Читать книгу: «Сжечь Барселону», страница 3

Я завёл двигатель и тронулся с места. Домой поеду. Даже если моя крыша сорвалась в пике, это не повод сидеть в машине до посинения. Приеду домой, налью кружку кофе и попробую обдумать своё настоящее и будущее. И прошлое. Оказывается, и оно может быть неоднозначным.

А ещё перетряхну квартиру и проверю, не появилось ли в ней чего-нибудь новенького, или старенького, но видоизменённого.

По пути я то и дело осматривал окружающий пейзаж, особенно когда останавливался на светофоре, пытаясь сопоставить картинку перед глазами с той, что существует в моей памяти. Но каких-либо отличий найти не удалось. Что, правда, тоже не слишком играет в мою пользу – уж слишком мало я раньше уделял внимания окружающему, и даже если бы где-нибудь появился дом, которого раньше не было, или наоборот, снесли какой-нибудь, я вполне могу этого не заметить. Взгляд выхватывал яркие пятна рекламных плакатов, особо креативные или большие вывески, стеклянные здания торговых центров и редкие элитные жилые комплексы, выделяющиеся на фоне башен новостроек, соревнующихся в скудности архитектурных приёмов с сорокалетними панельками. Всё буднично и привычно.

Оставив машину у подъезда, я не сразу пошёл домой – забежал в магазин в соседнем доме и взял бутылку вискаря. По идее, дома у меня есть одна, а напиваться я не собираюсь, но кто знает, как пойдёт процесс копания в памяти. Вдруг сковырну засохшую корочку с так и не заживших душевных болячек или обнаружу, что я помню совсем не то, что было на самом деле.

Пешком поднявшись на свой этаж, я вставил ключ в замок. Он вошёл, как и всегда, плотно, так что пришлось приложить некоторое усилие, повернулся мягко, с тихим клацающим звуком. Знакомым звуком, который я слышу вот уже, дай бог памяти, около четырёх лет. Тогда я сменил личинку замка, в старой ключ начал застревать. Второй замок тоже открылся, не возбудив никаких подозрений.

Я перешагнул порог и потянул за собой дверь, которая почти бесшумно захлопнулась. Повернув барашек запора, я включил свет в прихожей. Яркие лампы залили белым пол, потолок, двери встроенного шкафа-купе, отразились в одной из них, зеркальной. Я пристально осмотрел стены, покрытые белой краской с примесью песка и серебряной пудры. Конечно, я так и не смог определить, не изменился ли узор, состоящий из хаотично перемешанных участков блестящего глянца и песочной наждачки, хотя я сам когда-то наносил всю эту красоту. Нужно осмотреть вещи более стабильные, монументальные, если угодно, со своей историей, способные закинуть леску с крючком в непрозрачные и тёмные глубины памяти и вытащить оттуда лучшее, что только могло со мной случиться. Или полуразложившиеся и смердящие воспоминания о худшем, уверен, там и такие найдутся, главное только, чтобы в итоге меня не вывернуло наизнанку.

Я разулся и прошёл на кухню. Решил начать с неё. Ну а что, если подумать, именно здесь я провожу больше всего времени. В сознании, так уж точно. В зале я вообще почти не бываю, в спальне либо сплю, либо смотрю в экран телевизора, и оба процесса почти одинаково затрагивают когнитивные процессы. В ванной и туалете, я так думаю, сложно найти что-то специфическое: спроси меня, каков цвет моего геля для душа, и я, пожалуй, не смогу ответить. А вот кухня – другое дело. Тут происходит процесс готовки, пусть даже в основном он заключается в разогреве готовой порции острого риса или пюре с сомнительной котлеткой, тут я пью кофе или чай – что под руку попадётся, тут я могу просто посидеть на стуле, вытянув ноги и смотря на висящий на стене напротив чёрно-белый постер совсем не кухонной тематики: рой воздушных шаров над гладкими, словно вылизанными гигантским языком скалами Каппадокии.

Я включил газ и стал дожидаться, пока закипит чайник. Быстро обежал глазами всю комнату, пытаясь с наскоку найти что-нибудь этакое, выделяющееся. Бесполезно. Придётся всё делать медленно и внимательно. Тогда дождусь кофе.

Снова взгляд вернулся к постеру. Он остался прежним. Все шары чёрно-белые, за исключением одного, красно-оранжевого. В гондоле этого цветного шара влюблённая парочка, хотя её, конечно же, невозможно разглядеть. И один из этой парочки – я.

