Читать книгу: «Кому я нужна. 7 шагов от самоабьюза к возрождению», страница 3
Быть неидеальными и даже непристойными – часть нашей человеческой природы и здоровой сексуальности, возможность освободиться от стыда, который жалит не переставая, как злобный шершень, внушая вину за то, в чем мы не виноваты, – нашу телесность. В постели мы можем выпустить на волю переживания, которые подолгу носим в себе и сдерживаем, заталкивая в рамки пристойности и покрывая вежливостью и сухим шампунем, говорит автор колонок о сексе Эли Голдстоун и призывает не бояться быть «грязными» наедине друг с другом: «Вы можете мыться сколько душе угодно, все равно… вы сделаны из непристойного, грязного, скабрезного, вульгарного материала, и тот, кто хочет с вами трахаться, мечтает погрузиться во все это вместе с вами, или, по крайней мере, ему или ей следует этого хотеть… все эти вещи – часть мира, часть нелепости быть сексуальным существом… осознавать, что можешь быть «фриком в простынях», – настоящее блаженство для того, кто всегда чувствует себя фриком, когда идет по улице»[34].
В прекрасном всегда есть доля невольной, неосознаваемой странности, резкости, причуды, и именно она делает его особенно манким, а непристойность – секрет притяжения в физической любви, как, впрочем, и в других областях жизни.
Парфюмеры знают об этом не понаслышке. Масло жасмин абсолю – привычный ингредиент в арсенале парфюмера, его щедро добавляют в духи. В отличие от цитрусовых ароматов, довольно простых, на одной ноте, жасмин пахнет странно и притягательно, его хочется вдыхать снова и снова. Сложносоставной красивый аромат, но его не назовешь до конца приятным – жасмин отдает индолом. Это вещество из органической химии также содержится в коксовом дегте, человеческих экскрементах и разлагающихся телах. Гниль – вот что влечет насекомых-опылителей, поэтому все цветы, в разной степени, несут хотя бы ее дуновение.
«Мы хотим пахнуть опьяняюще, а по-настоящему пьянящие вещи зачастую немного омерзительны – у них есть острый краешек, который режет глубже, чем простое сенсорное удовольствие, – пишет журналистка Кэти Кэллиэр в статье «Безобразная история прекрасных вещей: парфюм». – Встречи с прекрасным редко бывают безмятежно приятными. Если бы это было так, светло-пестрые домики на картинах Томаса Кинкейда считались бы верхом живописного искусства, и мы все дефилировали в легком облачке синтетического жасмина и фальшивого апельсинового цвета. Вместо этого мы обожаем сочную кровь холстов Караваджо и сбрызгиваем запястья духами, содержащими миазмы болотной гнили, неприятный запах фекалий и острое, бьющее по миндалинам зловоние смерти… Так же как вожделение и отвращение ходят по одним и тем же коридорам нашего разума, красота и разрушение идут рука об руку. Встретив на своем пути что-нибудь невыносимо прекрасное, приглядитесь – и вы увидите знакомую тень распада»[35].
Когда готов открыться подлинным, таким, какой есть, и не боишься – встречаешь своего человека. В двадцать три года американка Дани упала в ванной и сломала шею – ей парализовало ноги. После месяцев чудовищной боли и борьбы за жизнь девушка приняла решение: она постарается воспринимать произошедшее с ней как экстремальное путешествие, где каждый день бросает тебе вызов. Она сделала все, чтобы обрести независимость: собрала краудфандингом деньги на реабилитационную программу и отправилась туда не с родителями, а с лучшей подругой – ей необходимо было почувствовать себя самостоятельной. Постепенно она завела новых друзей, нашла интересную работу и все это – передвигаясь на коляске.
