Читать книгу: «Полное собрание стихотворений», страница 8

«Во сне мучительном я долго так бродил...»

 
Во сне мучительном я долго так бродил,
Кого-то я искал, чего-то добивался;
Я переплыл моря, пустыни посетил,
В скалах карабкался, на торжищах скитался...
 
 
И стал пред дверью я открытою... За ней
Какой-то мягкий свет струился издалека;
От створов падали столбы больших теней;
Ступени вверх вели, и, кажется, высоко!
 
 
Но что за дверью там, вперед как ни смотри —
Не видишь... А за мной – земного мира тени...
Мне голос слышался... Он говорил: «Умри!
И можешь ты тогда подняться на ступени!..»
 
 
И смело я пошел... И начал замирать...
Ослепли, чуть вошел я в полный свет, зеницы,
Я иначе прозрел... Как? Рад бы передать,
Но нет пригодных струн и нет такой цевницы!..
 

«Кому же хочется в потомство перейти...»

 
Кому же хочется в потомство перейти
В обличьи старика! Следами разрушений
Помечены в лице особые пути
Излишеств и нужды, довольства и лишений.
Я стар, я некрасив... Да, да! Но, боже мой,
Ведь это же не я!.. Нет, в облике особом,
Не сокрушаемом ни временем, ни гробом,
Который некогда я признавал за свой,
Хотелось бы мне жить на памяти людской!
И кто ж бы не хотел? Особыми чертами
Мы обрисуемся на множество ладов —
В рассказах тех детей, что будут стариками,
В записках, в очерках, за длинный ряд годов.
 
 
И ты, красавица, не названная мною, —
Я много, много раз писал твои черты, —
Когда последний час ударит над землею,
С умерших сдвинутся и плиты, и кресты, —
Ты, как и я, проявишься нежданно,
Но не старухою, а на заре годов...
Нелепым было бы и бесконечно странно —
Селить в загробный мир старух и стариков.
 

«Как в рубинах ярких – вкруг кусты малины...»

 
Как в рубинах ярких – вкруг кусты малины;
Лист смородин черных весь благоухает;
В теплом блеске солнца с бархатной низины
Молодежи говор звучно долетает.
 
 
Почему-то – право, я совсем не знаю —
Сцену вдруг из Гете вижу пред глазами!
Праздник, по веселью в людях, замечаю!
Молодежь гуляет... в парочках... толпами...
 
 
В юности счастливой смех причин не ищет...
Кончена обедня, церкви дверь закрыта, —
Вижу, ясного вижу: черный пудель рыщет...
Это – Мефистофель? Где же Маргарита?
 
 
Юность золотая, если бы ты знала,
Что невозвратимо волшебство минуты,
Что в твоем грядущем радостей так мало,
Что вконец осилят долгой жизни путы, —
 
 
Ты была б спокойней... Можно ль так смеяться,
Возбуждая зависть старших поколений!
Берегла б ты силы, – очень пригодятся,
Чуть настанут годы правды и сравнений...
 

«Ты любишь его всей душою...»

 
Ты любишь его всей душою,
И вам так легко, так светло...
Зачем же упрямством порою
Свое ты туманишь чело?
 
 
Зачем беспричинно, всечасно
Ты радости портишь сама
И доброе сердце напрасно
Смущаешь злорадством ума?
 
 
Довольствуйся тем, что возможно!
Поверь: вам довольно всего,
Чтоб, тихо живя, нетревожно,
Не ждать, не желать ничего...
 

«Нет, верба, ты опоздала...»

 
Нет, верба, ты опоздала,
Только к марту цвет дала, —
Знай, моя душа сызмала
Впечатлительней была!
 
 
Где же с ней идти в сравненье!
Не спросясь календаря,
Я весны возникновенье
Ясно слышу с января!
 
 
День подрос и стал длиннее...
Лед скололи в кабаны...
Снег глубок, но стал рыхлее...
Плачут крыши с вышины...
 
 
Пишут к праздникам награды...
Нет, верба, поверь мне, нет;
Вешним дням мы раньше рады,
Чем пускаешь ты свой цвет!
 

