Читать книгу: «Вкус жизни», страница 71

– Мое тщеславие и самолюбие быстро пресытились. Уже с первой книжкой. Я считала ее, может быть, небольшой, но победой. Тогда я на самом деле испытала максимальное наслаждение, а потом все только нанизывалось. К тому же радость несколько омрачается трудностями с изданием.

– Запомните, девчонки, ваши книги – высший пилотаж! Продолжайте культивировать свою индивидуальность. Живите, как ведет судьба. Пишите. Радуйте нас. Ничего в жизни для каждого из нас не повторится. Ничего не будет потом. Всё есть и будет только сейчас.

– Перевес сил явно в вашу пользу. Смотрите не лопните от гордости, – рассмеялась Инна.

Не упустила возможности позубоскалить.

– Да ладно тебе… проехали, – смущенно махнула рукой Рита. – …Кто как может встраивается в новое время. Сейчас главенствует рыночная идеология: идти на поводу у читателя. Одни писатели – беллетристы – получают огромные гонорары, а другие – у которых смехотворные тиражи – премии. Нам важен общественный резонанс для привлечения читателей в библиотеки. Премии не добавляют ни имиджа, ни денег на издание и не делают круг читателей шире. С читателями надо работать, чем я и занимаюсь. Если еще хоть одно поколение детей успею охватить, буду счастлива. Я из библиотек не вылезаю. Дружу с заведующими и сотрудниками. Святые женщины! За мизерную зарплату душу отдают детям. Какую многогранную работу проводят по приучению детей к книге! Какие им праздники души и ума устраивают!

Лариса, та, которая беленькая, та, что из Липецка, тоже плотно общается с детворой в школах и библиотеках. Она писала мне, что ее «открыла» и приобщила к «юной аудитории» Галина Семеновна Гурьева, заведующая центральной детской городской библиотекой, а к взрослой – Виктория Викторовна Якимович, директор всей библиотечной системы города. С удовольствием она вспоминает и Марию Александровну Буслаеву, которой обязана общением с детьми области. Все вместе они уже много лет дружат «на ниве воспитания молодого поколения». У Ларисы с ними много точек соприкосновения.Все оказывают ей всяческую помощь. Я о такой только мечтаю.

– …Ты считаешь, что все тобой уже написанные книги имеют законченную отточенность?

– Нет, конечно. Мне надо еще очень много работать в этом направлении, чтобы осмыслить хрупкую, тонкую материю писательского мастерства. Мне бы, как Паустовскому, попутешествовать по России, познакомиться с современными признанными творческими людьми, пообщаться, поучаствовать в диспутах. Я бы возвращалась домой с богатым запасом наблюдений, новых знаний, и это благотворно сказывалось бы на моих произведениях. Может быть, я стала бы писать глубже, изощренней или тоньше, многозначительней, научилась бы передавать между строк то, что моими героями недосказано. И во мне поубавилось бы неуверенности. Но женщина не может позволить себе оставить семью. Вот и варишься в собственном соку.

– И неплохо варишься, – одобрительно сказала Лера. – Я когда читаю твои книги для детей, так словно смотрю своим внутренним зрением кинофильмы или вроде как сама участвую во всех событиях, погружаясь в мир твоих персонажей. Описания природы замечательны. Если у тебя в рассказе льет летний дождь, я дрожу от восторга, если дует осенний ветер, я зябко ёжусь, мурашки бегут по коже.

– С нетерпением жду твою следующую книгу, – сказала Лиля. Буду держать за тебя кулаки, чтобы тебе сопутствовала удача.

Рита не могла скрыть, насколько приятна была ей эта поддержка.

– Один знакомый поэт из Воронежа так подписал мне свою книжку: «Из физиков в лирики, наоборот – никогда!» А что, органичное сочетание: физик – поэт – писатель! Мне, что ли, тоже во спасение своей души тиснуть какую-нибудь книжонку? Может, засесть за мемуары? – рассмеялась Инна.

– Боюсь, дело может обернуться мировым политическим скандалом. Ни для кого не секрет, что для тебя узки рамки своей страны, – злопамятно пошутила Жанна и многозначительно подмигнула Рите.

