Читать книгу: «Дом на мосту», страница 9
Питер • Отъезд
Седой приехал к парадному больницы на громадном джипе. Я оглянулся на убогий корпус и быстро запрыгнул внутрь.
– Привет, малой. Как самочувствие?
– Да вроде нормально, с учётом обстоятельств. Сплю, по крайней мере, хорошо.
– Вот как раз твой спокойный сон нам и надо обсудить. Твой друг Теймур новое местечко открыл неподалёку, очень рекомендуют. Там и обсудим.
Ехали молча около получаса.
Я изучал забытые за прошедшее время улицы, как ребёнок, отвыкший за лето от своих родителей. То, что окна и витрины пролетали мимо, приводило меня в восторг.
– Возьми крабов и салат с горгондзолой, а я выберу вино, – сказал Седой, когда мы сели за стол.
– Однако, – удивился я. – Но у меня денег совсем нет.
– Желудок же есть? Этого достаточно.
Мы сделали заказ.
– Рад, что здоровье у тебя хорошее, но ситуация, в которую ты попал, несколько сложнее, чем я представлял.
– И, видимо, я тоже.
– В корень зришь.
Седой достал платок и промокнул лоб.
– В общем, как оказалось, дело не в тебе.
– Как это?
– Не перебивай. Пей вино и слушай.
– Хорошо.
– Дело в твоей бабе.
– Бывшей?
– Да, дело в твоей бывшей бабе. Она у серьёзных людей забрала кое-что, что им было очень дорого. И свалила.
– А я здесь при чём?
– А ты и был ни при чём. Они не тебя пасли, а ждали, что она объявится по месту жительства, то бишь в твоей квартире. Ну, или как-нибудь попытается выйти с тобой на связь. На тебя никто не охотился, предъяв к тебе не было.
– Это же хорошо?
– Хорошо, да не очень. Когда ты сорвался и начал сдуру шмалять из окна, сын одного серьёзного человека получил пулю.
Я поперхнулся.
– Я убил человека?
– Если бы ты убил, то лежал бы не в дурке, а в грунте. В плечо ранил, кость не задел, жив он. Но не радуйся – такое не забывают.
– И теперь бандиты охотятся за мной?
Седой вытащил сигару и закурил.
– Вообще-то тут нельзя, но у меня есть кое-какие привилегии, – он выпустил кольцо дыма и самодовольно уставился на него. – Ну так вот. Люди те уже давно не бандиты – костюмы. С портфелями, погонами и прочими погремушками. А значит, и опасность от них посерьёзнее будет.
Он замолчал. Я выпил полный бокал.
– И что мне теперь делать?
– Ну, ты пока не в приоритете. Они твою бывшую ищут. Как найдут, там и будут решать по твоему случаю. Я, конечно, постараюсь разрулить, но тут пятьдесят на пятьдесят.
– Так ты не ответил, что мне-то делать?
– То же, что отцы наши и деды – валить и ждать.
– Куда валить?
– Из нашего Рима в свои Палестины. Я поднял кое-какие связи. Сейчас выпьем, закусим, по магазинам пройдёмся – одёжка тебе новая нужна, а вечерком на вокзал. Поедешь на свою малую родину. Я бы и самолётом отправил, но так тебя точно выловят. А на железке ещё мои люди остались. СВ, все дела, чай в подстаканнике.
– Ненавижу этот город.
– Надеюсь, меньше, чем свою жизнь. Чем заниматься, не волнуйся – там всё организовано. Приедешь – остановись в гостинице, денег я дам, к родне не суйся. Тебе позвонят из депо и так спрячут – ни одна падла не отыщет.
Нам принесли еду.
– Налегай, малец.
– А ты что?
– Мне такое нельзя, врачи только всякое говно на пару прописали, иначе, говорят, амба. Но смотреть на хорошую еду мне никто не запретит.
Я ел не спеша, пытаясь в голове сложить все кусочки мозаики.
