Читать книгу: «Практическая педагогика. Роман о школе, любви и не только…», страница 4
Глава 6 Берецкая Анастасия
Уважение силою не заслужить,
Хочешь – бей, хочешь – режь, а хочешь – кричи.
Ты ребенка лучше душою пойми,
В мир его тихой поступью войди…
Таких детей, как Настя, называют неприметными. И черты внешности она имела невыразительные, и передвигалась незаметно, и в классе ее часто просто не замечали. Но я ее заметила сразу. Потому что она напомнила мне себя. Ее глаза. Это были интересные пытливые огоньки, обрамленные густыми, но не очень темными ресницами. Если другие девочки незаметно подкрашивались, то Настя – никогда не использовала косметику.
Когда я что-то рассказывала, Настя внимательно слушала, ее глаза сияли, и в них светился врожденный ум.
Родители Насти – обыкновенные работяги: мама – посудомойка в ресторане, папа строитель. У девочки была еще меньшая сестренка Катя, которая училась в девятом классе, и брат Сергей – ученик 8 класса. Я преподавала во всех этих классах, поэтому присмотрелась к детям и определила, что все трое очень сообразительные личности. И еще я заметила, что у детей слишком много синяков на теле. Если Настя мастерски гримировала синяки, то меньшие не особенно – то и старались что-либо делать. На мои вопросы: «Кто вас бил?», дети в один голос отвечали, что упали, ударились, бывает. И когда как-то после трех дней отсутствия Настя пришла в школу с синяком возле рта, я не удержалась и затеяла слишком откровенный разговор.
– Папа у нас, как выпьет, то бьется, – созналась девочка, пряча глаза.
– А что мама по этому поводу говорит? – я понимала, что мужчина так самоутверждается, но у детей еще была и мама. Она не могла не видеть, что происходит. – Она обращалась в милицию?
– Нет, вы что, она нам сурово запрещает кому-нибудь и говорить об этом. Отец рассердится.
– Он и мать бьет? Чего ж она терпит? – мне, выросшей в семье, где отец с мамой носился, как с королевой и пылинки с нее сдувал, было невдомек, как можно так жить.
– Мама зарабатывает мало. А отец почти вдвое больше. Она боится, что нам не на что жить будет, если он бросит нас. Он когда не пьяный, то хороший. Проспится и просит прощения. Подарки покупает.
– Хороший подарок, – я нежно провела пальцами по желтовато – синему пятну возле рта девочки. – Нельзя молчать, Настя, даже если это твой отец. Сегодня синяк, а завтра и убить может. Я знаю, о чем говорю. Это насилие, девочка, домашнее насилие.
– Вас тоже били? – тихо, словно кто-то подслушивал, спросила Настя.
– Нет. Мои родители жили и живут по другим законам. Я жила в раю, как оказалось. Но вот одной моей однокласснице не так повезло, как мне. Ее отец в порыве гнева часто бил. Однажды не рассчитал силы своего удара и это был последний день в ее жизни. Вас больше, чем он один. И вы уже не сильно маленькие.
Я понимала, что необходимо что-то делать, но что? Не очень—то хотелось навредить семье, и в то же время понимала, что сами они никогда не разорвут этот узел. В таких ситуациях я всегда советовалась со своим отцом. Он, директор огромного завода, имел большой авторитет в нашем городке у людей, потому что умел найти подход к каждому. Иногда со стороны казалось, что он поступает плохо, но время показывало – это было единственно правильное решение.
На этот раз папа решительно предостерег меня от какого-либо вмешательства в чужую семейную жизнь. Это жесткое заявление стало предметом не одного нашего с ним спора. Его аргументы были твердыми, поскольку он боялся, что во всей этой ситуации именно я пострадаю больше всего.
– Соня, ты решила стать учителем или адвокатом? – серьезный папин голос в телефонной трубке и радовал, и настораживал.