– Кому нужна черная меланхолия раздавленного жизнью бедолаги? Всем требуются неслыханные глобальные потрясения, чудовищные, сокрушительные несчастья или яркая любовь, – криво усмехнулась Инна. – Рита, твоя известность еще не перешагнула границ нашей Родины?

– Ну и шуточки у тебя…

– Раскрутка – удел немногих писателей. Там критерий один: из чьей ты песочницы. Мне об этом недвусмысленно намекнули, когда я попыталась помочь одной слишком стеснительной подруге. И еще бабки нужны, – дополнила Инна. – Проза жизни… Значит, не раздаешь интервью пачками?

– Только в пределах своей области. Еще я отсылаю свои книги друзьям, осевшим в разных городах и странах. Сейчас даже успешные, признанные писатели обречены выживать: ездят по стране, рекламируют свои книги. А у меня для этого нет ни денег, ни здоровья. Это оборотная сторона жизни писателей – зазеркалье. Я сунулась было в фонд одного известного писателя, мол, буду вам весьма обязана… хотя бы советом помогите. А секретарь сказала: «Не вижу причины, по которой ваши с ним дороги могут пересечься… Надеюсь, вы не настолько наивны – хоть и детский писатель, чтобы не понимать, что это кормушка…» Ну и так далее. Стыдно, неловко, обидно было, будто милостыню выпрашивала… Хочется надеяться, что в обозримом будущем мне еще повезет… хотя…

– Понятное дело, боишься забвения и мечтаешь остаться в веках. Или ты считаешь, что уже оставила свой скромный, но яркий след? Пусть родственники после кончины поместят тебя и твои произведения в несгораемый саркофаг, а через тысячу лет, глядишь, кто-нибудь и наткнется на это захоронение. В историю войдешь.

– Учту твой совет, – спокойно отреагировала Рита на шутливо-ироничные слова Инны.

– …Может, еще отыщется миллиардер, по типу дореволюционных меценатов Мамонтова и Саввы Морозова, который мог бы принять на себя финансовые обязательства по изданию твоих книг для подростков. Это было бы здорово! – оптимистично предположила Жанна.

– Держи карман шире. Как бы это сказать мягче… К миллиардеру тоже надо как-то суметь протоптать дорожку. Ушлой надо быть, опять-таки, связи иметь. Я пыталась… Не так все просто в нашем мире. Богатые тоже ищут, чтобы с выгодой… Своими книгами я себе, а не ему имидж делаю. И в Думу обращалась, и к деловым женщинам. Кто отписки присылал, кто вообще не заинтересовался вопросом воспитания юного поколения. Литературная деятельность, за редким исключением, во все века в основном была подвижничеством.

– Моей знакомой поэтессе муж помогает издаваться, а потом они вместе пытаются продавать ее книги, чтобы окупить затраты на издание, – сказала Мила.

– А моя знакомая жаловалась мне, – вспомнила Аня, – что у нее никогда не было возможности спокойно заниматься любимым делом. «Пишу на бегу, урывками, с постоянным вторжением в бессознательно-иллюзорный мир домашних забот и проблем. Не может быть и речи о творческой обстановке, чтобы беспрепятственно окунаться в свои грезы, ощущения, ловить моменты вдохновения. Только вхожу в состояние транса, воображение плывет в царство подсознания, начинают возникать первые строчки, а тут… злые взгляды, издевки, насмешки благоверного. Какое уж там вдохновение или озарение?.. Вспоминать не хочется».

Наступила долгая грустная пауза, которую следовало срочно заполнить, и Жанна уже не в первый раз за встречу блестяще справилась с ситуацией, непринужденно задав Рите незамысловатый вопрос:

– А ты помнишь, когда и где тебя в первый раз напечатали?

– Еще бы! Это было в восемьдесят седьмом, на День Победы, в местной газете. Мне хотелось сообщить об этом всем друзьям и знакомым, но я стеснялась распиравшей меня радости и молча шутила над собой: «Сбылась мечта идиота». А теперь вот чуть ли не каждый год новая книга…

– На ближайшие десять лет вперед запланировала великие свершения? Ведь ты же хозяйка своего положения, – спросила Инна.

