже буду хранить мешки с коноплёй) многих лишал девственности и даже предоставлял некий гостиничный сервис: на грязном цементе валялись рваные матрасы, подушка, одеяло.

Плесень, кошачья моча, пот и сперма, стекающие по жировым складкам девочки, били в нос резким амбре. Слыша голоса пацанов возле дома, я боялся с ней выйти, боялся, что засмеют, мне было стыдно за секс с толстухой.

Не выходил сам, но и женщину свою не пускал (любовь она такая).  Просидели мы там около шести часов.  Я на всю жизнь запомнил этот секс, запах тела и подвала и, несмотря на всю свою сексуальную прыть, больше не брал полных женщин в сексуальные партнёрши.

Запах вороватой надежды

Когда начался развал страны, названный почему-то перестройкой, предприятия, фабрики, заводы встали, потекла голодная и отчаянно злая безработица. Раскардаш, измена нравственным ценностям, желание «хлопнуть, кинуть, втюхать, бабок, халявы». Жизнь, мягко сказать, усложнилась. И маме ничего не оставалось, как заняться бизнесом, а именно, торговлей вещами из-за границы.

«…В воздухе был разлит запах вороватой надежды… Все вокруг что-то продавали или куда-то зазывали, чтобы продать право на продажу того, что сами продать не могли… Недавно соседка с девятого этажа, в прошлом балерина Большого театра, предлагала купить у неё полтора километра телефонного кабеля, лежавшего на заводском складе где-то под Пермью». (Леонид Юзефович «Журавли и карлики»)

До китайской границы было всего восемьдесят километров, и моя мама (вначале при поддержке Берена) стала возить вещи для перепродажи на рынке в Алма-Ате. Торговая жилка, несомненно, у матери вилась, она скупала джинсы – комбинезоны, джинсы варёнки, пуховики, кроссовки, накручивая по триста – пятьсот процентов маржи, – всё разлеталось горячими пирожками. Освоившись и поднаторев, мать стала летать за товаром в Иран и Турцию. Два – три дня закупалась, а по возвращении с утра до ночи пропадала на рынке. Мы были предоставлены сами себе, но не заброшены: одеты, накормлены, в общем, как все дети в то время. Вскоре мы с братом присоединились к маминому делу, разжигая в крови Буго-Боевых дух предпринимательства, желание создавать что-то новое, воплощать идеи, окружать себя командой, быть центробежной силой процессов, – пишу я сейчас, – а тогда, чтобы не сдохнуть с голоду и обеспечить себе мало-мальски сносную жизнь.

Махинация «Права»

Ещё одним ноу-хау сидевшем не на печи дяди Коли числились вре́менные водительские талоны. В конце восьмидесятых при изъятии у провинившегося водителя прав инспектор давал временный талон. Водитель ездил с этим талоном какое-то время, пока не уплачивал штраф и не забирал свои права обратно.

Что мы с Хакимом делали по учению отца Николая – мы копировали эти талоны на «ксероксе» и продавали желающим. Если водитель нарушал правила и был пойман, он давал инспектору не свои права, а поддельный талон. Инспектор ставил на нём «дырку» (наподобие штампика в «Макдаке»), три «дырки» и водитель лишался права вождения. Горе-водители поддельные талоны с двумя дырками выбрасывали и покупали новые. В то время в ГАИ централизованного учёта наказаний и штрафов не было, и учение дяди Коли имело оглушительный успех. Мы продавали пять – шесть талонов в день по десять – пятнадцать рублей за штуку, зарабатывая в сумме пятьдесят – семьдесят рублей. Как и с кольцами – это были шальные лёгкие деньги. Мы, пятнадцатилетние подростки, стали чудить: раскатывать сутками на такси, причём машина ждала нас и ночью, когда мы спали, сорить деньгами в ресторанах, форсить перед девушками. Сто́ящих желаний и целей не было, в голове веселились друзья, звенели бутылки, летели в воздух разменянные купюры. Образ жизни, который мы вели, напрочь стирал ценность честного дельного труда, обнулял значимость любого образования, пренебрежительно и свысока смотрел на «идиотов сверстников», «чошников – отличников», постепенно, будто по пазлам, складывал иллюзию полной безнаказанности, почти бессмертности, иллюзию вечного богатства, иллюзию королей жизни.

А что же дальше? – вторю раскрученному рекламному слогану популярного банка. – Дальше – больше.

Мал золотник, да дорог

Если термометр в тени показывает тридцать шесть, можно смело прибавлять пять-семь градусов – получим температуру на солнце. Сорок один.

Я в узком ряду городского рынка, протискиваясь змеёй между покупателями, гремлю тележкой с холодным лимонадом.