– Слушай, Седой. А когда они Ирку найдут, что с ней сделают?
– Бог один знает. Ну если совсем глупостей не натворит, может, и в живых оставят.
Я посмотрел на него, наколол на вилку сыр.
– Да и хуй на неё.
– Вот это правильно, малой. Вот это – правильно.
Мы купили добротные ботинки, штаны, куртку, шапку, всякой другой одежды и громадный рюкзак, в который всё это сложили. Было похоже, что Седому этот процесс приносил удовольствие больше, чем мне.
После этого забежали в какой-то бар, я дерябнул вискаря, прикупили ещё бутылку в дорогу и двинули на вокзал.
У моего вагона было пусто. Я забросил вещи и выскочил покурить.
– Слушай, Седой, а можно тебе вопрос задать?
– Знаю я твой вопрос.
– Да нет, я не об этом.
– Почему я тебе помогаю?
– Да.
Он бросил огрызок сигары на пути.
– Я. Потому что этим человеком был я. Езжай, малой. Прости и езжай, от греха подальше.
Локомотив дал гудок. Старик резко развернулся и, слегка прихрамывая, пошёл по осиротевшему перрону.
Ехал один. Молча чокался с потемневшим застекольем и молился, чтобы этот поезд ехал вечно и никогда не доехал до проклятого города.
Дом на мосту • Казнь
Оставаться в доме было нельзя – Егерь мог вернуться в любой момент. Я собрал консервы, натянул на себя тёплую одежду. Хотел было взять книги, но понял, что далеко с ними не уйду. Загрузил рюкзак едой, патронами, закинул две бутылки водки и сел на диван.
Взгляд поймал начатую поллитру на столе. Неспешно налил стакан с горкой и опрокинул. Холод в спине отступил, пустив бросившее в пот тепло. Вылил остаток в стакан и бросил бутылку на пол.
Свалил в центр комнаты книги, проверяя каждую на наличие закладок. Из справочника строителя выпали две пятирублёвки с лётчиком – весь улов. Принёс из коридора канистру бензина. Вспомнил о тетрадях, стянул их со шкафа, обернул в клеёнку со стола и сунул в рюкзак. Облил всю комнату, размышляя, что если егерь сейчас выстрелит, то смерть моя будет крайне бездарной.
Выпил остаток водки.
Накинул рюкзак, винтовку, взял канистру, последний раз осмотрелся и вышел. Облил порог, раскосы, на которых держался дом, перрон. Отойдя на пару метров, поджёг коробок спичек и бросил к двери. Ушёл с моста, и на всякий случай отошёл от края.
Окна вылетели, дверь прожгло, занялась крыша. Огонь озлобленно вырвался изнутри. Казалось, что дом кричал. Я сел у валуна, где прятался от Егеря, и закурил. Водка успокаивала, глаза затягивала поволока, слегка морозило.
Раскосы с треском лопнули, дом опрокинулся, плюнул огнём в небо через свои проёмы и рухнул к основанию моста. И в ту же секунду раздался взрыв страшной силы.
Железное туловище моста, изогнувшись, подскочило, вывернулось в воздухе и с грохотом обвалилось в реку.
Выждав некоторое время, я осторожно подошёл к обрыву. В реке стояли опалённые быки, на которых под грудой металла горели деревянные балки и кругляк. То, что было мостом, превратилось в хлам, а от дома не осталось и следа.
Постояв минут десять, вернулся и развёл костер у валуна. Сделал лежбище из ельника, накрылся плащ-палаткой и лёг спать.
***
Сколько дремал, не знаю – меня разбудил выстрел и крик. Я инстинктивно откатился, нащупал винтовку и, пытаясь проморгаться, выставил перед собой.
На противоположном берегу на дрезине стоял Егерь.
– Ты что, блядь, наделал?
– Ты на хрена опять стреляешь?
– Разбудить. Я чуть в обрыв не ушёл. Ты что, блядь, натворил?