Рите не хотелось язвить. Она усмехнулась в ответ:

– Ну не то чтобы на десять…

Потом тихо вздохнула и указала пальцем в потолок.

– Понятно. «Если хочешь рассмешить Бога, расскажи всем о своих замыслах». Кажется, так звучит предостережение.

– …Жизнерадостные произведения редки. В основном литература паразитирует на людских несчастьях, – проявила осведомленность в классике Инна.

– Спорная мысль, – не согласилась Лиля.

– …Почему сейчас преобладает спрос на фантастику? – спросила Жанна.

– Осознание абсурда жизни, утрата жизненных смыслов, усталость, исчезновение надежд. Безучастность, безразличие, отстраненность. Читатели ищут адреналин вне себя, а души не работают. Чем больше неудовлетворенность жизнью, тем больше стремление скрыться от действительности в скорлупу, – предположила Рита.

– Мифологема абсурда?

– Лучше уходить в фантастику, чем в депрессию.

– Фантастика для некоторых лишь сладкая оболочка вокруг горькой таблетки.

– По целому ряду причин меня раздражает стойкий стереотип в некоторых интеллигентских кругах по отношению к бестселлерам как к слабой литературе, мол, они – «позолоченные гробницы посредственного дарования». Литература должна быть разнообразной. Сравнение тоже обогащает. Вольтер говорил, что «все жанры хороши, кроме скучного». – Это Рита сказала.

– Ты не хочешь перескочить на фантастику, пока она в моде? Или будешь чувствовать себя Пегасом, вынужденным тащить чужую телегу? – с невинным видом спросила Инна.

– …Может, провокационными романами выводить людей из спячки? – предположила Эмма.

– Кабы знать…

– Я предпочитаю странных, парадоксальных авторов, что-то типа магических реалистов. Мо Янь меня привлек. Пишет необычно, эпатажно, дерзко. Иногда его читать неприятно, но все равно интересно. Его романы многожанровые, многослойные, стилистически изощренные. Я живо представляю его героев, с удовольствием распутываю всевозможные сюжетные коллизии, – сообщила Инна.

– Я познакомилась с книгой этого автора, когда была в командировке в Москве. Жаль, что не в полной мере. И, тем не менее, я более чем сдержанно отношусь к его творчеству, но не из-за своего невежества. Я не заинтригована сюжетом. Он разительно отличается от того, что я приемлю. Но это только впечатление… Собственно, мой интерес к этому произведению сводился к знакомству с качеством языка и к положительной способности автора впитывать в себя великую древнюю культуру своего народа. Не хочу по одной книге создавать и выражать свое мнение, – заметила Лера.

– …У некоторых современных авторов одаренность борется с расчетливостью, и не всегда в пользу первой, – затронула Инна «скользкую» тему.

– Надо стараться жить, не марая ни себя, ни других. Я нашла свою нишу и уже тем счастлива, – спокойно отреагировала Рита.

– И все же легче писать, когда тебе не указывают, что и как делать? А еще лучше, когда помогают, – сказала Инна. – Ты обращалась в Москву, чтобы сделали критические замечания?

– Пробовала. Сейчас сложное время, им там не до нас.

– Я слышала, что при Союзе с авторами подробно занимались. Могли одну и ту же рукопись многократно возвращать на доработку, каждый раз снабжая ее подробными комментариями, испещряя поля многочисленными заметками. «Поражал уровень размышлений редакторов над чужим текстом… Они взрывали сознание. Я попадал в лес ассоциаций!.. Пропадало недоумение перед текстом, – восхищался один мой знакомый, тыча мне в лицо отредактированной рукописью восьмидесятых годов. – Нас учили писать. Мне случалось «прогонять» свою повесть по нескольким редакторам. Многослойным контролем удалялись огрехи. Получались произведения, несопоставимые по качеству с современными. А теперь и за деньги не хотят работать с авторами. Может, это не те деньги… Безразличие – вот чума нынешнего времени», – сообщила Лера.