«Помню: как-то раз мне снился...»

 
Помню: как-то раз мне снился
Генрих Гейне на балу;
Разливалося веселье
По всему его челу...
 
 
Говорил он даме: «Дама,
Я прошу на польку вас!
Бал блестящ! Но вы так бледны,
Взгляд ваш будто бы погас!
 
 
Ах, простите!– я припомнил:
Двадцать лет, как вы мертвы!
Обращусь к соседке вашей:
Вальс со мной идете ль вы?
 
 
Боже мой! И тут ошибка!
Десять лет тому назад,
Помню, вас мы хоронили;
Устарел на вас наряд.
 
 
Ну, так к третьей... На мазурку!—
Ясно вам: кто я такой?»
– «Как же, вы – вы Генрих Гейне:
Вы скончались вслед за мной...»
 
 
И неслись они по зале...
Шумен, весел был салон...
Как, однако, милы пляски
Перешедших Рубикон!..
 

«Могучей силою богаты...»

 
Могучей силою богаты
За долгий, тяжкий зимний срок,
Набухли почки, красноваты,
И зарумянился лесок.
 
 
А на горах заметны всходы,
Покровы травок молодых,
И в них – красивые разводы
Веснянок нежно-голубых.
 
 
Плыву на лодке. Разбиваю
Веслом остатки рыхлых льдов,
И к ним я злобу ощущаю —
К следам подтаявших оков.
 
 
И льдины бьются и ныряют,
Мешают веслам, в дно стучат;
Подводный хор! Они пугают,
Остановить меня хотят!
 
 
А я весь – блеск! Я весь – спокоен...
Но одинок как будто я...
Олин я в поле – и не воин
Мне нужно песню соловья!
 

«Порою между нас пророки возникают...»

 
Порою между нас пророки возникают,
Совсем, совсем не так, как думаете вы,
Их в этот мир вещать не степи посылают,
Сиянье не блестит с избранной головы.
 
 
Нет в наши дни у нас пророков по призванью,
Им каждый может быть, – пустыня ни при чем;
Вдруг замечается – в противность ожиданью —
Огонь, светящийся на том или другом.
 
 
Ничтожнейший из нас в минуту ту иль в эту
Пророком может быть; случайно он постиг
Большую истину, и он вещает свету...
Знать, огненный к нему с небес сошел язык...
 
 
И скажет он свое, и быстро замолкает,
И, бедный, может быть, всю жизнь свою прождет:
Вот-вот сойдет язык, вновь пламя заиграет...
И, в ожидании, он, чающий, умрет...
 

«Велик запас событий разных...»

 
Велик запас событий разных
И в настоящем и в былом;
Историк в летописях связных
Живописует их пером.
 
 
Не меньше их необозримы
Природы дивные черты,
Они поэтом уловимы
При свете творческой мечты.
 
 
Но больше, больше без сравненья,
Пестрее тех, живей других
Людского духа воплощенья
И бытии сердец людских.
 
 
Они – причина всех событий,
Они – природы мысль и взгляд,
В них ткань судеб – с основой нитей
Гнилых и ветхих зауряд...
 

«Раз один из фараонов...»

 
Раз один из фараонов
Скромный дом мой посетил;
Он, входя, косяк у двери
Длинным схентом зацепил.
 
 
Бесподобная фигура!
Весь величественно-груб,
Поражал он ярким цветом
Красной краски страстных губ.
 
 
Хрустнул стул, чуть он уселся;
Разговор у нас пошел
На различные предметы:
Как он с Гиксом войны вел,
 
 
Как он взыскан был богами,
Как он миловал, казнил,
Как плотинами хотел он
Укротить священный Нил,
 
 
Как любил он страстно женщин...
Чтоб свободней говорить,
Попросил меня он двери
Поплотнее затворить.
 
 
И пошел он, и пошел он...
Ощущаю в сердце страх
Повторять вс то, что слышал
При затворенных дверях.
 
 
Удивительное сходство
С нами... Та же все канва:
Из времен «Декамерона»
И деянья, и слова!
 

«В древней Греции бывали...»