– Учителем не получится быть с позицией «моя хата с краю», пап, – напомнила я ему его же постулат.
– Проверяй тетради, проводи родительские собрания, подтирай сопли своим воспитанникам и не лезь туда, куда не стоит, – напомнил свою позицию отец.
– Какие сопли, па? У меня класс пятнадцатилетних подростков. Это 10 класс. Взрослые люди, которые фальши не примут, – напомнила.
– Сонь, напиши заявление в социальную службу, и пусть этой семьей занимаются они.
Несмотря на совет отца и молчание сестры и брата Насти, я твердо решила поговорить с Берецким Антоном Петровичем, отцом Насти. Под поводом вопросов относительно обучения Насти, я вызвала Антона Петровича в школу. Это был приятный внешне седоватый полный мужчина. За полчаса разговора с ним я не выявила никакого подозрительного негатива. И когда я рассказала, что вызвала его, потому как волнуюсь о Насте, поскольку она прекрасная ученица, но в последнее время очень замкнута и все время в синяках, он не скрывал, что это его рук дело.
– Настя – девка уже взрослая. Парни звонят. А нам с женой только и не хватало, чтобы в подоле принесла. Своих три рта.
– Вы ее бьете потому, что она встречается с мальчиками? – удивилась я.
– Кто встречается? Пусть только попробует! Так, для профилактики.
– А меньших тоже для профилактики? – поинтересовалась я.
– А к чему тут меньшие? Вы же руководитель Насти? О ней и будем говорить. Я чего-то не понимаю, София…?
– Константиновна, – напомнила я.
– Так вот, София Константиновна, вы сами детей имеете?
– Нет. Пока.
– Вот как заведете, тогда сразу меня и поймете. Их лупить нужно, пока на шею не сели. Должны бояться. Боятся – значит уважают.
– Вы знаете, меня отец никогда не бил, но я его всегда уважала и буду уважать. Уже за то, что не бил. А вас родители тоже побивали для профилактики?
– А как же? И я рад, что выбили всю дурь вовремя. София Константиновна, до вас у Насти было пять руководителей, и ни один не совал своего носа в наши семейные дела. Как воспитывать своих детей, я буду решать сам, – вот и договорились, вот и увидела настоящее лицо этого ничтожества. Он хочет, чтобы его уважали.
– Антон Петрович, вы работаете строителем в фирме «Стройиндустрия», это так?
– Да. А что? На работу пойдете жаловаться?
– Ну что вы так сразу. Я верю, что наш разговор останется в стенах этого кабинета, и мы поймем друг друга. Вы свою работу делаете качественно? Ничего не заваливалось, на брак не жаловались?
– Я много получаю, поэтому за работу держусь. Семья большая, кормить нужно, стараюсь делать на совесть. Никто еще не жаловался, – не понял, куда я клоню.
– Я тоже хочу свою работу делать качественно, хоть и не могу сказать, что получаю много. В ваших руках кирпичи и стройматериал. А как вы думаете, в моих что?
– Тетради, указка, учебники, что ж еще? – опять не понял.
– Не-а. Души подростков. И если я им сейчас в эту душу плюну, как они на меня будут смотреть? Как на предательницу. Вы ведь хотите, чтобы вас уважали? И я вот хочу.
– Вы в каждой семье так копаетесь? – все равно свое гнет.
– Нет. В моей компетенции всего 22 семьи. Простите, но в обязанности учителя Министерство образования пока ввело такой пункт, как информирование родителей о правах и обязанностях детей и их родителей. Я, Антон Петрович, отвечаю за жизнь и здоровье вашей дочери, поэтому если еще раз увижу синяки или другие следы насилия на ваших детях, я вынуждена буду сообщить об этом факте в социальную службу. Я вас честно предупредила и надеюсь, что вы меня поняли.
– Понял, – сердито ответил папа Насти, злобн глянув мне прямо в глаза.