– Раньше статья во влиятельном журнале могла возвысить или погубить начинающего писателя, – выложила свои скромные познания малознакомого ей мира творческих людей Жанна.

Инна опять вторглась в пространство беседы Аллы с Ритой:

– Не побоялась, что тебя в Москве станут оценивать по тем же самым критериям, что и больших писателей?

– Того и добивалась. Мне не надо, чтобы по головке гладили и на приколе держали. Во мне присутствовало неизбежное ощущение недостатков. Я не впадала в эйфорию по поводу своей писанины и хотела получить необходимую порцию критики, услышать мнение профессионала (пусть даже горькую правду без прикрас), которому доверяю, чтобы помог расти, чтобы потом, как после очистительной рождественской купели, почувствовать себя воспрянувшей, обновленной. В моем возрасте уже стыдно писать плохо. Но никто не приложил руку к моим стихам. Не могу себе приписать, что была ученицей знаменитого поэта.

– Некому помочь сегодняшним Чеховым и Блокам, если ты не принадлежишь к избранным… к узкому кругу, – сказала Инна.

– Пройдет лет десять-пятнадцать, и все изменится, – ободрила Риту Жанна.

– По сути?.. – удивилась Лера. И ее губы покривила усмешка.

– А мне повезло. Я не обращалась, как ты, с официальной просьбой, а послала свою первую книгу по адресам нескольких любимых мной писателей и получила от них и отзывы, и советы, – сказала Алла.

– Я слышала, что писатель помогает другому писателю, пока он заведомо слабее его. А иногда и похуже случается… – «закинула удочку» Инна.

От прямого обсуждения и осуждения кого бы-то ни было Рита уклонилась и заметила, что не стоит свои трудности навешивать на других и в других же искать причины своих неудач.

– Всякое бывает. Уродливое и недостойное труднее поддается переработке сознанием, чем глупое. В этом смысле поэт, как и любой человек, абсолютно беззащитен. Оговор – документ, не имеющий законной силы, но хитро сработанный и грамотно сформулированный, к сожалению, стреляет без осечки… Закулисье иногда бывает неприглядно… Оно встречается в любых областях нашей жизни… – пустилась в рассуждения Лиля.

– Одних возвеличивают, других сминают, унижают… Всё, как везде… – усмехнулась Инна.

– Не обобщай, – остановила ее Алла.

– «Посредственности всегда ведут страшную борьбу с теми, кто их превосходит», – подтвердила Лиля слова Инны фразой знаменитого Бальзака.

– Здесь может быть совсем другое… иная подоплека. Не стоит приписывать людям им не свойственное.

– Я думаю, теперь деньги всему виной… качество произведений не в счет… Поди узнай, кто греет на этом руки, – высказалась Инна.

– Девчонки, хватит наезжать на незнакомых нам людей и бросаться надуманными фразами! Не повторяйте сплетен. Все это пыль, суета сует. Не это главное. Опустим пустые рассуждения на эту тему, – остановила подруг Рита.

В голосе ее чувствовалось раздражение.

– Человек и автор могут не совпадать. Что далеко ходить за примерами? Есть у меня знакомый писатель. И вот ведь какая несуразица: пишет такие прелестные душещипательные рассказы, а в жизни жесткий, эгоистичный, циничный! Такая вот двойственность. Родился поэтом, но жизнь отредактировала его, оставив часть души чистой, нетронутой. Скажешь, такое невозможно? – поделилась недоумением Жанна.

– Боже мой! Некоторые люди с такой легкостью делают пакости, если это им несет хоть какую-то выгоду. Был у меня милый, обаятельный знакомый. Мы много раз, попадая в одну компанию, беседовали с ним об искусстве, я всегда восхищалась его эрудицией. И вдруг узнаю: одного из своих заводских коллег утопил ложью, другого. Я в ужасе… Какая двуличность! Так и норовит поймать в свои сети неосторожную легковерную душу, внушая ей мысль о своей порядочности и благожелательности. Тонко, изощренно действует. Для него это просто и естественно? Может, даже нравится? Получается, что место под солнцем выигрывает тот, кто хитрее, а не тот, кто умнее. Иногда вот так задумаешься – жить не хочется… Какой я была счастливой в студенческие годы! – простонала Аня. – Еще у меня была коллега. Расположит к себе, наобещает кучу всего и ничего не сделает. И ведет себя, будто не понимает, что обидела человека. А сама радуется, видя ее волнение и разочарование.

