Читать книгу: «Шедевр», страница 2

– Сильвейторы пригласили нас к ланчу.

– Сильвейторы, – промычал отец. Он кивнул и громко кашлянул.

– Они как раз вернулись из своего путешествия по Европе! Разве не великолепно? – она подошла к плите и принялась заваривать чай. – Нам бы, может, тоже не мешало отправиться в путешествие.

Мама неожиданно повернулась, и на ее лицо накатила тень душевной трагедии:

– Мне иногда становится так душно в этом городе! Душно, понимаешь?

– От чего тебе становится душно? – поддержал разговор отец. Он откинулся на спинку стула и громко вздохнул.

– От того, что нас окружает! Как ты можешь не замечать этот развал? – она поспешно поправилась, чтобы он не успел язвительно прокомментировать ее реплику. – Я, естественно, не имею в виду наш дом. Дом у нас просто чудесный. Я про положение страны говорю. Про это общество.

Мы с отцом как по условной договоренности одновременно взглянули на чайник, поторапливая его своим взглядом.

– Дети не получают должного образования, – продолжила она, вернувшись к плите, и стала вскрывать новую пачку с чаем, – они бегают полуголые по улицам без присмотра, без воспитания! А их родители! Они ведь даже не замечают, что творится с их детьми!

Она снова повернулась и скрестила руки на груди. Ее возмущение утихло в задумчивом размышлении:

– Не знаю, но, по-моему, когда британцы покоряли эту землю, они представляли себе будущее не таким. Я, по крайней мере, вижу все в несколько другом свете.

Отец тоже скрестил руки на груди и хмыкнул так, как он обычно делает в разговорах с бизнес-партнерами. Я почувствовала рефлекторное движение моих вскинутых в откровенном удивлении бровей и поспешила спрятать свои эмоции, опустив голову, чтобы поправить салфетку на коленях. Сегодня, на удивление, папе стало настолько комфортно в кругу семьи, что он неосознанно смешал все свои роли сразу: отца, мужа и делового человека.

– Именно! Мы несли культуру и образование, религию и… вообще, все эти ценности нашего английского общества – как они нас называют? Пакеха? Не суть важно. Все эти ценности! И где они? Местное население подвержено алкогольной зависимости… я даже не знаю, где они все сейчас обитают, говорят, где-то на юге.

Она обреченно вздохнула и приложила руку к шее.

– Я задыхаюсь здесь. Таких, как мы или Сильвейторы, тех, кто понимает значение образования и культуры, здесь не так много, чтобы повлиять на все общество. И, конечно, мы не имеем права так все взять и бросить, закрыть глаза, будто ничего страшного не происходит с населением, это ведь наша обязанность. Просто…, – она с горечью покачала головой и посмотрела вдаль за окном с несколько хмурым видом, – и нам тоже иногда нужно где-то черпать силы. Они ведь не бесконечны. Я здесь вижу слишком много трагедий. Работа в социальных фондах имеет свои черные стороны. Но ты это знаешь.

– Знаю что? Твою черную работу? – он довольно хмыкнул и без причины снова взял в руки газету.

– Ее черные стороны, – повторила мама с раздражительным упреком. – Ты прекрасно знаешь, что сейчас мы работаем над проектом по здравоохранению, и это совсем непросто.

– Впервые слышу.

– Конечно! Потому что тебя вечно нет дома. А я тоже дома не сижу, между прочим.

– Да знаю, знаю, – примирительно добавил отец. – Просто про здравоохранение не помню.

– Господи! Я весь прошлый год так усердно работала с администрацией, чтобы собрать средства на борьбу с туберкулезом! Что значит, ты не помнишь? Эти почтовые марки, которыми ты, вообще-то, и сам пользовался в своей деловой переписке, тоже не помнишь? До нас в Новой Зеландии вообще не существовало марок на тему здоровья!