От мечты встретить любовь Дани тоже не отказалась: она дала объявление на сайтах знакомств и, преодолевая сомнения и страх, сказала себе, что собирается хорошенько повеселиться. Дани получила много отказов, но ее это не ранило. «Значит, ты меня не понимаешь. Тебе еще расти и расти, чтобы по-настоящему оценить и полюбить такого человека, как я»[36], – мысленно говорила она, встречая отвержение и предрассудки. Сейчас Дани помолвлена. Ее жениха зовут Руди, и она не уточняет, как именно с ним познакомилась. «Теперь, когда мы вместе, все встало на свои места, – говорит Дани. – Я нашла того, кто любит и понимает меня. Когда мы впервые встретились, мне понравилось, что он ждал, пока я сама буду готова рассказать ему все. Я добавила его в онлайн-группу поддержки, чтобы он мог узнать о травмах позвоночника и о том, что происходит и что чувствуешь, столкнувшись с такой травмой»[37].
История Дани выглядит сказкой о настоящей любви, но ее урок в другом – найди себя, встань на ноги, пусть и метафорически, передвигаясь на коляске, не бойся оказаться без поддержки, отвергнутым, в одиночестве. Нас воспитывают в стремлении понравиться другим, чтобы найти пару, но гораздо важнее для счастливой, по-настоящему полноценной жизни, в паре или вне пары, – обрести свой голос, определить свои жизненные ценности, подарить самому себе самостоятельность.
Наши взаимоотношения с другими, в том числе романтическая любовь, никогда не бывают лучше отношения к самим себе – мы выбираем партнера и оказываемся в связях, которые отражают наше видение себя. «Нельзя создать счастливую пару из двух несчастных людей, это популярный сюжет фильмов, но в жизни он не работает, – считает блогер Марина Харитонова; в юности она прошла через токсичные отношения, извлекла уроки и счастливо вышла замуж. – Все неразрешенные проблемы мы приносим с собой в отношения. Да, что-то можно наладить вместе с партнером, но во многом желательно разобраться до отношений и научиться жить гармонично в одиночестве. Я уверена, что у каждого человека ущербность партнера равна собственной ущербности. Да, даже в отношениях с насилием есть две стороны – и обе они несчастны. По мере развития собственных навыков и укрепления самооценки меняется к лучшему и выбор партнера. Именно поэтому у многих людей с возрастом партнеры улучшаются – но только если работать над собой»[38].
Первый шаг – перестать считать себя недостающей половиной чего-то. Единица – целое число, любит повторять профессор социологии Белла Де Пауло[39]. Она одной из первых заинтересовалась феноменом зацикленности на идее брака в нашем обществе, притом что уровень разводов только растет. Ее последователь, доцент социологии Иерусалимского университета Эльяким Кислев, написал книгу «Счастливо неженаты: да здравствует жизнь соло». В ней он показывает, что холостяки и незамужние – совсем не маленькая группа и в будущем она будет только расти[40]. Тридцатилетняя актриса Эмма Уотсон, девочкой сыгравшая Гермиону Грейнджер в саге о Гарри Поттере, говорит, что сама не верила, что можно быть счастливой и не будучи замужем, но для нее это оказалось именно так. Да, она с удовольствием ходит на свидания, но самый надежный и любящий партнер, которого она встретила на сегодняшний день, – она сама.
Предрассудки насчет одиночества нам только вредят. Прежде всего, даже те, кому удалось создать благополучный брак, когда-то были один или одна и снова будут – из-за развода в старшем возрасте или после смерти мужа/жены, поэтому навыки самостоятельной жизни нужны всем, живете вы в семье или сами по себе. Кстати, согласно исследованиям[41], женщины быстрее и легче приходят в себя в такой ситуации, самостоятельность им только на пользу, а вот мужчины, наоборот, дольше живут именно в браке. В любом случае, у счастливых людей, которые рады своему соло-статусу, есть чему поучиться всем – и семейным, и несемейным, уверен Кислев. Оставаться на связи со старыми друзьями; нести ответственность за свою жизнь и решения, не перекладывать все на плечи «второй половины»; пестовать свои увлечения, интересы и группу поддержки, не закрываться только в семье как в раковине.