– Аня, ты опять в миноре. Смени, пожалуйста, настрой, – мягко попросила Лиля. – Я сейчас почему-то представила, как ты радуешься, когда, ожидая от человека подвоха, вдруг получаешь помощь или, в крайнем случае, доброе слово. В каком-то смысле ты счастливее оптимистов.

Лиля улыбнулась, в надежде, что чуть приободрила подругу.

– Это, как если бы кто-то занес над Аней пудовый кулак, а потом вдруг раскрыл ладонь перед ее носом и отдал давно утерянную ею золотую брошь, – хмыкнула Инна.

– Обычно по жизни успешнее тот из талантливых, кто имеет поддержку, – уточнила Лера в продолжение начатой темы.

– Хорошо, если талантливый… – буркнула Инна.

– Мозги даются, чтобы предвидеть, просчитывать варианты и не попадать в ловушки, – усмехнулась Лера.

– Я хочу свой ум использовать на пользу детям, а не на распутывание хитрых ребусов непорядочных людей, – возмутилась Аня.

– Одно другому не мешает. Что это ты на старости лет стала азам жизненных перипетий обучаться? Хочешь просвещать своих подопечных?

Аня утвердительно кивнула.

– …Рассуждения о бессмысленности премий стали общим местом. Одних авторов обвиняют в ангажированности, других – в политизированности.

– Ха! Немыслимый позор на все времена!.. Экая невидаль! Думаете, капитализм привнес в наше общество эти ухватки и приемы Запада? И раньше подобных «талантов» всегда хватало, – фыркнула Инна.

– В каждом, даже элитном, саду есть сорняки.

– Иногда их бывает слишком много.

Лена задумалась о чем-то своем.

– …Неизменное мое пристрастие по жизни – Некрасов, – сказала Рита. – По характеру он был очень даже сложным, говорят даже порой отвратительным, а поэт прекрасный. Человек – существо многоплановое. Но мне интересна только одна его грань – поэтический талант. Язык хорошего писателя или поэта – наслаждение. Ум восторгает, если он не злой…

– Поэты острее чувствуют ситуацию или слово? – поинтересовалась Аня.

– Как сказать… чувства первичны, а у кого они на что в большей степени направлены… это индивидуально.

– Поэтам, писателям и артистам хорошо, у них всегда есть выход страданиям. Для меня вот чувства важнее. Можно не понимать чего-то, но чувствовать.

– …Вот Горький, познавший гнилой яд власти, хоть и был человеком великих утопий, а в юности зажигал меня. Я некоторое время была под мощным облучением его харизмы.

– О, это обаяние прекрасной лжи! – рассмеялась Инна. – Ну, никак не можем мы избежать сопоставлений! Так и тянет нас помериться с великими.

– Не видела я людей, с таким восторгом описываемых Горьким. Если вор, так он обязательно гад, если бандит, так уж точно прожженная сволочь, – заметила Аня.

– Мне Лермонтов ближе всех. Надеюсь, тут тебе нечего мне возразить.

– Это уж точно.

– У Достоевского, Толстого и у современных авторов зло человеческое разное, – захотела поделиться своим мнением Жанна, всерьез заинтересовавшаяся беседой.

– Так и время было разное. К тому же одно и то же произведение не одинаково воспринимается читателями разных эпох, – ответила ей Лиля.

– Она не в том смысле… – заметила Рита.

– …У героев западных классиков простые радости: дом, семья, дети, а героям Достоевского, кем бы они ни были, обязательно «надобно мысль разрешить». Эдакая погруженность в свои и чужеродные философские идеи. И душеспасительных речей ему недостаточно. Надо крушить…

– …Говорят, произведение – подлинный шедевр, если его ценят единицы. Правда? – спросила Аня.