– Я не хотел, честное слово. Только дом сжечь, а оно вон как вышло.
– Что ты несёшь?
– Разумное, доброе, вечное. У деда, видать, взрывчатка на чердаке была или что-то похожее.
– А проверить?
– Ох, бля, пойду посмотрю, не помешает ли что-то мне сжечь это блядский дом к херам?
Егерь спрыгнул с дрезины и подошёл к краю. Ружьё он закинул за спину.
– Да не бойся, стрелять не буду.
– Я и не боюсь. Просто не верю.
– А смысл какой?
– А вернулся ты зачем?
– Я доехал, постоял на развилке, уже даже поезд увидел, но решил вернуться – мне тот мир чужой, а тут я всё знаю. А ты, – он перешёл на крик, – мост, сука, подорвал!
– Да не хотел я, говорю же.
– Да я уже понял, хватит повторять. Но один хер – мудак.
Мы синхронно закурили.
– И что ты теперь делать будешь?
– Не знаю. Попробую спуститься по течению до стыка с большой водой, а там, может, и выберусь.
– Ага. Если волки не сожрут.
– А ты что?
– Поеду в город. Может, найду колдунью, а может, хозяйство заведу. Кур каких. Я ж пока не знаю, как там люди выживают.
– Тебе понравится.
– Тебе-то почём знать? Честно, метнул бы камнем, прямо в бестолковку, но, боюсь, не доброшу.
Бессмысленность всего происходящего меня утомила.
– Всё, я спать пошёл.
– Потеряешься ты, как уже терялся, сгинешь и пропадёшь, Егорушка.
– Егерь, хватит меня стращать.
– Да кто ж тебя стращает-то? Ты мне только ответь – какое имя у этой реки, сколько тебе лет и сколько из них ты проторчал в этом доме на мосту?
Я завис – ответа у меня не было.
– То-то, блядь. А я знаю. Но хрен я тебе скажу.
– Всё?
– Нет ещё. Пса твоего жалко. Тебя – нет, а пса жалко. Хороший был пёс. Но как пришёл, так и ушёл.
– Так же, как ты.
– Да и как ты, мудила. Бывай.
Заскочил на дрезину и уехал, распевая что-то в голос.
Дурка • Великан
С вечера болела голова, Шефалович дал таблеток, я провалился в глубокий сон.
Лицо за ночь отекло, я едва мог видеть, но голова не болела, и это радовало. Пошёл умываться и ощущал приятное тепло солнца, греющего бритый затылок.
Не торопясь прошёл в столовую, схлебал липкую массу, именуемую овсяной кашей, залил намёком на чай, после чего вышел во дворик покурить.
Нина, улыбаясь, помахала мне рукой со второго этажа. Я ответил.
День был хороший – отец сказал бы, «божий».
Дневник из дурки • Крах
Ленка позвонила на рассвете. Пытался узнать, что случилось, а она всё спрашивала, можно ли приехать. Я сказал «да», положил трубку и начал судорожно наводить порядок, зачем-то заправил постель, потом выругал сам себя, смёл мусор со стола на кухне в пакет да собрал урожай труселей с пола ванной.
Она приехала часа через два. Я даже успел прикорнуть.
Открыв дверь, увидел её в сползшем пальто. Синий шарф одним концом подметал пол. По лицу было видно, что ревела и пила. Я затащил за ней громадный чемодан. Она долго разувалась. Сняла сапоги, стала ниже и прошла на кухню.
– У тебя курить можно?
– Да, только форточку открой.
– Она открыта.
– Тогда кури.
Спина её тряслась, свободной от сигареты рукой она постоянно поправляла волосы.
– Оставь волосы в покое, – сказал я.
Она обернулась.
– Да блядь…
– Что случилось? С Борисом что?
Она затушила сигарету в пепельницу и сквозь зубы выдала:
– Всё с твоим Борисом хорошо и с твоим Борисом всё. Эта скотина на сторону ходил – я что-то такое подозревала, но не искала доказательств. А тут он заявился пьяный, я его прямо спросила – он прямо ответил. У него есть ребёнок. Ребёнку два месяца.