 
В древней Греции бывали
Состязанья красоты;
Старики в них заседали,
Старики – как я да ты.
 
 
Дочь твоя – прямое диво,
Проблеск розовой зари;
Все в ней правда, все красиво ..
Только – ей не говори!..
 
 
Запах мирры благовонной,
Сладкий шепот тишины,
Лепет струйки полусонной
В освещении луны;
 
 
Голос арфы, трель свирели,
Шyм порханья мотыльков
Иль во дни святой недели
Дальний звон колоколов...
 
 
Вот те тонкие основы,
На которых, может быть,
Можно было б ткать покровы —
Красоту ее прикрыть.
 

«Совсем примерная семья...»

 
Совсем примерная семья!
Порядок, мир... Чем не отрада?
Но отчего вдруг вспомнил я
Страничку из судеб Царьграда:
 
 
По лику мертвого царя
Гуляют кистью богомазы,
И сурик, на щеках горя,
Румянит крупные алмазы;
 
 
Наведена улыбка губ,
Заштукатурены морщины,
А все же это – только труп
И лицевая часть картины!
 

«Как ты чиста в покое ясном...»

 
Как ты чиста в покое ясном,
В тебе понятья даже нет
О лживом, злобном или страстном,
Чем так тревожен белый свет!
 
 
Как ты глупа! Какой равниной
Раскинут мир души твоей,
На ней вершинки – ни единой,
И нет ни звуков, ни теней...
 

«Вы побелели, кладбища граниты...»

 
Вы побелели, кладбища граниты;
Ночная оттепель теплом дохнула в вас;
Как пудрой белою, вы инеем покрыты
И белым мрамором глядите в этот час.
 
 
Другая пудра и другие силы
Под мрамор красят кудри на челе...
Уж не признать ли теплыми могилы
В сравяеньи с жизнью в холоде и мгле?
 

«Какое дело им до горя моего...»

 
Какое дело им до горя моего?
Свои у них, свои томленья и печали!
И что им до меня и что им до него?..
Они, поверьте мне, и без того устали.
А что за дело мне до всех печалей их?
Пускай им тяжело, томительно и больно...
Менять гpyз одного на груз десятерых,
Конечно, не расчет, хотя и сердобольно.
 

«По берегам реки холодной...»

 
По берегам реки холодной —
Ей скоро на зиму застыть —
В глубоких сумерках наносных
Тончайших льдин не отличить.
 
 
Вдруг – снег. Мгновенно забелела
Стремнина там, где лед стоял,
И белым кружевом по черни
Снег берега разрисовал.
 
 
Не так ли в людях? Сердцем добрым
Они как будто хороши...
Вдруг случай – и мгновенно глянет
Весь грустный траур их души...
 

«Какая ночь убийственная, злая...»

 
Какая ночь убийственная, злая!
Бушует ветер, в окна град стучит;
И тьма вокруг надвинулась такая,
Что в ней фонарь едва-едва блестит.
 
 
Л ночь порой красотами богата!
Да, где-нибудь нет вовсе темноты,
Есть блеск луны, есть прелести заката
И полный ход всем чаяньям мечты.
 
 
Тьма – не везде. Здесь чья-то злая чара!
Ее согнать, поверь, под силу мне:
Готовы струны, ждет моя гитара»
Я петь начну о звездах, о луне.
 
 
Они всплывут. Мы озаримся ими —
Чем гуще тьма, тем будет песнь ясней,
И в град, и в вихрь раскатами живыми
Зальется в песне вешний соловей.
 

«Ты тут жила! Зимы холодной...»

 
Ты тут жила! Зимы холодной
Покров блистает серебром;
Калитка, ставшая свободной,
Стучит изломанным замком.
 
 
Я стар! Но разве я мечтами
О том, как здесь встречались мы,
Не в силах сам убрать цветами
Весь этот снег глухой зимы?
 
 
И разве в старости печальной
Всему прошедшему не жить?
И ни единой музыкальной,
Хорошей думы не сложить?
 
 
О нет! Мечта полна избытка
Воспоминаний чувств былых...
Вот, вижу, лето! Вот калитка
На петлях звякает своих.
 
