Читать книгу: «В дни революции», страница 13
Только при соблюдении этих условий для меня, как представителя российской революционной демократии, может оказаться возможность принять все меры к тому, чтобы поднять этот вопрос во всей его широте перед Временным Правительством России. В противном случае, если союзники Австро-Венгрии не поддержат её предложения, и в этом пункте у них не произойдёт соглашения, и дело обмена военнопленных станет лишь делом частичного соглашения между Россией и Австро-Венгрией, я буду считать это дело слишком частным и не имеющим того огромного общественного значения, которое я ему придаю в сделанной мной постановке.
Мне не удалось выполнить принятого на себя обязательства.
На мою родину налетел вихрь таких событий, которые лишили её Временного Правительства, и некому стало утверждать наши постановления. Кажется, и тот Совет крестьянских депутатов, который меня делегировал, уже распущен, и здесь мне не к кому стало обратиться.
К тому же события на фронте приняли такой оборот, что, быть может, и сам вопрос отпадает.
Возможно, что мы накануне освобождения всех пленных, отправке их через весь фронт, а не через один из пунктов его.
Но теперь австро-венгерские пленные уйдут без всяких условий и смогут заполнить редевшие ряды на западном фронте…
К такому решению вопроса я присоединиться не могу.
Прежде, чем оставить Копенгаген, я позволю себе остановиться на одном вопросе, на одной детали жизни наших военнопленных.
Я помню то время, когда, несмотря на постоянные хлопоты и напоминания о необходимости облегчить положение наших пленных и перевезти хотя бы туберкулёзных в нейтральные страны для поправления их здоровья, – подобно тому, как это сделали для своих французы и англичане, – старое правительство, пользуясь заключениями департамента полиции, не решалось сделать этого, боясь пропаганды в нейтральных странах.
Но развернулись события на внутреннем фронте, влияние департамента полиции пало, и Временное Правительство молодой революционной России осуществило, наконец, то, о чём мечтали все те, кто хоть немного соприкасался с военнопленными и знал их тяжёлую жизнь. Оно пошло навстречу этой нужде; и если дело помощи военнопленным в лагерях со времени революции не подвинулось вперёд, а, пожалуй, даже стало слабее, то в отношении интернирования только революция помогла нашим пленникам: она сумела вырвать хоть часть наших пленников из германских и австрийских лагерей и поставить их в условия человеческого существования. Соседние страны, Дания и Норвегия, гостеприимно открыли свои двери и дали приют нашим страдальцам.
В одном из лагерей интернированных, близ маленького городка Хорсеред, мне пришлось встретиться с нашими пленными. Эти датчане приютили их и поддержали начавшие уже падать молодые силы.
То место, в котором я провёл целый день, ещё в начале этого года было поросшее густым лесом. Но как только был решён вопрос об интернировании в Дании русских военнопленных, застучал топор, зазвенела лопата, зашумела пила… И началась постройка, спешная, но солидная работа. И вот, в настоящее время, место это – культурный уголок.
Десятки бараков, вновь построенных и вполне приспособленных для житья, снабжённых водопроводом, канализацией и электрическим освещением, большие залы, столовые, отлично оборудованные операционные, зубоврачебный кабинет и т. п. – всё предоставлено в пользование невольных, но чрезвычайно довольных своим пребыванием здесь обитателей.
Бараки построены и всё оборудование, стоимостью до 5–6 миллионов крон, сделано датским правительством без всякого участия русского; эти бараки, весь городок, после войны предполагается, кажется, использовать на нужды благотворительности, для устройства детских приютов или для стариков и т. п.
Но это дело будущего. Пока же там живут наши военнопленные.
К ним мы поехали.
Нечего говорить о чудной прогулке. Датское военное ведомство предоставило нам автомобили, и мы прокатились по прекрасной дороге среди лесов и полей. Кстати, поездка в автомобиле в Дании в это время была мало кому доступная роскошь: бензина в стране мало, он отпускался по карточкам, и далеко не все, даже богатые, могли разрешать себе такое удовольствие.
Дружественная встреча ожидала нас там.