– Ебануться.
– Ебанулся. Ты не знал?
– Нет, конечно.
Она села на стул. Закурила вторую.
– Я чаю налью.
– Не надо.
– Хорошо.
Я налил чаю. Она отхлебнула, обжигаясь.
– Это всё?
– Этого мало?
– Нет, конечно.
– А было и ещё. У тебя выпить есть?
– Коньяк.
– Сойдёт.
Накидал в гранёный на треть. Ленка залпом всадила. Поморщилась, потрясла головой, зарычала.
– Я, естественно, устроила истерику. Ну не пироги ж мне печь?
– Так.
– Хуяк, Егорушка, хуяк. Он встал и ударил меня. По лицу, кулаком, – она убрала волосы. На левой скуле был приличный подтёк, начинавший расходиться лиловым. – А потом развернулся и ушёл спать. Вернее, упал спать на диван в зале.
– А ты?
– А я охуела. Поднялась с пола, выпила пару стаканов водки, поблевала и собрала вещи. Ему только не говори, что я здесь.
– Само собой.
Она налила себе полстакана, отпила половину и засмеялась.
– Егор, я что так долго-то. Я с этим чемоданом прямо по улице пошла, по дороге. Всё думала, что собьёт меня какой-нибудь ранний джигит – и всё встанет на места, и Борис вернётся, и будет всё хорошо. И даже мечтала, что ходить не смогу, чтоб он, сука, со мной всю оставшуюся жизнь маялся и в глазёнки смотрел.
– Херню несёшь.
– Меня объезжали, орали что-то, а потом один добрый человек остановился, подвёз и денег не взял.
Я налил себе и выпил.
– Ну ничего. Куда-то это всё да выведет.
– Да куда выведет? Вся жизнь в пизду, со всеми этими утятницами, поездками на дачу и пивасиком по субботам. Дальше только зима и следы в снегу.
Она начала опадать.
– Лен, давай спать ляжешь.
– Куда?
– Спать. В спальню. А я в зале лягу.
Она медленно поднялась и не спеша прошла, опираясь на стену. Села на край кровати.
– Вот за что? Что со мной не так?
– С тобой всё в порядке.
Она посмотрела на меня снизу побитой собакой.
– Я.
– Что «я»?
– Любил тебя всегда. Я.
Подскочила на ноги. Улыбнулась.
– А хочешь, я тебе отсосу? Прямо здесь и сейчас. Разовое предложение, соглашайся.
– Лен, ты чего?
– Всего! Давай сделаем это, нет же причин отказываться!
– Остановись, пожалуйста.
– А что? Друг изменил жене, она к тебе, а у тебя чувства, мне месть, разве не лучшее начало дня? Круто же.
Она двинулась ко мне, схватив за пряжку. Я попробовал освободиться – она толкнула меня двумя руками в грудь.
– Да что с вами, идиоты? Что с вами, животные? Что ты, что он. Тот всех баб в округе переебал, я, дура, его ждала, а надо было тебя ждать, а ты трус. Трус! Мало того, что трус, так ещё и тупой.
– Лен, ну ты что?
– Хуль ты ленкаешь? Что тебя остановило сказать это тогда? Слил меня, как залежалый товар, а потом ходил рядом и радовался своему несчастью, как и я. Да как и он, наверное.
– Успокойся.
– В гробу успокоюсь. Иди в жопу.
Обулась она очень быстро, поправила пальто, прошлёпала на кухню, опрокинула остаток, открыла дверь и вытащила чемодан.
– Ты куда?
– В большие города. От вас, ублюдков, подальше, пока окончательно не состарилась.
И потащила чемодан вниз по лестнице. Я встал в проёме двери, провожая взглядом.