Больше я не замечала у Насти синяков, но она так и осталась тихой, неразговорчивой, мало улыбалась.
Глава 7 Загорская Наташа
Эта девочка не была похожа на десятиклассницу. Слишком маленькая, нежная, почти крошечная. Излишняя худоба добавляла ей детскости. Наташа несмело выходила к доске и всегда прятала руки: иногда за спину, иногда в пышные рюшики школьного фартучка. А когда я попросила ее написать на доске тему урока, то Наташа очень неаккуратно вывела мелком левой рукой «Образы романа Льва Толстого «Война и мир». А я, дура набитая, тогда (никогда себе не прощу!) спросила, не пробовала ли она писать правой рукой, возможно, лучше бы вышло? Левши оказываются и правшами тоже. Девочка покраснела, застеснялась и выбежала из класса.
– Ну вы Соня Константиновна и Клава, – крикнул Кондратюк Славик и помчался в коридор прямо за Наташей. Я стояла у доски, не понимая, что такого я ляпнула, как говорят дети « не в тему»?
– У нее нет пальцев на правой руке, – спустя некоторое время тишину прорезал голос Яковенко Маши. – Наташка плохо пишет, но она прекрасно рисует. Ее работы всегда на конкурсах районных побеждают.
– Я не знала, – с чувством полного кретинизма виновато процедила я и сразу же сделала очередной ляп. – Какая—то травма?
– Да, травма. Только не у Натки, а у ее маман. Пила, когда была беременной. Да и сейчас не лучше, – дальше объясняли мне одноклассники.
Я замечала, что Наташа не сильно спешит домой. Она посещала все возможные кружки, лишь бы дольше оставаться в школе. Я ругала себя последними словами за то, что раньше не заметила этого физического недостатка у девочки. Куда я смотрела? Просто не ожидала, что такое может быть. Физически полноценным людям сложно представить, как живут калеки.
Почему-то вспомнила, как помогала своей одногруппнице Ларисе в институте писать курсовую о сложности социализации инвалидов на колясках. Чтобы не оперировать пустыми фразами, списанными с чужих статей и книг, Лариса придумала эксперимент: раздобыла инвалидную коляску, вселась в нее и отправилась по городу колесить, как бы это делал рядовой инвалид, выбравшись из дому. Я выполняла роль поводыря, помощника. Сначала смеялись, затем ругались на службы ЖКХ и т д., а потом и до слез дошло. Не приспособлен город принять и социализировать инвалида. В лифт коляска не влезала, по ступеням скакать – тоже не выход, в переходах сложно, пандусов возле магазина «Хлеб. Молоко» нет, в аптеку хоть влетай. Добили подростки, которые мчались по тротуару на скейте, а коляска им мешала – тротуар оказался узким.
– И че этой инвалидне дома не сидится, – сплюнул в сторону (спасибо, что не в лицо) и зло зыркнул паренек лет десяти, не больше. Надо же, ему пришлось слезть со своего скейта и понести цацку в руках двести метров! Я «такое счастье» воспитывать как-то не решилась, а вот Лара подорвалась со своей коляски, разрушив миф беззащитного инвалида, и отвесила обидчику тумаков под зад. Убегал и матерился, чуть скейт не потерял.
Это, наверное, был первый случай, когда я серьезно задумалась о беззащитности и униженности физически ограниченных людей. Теперь я ближе столкнулась с данной проблемой.
Наташа как-то осторожно наблюдала за моими реформами в классе, а я не знала, как себя с ней вести, боясь ранить своими расспросами или повышенным вниманием к ее недостатку. Поэтому после моего извинения мы еще месяц смотрели из-под лба друг на дружку. Все изменил случай.
Я как-то засиделась вечерком, сочиняя сценарий к литературному мероприятию. Нужно было переделать несколько песен на современный лад и подобрать музыку к выступлениям девятиклассниц. Наташа словно ниоткуда появилась в дверях кабинета и тихо спросила:
– Вам ничего не нужно помочь, София Константиновна?