В самом деле, ведь в лагере живут офицеры и солдаты, только недавно прибывшие из германского и австрийского плена, совершенно оторванные от родины и жадные знать, что там делается на этой дорогой, многострадальной и так много теперь обещающей родине. И тут к ним на встречу идут их соотечественники, только что приехавшие с родных для них мест. Совершенно понятно то нетерпение, с которым они нас ждали.
С другой стороны, и мы очень интересовались видеть не только лагерь и его оборудование, но и его невольных, но счастливых своим пребыванием обитателей.
И полились беседы.
Наперерыв расспрашивали друг друга, наперерыв делились впечатлениями прожитых дней.
Внешнее оборудование лагеря, повторяю, прекрасно. Им мы обязаны датчанам.
С своей стороны, копенгагенское отделение московского комитета помощи озаботилось устройством библиотек, читален, мастерских, в которых работают и читают пленные и проводят часы досуга.
Содержание прекрасное. Питание не оставляет желать лучшего, и оно даёт блестящие результаты: некоторые интернированные поправились настолько, что прибавились в весе до полутора пудов (более двадцати килограммов) в течение двух-трёх месяцев.
Кажется достаточно. А ведь приехали они сюда в таком виде, что едва держались на ногах.
Общий отзыв военнопленных о приёме, оказанном им датчанами, восторженный. То дружественное отношение, которое они почувствовали с первых дней, сохранилось до конца, несмотря на некоторые трения, которые происходят при совместной жизни.
Главнейшие жалобы, которые пришлось слышать, – это жалобы на то, что интернированные не хотят работать даже для себя без особого каждый раз вознаграждения. И это при условии, что они получают определённое жалование, как военнослужащие.
И в самом деле. Когда я был вечером на кухне, там один из помощников повара говорил мне, что они получают за свою работу по полкроны в день. Так и на всех других работах по лагерю.
Печальная картина. И признаюсь, когда мне говорили об этом датчане, и говорили с горьким укором, что даже картофель выкопать для самих себя интернированные не находят возможным бесплатно, мне становилось как-то не по себе: краска стыда за своих соотечественников покрывала моё лицо, и ничего не мог я сказать не только в оправдание, но даже и в объяснение этого странного факта.
Но мимо этих печальных явлений…
Мы встретились, россияне, пришедшие с разных сторон: одни с тяжёлыми воспоминаниями переживаний плена, другие с впечатлениями молодой революционной России; у одних всё в прошлом, другие до боли полны настоящим, и этого достаточно, чтобы между ними установился тесный контакт, и в живой беседе и обмене впечатлениями незаметно прошёл день. Днём угощали нас датчане, а вечером был обед в офицерском собрании, и так как на следующий день отправлялась партия инвалидов в Россию, то офицеры устроили прощальную вечеринку-концерт для своих добрых знакомых датчан.
Мило и задушевно прошёл вечер; и не хотелось уезжать. Но уже поздно, завтра утром серьёзные и продолжительные беседы с германцами и австрийцами по целому ряду поднятых вопросов об обмене военнопленными, а сегодня мы и без того злоупотребляем любезностью молодого датского офицера, приехавшего с нами в качестве шофёра и задержанного нами до поздних часов.
С трудом распрощались мы с нашими новыми приятелями и тёмной ночью поехали в Копенгаген, полные дум о виденном и слышанном, и с тревожным вопросом: как встретит молодая Россия тех, кто отдал всё в борьбе за родину и, радостный и полный надежд, возвращается домой?..
А все они интернированные возвратились домой – это один из результатов нашей конференции. Я провожал кое-кого, уже будучи в Стокгольме, задержанный там событиями в России.
Кончилась копенгагенская конференция. Я уехал, унося приятное воспоминание об Амалиенборг, где во время войны, мы с противниками занимались мирными делами.
Мы поехали, по приглашению норвежцев, в Христианию на конференцию тоже о военнопленных. Здесь, при участии представителей Норвегии, мы вели переговоры с германцами и австрийцами о наших военнопленных. Норвежцы тоже оказали гостеприимство нашим военнопленным. Мне не удалось побывать в местах интернирования наших военнопленных в Норвегии. Я спешил в Стокгольм. Но мой товарищ по конференции посетил солдатский лагерь и ему так понравилось, что он уверяет, готов пожить там некоторое время, чтобы отдохнуть.