– А, это, – согласился отец. В его равнодушии я так и не поняла, забыл ли он на самом деле про прошлогодние мамины амбиции или так пытался дать знать, что ее активная деятельность по сравнению с его тяжелой работой не может иметь по-настоящему черных сторон.

– Да, это! И если бы ты чуточку больше бывал дома с семьей, ты бы знал, что я очень занята организацией летних оздоровительных лагерей для детей из неблагополучных семей.

Почему-то мне на ум опять пришло то летнее знакомство со Стивом из Хэмптон-корта. Вернее, эти «круги», в которые он не вписался для нашей дружбы.

Мама снова вернулась к чаю и даже расправилась с новой пачкой, вскрыв ее с помощью ножа. Она насыпала листья в заварник и залила их кипятком из чайника. На некоторое время кухня вновь погрузилась в тишину. Я уже закончила свой завтрак, но мне хотелось еще чая, да и семья в полном сборе была не частой роскошью, чтобы слишком скоро ретироваться в свою комнату.

Про нашу семью, ее ритуалы и место чая в них можно писать отдельно, хотя я и постараюсь ограничиться коротким повествованием. Пристрастие к как таковому чаю не испытывал почти никто из нас троих. Однако церемония чаепития всегда была культом и символом английской культуры. Пока мы жили в Лондоне, два дня в неделю мама устраивала типичное английское чаепитие между обедом и ужином, куда приглашались дамы светского общества, мужья которых были слишком заняты своей работой. Цель таких чаепитий на поверхности была в обсуждениях способов быть более вовлеченным в судьбу общества через всякие организации, фонды и клубы, но на деле все дамы говорили о моде, красоте, развлечениях и старались презентовать себя как одно из достижений современного общества – влиятельное и авторитетное. Интересно заметить, что после таких чаепитий оказывалось, что потребление самого чая было лишь фиктивно, и большая его часть выливалась в ведро.

Эта символичность стала неотъемлемой частью нашей семьи, и следование традициям уже имело двойное значение – не только позиционирование себя как представителей британского королевства, но и подсознательный инстинкт самосохранения, потому как пока мы следовали устоявшимся жестам, в сознании рождалось абстрактное чувство стабильности. А пока есть уверенность в завтрашнем дне, пусть даже он будет неотличим от дня сегодняшнего и вчерашнего, можно наслаждаться жизнью без стрессов и головной боли. Следует заметить, что самые сложные семейные конфликты или самые важные решения решались или обсуждались обязательно с привлечением процесса чаепития.

Мама взяла заварник и присоединилась к нам за стол. Разлив чай по чашкам – сперва отцу, потом мне и после себе, она поставила заварник на специальную деревянную подставку на середине стола, чтобы он оказался на равном расстоянии от каждого члена семьи. А я вдруг спросила себя в уме, учитывает ли она длину рук каждого представителя, ведь иначе это совершенство чаепития уже не абсолютно. От меня, например, в этом случае заварник находился на самом дальнем расстоянии по сравнению со всеми. От глупости этой мысли я самокритично хихикнула, чем привлекла настороженное внимание обоих родителей.

– Дорогая, это относится к оздоровительным лагерям? – учтиво, но с подтекстом поинтересовалась мама.

– Что? – я сначала не поняла, о чем она, пока не вернулась в памяти к последней реплике, на которой закончился разговор. – Что? Нет, я просто думала свое. Прости.

Мне захотелось отвлечь ее, и отвести ее внимание от моей персоны.

– А что ты там говорила про эти лагеря? Ну, что это за лагеря будут? Летние что ли?

– Это будут летние оздоровительные лагеря для детей и подростков, чтобы они не шатались по улицам без дела.

– Дело им найдете… м-м. И что это будет за дело? – снова спросила я и теперь уже с истинным интересом. – Не обучение ведь, правда? Лето ведь… ну, каникулы, то есть.