 
Июньской ночи стрекотанье
И плеск волны у берегов...
И голос твой... и обожанье, —
И нет зимы... и нет снегов!
 

«Как робки вы и как ничтожны...»

 
Как робки вы и как ничтожны, —
Ни воли нет, ни силы нет...
Не применить ли к вам, на случай,
Сельскохозяйственный совет?
 
 
Любой, любой хозяин знает:
Чтобы траве пышней расти,
Ее скосить необходимо
И, просушив, в стога свезти...
 

«Было время, в оны годы...»

 
Было время, в оны годы,
К этим тихим берегам
Приплывали финикийцы,
Пробираясь к янтарям.
 
 
Янтари в песках лежали
Что янтарь – смола одна,
Финикийцы и не знали;
Эта мудрость нам дана!
 
 
И теперь порой, гуляя
Краем моря, я смотрю:
Не случится ль мне, по счастью,
Подобраться к янтарю.
 
 
Говорит мне как-то море:
«Не трудись напрасно, друг!
Если ты янтарь отыщешь, —
Обратишь его в мундштук.
 
 
Он от горя потускнеет...
То ли было, например,
Попадать на грудь, на плечи
Древнегреческих гетер!..
 
 
Отыщи ты мне гетеру,
А курить ты перестань,
И тогда тебе большую
Янтарем внесу я дань».
 
 
С той поры хожу по взморью,
Финикийцем жажду быть,
Жду мифической гетеры,
Но – не в силах не курить...
 

«На сценах царские палаты...»

 
На сценах царские палаты
Вдруг превращают в лес и дол;
Часть тащат кверху за канаты,
Другую тянут вниз, под пол.
 
 
Весной так точно льдины тают:
Отчасти их луч солнца пьет,
Отчасти вглубь земли сбегают,
Шумя ручьями теплых вод!
 
 
Знать, с нас пример берет природа:
Чтоб изменить черты лица
И поюнеть к цветенью года —
Весну торопит в два конца...
 

«Эта злая буря пронеслась красиво...»

 
Эта злая буря пронеслась красиво —
Налетела быстро, быстро и пропала;
Ясный день до бури, ясный – вслед за не
Будто этой бури вовсе не бывало.
 
 
Но она промчалась далеко недаром:
Умертвила сосну многовековую,
Повалила наземь, обнажила корни...
Плачу я над нею, глубоко тоскую!
 
 
Ну, так усыхайте, девственные корнями!
Нет, не пережить вам, корни, обнаженья!
Ты, хвоя, рассыпься пожелтелым прахом, —
Ты ведь не осилишь злого приниженья!
 
 
Плачь, душа, плачь горько по сосне убитой!
Лейтесь, лейтесь, слезы, молчаливо-дружно...
Это – над собою сам хозяин плачет...
Говорят, что бури этой было нужно!..
 

«Лес густой; за лесом – праздник...»

 
Лес густой; за лесом – праздник
Здешних местных поселян:
Клики, гул, обрывки речи,
Тучи пыли – что туман.
 
 
Видно издали – мелькают
Люди... Не понять бы нам,
Если бы не знать причины:
Пляска или драка там?
 
 
Те же самые сомненья
Были б в мыслях рождены,
Если б издали, случайно
Глянуть в жизнь со стороны.
 
 
Праздник жизни, бойня жизни,
Клики, говор и туман...
Непонятное верченье
Краткосрочных поселян,
 

«Славный снег! Какая роскошь...»

 
Славный снег! Какая роскошь!..
Все, что осень обожгла,
Обломала, сокрушила,
Ткань густая облегла.
 
 
Эти светлые покровы
Шиты в мерку, в самый раз,
И чаруют белизною
К серой мгле привыкший глаз.
 
 
Неспокойный, резкий ветер,
Он – закройщик и портной —
Срезал вс , что было лишним,
Свеял на землю долой...
 
 
Крепко, плотно сшил морозом,
Искр навеял без числа...
Платье было б без износа,
Если б не было тепла,
 
 
Если б оттепель порою,
Разрыхляя ткань снегов,
Как назло, водою талой
Не распарывала швов...
 