Бедный ребенок. Когда все кружки закончились и дети разошлись, в школе осталась лишь я со своим сценарием. И она из двух зол – дом и я – выбрала меня. В тот вечер мы весело смеялись и шутили, когда вместе составляли сценарий. При виде этой худенькой девчушки мне всегда хотелось ее накормить. Вот и тогда достала бутерброды, отлила чаю из термоса, угостила пряниками. Ребенок ел, а я радовалась. Вот и пришло время, когда я поняла свою бабушку, которая все время кормила и любила радоваться, когда дети кушают.
Так приятно мне никогда не было, как работать с этой девочкой. Наташа потихоньку рассказала, что пишет стихи и даже пообещала показать. Я еще раз извинилась за свою бестактность. Она понимающе закивала головой и поспешила домой. Я вызвалась ее провести, хоть и жила Наташа в соседнем со школой доме. На душе у меня просветлело, поскольку на одного обиженного на меня ребенка стало меньше. Это так приятно и очень успокаивает, никогда бы не подумала.
Прошло время, и Наташа сама показала мне спрятанную в рукаве правую кисть без пальчиков. Пальчики были, но недоразвитые, небольшие бугорки. И мне почему-то стало так больно, словно этот недостаток несправедливо достался этой девочке.
– Очень мешает? – спросила я.
– Нет, что вы. Люди вон без рук и ног живут. А я так, немножко. Просто не повезло, – а в глазках собрались слезы.
Наташа в классе была самой незащищенной (маленькая, да еще и калека), поэтому ее все старательно охраняли. И если, бывало, что кто-то из меньших дразнился, непременно получал подзатыльник от мальчишек – одноклассников Наташи. Я даже заметила, что Славик Кондратюк волновался за спокойствие Наташи больше всех. Нет, парень не афишировал какого-то особенного внимания, но зоркий глаз и женская интуиция симпатию сразу распознает.
Постепенно я узнала, что Наташа живет с отцом и матерью. У последней патологическая тяга к спиртному. Отец постоянно борется с зависимостью жены, в результате чего в доме постоянная ругань и напряженная атмосфера. Наташа – единственный ребенок. Сплетни даже донесли, что маме Наташи перевязали трубы, чтобы она больше не могла родить, боясь больших патологий у детей.
О матери Наташа говорила с теплом и любовью, показывала мне ее портреты (сама нарисовала), но встретиться с этой женщиной мне не пришлось. Дежурный визит к Загорским (для заполнения социального паспорта) я нанесла в ноябре. Меня встретил приятный симпатичный мужчина, угостил чаем с плюшками, которые сам испек, и разговор наш вращался вокруг успеваемости Наташи.
– Она всегда была такой худенькой? – поинтересовалась я. Леонид Матвеевич понял меня правильно, улыбнулся:
– Она хорошо ест, голодной не держим. Просто, как птичка. Мало. Девочки меньше едят. Мы проверяли, у нее с желудком все нормально и гемоглобин в норме. Особенности организма.
– Простите, что вмешиваюсь, но вы не думали об операции?
– Думали. И не один раз. Вы, вероятно, слышали, у нас мама требует много финансов. Вот сейчас в санаторий отправили, – оправдывался отец.
– Понятно. Хочу обрадовать вас, Наташины рисунки, участвовавшие в конкурсе « Мое будущее», победили в районе, пойдут на город. Она очень талантливая девочка, – перевела я тему. Папа просиял, куда-то убежал, а потом вернулся. В руках он держал большой портрет. Мой.
– Только не говорите, что я вам его показывал. Она людей не рисует. Обычно, кошек, собак, зверюшек разных. Из людей только меня, маму и бабушку, два года назад похоронили. И вот вас. Стихи ее читали? Она говорила, что собирается показать вам. С 8 лет пишет. Как взрослый человек. Я сначала нашел, думал чьи-то. Оказалось, ее.