Ища пару, мы бессознательно пытаемся компенсировать с помощью другого человека части личности, которых нам не хватает, – но разобраться в себе и развить необходимые черты характера в состоянии только мы сами. Возможно, стоит отважиться сначала выбрать неопределенность и свободу. Двигаться по личной траектории – стать самой или самому себе надежной опорой и источником любви. Не спрашивать дорогу у тех, кто заявляет, что знает, куда нам следует идти, – иначе мы рискуем так никогда не потеряться и не найти себя настоящих.
Глава 2
Мое единственное, верное, неповторимое тело
Вы не обязаны быть красивой. Вы не должны красоту никому. Ни возлюбленному, ни мужу, ни партнеру, ни тем более – случайным прохожим на улице. Вы не должны ее ни своей матери, ни своим детям, ни миру вообще. Красота – не плата, которую взимают за право быть женщиной.
Эрин Макуин, фэшн-блогер
У каждого из нас своя точка зрения на то, что такое норма и красота, в том числе относительно внешности. Норму обычно задают другие – семья, окружение, культура, страна, в которой живем. Родись вы девочкой в аристократической семье в Китае в Х – XX веках, вам искалечили бы стопы и превратили их в «лотосовые ножки». В викторианской Европе – затянули бы в корсет с 3–4 лет так, что ваша спина с годами, вполне вероятно, напоминала бы перевернутый треугольник. Как всем женщинам племени падаунг в Мьянме и Таиланде, вам пришлось бы с пяти лет носить на шее кольца из меди – чтобы шея принудительно вытянулась и вы смотрелись завидной невестой. В наши дни эти примеры[1], кочующие по статьям и книгам о красоте, кажутся варварством и женоненавистничеством, но, находясь внутри того времени и обстоятельств, мы принимали бы их как должное.
Современный подход к внешности недалеко ушел от длинношеих уроженок Мьянмы. Разница только в том, что шею и прочие части тела деформируют и подгоняют под образец селфи-фильтрами и пластическими операциями, а нынешний стандарт красоты захватил все континенты сразу. Знаменитая фраза английского поэта XVII века Абрахама Каули: «Красота, ты фантастическая дикая обезьяна, в каждой стране являющаяся в ином облике»[2] – больше не отражает действительность. Теперь эта фантастическая дикая обезьяна – одна на нашу глобальную деревню.
За десять лет своего существования Инстаграм с миллиардом пользователей породил новый идеал – высокие «вылепленные» скулы, огромные губы, маленький нос, широкие вздернутые брови, кошачьи глаза с ресницами-опахалами и сильный загар. Юные называют своих идолов – Ким Кардашьян, Беллу Хадид, Эмили Ратаковски и других звезд соцсетей – они сияют при помощи фильтров, ботокса, филлеров и вдохновляют армии двойников. Бросающаяся в глаза особенность нового типажа – однообразие (все похожи, как близкие родственники) и неуловимая национальность. Инстаграм-лицо будто собрано из самых привлекательных черт разных этносов, «лучших хитов», как подметила журналистка Чиа Толентино[3]: губы напоминают об Африке, скулы и брови – Ближний Восток, нос – Европа, кошачий разрез глаз и брови – Южная Азия. Это лицо вроде бы белокожей женщины, но с примесью экзотики.
Другая характерная черта – выровненный почти до безжизненности тон кожи: на ней не видны не только морщинки и пятнышки, но даже поры, из-за чего создается впечатление, словно смотришь на фото киборга. Это прямое следствие влияния цифровых технологий и телевидения высокого разрешения – мы теперь видим себя сверхчетким «терминаторским глазом», различающим даже травинку на футбольном поле. Крупные поры на лице, о которых раньше и не задумывались, для нового поколения – изъян и повод для беспокойства.
Соответствовать инстаидеалу нереально, но чем ближе к нему твой вид, тем увереннее и защищеннее ты себя чувствуешь. Мир стал визуальным – и давление на внешность, требование выглядеть как можно лучше усиливается. Еще пятнадцать-двадцать лет назад нас фотографировали в основном на свадьбах и днях рождения, а школьницы сравнивали себя с самой популярной девочкой в классе. Теперь первое, что мы берем в руки по утрам и носим с собой повсюду, – смартфон. Выход в интернет и селфи-культура означают сравнение и конкуренцию уже с целым миром.