Спасибо большое нашим друзьям-норвежцам за всё внимание и заботу о наших страдающих братьях. Во время конференции норвежцы шли на встречу действительным нуждам и были милыми посредниками в переговорах, стремившимися уладить споры к общему благополучию.
Из Христиании путь наш был в Стокгольм, где должно было состояться совещание с Шведским Красным Крестом по вопросу, главным образом, о транспорте. Вопросы были разрешены быстро, в особенности, имея в виду желание шведов помочь транспортировке пленных. Но как удастся провести в жизнь то, что решено – это другой вопрос: ведь, положение в России теперь таково, что не с кем разговаривать по деловым вопросам.
Мне пришлось в бытность в Швеции встречать и провожать поезда с инвалидами, перевозимыми из Австрии и Германии. И то внимание, те удобства, ту заботу, которыми пользуются мои соотечественники в Швеции, никогда не забуду, и не забудет этого русский народ.
В Стокгольме я задержался и воспользовался гостеприимством страны и досугом, чтобы наскоро набросать эти отрывочные воспоминания.
Пусть читатели не посетуют за то, что я им даю.
Но я не обещал писать им историю Российской революции. Я обещал поделиться с ними тем, что видел, участником чего мне довелось быть.
Писать историю ещё не время. Она только творится. И настанет час, когда будущий историк будет вскрывать тайники сегодняшней нашей жизни.
Если взгляд его случайно упадёт на эту книгу, и он извлечёт из неё хотя что-нибудь, что даст ему возможность осветить малейшую деталь, я буду считать, что не даром использовал свой невольный досуг.
Заключение. Оценка современного момента
Как ни тяжелы переживаемые в настоящее время события, но они не должны вселять сомнения в успехе русской революции, так как коллективный разум и коллективная любовь к родине переработают всё в таком направлении, что строительство новой молодой России пойдёт по правильному пути.
К тому же всем, имевшим счастье находиться во время революции в России и принимать участие в современной жизни, было ясно, что начавшаяся так красиво русская революция должна была пройти через тот кошмарный и кровавый этап, виновниками которого являются опоздавшие к революции люди, огорчённые, что таковая произошла без их участия, и решившие во чтобы то ни стало продолжать и «углублять» революцию. Для этого они воспользовались легко воспринимаемым несознательными массами лозунгом, отвечающим утомлённым войной гражданам, с одной стороны, и с другой, – трусливым душам, убегавшим от войны всегда, – и при старом режиме и при новом, – не желавшим защищать ни царскую, угнетавшую всех Россию, ни Россию революционную, сумевшую в короткое время провести в жизнь такую сумму прав граждан, какой не обладает ни одна страна в мире.
Революция началась красивым жестом.
Стоило только серьёзно сказать старому правительству, доведшему Россию до позора: «уходи вон», как оно вынуждено было выполнить немедленно этот приказ и удалиться без сопротивления. И потому революция совершилась почти без кровопролития, без жертв. Старый, обветшавший строй пал, как ветхая одежда, которую быстро снимают и выбрасывают вон, как совершенно ненужную вещь.
И в этом именно и заключалась красота нашей революции. Она пришла вовремя и отвечала чаяниям и настроениям всех без исключения.
С каким восторгом принята была весть о перевороте всеми!
Я встречался с людьми самых различных политических убеждений и настроений и ни от кого не слышал ни слова укоризны по адресу деятелей революции, ни одного указания, что делать этого было нельзя, что оно было несвоевременно. Нет, всеобщая радость, общий восторг вызвали первые события о перевороте, о свержении старого строя, столь опостылевшего всем.
Надо было видеть те грандиозные манифестации, которые происходили в городах по поводу происшедшего, в честь нового будущего. Многотысячные толпы народа выходили на улицу и манифестировали свои чувства перед только что народившимися революционными организациями и органами революционной власти. И эти толпы, всегда в прошлое время разгонявшиеся полицией, проходили стройными рядами и хотя запружали улицы, но не было ни одного несчастного случая, ни одной жертвы. И это непривычное в жизни русской толпы явление – ясный показатель, как серьёзно радостно принято было осуществление в российской жизни начал свободы.