Стихи Наташа доверила мне в начале декабря. Протянула так нерешительно общую тетрадочку и виноватым голосом сказала:
– Если что непонятно, почерк плохой, я потом скажу.
Мне было все понятно. А где неразборчивые буквы не давали прочесть правильно слово, интуиция и рифма подсказывали. Это были не стихи, это был комок чувств, по которому можно было понять, как этот человек воспринимает мир. Я не верила, что эти строки писала 15-летняя девушка.
Боль приходит в одиночестве,
Боль приходит в тишине.
Когда жить уже не хочется.
Боль живет в самой тебе.
Нет у боли расписания,
Нет каникул, выходных!
Думаю, что боли нравится,
Заставать нас в печали одних.
Да, у боли нет сожаления,
Радости нет, надежды и тепла!
Боль сама по себе вдохновение!
Не правда ли?
Я уверена, что – да!
Глава 8 Сашка Вигура
Быстрый, веселый, заводной,
Прикольный Сашка и смешной,
Роль клоуна ему под стать,
Парню в цирке б выступать!
Как аксиому можно воспринять утверждение, что в каждом классе непременно есть ученик (очень редко это ученица), который успешно и с азартом выполняет роль клоуна. Кого-то развлечь, над кем—то качественно стебнуться, урок сорвать показательными выступлениями. И все это он делает смешно, прикольно и с размахом на большую аудиторию. Таким клоуном в 10-Б был худющий рыжий Сашка Вигура. У него и прозвище такое было – Клоун. Тоненьким голоском (умел голоса пародировать, как и поведение отдельных людей) Сашка пищал:
– Свет вырубили шахтеры, уроки будут сегодня во дворе! – и заливисто смеялся. Свет вырубили не шахтеры, а мячиком в щиток попали старшеклассники. Уроки все равно были, только сокращенные.
Поначалу его поведение меня забавляло. Тем более, что Сашка был больше похож на доброго клоуна. Я его к доске вызвала сложное предложение разбирать, а он схватил розовую лейку (девочки принесли) и помчался вприпрыжку вдоль подоконников комнатные цветочки поливать, напевая смешную песенку из мультфильма:
– Раз ромашка, два ромашка, три ромашка – трям!
– И что это ты вытворяешь? – спрашиваю.
– Так ведь засохли. Они же живые. Кушать всем хочется.
Второй случай произошел уже после уроков. Провела занятие, напротив колонки Вигура Александр поставила энку, потому как «артиста» не было на уроке, и тут же решила проверить тетради, чтобы не оттягивать в долгий ящик – все равно придется. Вдруг слышу:
– Пи….пи….пи…., – и шорох в шкафу. Я туда – Вигура сидит. Лыбится.
– Я думал, испугаетесь мышки, убежите, а я проскочу… потихоньку.
– Ты что же, весь урок в шкафу просидел?
– Ага.
– Зачем?
– Боялся, что вызовете, двойку за домашку влепите. Я не сделал.
– Влеплю. Двойку. Но за поведение.
– Ура-а-а-! Не за домашку! – и убежал.
Иду по коридору, вижу танцующего вальс мальчишку со скелетом – не удивляюсь, что Сашка. Больше бы, наверно, удивилась, если бы не он.
– Достойной партнерши не нашел? – спрашиваю.
– С этим поспокойнее, – отвечает и дальше кружится.
– В курсе, сколько это наглядное пособие стоит? Если сломаешь – сам будешь его роль выполнять, – угрожаю. Смотрю, пошел ставить скелет на место в кабинет биологии. Растут дети, раньше только черепами игрались, теперь скелеты таскают.
Наслушавшись от учителей жалоб и перечитав горы литературы о том, что можно сделать с таким самородком, начала проводить эксперименты.