Мама слегка откашлялась и дотянулась до молока. Она не спеша налила немного в свою чашку и стала тщательно перемешивать ложечкой, будто подсчитывая количество движений в уме, в то же время отвечая на мой вопрос:

– Конечно, нет. То есть, там, безусловно, будут свои программы, но скорее для самообразования, не имеет ничего общего со школьной программой. Но главная цель таких лагерей – это дать возможность детям набраться здоровья, побыть на свежем воздухе, подкрепиться. Разве это не замечательно – детишки будут бегать, окруженные природой, купаться, загорать – хотя, нет, солнце здесь какое-то слишком активное.

– На свежем воздухе будут бегать? – переспросила я. Даже я сама еще не углядела сарказм своего вопроса и необдуманно добавила. – Это, в смысле, делать то же самое, что они делают сейчас: купаются на заливе Хёрн и играют в парках?

– Ха! – громко усмехнулся отец и второй раз откинул газету в сторону. Кажется, впервые в жизни он заинтересовался семейной беседой. Я осознала не сразу, что мой комментарий как-то задел маму, а когда поняла, что именно сказала, хотела было исправить ситуацию, но мама меня опередила.

– Нет, не то же самое. Довожу до сведения, что отличие этих лагерей от уличных игр – это то, чего как раз не хватает этим детям. Необходимый уход, присмотр! Им нужна забота, и это как раз то, что они получат в подобных учреждениях.

Мама осталась удовлетворенной победой и вновь улыбнулась, тут же переадресовав довольство видению будущего проекта:

– Это будет замечательно! Не знаю, может, в будущем мы привлечем и образование, кто знает. В конце концов, школьное образование получает лишь малый процент населения. Или, возможно, появятся лагеря с уклоном: гуманитарный или технический. Детям будет проще определиться с будущей профессией.

Что такое технический оздоровительный летний лагерь я представить пока не могла. Прирожденным реформатором в нашей семье являлась все-таки мама, но я решила поверить на слово, что такие явления могут существовать, и как-то комментировать эту идею я отказалась. Мое молчание дало маме возможность вернуться к нашим грандиозным планам на сегодня, которые, как оказалось, еще себя не исчерпали.

– Кстати, я хочу привлечь к этой работе и дорогую Сьюзен.

Сьюзен Сильвейтор была давней подругой мамы, и их объединяли больше не общие социальные проекты, а скорее общие женские интересы.

– Уверена, она разделит мой энтузиазм. С ее сентиментальностью ко всему это так очевидно! Если удастся сегодня выкроить время, мы с ней обсудим детали.

– У нас сегодня не терпит время? – осведомился отец. Он тоже добавил молока в чай, но при этом еще насыпал немного сахара. – Я думал, сегодня наш выходной.

– Так и есть. Но после обеда мы все вместе идем на последнюю постановку «Короля Лира». Театральный сезон закрывается на лето, так что сегодня прекрасная возможность совместить два повода.

– Театр? – отрывисто рявкнул отец. Его ответ, однако, не был грубым или возмущенным. Скорее просто удивленным, как удивляются люди, которых кто-то застал врасплох. Мама не сочла нужным уговаривать, чем дала понять, что все уже решено, и наверняка даже билеты уже куплены. Что, как подтвердилось позже, было правдой.

– Это закрытие не только театрального сезона. Сегодня Ричард Гредберг завершает свою актерскую карьеру. Уходит на пенсию. Не знаю, на мой взгляд, он мог бы играть и играть. Он такой талантливый актер, одно удовольствие видеть его на сцене! И не такой уж его и возраст, чтобы так необдуманно прерывать карьеру. Это, конечно, его дело, и, если он чувствует, что пора, то, безусловно, кто мы такие, чтобы ему советовать. Но честное слово, с его талантом и так неожиданно прекращать работу в театре – это как-то необдуманно на мой взгляд. Надо бы как-то с ним встретиться за обедом. Мне кажется, он еврей. Не знаешь?

– Я? Да какая разница? Англиканский еврей или протестантский англичанин! Я даже не знаю, кто это, Гидберг.