Если вы не выложили онлайн завтрак, обновку, поход в кино или ресторан, отпуск, достижение на работе, встречу с друзьями или романтическое свидание, праздник в честь дня рождения ребенка – считайте, что их и не было. Если ваш пост не собрал хотя бы несколько лайков внимания и поддержки – он тоже ничего не стоит. Кадровики просматривают наши профили в соцсетях, решая, стоит ли приглашать на собеседование. Наступила эпоха диктатуры «картинки» и круглосуточных реалити-шоу, в которую мы видим все больше лиц онлайн, все меньше – вживую, и где каждый из нас – создатель личного бренда и сам себе безжалостный папарацци, замечает[4] издание Figaro.
Человечество издавна обращалось к макияжу и косметике, чтобы добавить себе привлекательности, но цифровые технологии подняли визуальное самосовершенствование на новую высоту. Фильтры показали нам, что такое лесть роботов – сияющая кожа, оленьи глаза, изящный носик, овал «сердечком» в духе персонажей аниме – и как легко наше лицо поддается цифровой лепке, его можно улучшать до бесконечности, словно кусок глины. Не нравится, как вы получились на фото или видео, и все-таки хочется опубликовать? Усовершенствуйте себя за пару кликов – в Snapchat, FaceTune или Meitu.
Подавляющая часть пользователей Инстаграма прибегает к фильтрам, искажая реальность от «чуть-чуть» до фантастических, пугающих трансформаций – так поступают и звезды, и простые смертные. Привычка незаметно переходит в зависимость. Однажды попробовав фильтр, трудно от него отказаться и выдержать свое лицо без обработки – несовершенное, беззащитное, у всех на виду. «Когда я только начала вести блог в Instagram, почти сразу появились сториз и маски в них, – говорит 19-летняя Наталья Землянухина, автор блога @tusya с миллионом подписчиков. – Все эти кошечки, зайчики, стрелочки, невероятная ретушь. Ты видишь идеальную картинку, а потом нажимаешь, случайно отменяешь маску – и ужасаешься. Я думала: «Можно мне, пожалуйста, в жизни быть такой же, как с этой маской зайчика?» Но в один момент я поняла, что весь Instagram в этих масках и это очень плохо влияет на людей. Они перестают себя принимать. В какой-то момент я перестала надевать маски, но выпустила свою, без ретуши»[5].
Соцсети вынуждают нас смотреть на себя противоестественным взглядом – как на посторонний объект, а это очень тяжело для психики. Увлечение фильтрами резко снижает самооценку, вызывает тревогу, депрессию и провоцирует дисморфофобию – компульсивно-обсессивное расстройство с высокой вероятностью суицида. Человек объявляет свои физические особенности дефектами и ставит знак равенства между ними и личностью – я уверен, что мое лицо и/или фигура уродливы, значит, я омерзителен и не заслуживаю любви и уважения. «Для меня было огромным шоком узнать, какое количество людей страдает, чувствуя себя слишком худыми, слишком толстыми… маленькие глаза, большой нос… – говорит Александра Лаврентьева, психолог, автор сайта KillMePlz, где можно анонимно выговориться о наболевшем. – А уж как люди сами себя обзывают…»[6]
Следуя «рисованному» идеалу, мы пытаемся вписаться в него физически – с помощью филлеров, ботокса и других манипуляций. Пластические хирурги во всех странах отмечают всплеск обращений от молодых, 18–34-летних клиентов – девушки и парни просят сделать им лицо, как на отредактированных селфи в Snapchat и FaceTune. Молодые мужчины на закрытых форумах загружают фото до – как выглядят по-настоящему – и после обработки фильтром: с мощными челюстями, крупным носом и полными губами, как у их кумиров Дэвида Ганди, Джордана Барретта и Лаки Блю Смита. Только с такой наружностью, убеждены они, в наши дни можно добиться свидания с девушками. «Сколько костей на своем лице ты готов сломать, чтобы получить секс?»[7] – гласит заголовок статьи в The Cut, посвященной буму мужской пластической хирургии в США.