– Лимонад! Холодный лимонад! Кому лимонад! – кричу я, хотя продавцы и без криков меня видят и еле заметным движением руки подзывают к прилавку.

– Вася, вози ещё чай, ну невозможно! От сладкой воды ещё пить хочется! – плачется щекастая Светлана, мокрая от жары и усердия слить как можно больше турецких халатов.

Я закупал лимонад по девяносто копеек за бутылку, а продавал по два рубля, навар – сто десять процентов. Думаете, так бедный мальчишка зарабатывал себе на хлеб? Возможно, расстрою, но «тарахтя лимонадиком» – я зарабатывал больше трёх наших палаток с обувью и шмотьем. Картина абсурдна, но в жизни реальна до костей.

Прошлым летом я стоял за прилавком и также как все торгаши плавился от жары и жажды. За водой нужно было идти, через толпу, на другую часть базара, «точку» надо было закрывать или просить соседку присмотреть. Я терял время, терял продажи, а иногда и вовсе терял товар – его крали, видя, что продавец отошёл. Оценивая ситуацию, мне в голову не раз приходила, нет, влетала с ноги мысль – начать развозить лимонад. Чутьём понимал, что дело стоящее, но долго не мог решиться. Мешала гордость – как я, такой большой барыга, респектабельный мен, буду развозить бутылки подобно извозчику или несчастному рикше. Но жажда наживы победила гордость и ложные предрассудки.

Резюмируем.

Первое. Гордость бизнесу плохая подруга. Высока, красива, дорого одета, но, как говорил наш бизнес – гуру отец Николай, «толком не пожрать и не пёрнуть».

Второе. Людские пересуды – пепел сгоревших газеты и джинсов у меня между ног и да, еще пыль.

Третье, учись видеть мелкое, незначительное, на первый взгляд.

Мал золотник, да дорог.

Дачный рояль

В начале девяностых в российских магазинах появились бутылки с красочными этикетками Royal. Этот напиток стал настоящим хитом того времени (дай бог здоровьечка Голландии): неизбалованные, но предприимчивые российские граждане разбавляли сравнительно недорогой и очень крепкий (96%) спирт, получая на выходе пять бутылок водки. Пролетариев тянуло к «королевскому», полки магазинов опустошались мгновенно, несмотря на то, что «Рояль» лицензировался техническим спиртом, предназначенным для протирки оптических приборов и розжига каминов. А где наша не пропадала? Массовые отравления «Роялем» заставили правительство принять меры, в 1994 году въезд любимому «королю» запретили. А я таки успел ворваться в эту алкогольную эйфорию, нацепить на себя красно-белую этикетку, хайпануть, как сказала бы сейчас моя дочь.

Шайка-лейка выросла, нам было по семнадцать-восемнадцать лет, кольца, талоны, торговля шмотьём у мамы под юбкой стали неинтересны, хотелось серьёзного дела, больших денег.

Я и несколько моих друзей, включая неизменного Хакима, занялись подпольным изготовлением спирта Royal. Уже не по учению дяди Коли, дядя Коля такими масштабами не мыслил, а по учению армянского барона Пабло Варданяна, если серьёзно, двух братьев, Гагика и Ваче. Сначала я устроился к армянам простым рабочим: закручивал аппаратом крышки, клеил этикетки, а спустя несколько месяцев, освоив технологию производства, собрал команду и стал гнать спирт сам. Ну как гнать? По сути, спирт мы не гнали (слава богу, на это ума хватило). А делали мы вот что. Забегу вперёд и без ложной скромности скажу, что я в этом деле был и организатором, и катализатором, и парламентёром. Все процессы держались на мне, работа шла чётко и слаженно.

Производственным цехом служила дача, снятая нами для работы и жизни. Моими договорными победами пестрели в коробках «рояловские» этикетки, золотились в ящиках пробки, а закупка спирта у ликероводочного завода, сначала канистрами, а затем и цистернами – достижение Славона (ныне уважаемый человек). Первое время наша «компания» покупала бутылки у стеклотары, но они не были достаточно стерильны и часто браковались магазинами, и мы стали использовать бутылки из-под минеральной воды, воду сливали, а бутылки наполняли спиртом. Шайка-леечное кустарное производство, начавшееся с двух ящиков спирта, выросло во вполне себе мини-завод с конвейерными аппаратами по розливу и закупорки и пятьюдесятью ящиками за ночь. Дачный «Рояльчик» шёл на ура, так как стоил дешевле, да и качество «дачного» спирта ничем не уступало голландскому. Если перевести нашу прибыль на ценности, то за две ночи мы зарабатывали на автомобиль «ВАЗ» шестой модели. Деньги сыпались как из рога изобилия, в те времена это были действительно огромные суммы.