В начале урока спрашиваю Сашу, хвалю за помощь, внешний вид, успехи по другим предметам, просто стою рядом и глажу по голове. В книгах пишут, что такая порция внимания даст возможность провести оставшееся время урока нормально. Ага, щас! Он продолжает портить нервы при любой порции внимания.
Применяю метод «тайного уговора». Оставляю после уроков и объясняю, что его постоянные выходки меня злят, расстраивают, остальные дети от этого сильно страдают. Кивает головой, соглашается, но утро дарит новую дозу адреналина и выходок Саши.
– Ну я же просила, – с мольбой обращаюсь к массовику—затейнику, одевшему рубашку задом наперед и кричащему на весь второй этаж, что он сбежал из дурдома.
– Я не хотел. Оно как-то само. Что я сделаю? – наивные глаза и типа раскаялся.
– Жанна Григорьевна, у вас такие циркачи есть? – обращаюсь в последнюю инстанцию.
– Есть.
– Что делаете?
– Выгоняю из класса. Не выходит – вывожу. Быстро, кратко и решительно. Сама продолжаю вести урок. У таких гастролеров нужно убрать зрителей. И причина представления исчезнет. Один был пару лет назад, Миша Сильный. Нервный парень. Никак не могла вывести из класса. Ухватился за парту и орет « Не имеете права! Я хочу урок слушать!».
– И что? Директора позвали, завуча? Милицию? – интересуюсь, опыта набираюсь, если уж сама такая «зеленая».
– Никогда такого не делала. Вывела класс в коридор и сама вышла. Урока не было, но и Миша понял, что на него управа есть. Зато я ему устроила в 11 классе экзамен, запомнил, думаю, надолго. И другим передал, чтобы к расплате готовились.
Обычно проказы Саши были безобидными и наивными, иногда слегка глупыми. Но как-то его сильно занесло.
Произошло все на уроке украинской литературы. Преподавала этот предмет в моем классе Наталия Владимировна, женщина лет сорока и весом (не буду врать), но более ста килограмм точно. В разрез мнению, что все полные люди в основном добрые, она была достаточно сурова и очень требовательна. Дети ее жуть, как не любили. В основном, за частые резкие западлянки. То она двоек в конце четверти понаставит, то на каникулы по три сочинения писать задаст. Отличникам приходилось сложнее всех. Но самое страшное было даже не это. Как говорили дети, Наталья Владимировна была поведена на таком виде работы, как изучение наизусть отрывка из прозы. Ученики и поэзию-то учили, скрипя всеми зубами, а тут пять раз на год заставляли учить прозу. На этот раз она задала выучить отрывок из произведения Олеся Гончара «Собор».
Все, кто учил дома отрывок, повторяли в начале урока, а кто не учил, пытался хоть что-то зазубрить за 5 или 10 минут до определенного момента, когда вызовут. Тогда такой горе – ученик коряво что-то повспоминает, какие-то фразы выдаст и привсеклассно объявит, что:
– Тяжело учить. Три дня, как идиот, учил и ничего в голову не лезет.
– И не залезет. Потому, что пусто в твоей башке, – подытожит учительница, но тройку нарисует – учил ведь, что-то делал. А ученику того и надо.
Сашка сидел подозрительно спокойно: не повторял, не волновался. Это Наталию Владимировну очень зацепило за больное место:
– Вигура – самый умный? Ему и повторять не нужно, да?
– Ага, – расплылся в улыбке Саша.
– Тогда вас, Вигура, и слушать будем, – учительница уже наслаждалась в предчувствии счастливого момента, когда влепит очередную двойку.
Нужно отметить, что исходя из общения с этой женщиной, я начала ловить себя на мысли, что, вероятнее всего, не хотела бы учиться у такого преподавателя. Благо, все мои учителя не то, чтобы боялись, а с большой неохотой ставили двойки. Сначала выводили нелюбимую оценку карандашом, чтобы ученик имел возможность пересдать, исправиться. И так радовались, когда мы эти двойки пересдавали или закрывали лучшими оценками. А еще чаще учитель тянул нас за уши хотя бы до троечки, лишь бы не ставить ту несчастную двойку.