В отличие от мам, предпочитавших не афишировать походы к пластическому хирургу, современные молодые женщины демонстрируют лощеные лица, измененные инъекциями и филлерами, выкладывают селфи в Инстаграм и гордятся собой. «Возрастная пластика мне хоть и непонятна, но, в принципе, объяснима. Ужас в том, что девочки, нынешние студентки театральных вузов, накачивают губы и всячески уродуют индивидуальность. В 19–20 лет. А я потом удивляюсь, почему на экране ТВ все время одна и та же актриса. А это не одна и та же, это разные молодые девочки, передавшие друг другу скидочный купон на стандартное упорядочивание лица»[8]. (Комментарий в Фейсбуке кинокритика Ирины Павловой к посту про актрис, которые делают пластику, чтобы скрыть возраст).
«Стандартное упорядочивание лица» – итог долговременного пребывания в соцсетях. Страница My Explore в Инстаграме направляет пользователей по алгоритму на контент, похожий на тот, что они уже видели и отметили как понравившийся. Чем дольше и чаще мы рассматриваем посты с одинаковым содержимым – будь то клиенты пластических хирургов «до» и «после», бодибилдеры, анорексичные девушки или приверженцы бодипозитива с большим весом, – тем более экстремальные модели по выбранной нами теме предлагает алгоритм. «Картинки» тренируют мозг, и постепенно мы перемещаем то, что раньше казалось крайностью, в разряд нормы. Именно так зарождается дисморфофобия, замечает журналистка Дайна Торторичи[9].
Алгоритмы, ориентированные на показатели вовлеченности и лайки, день за днем приучают нас видеть и желать одно и то же – от еды, кроссовок, интерьеров и пейзажей до внешности. Наши тела по ходу дела тоже «переписываются» под образец – яркий, вызывающий максимальный отклик в современной экономике внимания, где правят кликбейт и просмотры.
В приложении коротких видео Tik Tok можно выбрать фильтр[10], по которому алгоритм будет рекомендовать вам других пользователей только той наружности, на обладателя которой вы подписались. Несколько кликов – и вы оказываетесь в «мыльном пузыре» из девушек-блондинок, или мужчин с бородой, или субтильных юношей, похожих на исполнителей корейских поп-групп, или латиноамериканок с пышными формами, или женщин старшего возраста, или людей с инвалидностью – на ваш выбор. Фильтр учитывает не только пол, возраст и происхождение, но и тип волос, особенности фигуры, степень обнаженности на фото. Внешность гарантированно поднимет показатели вовлеченности – в отличие от чувства юмора, музыкального таланта или других качеств, которыми в первую очередь интересна, скажем, девушка-блондинка.
Но дело не только в алгоритмах – блогеры-инфлюэнсеры, новые музы брендов, путешествуют по миру, отдыхают у бассейнов, примеряют дорогую одежду и каждым постом убеждают нас – превратить молодость и внешность в бизнес легче легкого. Единственное условие – «откалибровать» тело: избавься от того, что тормозит прибыль, и добавь то, что, наоборот, ее увеличивает.
Клиентки поколения миллениалов заказывают хирургам rich girl face, «лицо богачки» – то самое лицо звезды с сотнями миллионов подписчиков и шестизначными доходами в Инстаграме. Эстетика «дорогой внешности», совсем как новая сумка Louis Vuitton, мгновенный, узнаваемый маркер роскоши и статуса. «Я пока ничего себе не колю, выгляжу естественно, но без лоска, а у вас лицо точеное и дорогое, если можно так сказать. Наверное, без контурной пластики такого не добиться?»[11] – спрашивает подписчица в блоге Beauty Insider.