– Вот ведь пиздец…
– Точно, Егорушка. Точное слово подобрал! – воскликнула она, остановившись на площадке, и спокойно, – не ищи меня, пожалуйста. Если любишь – не ищи.
– Хорошо.
Я закрыл дверь, сел на пол коридора и заорал.
***
Стол лип к рукам и кружкам. Пепельница была похожа на жерло вулкана, готового исторгнуть из своих недр поток окурков.
Мы не виделись с Борисом давно. От Ленки не было новостей уже пару месяцев.
Наша похожесть пугала обоих, и мы делали всё, чтобы отличаться друг от друга, выдумывая новые способы непонимания. Но это не помогало: как только проскакивала неуместность, мы замолкали и пили жиденькое пиво, глядя друг через друга.
– Я хотел тебе рассказать, только обещай дослушать.
– Фельдмаршал…
– Хорошо. В том городе, куда я вынужден уезжать якобы по работе, когда наступает вечер и люди прячутся в свои коробки, как послушные игрушки, я остаюсь один в пустой тёмной комнате с окнами в пол, с видом на бесконечно торчащие рёбра небоскрёбов среди болот и мёртвые спины машин. И уже не нахожу сил чтоб не выйти.
– Знаешь причину?
– Это и есть причина.
– Какой этаж?
– На десять больше, чем нужно для завершения.
– И совсем ничего?
– А что может остановить? Я не боюсь кого-то оставить. Главное, никого не забрать.
– Может, объяснишь?
– А что объяснять? Вышел, как и другие до меня. Выбрал путь.
– Выбрал ли?
– Здесь ты прав.
Кружки с трудом оторвались от стола.
– Пиво всё жиже. Мрак.
– Мы проходим сквозь шторы страданий, надеясь, что за ними всё будет иначе, но там только новые шторы и шторы.
– Пока ты не оказываешься у окна без штор.
Я даже не тушил сигарету – просто бросил её труп сверху на гору подобных.
– Пообещай, что позвонишь.
– Пообещаю.
– Ещё по одной?
– Мне вообще-то срочно нужно быть в другом месте. Да, давай ещё по одной.
Дурка • Великан
Раздался истошный крик. Я пришёл в себя и рванул в палату.
Бледная Нина с глазами навыкате уже не дышала в объятиях улыбающегося Ивана.
– Не плачь! Не плачь! – кричал Великан, всё сильнее сжимая её.
Я схватил табурет и огрел им его по голове. Табурет развалился на части. В руках у меня осталась пара ножек, соединённых планкой.
Иван отпустил Нину, развернулся и ударил меня в грудь так, что я отлетел и врезался затылком в стену. В комнату вбежали санитары и в тот же миг я потерял сознание.
X
Не Питер • Депо
Гостиница, самая лучшая в городе, расщедрилась люксовым номером с мебелью, скрывающейся от времени. Дверь на балкон не открывалась, комната была прокурена. Центр кровати проломлен. В душе отсутствовала насадка, лишь унылый шланг валялся в поддоне.
Спал в одежде. Ночью в дверь настойчиво стучалась, судя по голосу, крайне настойчивая пьяненькая блядь.
Утренний звонок стал избавлением.
– Егор, добрый день. Это Рубенов, начальник депо. Да ёб твою мать, куда прёшь! – проорал голос в телефоне. – Простите, это я не вам.
– Я понял. Рад слышать.
– Зайдите через час. Вам удобно? Скажете, что ко мне.
– Хорошо.
Я собрался, вышел в коридор, кинул на пустующий стол этажной ключ, и на лифте спустился в холл.
– Депо всё там же? – спросил я у человека за стойкой в вестибюле.
– Во веки вечные, аминь, – не глядя на меня, ответил он.
Серость прикрывалась уродливыми яркими вывесками. Новые громадные машины усиливали эффект. Я взял кофе «три в одном» в пластиковом стаканчике, сделал пару глотков, выкинул в урну и пошёл на встречу.
– Аркадий Алиевич, – представился он. – Давайте сразу к делу.