Наталья Владимировна, видать, подпитывалась от энергии, которую вырабатывал детский организм, когда она выводила жирной краснющей пастой толстенную двойку на полдневника.
– Олесь Гончар, «Собор», отрывок, – покривлялся Вигура.
Я помню чудное мгновенье
Передо мной явилась ты…
Наталья Владимировна покраснела, потом побледнела, а затем переварила свой гнев и выговорила:
– Не с той оперы отрывок, юноша. Читайте «Собор»!
Саша совершенно спокойно начал читать сначала «Белеет парус одинокий», потом письмо Татьяны Лариной. У парня отличная память на поэтические произведения русской литературы, а вот с «Собором» – никак. Не та аура, планеты не сошлись, полнолуние помешало. И вот когда он задорно начал декламировать: «Раз в крещенский вечерок девушки гадали…», Наталья Владимировна поднялась со стула (зрелище: вулкан готовится к извержению) и как заорет на весь класс:
– Тихо-о-о-о!!!
Все затихли, словно мыши, а Саша засмеялся. Тогда учительница как грохнула кулаком по столу. Вот теперь в классе настала гробовая тишина, затих даже Саша. Спустя несколько секунд послышался треск, и по столу пробежала трещина… стол из ДСП развалился на две половинки, а учительница упала без сознания.
Я увидела старосту Лену с девочками в учительской, и у меня заледенело все внутри, настолько они были перепуганы, когда просили вызвать скорую. Я думала, что скорая увезет и меня.
Наталья Владимировна пролежала месяц в больнице с нервным срывом и сломанной рукой, а когда вернулась, то навсегда отказалась от моего класса. Класс Сашке был очень благодарен, но только некоторое время. Неделю на месте уроков украинской литературы и языка ставили замены на другие предметы, часто приходилось проводить классные часы и мне. Никто не хотел брать освободившиеся часы, а предмет важный.
– Ну что, доигрались? – спрашивала серьезно у всего класса.
– А че мы? Это Сашка, – переводили стрелку, придерживаясь любимого «моя хата с краю, ничего не знаю».
– А то, – начинаю объяснять. – Он чудил, издевался над учителем, а вы все смотрели и смеялись. Весело было? А теперь? Это соучастие, дорогие мои. Тоже наказуемо.
– Так что, прибить Сашку? – нашли решение. Недолго думали.
– Прибить – грандиозный вариант. А еще версии?
– Выгнать из школы? – это девочки так креативно.
– Я больше так не буду, – плакал Саша, писал на доске, рисовал плакат. Но я понимала, что все эти высокохудожественные раскаяния и его умилительное личко не должны сделать так, чтобы я забыла и не наказала. Нужно было гнать свою линию: школа – не место для безобразий, правила для всех одни, и им нужно следовать.
– Саша, я к тебе прекрасно отношусь, но ты сам понимаешь, перегнул палку. Я и все остальные учителя не хотим терпеть такое твое поведение.
– И что? – ждал своего приговора Саша.
– Ничего. Решит педконсилиум, – по выражению лица поняла, что парень в растерянности.
– Что – то слово такое страшное. Это че? – интересуется.
– Учителя соберутся, и будут решать, как тебя наказать.
Решено было, что Саша недельку будет учиться не в классе, а в гордом одиночестве, в уголке кабинета завуча. Его завалили заданиями все учителя, и парень пыхтел над учебниками, стараясь исправиться. Но по истечении срока наказания Елена Дмитриевна взмолилась:
– Забирайте этого циркача, а то ж никакой работы. У меня от анекдотов его челюсть сводит и брюшной пресс болит. Сутра до обеда смеюсь, как идиотка.