– Ричард Гредберг, – не повела даже бровью мама. – Разница есть, на какой обед его приглашать. У них ведь свои обычаи. В любом случае, мы обговорим эту возможность после спектакля. Он играет короля, и я уверена, представление будет великолепным!

Извещенные планами на сегодняшний день, мы ушли в свои мысли, и я некоторое время просто бесцельно водила глазами по перевернутой вверх ногами газете на столе. Все еще пребывая под влиянием разговора на тему театра, взгляд автоматически зацепился за перевернутый заголовок «Театральная Трагедия». Поборовшись с сомнениями и отсутствием решительности, я все-таки остановилась на выборе дотянуться до газеты и прочесть статью. Это была мелкая заметка в разделе Бизнес, и это противоречие двух тематик – искусства и финансов – взяло вверх над моим любопытством. А в статье коротко описывались пессимистические предсказания по поводу будущего театра и кино. Волна мирового финансового кризиса, как его уже успели ознаменовать, докатилась и до маленькой Новой Зеландии, и в отличие от Америки, где кино как относительно дешевое развлечение бьет рекорды популярности среди тех, кто на время пытается сбежать от суровых реалий, здесь людям кино и театр представляются пустой тратой и без того ограниченных средств. Окончание статьи гласило: «Будет ли Трагедия иметь счастливый конец?».

«Трагедия» беспризорных детей, проводящих свое лето на теплых заливах и тенистых парках под пальмами не представлялась в моем понимании жизненно суровой реалией, по крайней мере, не так, как я видела реалии того, другого мира, за пределами Новой Зеландии. Иногда до меня доходили слухи о страшных временах «где-то там», за океаном, но о тяжелых временах непосредственно здесь, о спаде экономического развития страны, я помню, упоминалось где-то три или четыре года назад. Да, верно, в 26-м году это была одна из главных тем разговоров за вечерними напитками, потому что я помню, как мама иногда задавала тот неуверенный вопрос отцу, правильно ли мы сделали, что покинули Англию, и я гадала, означает ли это очередной переезд. Никаких неудобств или стесненностей в чем-либо не испытали ни я, ни мама, и, видимо, беда прошла нас стороной. Однако те обрывки из нечаянно подслушанных разговоров, которые долетают до моего подросткового интеллекта сегодня, уже обрисовывали в моем сознании повторяющуюся картину из прошлого.

Относительно не так давно по радио, ставшим одним из наших семейных развлечений, мы услышали страшную новость о случившемся землетрясении в Мерчинсоне и Нельсоне. Это на Южном Острове, далеко от Окленда, и нас волна природной катастрофы не достала, хотя и говорили, будто некоторые жители пригорода чувствовали тряску. Но я помню, как будто землетрясение случилось прямо у нас дома – такой важной новостью оказалась эта трагедия. Мне даже кажется, что был июнь, хотя я уже плохо помню. В нашей школе каникулы еще не настали, и было очень холодно, и мы никуда не путешествовали и не выходили в свет, и многие дни я проводила дома, от того в голове все перемешалось из-за отсутствия личных событий, способных разделить время на отдельные промежутки. Тогда, в Нельсоне, пострадали два мальчика в колледже, где обрушилась башня. Об этом передавали очень много и в деталях, и все думалось: это где-то там, в Нельсоне, далеко, и теперь уже все закончилось. Но буквально на следующее утро по тому же радио объявили, что только сейчас все поняли, кто стал главной жертвой – городок Мерчинсон, где из-за землетрясения реки смыли несколько домов, была полностью разрушена школа, и где погибло наибольшее количество людей. Это был хаос. Даже по радио ощущались паника и отчаяние. Жителям всего города пришлось в бегстве спасаться и пешком пройти почти сорок миль к спасительному месту, откуда их, как сообщили по радио, забрали не то автобусы, не то поезда – не поверите – в Нельсон. Да, Нельсон, где сначала считалось, трагедия явила себя в своем апогее. После того случая я с настороженностью отношусь ко всем новостям, и после любой плохой вести мне почему-то представляется, что где-то рядом, наверняка, происходит что-то по-настоящему страшное, только про это еще никто не знает, потому что там нет связи с внешним миром. Теперь, когда я слышу, что финансовый кризис – это только там, за океаном, я невольно хмурюсь в своем пессимизме и торопливо оглядываюсь по сторонам: не явил ли он себя уже здесь, под самым нашим носом.