– Давайте.
– Документы ваши готовы. Выезжаете завтра поутру с «тропарём», до разъезда, потом от развилки, там дрезину снимут, восемь километров на восток – там не ошибётесь.
– Я не совсем понимаю, что вы сейчас говорите.
– Я говорю, добро пожаловать. Фамилия ваша тут известна и уважаема. Я смог оформить вас на «Объект 42» по программе поддержки династий.
– Вы мне сейчас очень не облегчили задачу.
– Ладно. Меня попросил человек, благодаря которому я здесь и которому я не могу отказать. Вам, как я понимаю, надо спрятаться. Я отправляю вас на охрану моста, который когда-то охранял ваш дед, пока не повесился. Раз в месяц будем привозить вам припасы. В город не приезжайте: как получу отмашку, передам с посылкой сообщение. И вот, – он открыл стол и протянул мне кредитную карту, – держите. Технологии, понимаешь… Там уже есть определённая сумма, и ежемесячно будем перечислять зарплату и премию. Не потеряйте.
– То есть я буду жить в лесу?
– Да. Условия там, конечно, спартанские, но перед смертью ваш дед туда даже электричество протянул, так что почти цивилизация. И хоть вам и не положено, выдадим ружьё, чтобы не скучно было.
Мне стало не по себе.
– И что там нужно делать?
– Абсолютно ничего. Следить за мостом. Если с ним что-то будет не так – сообщить нам. Но с ним всегда всё в порядке.
– Просто интересно, каким надо быть идиотом, чтобы построить дом у чёрта на куличках, на мосту, и проторчать там всю жизнь? И куда ведёт эта дорога?
– Я настолько глубоко не вникал. Объект просто висит у нас на балансе и за ним нужно следить. Ещё вопросы?
– Да. Вы не знаете, почему дед с собой покончил?
– Положа руку на сердце, Егор Павлович, в душе не ебу.
– А покурить у вас здесь можно?
– Даже выпить можно. Тут место такое – здесь всем всё можно.
Рубенов открыл тумбу стола, достал бутылку водки, блюдце с конфетами и сказал:
– Давайте, Егор, за знакомство. Может, в последний раз видимся.
Дурка • Заповедник
Последние дни я провёл в палате один, меня никто не беспокоил. Изредка осторожно в дверь стучали сёстры, узнавали, как дела, да звали в столовую.
Ивана закрыли на третьем. Санитары сказали, что в ближайшее время он оттуда не выйдет. Он передавал мне привет и извинялся.
Нина уехала на месяц к родне в деревню. Гигант сломал ей два ребра, но в остальном обошлось.
Прогулки стали слишком просторными и пустыми. Часто курил и пытался не считать часы.
По вечерам приходил Шефалович, приносил шахматы и коньяк. Мы курили прямо в палате и по большей части молчали. Отыграв партию, сгребали фигуры в фанерный гроб, прощались. Выходя, он выключал свет, и я моментально засыпал.
В последний вечер пришёл без шахмат, но с двумя бутылками коньяка и снедью, завёрнутой в газету.
– Ну что, Егорушка, будем с тобой прощаться. Бумаги готовы. Придираться им не к чему, да и незачем. Так что завтра с первым обозом из наших Холмогор – к чистому светлому будущему.
Опрокинули. Закурили.
– Доктор, а как ты вот с этим всем справляешься?
– С чем именно?
– Ну, со всем этим хозяйством… Да что я говорю – со всеми этими людьми, больными, пациентами. Со всем этим…
– Адом?
– Да.
– А я и не справляюсь. Давай выпьем.
Повторили.
– Понимаешь, тут дело такое: я не ставлю себе целью спасти каждого. Во-первых, это невозможно, а во‑вторых, и не нужно. Моя задача – сокрыть их от мира, успокоить, не давая надежду и, если на то будут основания, вернуть в мир. Если я сделаю всё правильно, они обо мне забудут.