«Тьма непроглядна. Море близко...»

 
Тьма непроглядна. Море близко, —
Молчит... Такая тишина,
Что комаров полночных песня —
И та мне явственно слышна...
 
 
Другая ночь, и то же море
Нещадно бьет вдоль берегов;
И тьма полна таких стенаний,
Что я своих не слышу слов.
 
 
А я все тот же!.. Не завишу
От этих шуток бытия, —
Меня влечет, стезей особой,.
Совсем особая ладья.
 
 
Ей все равно: что тишь, что буря...
Друг! Полюбуйся той ладьей,
Прочти названье: «Bcё проходит!»
Ладьи не купишь, – сам построй!
 

«Мой стих – он не лишен значенья...»

 
Мой стих – он не лишен значенья:
Те люди, что теперь живут,
Себе родные отраженья
Увидят в нем, когда прочтут.
 
 
Да, в этих очерках правдивых
Не скрыто мною ничего!
Черты в них – больше некрасивых,
А краски – серых большинство!
 
 
Но если мы бесцветны стали, —
В одном нельзя нам отказать:
Мы раздробленные скрижали
Хоть иногда не прочь читать!
 
 
Как бы ауканье лесное
Иль эха чуткого ответ,
Порой доходит к нам былое...
Дойдет ли к внукам? Да иль нет?
 

«Кто утомлен, тому природа...»

 
Кто утомлен, тому природа —
Великий друг, по сердцу брат,
В ней что-нибудь всегда найдется
Душе звучащее под лад.
 
 
Глядишь на рощу: в колыханьи
Она шумит своей листвой,
И, мнится, будто против воли
Ты колыханью рощи – свой!
 
 
Зажглись ли в небе хороводы
И блещут звезды в вышине,
Глядишь на них – они двоятся
И ходят также и во мне...
 

«Как вы мне любы, полевые...»

 
Как вы мне любы, полевые
Глубокой осени цветы!
Несвоевременные грезы,
Не в срок возникшие мечты!..
 
 
Вы опоздали в жизнь явиться;
Вас жгут морозы на заре;
Вам в мае надобно родиться,
А вы родились в октябре...
 
 
Ответ их: «Мы не виноваты!
Нас не хотели опросить,
Но мы надеждою богаты:
К зиме не будут нас косить!»
 

«Не может юноша, увидев...»

 
Не может юноша, увидев
Тебя, не млеть перед тобой:
Ты так волшебна, так чаруешь
Средневековой красотой!
 
 
И мнится мне: ты – шателенка;
По замку арфы вкруг звучат,
К тебе в плюмажах и беретах
С поклоном рыцари спешат.
 
 
И я в раздумьи: как бы это
И мне, с лоснящимся челом,
В числе пажей и кавалеров
Явиться в обществе твоем?
 
 
И я решил: стать звездочетом,
Одеться в бархат – тьмы темней,
На колпаке остроконечном
Нашить драконов, сов и змей;
 
 
Тогда к тебе для гороскопа, —
Чтоб остеречь от зол и бел, —
В полночный час в опочивальню
Я буду призван на совет.
 
 
Тогда под кровом ночи звездной,
Тебе толкуя зодиак,
Я буду счастлив, счастлив... Только
Боюсь, чтоб не слетел колпак!
 

«Не знал я, что разлад с тобою...»

 
Не знал я, что разлад с тобою,
Всю жизнь разбивший пополам,
Дохнет нежданной теплотою
Навстречу поздним сединам.
 
 
Да!.. Я из этого разлада
Познал, что значит тишина, —
Как велика ее отрада
Для тех, кому она дана...
 
 
Когда б не это, – без сомненья,
Я, даже и на склоне дней,
Не оценил бы единенья
И счастья у чужих людей.
 
 
Теперь я чувства те лелею,
Люблю, как ландыш – близость мхов,
Как любит бабочка лилею —
Заметней всех других цветов.
 

«Здесь роща, помню я, стояла...»

 
Здесь роща, помню я, стояла,
Бежал ручей, – он отведен;
Овраг, сырой дремоты полный,
Весь в тайнобрачных – оголен
Огнями солнца; и пески
Спаивает ветер в завитки!
 