Этот день – не самое подходящее время для таких негативных размышлений. Сегодня мы, Паркеры, должны, подобно Ричарду Гредбергу, играть на жизненной сцене и нести образ беспечной состоятельной семьи, которую никакие кризисы касаться не могут. Те, кто по неопытности начинал вскользь жаловаться на возникающие трудности, моментально сбрасывался со счетов и переходил в ранг тех, чье мнение уже не являлось авторитетным. Они, грубо говоря, уходили на пенсию, точнее, их сопровождали и подталкивали туда, хотя они в реальности могли бы еще играть и играть. Но выживает сильнейший. Интересно, потому ли Гредберг уходит со сцены, что дает о себе знать возраст, или потому, что предчувствует несчастливый конец трагедии, когда общество само подталкивает его уходить в отставку тем, что просто перестает ходить в театр? И как рассматривать наш сегодняшний театральный выход в свет: как дань уважения великому актеру в отставке или ненавязчивое напоминание ему о его месте, что, мол, мы-то все еще здесь, а ты уже где-то там?

Как я уже сказала, выходить в свет при таком повстанческом настрое – это все равно что играть Гамлета в одеянии Офелии: либо трагедия превратится в комедию, либо представление будет просто провалом. Но в моем случае одеяние Офелии дает мне защиту от публики, так сказать. По правилам хорошего тона говорить молодым особам в обществе на свободные темы непозволительно. Это означает, что, скорее всего, мне придется лишь молчать, и даже если я буду усердно хмуриться в ответ на все новые и новые повстанческие мысли, до тех пор, пока они находятся лишь внутри моей головы, мой негатив и отсутствие актерского настроения не имеют никакого значения для спектакля в целом. В этом заключается преимущество эпизодических ролей.

Как только в третьем часу дня мы покинули стены нашей обители, я поймала себя на мысли, что не такая уж и плохая идея выйти в свет. Отвлеченность другой обстановкой в некотором роде помогает в лечении дурных настроений. Погода стояла солнечная, и даже небо было спрятано за белыми облаками лишь редкими белыми кляксами. По случаю прогулки Паркеров отец отдал сегодня предпочтение своему Маркетту, какой-то там 30-й модели. Папа очень любил этот автомобиль. Все, что я знаю о нем, это то, что сюда было завезено пока только одиннадцать таких автомобилей, и все – в середине и конце прошлого года. Лично мне даже сама эмблема этой новейшей спортивной модели почему-то напоминала скорее военный орден, если, конечно, убрать длинное «Marquette» по диагонали. Мама не испытывала к этому транспорту ничего, кроме скептицизма. Как истинная англичанка она все еще мечтала о двуколке. Но надо отдать должное этому Маркетту: безвкусный или стильный – он доставил нас в ресторан на Карангахапе гораздо быстрее, чем это бы сделала двуколка или даже любой другой автомобиль. Ресторан находился рядом со зданием Верона в его викторианском стиле, который принадлежал миссис Бишоп. Выбор ресторана понятен тому, кто знает семью Паркер или Сильвейтор, вернее, их подсознательное стремление оказываться всегда неподалеку от любого банка – видимо, на всякий случай. Почти напротив Вероны значилась огромная вывеска банковского учреждения. Как по иронии, буквально в нескольких сотнях ярдов дальше по Карангахапе располагалось историческое кладбище Саймонд. Конечно, оно было закрыто еще в пятом году в попытках превратить его в парк, но это ведь не меняет дела – надгробные плиты-то как стояли, так и стоят. Хотя, если смотреть правде в глаза, то мы всегда обедали на улице Карангахапе только потому, что это – главная и самая заполоненная пешеходами и транспортом улица города.