– А ты о них?
– А я и помню, и не помню. Имя помню, лечение, пребывание помню, волнуюсь, пока вижу. Но потом прячу где-то в той части мозга, где хранятся все забытые травмы, потери и прочие неприятности. То есть они есть, но не в моём первом пределе – в заповеднике на окраине памяти.
– Оставаясь наедине сам с собой, порой тоже уношусь в этот заповедник, но там только я. А у тебя там гетто из сумасшедших. Я, наверное, уже давно бы руки на себя наложил.
– Ну, у меня такое каждый вечер. Жена ушла, дочь уехала, живу бобылём – чертям раздолье. Но я пью и ложусь спать, а утром иду сюда, потому что держать личный ад лучше в аду общественном – здесь у него нет выхода.
– Выпьем.
– Вполне.
Выпили. Закусили.
– Ты же сам… – лицо доктора слегка смяло. – Ты же сам, как Пётр-ключник, выйдешь отсюда и будешь отрекаться, что был здесь, отворачиваясь на улицах от тех, кто может тебя узнать. И будешь прав.
– А почему ты не уйдёшь? Начать жизнь заново и всё такое…
– Окстись, какое «заново»? Я здесь без малого тридцать лет. Здесь я потерял всё, но всё, что у меня осталось – это мой кабинет, моя работа, мой дешёвый коньяк, который в этих стенах меняет вкус на благородный. Вся моя жизнь строится на поддержании этого шаткого Вавилона на куриных ногах в балансе.
– Ну у тебя же есть деньги, и не говори, что это не так. Можешь купить маленький домик у моря и прожить там, где из буйных будут только волны. Может, собаку заведёшь…
– Деньги есть: несут, заносят, осыпают – кому спастись, кому спасти, кому избавить, кому избавиться. Но дело не в этом. Наливай полуху.
Я разлил по полстакана. Мы закурили на скорость, затушили и выпили синхронно. Взяли паузу помолчать.
– Вот ты, Егорушка, можешь сбежать. Вернее, должен и обязан. Сбежать к чёртовой матери из этого чистилища в дивный новый мир. Каким он будет, один бог знает. Но не я.
– Но почему?
– Исключительно из инстинктивного эгоизма. Я тут атлант. Пусть старый и сутулый, но если я выйду, если брошу, если плюну и расправлю плечи – вся эта башня пизданётся с грохотом на землю, прямиком на мой заповедник, проломит ограду, все монстры выбегут и сожрут меня с потрохами, домиком у моря, и собаку не пожалеют.
Мы разлили остаток. Врезали. Подташнивало.
– Чуешь, как море появляется в голове?
– Не без этого. И песок на зубах.
– Это от колбасы. Из какой дряни сейчас её только не делают. Но море почти как настоящее.
Он поднялся, подошёл к окну. Луна превратила его лицо в мрамор. Сигаретный дым тянулся паутиной вверх.
– Здесь я самый главный безумец – отбыл дольше, чем все они. Пациенты выходят, так или иначе – я остаюсь. Принимаю, понимаю, пристраиваю и отпускаю. Безумие – единственный из миров, где я могу оставаться самым нормальным и живым одновременно. Здесь очень легко врать про «я здесь только до пенсии».
Он затушил бычок о раму и осторожно опустился на стул, пожёвывая усы.
– У меня ещё есть грамм триста спирта, – сказал он. – Я их принесу, мы выпьем – и баиньки. Спать буду здесь, на цыганской койке. Никуда не уходи.
– Может, не стоит?
– Может, и не стоит, но я сегодня был за забором. Выходить туда без похмелья не имеет совершенно никакого смысла.
Он вышел и долго не возвращался. Я курил одну за одной, пытаясь то ли сдержать, то ли вызвать рвоту. Доктор вернулся, поставил на стол квадратный графинчик, налил на палец и мы врезали.
– А зима будет больша-ая… – затянул Шефалович и стёк со стула на пол.