Казалось, жившая веками закрепощённой Россия привыкла всё-таки к свободной жизни и восприяла её легко и без потрясений.
И думалось, что пройдёт короткий промежуток времени первых восторгов и упоения свободой и начнётся строительство новой жизни, столь необходимое для блага всех народов, населяющих необъятные шири нашей страны, и для блага всех других народов, нормальному развитию жизни которых не могла не мешать близость к ним страны, где ещё не были сброшены цепи векового рабства.
Но свобода народам никогда не давалась дёшево и без жертв. И было бы большой наивностью рассчитывать, что Россия покажет невиданный в истории пример лёгкого освобождения от пут рабства и перехода к новой свободной жизни столь же красиво, каким было начало революции, первые моменты её. Нет, необходимо было испить чашу до дна.
Новой России не страшна была, правда, контрреволюция, выступление старых сил, недовольных приходом новых деятелей. У них, этих старых сил, не было почвы под ногами, не было на кого опереться, ибо очень уж измучены были все старым произволом. И контрреволюция, в её обычном понимании, не угрожала молодой России.
Равным образом, не страшны были молодой России и попытки революционных авантюристов вести перманентную революцию, хотя эти последние опирались и опираются как будто на широкие массы взбудораженного народа, которому они выкидывают очень понятные и весьма приемлемые лозунги. Молодой России они не страшны.
И это утверждение я позволяю себе делать в то время, когда Россия переживает серьёзный кризис, и когда на улицах многих городов происходит гражданская война, когда всюду царит анархия, и революция приняла кровавые формы междоусобной войны и грозит в потоках крови затопить с таким трудом, ценою вековой борьбы лучших сынов России, только что добытую свободу.
Я позволяю себе утверждать это потому, что меня не оставляет вера, что гипноз пройдёт, и стремление к нормальной здоровой жизни приведёт, наконец, страну к прекращению междоусобицы и восстановлению необходимого порядка для воссоздания действенной жизни свободных граждан новой России.
Повторяю, этот этап необходимо было пройти, – слишком малокультурны мы были, и слишком долго угнетало нас старое правительство, делавшее всё возможное, чтобы не дать народу образования и отдалить его от всех завоеваний культуры. И приходится теперь самому народу кровью своей, проливаемой в междоусобной войне, вызванной революционными авантюристами, расплачиваться за грехи старой царской власти.
Но если мне не представляются слишком опасными для дела свободы и революции мятежные выступления ни справа, ни слева, то я вижу глубокую и серьёзную опасность.
Она в следующем.
Продолжительное бесправие русского народа не могло не оставить глубоких следов в жизни его. Само собою разумеется, что оно не могло не отразиться на многих сторонах жизни и в пореволюционный период.
Привычка работать за страх или из жажды наград тоже отразилась на нравах и обычаях наших.
И вот, когда оковы рабства спали, и народам России революцией была предоставлена вся сумма прав, то в сознании самых разнообразных слоёв это претворилось чрезвычайно своеобразно.
Предо мной, как военным комиссаром и затем командующим войсками киевского военного округа, с самого начала революции и почти до последних дней проходила людская волна.
Ко мне в кабинет приходили все, кто только хотел. И старый, поседевший генерал, и молодой прапорщик, только что оторванный от школьной скамьи, и солдат с фронта, усталый и загорелый от лучей солнца, ветра, и непогоды, и тыловой солдат, сумевший провести всю войну вне фронта, недавно призванный молодой солдат, и сорокалетние и старше, приходили и чиновники, и рабочие, и работницы и банкиры, и промышленники… Приходили и по своим личным делам и по поручениям организаций, комитетов, советов, по делам общественным.
И кто бы ко мне не приходил, барышня в шляпке или работница в платочке, изящно одетый молодой человек, или в простом платье маляр, по своему делу или общественному, все без исключения говорили одно и тоже:
– Дай!
Я только и слышал от всех, приходивших ко мне граждан и гражданок:
«Мы имеем право это получить», «Вы обязаны нам это дать», «Мы имеем право это требовать», «Вы обязаны наше требование выполнить», и. т. п.