– Ты имеешь в виду, что понимают только специалисты?

– Я, например, Хармса не понимаю и его стихи не отношу к шедеврам. У меня с Кирой даже спор на эту тему вышел. А совершенный язык Пушкина люблю. И что из того?

– Речь не об этом…

– Хармс? Он особенный, нетривиальный, тем и интересен. Ты просто не вникла. Его с кондачка не осилить.

– А как тебе Тургенев?

– Ничего… «Почему бы не любить свой народ, сидя во Франции».

– А еще лучше в Америке или в богатой Дании, – сказала Инна, не вникнув в суть разговора.

– …Набоков? Мощное эстетическое потрясение. Он не рвет на груди рубаху, а холодностью и высокомерием закрывается от всех. Его отстраненность мне импонирует.

– Я бы то же самое сказала о Бунине.

– Сноб он. В этом его ущербность. И глазомер его хищный…

– Но это с твоей точки зрения… У Бунина потрясающее слово!

– …Я не о характере, о качестве творчества писателя.

– Часто произведения выше автора. Все подробности личной жизни забудутся, а прекрасные книги останутся.

– Мне Пастернак ближе. Помнишь его «шафрановое утро», «имбирно-красный лес»? Перед глазами стоят…

– …Платонов? Я его «Котлован» читала после операции, и мне казалось, что теперь уже не болезнь, а он меня убивает.

– Недавно читала антифашистский, антитоталитарный роман Гроссмана о внутренней свободе человека. (Мне его по знакомству достали.) Чтение этой книги требует огромных нервных усилий. Тяжелое, надрывное произведение. В нем ярко прозвучала заслуживающая внимание мысль: «Цель Отечественной войны – свобода – превратилась для нашего народа в средство достижения победы», – задумчиво сказала Эмма, не надеясь на отклик.

«Эрудицией блистает», – покривила рот Инна.

– Я согласна с утверждением, что абсолютная смелость начинается в отсутствие размышлений о последствиях своего поступка. И все же истинным геройством можно назвать только осмысленную, целенаправленную смелость человека, защищающего кого-то или что-то.

– Преодоление страха и есть мужество.

– …Я Юрия Казакова люблю. За душу берет тонко, нежно, сочно.

– Он реверансы в сторону власти не делал? – подозрительно спросила Инна.

– О природе писал, – дернулась Лиля.

– А если разобрать его со строгой полицейской логикой, то и у него, наверное, что-то такое… найдется?

– Да ну тебя.

– …А как тебе Веллер?

– Умненький-преумненький и преехидненький! Нравится.

– …Дашкова? Очень даже ничего пишет! Весьма, весьма интересно сюжет закручивает. В этом обаяние ее книг. И язык очень даже приличный. Донцова, мне кажется, несколько жиже будет. Может, конечно, я ошибаюсь. Вкусы у всех разные.

– Зато она полновластно царит на полках книжных магазинов.

– Ну и молодчина! Уметь надо.

Лера и Алла о другом беседуют.

– …Пруста большинству современных школьников не осилить. Пока они проберутся через дебри его длиннющих философствований, от них уйдет суть того, что хотел сказать автор. Сейчас требуется писать коротко и четко.

– В стиле «записки на манжетах»?

– Им теперь подавай роман из эсэмэсок!

– Мы – люди другой начитанности. Мы умели наслаждаться чтением. Это было магическое чувство…

– Роман из эсэмэсок? Не так уж это и смешно. Возникла особая языковая реальность, новая форма письма, новая литература, потому что у современного человека нет времени для книг. И общество не способно помочь удержать нишу для чтения.

– Эсемэски – литература? Мама мия!

– Чтение глубокое и развернутое, когда через книги мы открывали мир, ушло, разрушилось. Интернет дает поверхностные знания. А человек должен не только знать, но и понимать. Он должен думать, размышлять. И этому нас тоже учили книги. Они развивали наши души, воспитывали из нас людей. А сейчас читают только школьники, да и то слишком мало. И еще старики. Интенсивность коммуникации возрастает, а молодежь глупеет, становится бесчувственными роботами, – привычно невозмутимо-серьезно провозглашает Аня.