Мы жаждем привилегий и роскоши, потому что живем во времена чудовищного неравенства. Ресурсы в нынешней мировой экономической системе направляются наверх, постоянно увеличивая богатство лишь 1 % населения Земли, а большинство балансирует на грани между средним и «нищим» классом, пишет в книге «Мир трех нулей. Как справиться с нищетой, безработицей и загрязнением окружающей среды» нобелевский лауреат Мухаммад Юнус. Слово «неравенство», по его мнению, для этой неприемлемой ситуации не подходит – все равно что сравнивать муравья со слоном.
Неравенство, по наблюдениям ученых, наносит сильнейший вред психике и телу. Чем глубже разрыв между доходами, тем выше уровень насилия в обществе, тревожности у взрослых и детей, больше наркозависимых, шопоголиков, должников, неграмотных, ментально уязвимых людей и – клиентов пластической хирургии. В странах с высоким уровнем неравенства охотнее прибегают к пластической хирургии, и женщины чаще публикуют в соцсетях откровенные фото. На первое место выходит социальный статус, задавая иерархию высших и низших и исподволь внушая нам, что одни люди ценнее других. Отсюда тревога по поводу впечатления, которое мы производим на окружающих, – мы страшимся попасть в число отверженных.
Фотограф Зед Нельсон пять лет снимал героев для проекта «Love me»[12] – он побывал в 18 странах, от России до Мексики, от Западной Европы до Ирана, от Южной Кореи до США. Разный возраст, профессии, социальные слои. Представления о красоте становятся все более однообразными, регламентированными, а внешность – искусственной, делится наблюдениями Нельсон. В Азии на подъеме хирургические операции, чтобы «озападнить» восточные глаза. В Африке повсюду продаются специальные средства – они осветляют кожу и выпрямляют волосы. В Иране девушки ради удачного замужества делают ринопластику (изменение формы носа) чаще, чем в любой другой стране мира. В Южной Америке лица женщин после операции становятся настолько кукольными, что вызывают ужас, а модели-блондинки занимают почетные места на обложках журналов. В Японии бушует анорексия, а в Китае, где конкурсы красоты когда-то были запрещены как «загрязняющие духовность», сегодня такие соревнования проводятся во всех провинциях.
Американский антрополог Александр Эдмондс провел исследование[13] в Бразилии. Страна – один из центров косметического туризма, здешние хирурги высоко котируются, а сами бразильцы могут сделать пластическую операцию по госстраховке – правда, отстояв длинную очередь. В Бразилии проживают потомки смешанных этносов, и, в отличие от США, здесь исторически было меньше сегрегации и расизма. Темный цвет кожи, тонкая талия и пышные женственные формы бразильянок с африканскими корнями – национальный идеал красоты. Такой типаж называют «morena», смуглая. В то же время на экранах ТВ, в сериалах и журналах в основном показывают белокожих героев и героинь. Европейские черты и светлый оттенок кожи – знак принадлежности к высшему классу. Поэтому пациентки пластических хирургов заказывают, по выражению Эдмондса, гибридное тело – лицо в нем должно быть лицом белой женщины, а тело – как у morena.
«Правильная» внешность служит социальным лифтом – поднимает самооценку и позволяет найти высокооплачиваемую должность, завести влиятельных друзей и покровителей, подняться по карьерной лестнице. При этом отношение к пластической хирургии в Бразилии неоднозначное. Тех, кто изменил тело с помощью операции, называют насмешливым сленговым словечком «siliconada», они – объект издевок и анекдотов. Часть общества считает пластику устаревшей и банальной.
Те же двойные стандарты – в Южной Корее. С одной стороны, шансы получить престижную работу выше, если у вас стройная фигура и близкая к западному типу внешность, – поэтому многие женщины прибегают к услугам хирургов. С другой – кандидаток с явными следами пластики неохотно берут на хорошие должности. Прооперированные лица кажутся искусственными, «дешевыми» и вызывают насмешки. Дальновидные родители торопятся пораньше, сразу после окончания средней школы, подправить дочерям нос, глаза и нижнюю челюсть – тогда к окончанию университета следы на лице будут не так заметны.