Революция и её завоевания отобразились в сознании решительно всех в виде суммы безграничных прав, и все наперерыв стремились осуществить эти свои вновь завоёванные права.
Но никому из приходивших ко мне масс людей не приходило в голову, что у граждан существуют не только права, но и обязанности, и что, чем больше прав, тем гораздо значительнее обязанности, и что именно новой строй жизни молодой России требует от всех полного напряжения сил в постоянной работе на общее благо, включая до принесения себя в жертву.
И вот именно это обстоятельство, что от революции громадным большинством граждан взято только понимание и признание своих прав, но не обязанностей, является наибольшей угрозой самой революции и свободе.
Именно этим объясняется чуть ли не откровенно пущенный лозунг: «Рви, что можно». Этим объясняются и повышенные требования служащих и рабочих, как в смысле чрезмерного увеличения заработной платы, так и в смысле сокращения числа рабочих часов, и национальные устремления к осуществлению немедленно и во всех областях и формах автономии и самостоятельности ещё до решения этого вопроса Учредительным Собранием, сорванным в настоящее время последним выступлением большевиков, сыгравших на том же: «Рви, что можно».
Этим объясняется и невозможность, при всём желании серьёзных революционных деятелей, установить разумную дисциплину в войсках, основанную не на страхе наказания, а на сознании своих обязанностей перед страной и народом…
Этим, именно этим, объясняется и многое другое в нашей жизни…
Но если нам приходится в настоящее время переживать критический период революции, и если в настоящее время безумно льётся народная кровь в междоусобной борьбе, то это не может убить веру в торжество революционной правды и не может заставить думать, что уроки прошлого пройдут бесследно, и мы окажемся да развалинах только что начавшегося строиться замка счастья.
Нет, возврата к прошлому быть не может, и ключи счастья в руках самого народа, который, в конечном счёте, не может сбиться с верного пути к строительству новой России!
Но досмотрим, как совершилась последняя «революция».
«Смольный имеет сегодня вид какой-то осаждённой крепости, готовой по первому сигналу отразить всякое нападение. Здание окружено пулемётами; пулемёты стоят и в окнах второго и третьего этажей. У входа в институт стоят зенитные орудия. Кругом много автомобилей и четыре броневика».
Так описывают газеты от 25 октября (8 ноября) вооружение революционного штаба в день ноябрьского выступления большевиков для захвата власти.
Ничего подобного не было у Таврического дворца в день переворота в феврале (марте) текущего года, когда царская власть должна была уступить своё место революционной власти, свергнувшей деспотизм и водрузившей знамя свободы на месте былого произвола.
Если в таврическом дворце в дни великой революции появились войска, то это лишь были те солдаты и офицеры, которые по собственному почину пришли туда, чтобы выразить свою верность новому строю и придти на помощь Временному Правительству.
Я не был в Петрограде ни в дни великой революции, ни в дни выступления большевиков. И в первый и во второй раз я наблюдал события Петрограда из прекрасного далека: первый раз с благословенного юга России, где теперь тоже льётся братская кровь, второй – из мирной и спокойной Швеции, где разыгравшиеся в Петрограде события заставили меня остановиться в ожидании лучших дней и возможности вернуться на родину для новой работы.
Поэтому мне приходится говорить об этих событиях лишь по газетным сведениям и рассказам очевидцев, дающих черты и детали совершавшихся на их глазах события.
Не время ещё расценивать эти события во всей глубине. Я остановлюсь здесь только на отмеченном мною факте. Мирное и безоружное выступление деятелей февральской (мартовской) революции, выступивших и свергнувших старое правительство без подготовки для этого вооружённых сил и накопление таковых, как для обороны, так и для наступления, и собирание сильных военных отрядов и военно-технических средств для самообороны и нападения деятелей ноябрьской «революции».
Прибавим к тому же, что мартовские дни подготовлялись в полной тишине, в привычном для русских революционеров подполье, тогда как дни ноябрьские были у всех на виду, и о них громко говорили в печати всех направлений и на закрытых и открытых митингах.