– Не расчухаю, что ты там бормочешь. Заклинания царя Соломона? – недовольно осаживает ее Инна.

– Нарастание информации приводит к тому, что мы не успеваем ее осмыслить и уже не можем управлять ею. Мы постоянно опаздываем и не понимаем, как жить в этом скоростном мире. Появляется чувство бессилия. Эволюция не всегда положительна?.. – Это Лиля сомневается.

– Молодежь сумеет.

– При условии, что мы будем не только зарабатывать деньги, но и заниматься воспитанием детей посредством литературы.

– …Некоторые ученые видят развитие современного мира как коммуникационное развитие, как абсолютное языковое множество, как текст. И литература сейчас понятие более широкое, чем сто лет назад… – говорит Алла.

– Слишком заумно.

Лена снова прислушалась к разговору Риты с Аней.

– …Как-то читала повесть Виктории Токаревой и недоумевала: отчего там нет длинных размышлений, философствований, лирических отступлений? И вдруг дошло – это же готовый сценарий для фильма. Четко, коротко, ничего лишнего. Вот оно, оказывается, где собака зарыта! – улыбнулась Рита.

– И я как-то книгу в руки взяла. Читаю и не понимаю – Токарева или Маканин? Угадываются общие интонации, напрашиваются параллели… Нет, думаю, все-таки это женщина писала, – сказала Инна.

– Нет, нет и нет! Фантазия чистой воды. Не станет она кому бы то ни было подражать. Она самодостаточна. У нее свой почерк. Это твое болезненное воображение, – возмутилась Аня.

– …Жан Жирардо? Я не разделяю его мнения, что можно находить достаточную глубину на поверхности жизни. Это заблуждение. Копать надо.

– …Нравится сухая, чувственная, безысходная проза Бунина? Как же, литературный аристократ!

– Блистательный прозаик. Как всегда, точен. У него прекрасное чувство стиля и языка.

– Непримиримый оппонент советской власти изображал русское сознание, отраженное в швейцарском зеркале.

«И тут без Инниного участия не обошлось. Тоже мне эксперт высочайшей пробы», – мысленно фыркнула Лера.

– Вот кем угодно меня считайте, но я при всей мощи его писательского гения не могу к нему благоговеть, зная о барских замашках в отношении девушек и девочек из прислуги… Так и стоят перед глазами дикие случаи, им же описанные без всякого раскаяния… Обыкновенная вседозволенность барчука. Он считал, что можно испытывать высокие чувства только к женщине благородного происхождения. Девушка из народа для него – безгласное животное, мусор. Ее походя можно использовать, унизить и выбросить на свалку.

– Не помню, разве он там пишет от первого лица? Надо будет перечитать.

– Герой Толстого в «Воскресенье» ничем не помог Катюше, но хотя бы испытывал угрызения совести. Что-то человеческое в нем просыпалось.

– Упрощенно, односторонне ты как-то оцениваешь великих людей… Человек многогранен, противоречив.

– Ну, ты голова!

– Не отягощай своей совести размышлениями.

– Гляди, перейдут врукопашную…

– У каждого свой Бунин.

– Я молочу чепуху? Вы скажете: время, воспитание. А я напомню о чуткости, порядочности, интеллигентности… Да и любовь у Бунина какая-то высокомерная, спесивая, эгоистичная, больше религиозная, чем душевная. А о нежности я вообще не говорю… Не обо всем можно писать. Человек внушаем, а значит, зависим от слов и мыслей великих… Скажешь, я педагог, педант, до мозга костей? Я в твоих глазах стала посмешищем?

– Не слишком ли ты пристрастна?

– О личных чувствах писателя лучше судить по дневникам и письмам. В них высказывания, которые проливают больше света на масштаб таланта автора, чем бесчисленные статьи критиков.

Лене к месту вспомнилось замечание Бунина: «Настоящая любовь никогда не заканчивается браком». Как он понимал в данном случае слово «настоящая»?