Несмотря на риск для здоровья, высокие шансы заработать зависимость (клиенты «подсаживаются» на операции) и негарантированный результат, «пластика» за десять лет существования Инстаграма стала не только вполне допустимой, но обыденной практикой – теперь ее приводят как пример фитнеса и заботы о себе. Хизер Уиддоуз, философ и автор книги «Perfect Me» («Я Совершенство»), видит в этом серьезную опасность – физическая красота на наших глазах превращается в этический идеал[14]. Нам внушают чувство стыда за то, как выглядит наше тело («посмотри, как ты себя запустила!»), связывают телесные особенности с качествами личности («у «легких» людей не бывает целлюлита»), а уход за внешним видом – с самооценкой («ты этого достойна»).
Там, где тело символизирует личность, легко обесценить и превратить в козла отпущения любого, кто не подпадает под принятый идеал, играя на чувствах вины и стыда, – самый отвратительный троллинг в интернете связан именно с телом. В мире тотального совершенства, где красота – новая мораль, требования к внешности ужесточатся и больше людей будут прибегать к ботоксу и филлерам – теперь уже стремясь не просто выглядеть лучше, а быть морально совершеннее. У остальных не останется иного выбора, как последовать их примеру. Иначе мы окажемся неудачниками и изгоями, как герой набоковского «Приглашения на казнь» – его приговорили к смерти за «гносеологическую гнусность», а именно за то, что он был «непрозрачным» среди «прозрачных» соотечественников, то есть выделялся своей непохожестью. В обществе диктатуры визуальности обычная внешность отталкивает и кажется противоестественной, а отфильтрованное лицо из Инстаграма, наоборот, нормой. И этот мир – совсем рядом.
Селена Гомес, 27-летняя актриса и певица – она занимает четвертое место среди звезд Инстаграма со 164 млн подписчиков, – считает, что соцсеть разрушила идентичность многих ее ровесников, навязывая недостижимый идеал, бесконечное сравнение с другими, новые и новые поводы не любить то, что видишь в зеркале: «Вы чувствуете огромное давление выглядеть как все»[15]. Поэтому она назвала свой музыкальный альбом «Rare» («Уникальная») – в защиту индивидуальности. Гомес даже предприняла попытку уйти из Инстаграма, но спустя четыре месяца вернулась – ради продвижения альбома. Теперь она старается проводить в соцсети минимум времени и не читает комментарии, как раньше.
Разумеется, проблема не столько в Инстаграме (как у любой соцсети, у платформы есть и светлая сторона – здесь можно делиться новостями, заводить друзей, рассказывать о работе, продвигать полезные проекты), сколько в целом в нашей культуре маркетинга. «Что такое маркетинг? Попытка заставить людей сделать то, что вы от них хотите, – говорит сценарист Чарли Кауфман. – Это бизнес по продаже чего-то важного для компании, замаскированного под нечто важное для вас»[16]. Кауфман приводит сравнение: мы, потребители, очень похожи на муравьев, чью нервную систему поражает грибок-хищник под названием Ophiocordyceps unatellis. Муравьи, как загипнотизированные, находят ближайшие к грибку зеленые листья, прикрепляются к ним и умирают, становясь его пищей, а из их головы грибок выбрасывает новые споры и атакует следующих муравьев.
Установка в нашей голове – жить можно только красивым и успешным – слишком узкая. В ней тяжело, как в тесной обуви, но оказаться «небрендовым» – еще хуже. Для многих, особенно молодых, – трагедия. Спасение в том, чтобы расширить свои представления о норме – в первую очередь научиться отличать ее от догмы. Разница в том, что норма подвижна, ее можно пересмотреть и обновить, открывая для себя новые факты и знания. Догма – каменная скрижаль, застывшая во времени: она выдает за непреложную истину положения без всяких доказательств и запрещает их пересматривать.