Сильвейторы уже были в ресторане. В плане пунктуальности у родителей всегда возникали разногласия. Мой отец, приверженец порядка и дисциплины, всегда полагал, что точность во всем – залог успеха. Однако мама, следуя правилам светского тона, придерживалась мнения, что чем влиятельнее человек в обществе, тем позже он появляется на мероприятии. Она приводила в пример королеву Мэри, которая на балах всегда входит в зал последней с королем Георгом V, чтобы все были в сборе для торжественного приветствия ее и его величества. Может, такими темпами королева однажды вообще перестанет появляться на балах как доказательство своего непомерного влияния.

– О, дорогие, как мы рады вас видеть! – воскликнула миссис Сильвейтор, подходя к нам на встречу. С последней встречи Двух Семей она изменилась в сторону проамериканского направления, и я даже невольно вернулась на мгновение в памяти к сегодняшнему завтраку, чтобы убедиться, что мама упоминала Европу в качестве их путешествия. Во-первых, эта англо-новозеландская дама сменила прическу на более короткую стрижку и в купе с выщипанными бровями по новомодной голливудской тенденции стала чем-то отдаленно напоминать Марлен Дитрих. Сравнение ужасное, особенно если учитывать возраст миссис Сильвейтор. А во-вторых, общий стиль подкреплялся платьем последней моды, с низкой талией, и я пришла к выводу, что влияние Голливуда распространялось на Европу гораздо быстрее, чем на нас.

– Сколько времени прошло! Кажется, целая вечность пролетела!

– О, Хейлин, дорогая, как ты прекрасно выглядишь!

Пока наши мамы делились объятиями и взаимными комплиментами, я коротко улыбнулась и махнула стоящей чуть вдали Кэтрин, моей ровеснице или, если уж затрагивать все детали, однокласснице. Она решительно подошла ко мне и, копируя обеих мам, поцеловала меня в обе щеки, точнее, куда-то в воздух рядом с моими ушами. Свое словесное удивление я поспешно выразила мимически и просто пару раз моргнула, приподняв брови, и отошла немного в сторону, делая вид, будто пропускаю папу поприветствовать мистера Сильвейтора. Сказать, что мы никогда не были подругами с Кэтрин, немного неправильно. Наши отношения не были прохладными. Они вообще никакими не были. А так как «не были ни холодны, ни горячи, то извергнуть их вон» было вполне ожидаемо. Восторженность нашей встречею спустя всего несколько недель после последней на уроке геометрии могла лишь объясняться переполнявшими ее эмоциями после поездки в Европу. И хотя я понимала ее волнение, но было слегка обидно – при чем тут я-то? Я ведь не виновата в волнительных впечатлениях моей одноклассницы, с которой мы даже не всегда здоровались, однако под шквал этих эмоций попала именно я. Было обидно не от того, что мне приходилось выдерживать этот натиск и пытаться улыбаться в ответ так же широко, чтобы соответствовать общей радости и не испортить картину в целом, а от того, что я прекрасно понимала – эта радость действительно не имеет ничего общего со мной. Я действительно тут ни при чем. И мое платье Офелии мне не слишком помогало, как я на то рассчитывала – играть роль милой и застенчивой юной леди, чтобы скрыть угрюмого принца Гамлета, съедаемого размышлениями и сомнениями. Я надеялась, что мое хмурое настроение останется незамеченным – главное рта не раскрывать – однако на фоне общего счастья это выражение сразу бы выдало во мне Гамлета, а не Офелию, которую я пыталась разыгрывать.

Кэтрин крепко схватила меня за руку и подвела к нашему столику, где – я слишком поздно поняла – мне предстояло провести ближайший час с лишним, «вдалеке от взрослых», чтобы вдоволь наговориться на девичьи темы. Я незаметно втянула воздух, как делают пловцы перед погружением в воду или оперные певцы перед исполнением первой части арии.