– Собственно, я не осмелюсь рассуждать на эту тему. И все же живая, яркая проза Алексея Толстого, несравнимо менее изощренная, не заумная, как утверждают некоторые критики, но увлекательная и жизнеутверждающая, мне ближе. Меня поражает сила его писательского воображения, – мягко закончила свой сердитый монолог Аня и спросила Аллу:

– Почему Мастер Булгакова имеет право только на покой? Помнишь, в конце книги?..

– Света заслуживает только тот, кто жертвует собой ради кого-то. А он вольно или невольно ломал чьи-то судьбы.

– И в романе «Доктор Живаго» главный герой у него эгоист, – вздохнула Аня. – …Возможно, я примитивная. Всюду прежде всего вижу боль использованных и брошенных женщин и детей, а к талантливым людям, наверное, надо подходить с другими мерками.

– Ох уж эта твоя утомительная детдомовская бытовая всепоглощающая сентиментальность, – фыркнула Инна.

– Мы о писательском таланте говорим, а не о личной жизни авторов, – еще раз напомнила Ане Рита.

– А Ленин не любил Достоевского, говорил, что он архискверный писатель.

– Ты еще Сталина вспомни.

– Раньше фразы вождей проходилось брать на вооружение, а теперь мы имеем право выражать свое мнение, не боясь холодного металла, направленного в затылок.

– …Лена, а ты в чем преуспела? Стихов не пишешь? – весело поинтересовалась Жанна.

– Стихов? Нет. В основном научные труды. У меня две монографии и несколько научно-популярных брошюр, – серьезно ответила Лена и обратила свой взгляд к Инне. Та понимающе улыбнулась.

– …А этот высокомерный подтекст!.. К тому же очень плотный текст, обилие терминов. Вобрала в себя огромное количество информации. Слишком много хотела выразить, а получилось нагромождение. Много наслоений, двойственности.

– Надо, чтобы читатель мог перевести дух и отдохнуть от обилия отступлений или от излишней скорби героев?

– …Героиня говорит весело, а сама исстрадалась, истерзалась. Ты об этом? Так это, наоборот, здорово. Насколько я понимаю, этот момент поразительно тонко выписан.

– При всей убийственной точности фактов и деталей ей не хватает чувства меры. Факты – грубый исходный материал. Реальную ценность они начинают приобретать только будучи переложенными на язык художественных условностей. Мир образов – не мир реальных людей.

– Она описывает жизнь, а не как бы жизнь.

– И, конечно же, там смелость на грани фола!

– Зато в ней нет провинциализма.

– Только «уши» торчмя торчат из всех закоулков.

– Главное – не сбиться на стереотипы и шаблоны.

– И вместе с тем не перейти границ этики и эстетики.

– И чтоб ты в этом понимала! Нос не дорос советовать.

– Я и не берусь.

– Зачем она ищет прибежище в деревенских диалектах и пытается быть в них убедительной? Да не говорят так уж давно в деревнях! Телевизор всех сравнял. Надуманно, за уши притянуто. Еще она тонет в обобщениях. – Инна, как всегда, была напориста и вызывающе категорична, но говорила интересно.

Аня тоже была захвачена дискуссией и внимательно вслушивалась в терминологию. На ее лице отражалось стремление понять и запомнить. Но она не скрывала, что многое в разговоре о литературе для нее китайская грамота. А Инна, и так видя ее насквозь, продолжала изощряться и, закончив, грубовато спросила: «Не врубаешься?» Аня густо покраснела, но промолчала.

– …Извини, мне это имя ничего не говорит, – сказала Алла.

– …Опять «Эхо Москвы» полощет мозги народу! Выруби его на фиг. Нервы выдергивает, как морковку из грядки, – раздраженно вскрикнула Инна. Она даже побледнела. Взгляд ее сделался блуждающим, движения – неуверенными.

Лена обеспокоенно взглянула на подругу. Та шутливо ей подморгнула.

– …Кто-то в шутку сказал, что краткость – горемычная сестра таланта. Я тоже не люблю выскобленные фразы.

– А кто-то сказал, что пиршество слов съедает, растворяет или размывает не только субъективное, но и объективное. Я предпочитаю лаконичные диалоги.