 
Где вы, минуты вдохновенья?
Бывала вами жизнь полна,
И по мечтам моим счастливым
Шла лучезарная волна...
Все это с рощей заодно
Куда-то вдаль унесено!..
 
 
Воскресни, мир былых мечтаний!
Воскресни, жизнь былых годов!
Ты заблести, ручей, волнами
Вдоль оживленных берегов...
Мир тайнобрачных, вновь покрой
Меня волшебною дремой!
 

«Серебряный сумрак спустился...»

 
Серебряный сумрак спустился,
И сходит на землю покой;
Мне слышно движение лодки,
Удары весла за горой...
 
 
Пловец, мне совсем неизвестный,
От сердца скажу: добрый путь!
На труд ли плывешь ты, на радость,
На горе ли, – счастливым будь!
 
 
Я так преисполнен покоя,
Я так им богат, что возьми
Хоть часть, – мне достанет делиться
Со всеми, со всеми людьми.
 

«Какая засуха!.. От зноя...»

 
Какая засуха!.. От зноя
К земле все травы прилегли...
Не подалась ли ось земная,
И мы под тропик подошли?
 
 
Природа-мать – лицеприятна;
Ведь, по рассказам, не слыхать,
Чтобы в Caxape или в Коби
Могли вдруг льдины нарастать?
 
 
А здесь, на севере, Сахара!
Край неба солнце обожгло;
И даже море, обезумев,
Совсем далеко вдаль ушло...
 

«Порой, в октябрьское ненастье...»

 
Порой, в октябрьское ненастье,
Вдруг загорится солнца луч,
Но тотчас быстро погасает, —
Туман так вязок, так тягуч.
 
 
И говорит земля туману:
«Не обижай моих красот!
Я так устала жарким летом,
В моих красотах недочет.
 
 
Я так бессильна, так помята,
Глаза сиянья лишены,
Поблекли губы, косы сбиты,
А плечи худы и бледны.
 
 
Закрой меня! Но день настанет,
Зимой успею отдохнуть,
Поверь мне, я сама раскрою
Свою окрепнувшую грудь!»
 
 
Сказала, и, закрывши очи,
Земля слабеющей рукой
Спешит, как пологом, туманом
Прикрыть усталый облик свой.
 

«О, неужели же на самом деле правы...»

 
О, неужели же на самом деле правы
Глашатаи добра, красот и тишины,
Что так испорчены и помыслы, и нравы,
Что надобно желать всех ужасов войны?
 
 
Что дальше нет путей, что снова проступает
Вся дикость прежняя, что, не спросясь, сплеча,
Работу тихую мышленья прерывает
И неожиданный, и злой удар бича...
 
 
Что воздух жизни затхл, что ржавчина и плесень
Так в людях глубоки и так тлетворна гниль,
Что нужны: пушек рев, разгул солдатских песен,
Полей встревоженных мерцающая пыль...
 
 
Людская кровь нужна! И стон, и бред больницы,
И сироты в семьях, и скорби матерей,
Чтоб чистую слезу вновь вызвать на ресницы
Не вразумляемых другим путем людей, —
 
 
Чтоб этим их поднять, и жизни цель поставить
И дать задачу им по силам, по плечу,
Чтоб добрый пастырь мог прийти и мирно править
И на торгующих не прибегать к бичу...
 

«Что тут писано, писал совсем не я...»

 
Что тут писано, писал совсем не я, —
Оставляла за собою жизнь моя;
Это – куколки от бабочек былых,
След заметный превращений временных.
 
 
А души моей – что бабочки искать!
Хорошо теперь ей где-нибудь порхать,
Никогда ее, нигде не обрести,
Потому что в ней, беспутной, нет пути...
 

Баллады, фантазии и сказы

Статуя

П.В. Быкову

 
Над озером тихим и сонным,
Прозрачен, игрив и певуч,
Сливается с камней на камни
Холодный, железистый ключ.
 
 
Над ним молодой гладиатор:
Он ранен в тяжелом бою,
Он силится брызнуть водою
В глубокую рану свою.
 