Я не знала, с какого ракурса рассматривать мою собеседницу. Не имела понятия, о чем с ней начинать говорить. Обычно в колледже она не слишком говорит с одноклассницами, помимо ее лучших подруг. Создав себе ореол особого статуса и в окружении двух подруг, семьи которых так же являлись представителями знатного круга, она не слишком обращала внимание на других сокурсниц. Я вдруг поймала себя на мысли, что даже ее голос мне практически незнаком. А не знаешь голоса человека – не знаешь его личности.

– О, Лоиз, ты совсем не изменилась! – проговорила она с такой быстротой, что слова слились в одну звонкую мелодию. Я едва успела подумать, что сложно измениться за три с небольшим недели столь разительно, чтобы изменения стали заметны, но не успела издать ни звука в ответ, потому что Кэтрин тут же продолжила:

– Как ты тут поживала в Окленде? Случилось что-нибудь новенького? Наверное, все по-прежнему, да? Наверняка, так же, как и до нашей поездки. Мы путешествовали по Европе, ну ты, конечно, знаешь. Удивительно, как быстро взрослеешь во время таких путешествий. Все это опыт, понимаешь. Новые страны, новые города, люди новые. Мы тут, кроме нашей школы, ничего не видим.

Непринужденность, с которой она говорила действительно походила на манеру уже созревшего человека, только торопливость и полное равнодушие к построению диалога превращали такое поведение в пародию на взрослость.

– Да, наверное, – уклончиво ответила я. – Я уже плохо помню Европу, маленькой совсем была.

– Боже, это было нечто невероятное!

Она снова схватила меня за запястье, будто опасаясь, что я могу сбежать, не дослушав ее рассказа. В ее расширенных карих глазах был яркий блеск, будто она совсем недавно плакала, но восторженное выражение лица говорило о сиянии счастьем. Она придвинулась ко мне ближе и сдвинула столовые приборы в сторону, чтобы положить правую руку на стол. Я уловила аромат духов, которого до этого у нее не помнила, и незаметно окинула ее любопытным взглядом. Ее волосы были уложены с прямым пробором, но будто волнами по бокам, а слева прядь была подобрана металлической заколкой с украшением бабочки розового цвета. Неожиданно Кэтрин переменила выражение на серьезное, чем заставила меня вновь сосредоточиться на ее речи, и заговорила чуточку медленнее, но голоса не приглушив:

– Знаешь, когда не можешь путешествовать физически, это можно делать либо по книгам, ведь чтение – это то же увлекательное путешествие! Либо знакомясь с людьми из других стран, потому что коренной житель страны несет в себе ее культуру. Ну, понимаешь, как представитель своей народности.

Я хмыкнула и кивнула, заинтересованная этой мыслью, и тут же поймала себя на мысли, что в данный момент я как никогда напоминаю своего отца. Вспомнив о нем, я перевела взгляд на наши семьи. Все уже были рассажены за стол, хотя и до сих пор не умолкали, разделившись на мужские и женские пары собеседников, и официант положил рядом с каждым из нас меню. Я решила вести себя подобающе светской леди и заставить себя поддержать тему.

– Интересно, как сама Европа путешествовала благодаря тебе?

– Что? – непонимающе переспросила она и в замешательстве замолчала, потеряв нить своей мысли. Я так же непринужденно пожала плечами и пояснила:

– Ну, если по человеку можно узнать страну, то как жители Европы поняли Новую Зеландию? – сейчас лицо Кэтрин выражало уже сконфуженность и непонимание. – Я хочу сказать, ты ведь вообще-то хоуми, хоть и представитель Новой Зеландии, разве нет? Англичанка.