Раскатывались на такси, гуляли в кабаках. Любили бар «Подвиг» на улице 28 Панфиловцев и двухэтажный ресторан «Поплавок», в красивейшем месте города, на озере в парке Горького. Щедрые завсегдатаи, ели шашлыки, пили дорогие коньяки, средний чек составлял двадцать пять-тридцать рублей плюс чаевые, ну и рублей пять-шесть на шампанское девчонкам.

Кстати, о девочках. Для сексуальных утех мы вызывали лучших проституток Алма-Аты: Королеву минета и ШахереЗаду. Та, что Королева – вылитая Скарлетт Йохансон, милая блондинка с пухлыми губами, ну а Шахерезада – Ким Кардашьян, почти, но попа как у Ким точно. Для нас девочки были всегда свободны: травы сколько хочешь, часы никто не считал, платили сразу за ночь.

А дальше – больше.

Чем больше мы зарабатывали, тем больше мы тратили. Из доступных развлечений всё приелось, хотелось чего-то новенького. Чем-то новеньким не стало расширение производства, образование, приобретение недвижимости или новое дело.

Новеньким стал опиум или «хан», как называли его в Алма-Ате.

Работа начала стопориться, деньги таяли как майский снег, не хватало то на одно, то на другое, и наглости нашей не было границ. «Рояль» всё слабел и слабел, всё разводился и разводился. В конце концов, дошли до того, что загрузили машину не спиртом, а водой, и с вырученным баблом за «воду» поехали отрываться на Иссык-Куль. Спустя месяц дошли слухи, что нас ищут. Искали дунгане, в территориальном понимании казахстанские цыгане. По большей части дунгане занимались наркотой, но и «крышевать» не брезговали. Обманутый магазин «заказал» выбить потерянные деньги: мы скрывались, несколько раз дунгане приезжали домой, говорили с матерью. К нашему великому счастью, ей-ей матч-пойнт, преследователи поубивались в разборке с другой бандой, и им уже стало не до нас.

С производством «Рояля» было покончено. Мы завязли на тяжёлых наркотиках. Из восьми человек компании «дачного Рояля» живы только я и Славон.

Дальше – больше.

На раёне

Понимая, что дальнейшие годы моей жизни будут связаны с наркотиками, возможно, вы спросите: «А куда же смотрели родители? Как могли такое допустить? Как парень, увлечённый спортом, с предпринимательской жилкой, с думающей головой и подвешенным языком мог упасть на самое дно?». Я бы сказал в преисподнюю.

Объясню.

Начнём с отца.

С уходом из семьи отец никакого участия в судьбах моей и брата не принимал, он вычеркнул нас из жизни, как ластиком стёр, будто и не было двенадцати лет, прожитых вместе. Сейчас, став отцом, я не понимаю, как это возможно, то ли, правда, его  «старуха» приворожила, то ли натура такая амёбная, слабая, не знаю. Видел я батю лишь несколько раз: когда приходил к нему на работу за деньгами, и однажды рано утром: отец брёл, прихрамывая, уже под хмельком, звеня пивом в авоське. Последняя встреча состоялась по требованию матери – отец пытался прочесть мне мораль о вреде наркотиков – я развернулся и ушёл.

Мама работала с утра до ночи, сначала в гостинице, потом в «Арасане», затем на рынке. Да, мы были хорошо одеты, завтрак, обед и ужин в холодильнике, но дома проводили лишь двадцать процентов времени, а восемьдесят – на улице.

Улица была нашей жизнью. К тому же у меня рано появились деньги, и уже с четырнадцати лет я снимал квартиры на несколько дней, а то и месяцев для секса, гулянок и «дымка», матери врал, что живу у друга.

«Дух пацанов» правил в девяностые годы на улицах. В Алма-Ате «рулили» несколько «банд», постоянно дерущихся между собой за власть на «раёне». Мы, пацаны, жили «по понятиям». По тем понятиям, которые диктовала улица и старшие товарищи. А что они диктовали? Их выборная политика провозглашала: деньги, гулянки, секс, анашу, выездки в Чую на планы (Чуйскую долину на плантации конопли). Чтобы стать «своим», «зачётным пацанчиком», заслужить «авторитет», законы нужно соблюдать и быть «острым Маратом», «другом народа».

Постепенно «улица» вживается в окружающий тебя мир, заменяя собой все локации, а главное, систему ценностей, пальцуя, что «круто» и «клёво», а что «отстой» и «жесть».

Если не воспитываешь ты, воспитывают за тебя. К этому мне нечего добавить.

А мама.

Мама не думала о плохом, она в меня верила. Когда приносил деньги пачками, говорила: «Не трать, сынок, копи». Но я не слышал и дерзил в ответ: «Мам, не волнуйся! У тебя же сын-гений! Деньги будут всегда!»

И мама верила.