 
Как только затеплятся звезды
И ночь величаво сойдет,
Выходят на землю туманы, —
Выходит русалка из вод.
 
 
И, к статуе грудь прижимая,
Косою ей плечи обвив,
Томится она и вздыхает,
Глубокие очи закрыв.
 
 
И видят полночные звезды,
Как просит она у него
Ответа, лобзанья и чувства
И как обнимает его.
 
 
И видят полночные звезды
И шепчут двурогой луне,
Как холоден к ней гладиатор
В своем заколдованном сне.
 
 
И долго два чудные тела
Белеют над спящей водой...
Лежит неподвижная полночь,
Сверкая алмазной росой;
 
 
Сияет торжественно небо,
На землю туманы ползут;
И слышно, как мхи прорастают,
Как сонные травы цветут...
 
 
Под утро уходит русалка,
Печальна, бела и бледна,
И, в сонные волны спускаясь,
Глубоко вздыхает она...
 

Весталка

 
В храме пусто. Красным светом
Обливаются колонны,
С тихим треском гаснет пламя
У весталки Гермионы.
 
 
И сидит она на камне,
Ничего не замечая,
С плеч долой сползла одежда,
Блещет грудь полунагая..
 
 
Бледен лик преображенный,
И глава ее закрыты,
А коса, сбежав по тоге,
Тихо падает на плиты.
 
 
Каждой складкой неподвижна,
Не глядит и не вздыхает;
И на белом изваяньи
Пламя красное играет.
 
 
Снится ей покой богатый,
Золоченый и счастливый;
На широком, пышном ложе
Дремлет юноша красивый.
 
 
В ноги сбито покрывало,
Жмут докучные повязки,
Дышат свежестью и силой
Все черты его и краски...
 
 
Снится ей народ и площадь,
Снятся лекторы, эдилы,
Шум и клики, – мрак, молчанье
И тяжелый гнет могилы...
 
 
В храме пусто... Гаснет пламя!
Чуть виднеются колонны...
Веста! Веста! Пощади же
Сон весталки Гермионы!
 

Мемфисский жрец

 
Когда я был жрецом Мемфиса
Тридцатый год,
Меня пророком Озириса
Признал народ.
 
 
Мне дали жезл и колесницу,
Воздвигли храм;
Мне дали стражу, дали жрицу —
Причли к богам.
 
 
Во мне народ искал защиты
От зол и бед;
Но страсть зажгла мои ланиты
На старость лет.
 
 
Клянусь! Клянусь бессмертным Фтою, —
Широкий Нил,
Такой красы своей волною
Ты не поил!..
 
 
Когда, молясь, она стояла
У алтаря
И красным светом обливала
Ее заря;
 
 
Когда, склонив свои ресницы,
И вся в огне,
Она, по долгу первой жрицы,
Кадила мне...
 
 
Я долго думал: царь по власти,
Я господин
Своей тоски и мощной страсти
Моих седин;
 
 
Но я признал, блестя в короне,
С жезлом в руке,
Свой приговор в ее поклоне,
В моей тоске.
 
 
Раз, службу в храме совершая,
Устав молчать,
Я, перстень свой сронив вставая,
Велел поднять.
 
 
Я ей сказал: «К началу ночи
Взойдет звезда,
Все лягут спать; завесив очи —
Придешь сюда».
 
 
Заря, кончаясь, трепетала
И умерла,
А ночь с востока набегала —
Пышна, светла;
 
 
И, купы звезд в себе качая,
Зажегся Нил;
В своих садах, благоухая,
Мемфис почил.
 
 
Я в храм пришел. Я ждал свиданья,
И долго ждал;
Горела кровь огнем желания, —
Я изнывал.
 
 
Зажглась румяная денница,
И ночь прошла;
Проснулась шумная столица, —
Ты не была...
 
 
Тогда, назавтра, в жертву мщенью,
Я, как пророк,
Тяжелой пытке и сожженью
Ее обрек...
 
 
И я смотрел, как исполнялся
Мой приговор
И как, обуглясь, рассыпался
Ее костер!