Мне вдруг представилось, как утонченная Кэтрин исполняет хаку, воинственный танец маори, и я непроизвольно усмехнулась. Чтобы сменить неловко начатую мной тему, мы принялись изучать меню. Я про себя думала, что вообще-то Кэтрин мне нравится. Возможно, я неправильно истолковывала ее молчание в стенах школы. Здесь она казалась мне не такой уж и отстраненной, а мысль о путешествиях вне физических форм показалась мне занимательной, хотя и не полностью применимой в реальности.

Когда мы расправились с меню и сделали заказ, я снова вернулась к разговору о путешествиях и поинтересовалась, как все-таки прошло их путешествие. Кэтрин уже оправилась от моего сарказма и обрадовалась любимой теме, которая, по-видимому, останется в списке любимых до самых занятий в новом учебном году, чтобы все еще было чем поделиться с одноклассницами.

– О, где мы только не побывали! Мы путешествовали по Италии и Франции! Незабываемо!

– М-м.

– Мы были в Неаполе – но его я почти не помню: приходила в себя после теплохода. Мне было крайне дурно. Были в Риме и Флоренции. И в Сиене. А потом в Марселе и Париже…

– И как? – прервала я ее перечисления.

– Что как?

– Ну как тебе города? Поездка как запомнилась?

– Я же говорю незабываемо! Чудесно! Италия – она просто великолепна! Столько всяких достопримечательностей! И во Франции, конечно, тоже.

На меня снова накатило мое предательское настроение. Я все еще пыталась изо всех сил держать губы растянутыми в улыбке, но было нечто… хм… неверное в том, что и как говорила Кэтрин. Буквально несколько минут назад она впечатлила меня своим абстрактным высказыванием, а теперь описание реальных видений сводилось к примитивному перечислению имен, как по списку. Невозможно получить больше идей от воображаемых путешествий, нежели от реальных – мы иногда даже и не подозреваем о существовании в нас некоторых эмоций, которые так неожиданно появляются в непредсказуемых ситуациях. Но, может, Кэтрин – одна из тех людей, у которых воображение по своей силе превосходит реальные источники? Во время появившегося пробела в нашем разговоре я намеками воззвала к этой скрытой стороне ее личности, где воображение проявляется в полную силу:

– А кроме Европы куда-нибудь еще хочешь съездить?

– Ну мы кроме Великобритании – пока только в Италии и Франции были. Но мы решили на каждые каникулы…

– Ну это я просто так выразилась, я про то, что, как ты там сказала, можно путешествовать по книгам. Читала про какие-нибудь страны, где хотела бы оказаться?

Свою мысль о путешествиях по книгам она выразила как человек, знающий, о чем говорит: с полной уверенностью и опытностью, будто на себе испытала не раз силу воображения через чтение. Я решила, что неважно, если Кэтрин не может подобрать слов для описания путешествий реальных, потому что если она понимает книги как источник знаний, то голова ее должна быть преисполнена интересными идеями и мыслями. Но она даже не усмехнулась, а как-то оскорбилась:

– Зачем мне читать, я ведь могу путешествовать!

– А. Хм, ну да. Верно.

Неверно. Весь этот разговор неверный. Этот стол в этом ресторане на всей планете – самый неверный. Полное несоответствие всего на свете. Красивая фраза не соответствует мышлению. Ресторан напротив банка не соответствует близости с кладбищем и всей ситуации с финансовым кризисом во всем мире. Мое угрюмое выражение лица не соответствует правилам хорошего тона. Либо, гармония – это лишь выдуманное философами слово как объект вечного стремления и невозможного достижения, потому что в реальности гармонии не существует, либо мое восприятие кидается от черного к белому, и я никак не могу прийти к согласию серого: где эта золотая середина? Где пересечение белого и черного у Кэтрин, чтобы в моей голове наконец обрисовалась ее настоящая личность? Где это пересечение, чтобы оправдать нашу вылазку в театр для проводов актера «в самом расцвете творческих сил»? Или чтобы определить ту самую новость, которая принимает ярлык Трагедия по праву, а не потому, что ее хотят подороже продать в каком-нибудь журнале? И почему так неверно сказать о купленной книге, что она библиотечная?