Это не фантазия. Тогда мы впервые приехали в Турцию и пробыли там почти три недели, так что успели побывать почти на всех экскурсиях и даже позволили себе такую недешёвую экзотику, как полёт на воздушном шаре. И на память об этом чуде, по-другому не скажешь, у нас осталось это фото, которое мы по приезде обработали, распечатали и определили на самое видное место. И я его не убрал…

Казалось бы, странно: я не оставил ни одной её фотографии, чтобы случайно не посмотреть ей в глаза, но есть вот такие вещи, как этот постер. Наверное, это что-то вроде терапии, когда я могу по капельке, по крупинке процеживать сквозь себя мгновения прошлого… А может быть, наоборот: каждый раз, когда я смотрю на цветной купол воздушного шара, во мне бесшумно лопается очередной нарыв, и капли ещё оставшихся воспоминаний кислотой обжигают внутренности, застывая потом уродливой коростой. Память отмирает, а душа покрывается коркой…

Я знаю, что в гондоле под куполом стою я, я знаю, что рядом стоит она, что я обнимаю её за талию, а она положила голову ко мне на плечо, мы с замиранием сердца смотрим на отдаляющуюся землю, и наши сердца, кажется, бьются в унисон: «пум, пум, пум»… Ветер, тёплый и сильный, треплет её волосы, то и дело щекоча ими мне лицо, я еле сдерживаю ликующий крик, а пилот, словно угадывая моё состояние восклицает: «Не держи в себе! Кричи, вопи!»… И я, захлёбываясь восторгом, издаю протяжный вопль, она сначала отстраняется, потом смеётся и присоединяется ко мне, и наши голоса переплетаются так же, как переплетены руки… А по её щеке скатывается слеза…

Громкой свист выдернул меня из прозрачных небес Каппадокии в мою родную квартиру. Я развернулся к плите и повернул ручку, выключая газ. Хорошо же меня затянуло, если я не сразу чайник услышал: он начинает свистеть тихонечко, а до этого уровня доходит только секунд через пять или даже больше.

Не поворачиваясь обратно к постеру, я достал кружку, сыпанул две ложки кофе и столько же сахара, добавил сливки из порционной упаковки, налил воды в чашку и размешал. Поднял её, поднёс к губам и осторожно, чтобы не обжечься, сделал глоток. Прикрыл на секунду глаза, прогнал ещё не до конца растворившийся образ и начал тщательно, сантиметр за сантиметром, предмет за предметом, осматривать кухню.

На полу, стенах и потолке не задерживаюсь: обои, плитка и натяжное полотно точно остались неизменными. Я перешёл на более мелкие вещи: солонка-перечница, кружки, посуда, приборы, сковородки и остальная кухонная утварь. Тоже ничего знаменательного не обнаружил. Пришёл черёд самых ненужных на кухне вещей: когда-то кем-то подаренной чайной пары, изящной и, без сомнений, красивой, но ни разу не использованной; фарфоровой балерины, которая вынужденно исполняет роль держательницы салфеток, а не Одетты; очень симпатичного и крайне неудобного набора для специй в виде раскидистого дуба; две миниатюрные разделочные доски из лакированного дерева с принтами десертов и надписью на французском «Chocolat de Paris»; три декоративных бутылочки, наполненные разноцветными крупами…

Взгляд вернулся к разделочным доскам. Я сам их когда-то покупал в подарок на восьмое марта. Дурацкий подарок, согласен, но, в качестве довеска к девяти длиннющим нежно-зелёным розам прокатило более чем. Тем более, что они были истолкованы как некое обязательство в ближайшей перспективе угостить этим самым «Chocolat de Paris» непосредственно в самом «Paris». Короче, надо быть аккуратнее с подарками, обладающими скрытым символизмом.

Внизу мелкими буквами имеется название улицы: «Rue de Pont-Neuf». Только вот раньше этих слов не было. Зуб даю. Точно не было.

Через несколько мгновений твёрдая уверенность изрядно смягчилась, потом совсем размякла и, наконец, растеклась, как растопленная на водяном пару плитка шоколада. Как можно быть уверенным в отсутствии надписи, которую я в данный момент вижу собственными глазами? Правильно, никак. Я ведь мог просто не обращать внимания на эти мелкие буквы, я мог видеть где-то точно такие же доски без надписей, мог… Много чего мог, в общем.

Вот только я эти доски выбирал очень тщательно, их комплект стоил как нормальный такой смартфон – сделаны из вишни, клена и сапеле, принты и дизайн я выбирал лично, с обратной стороны авторская подпись. И они, и правда, в первую очередь для меня самого, были обещанием скорого путешествия, если угодно, приглашением приятно провести вечер в парижской кофейне со свежим десертом. Это для неё доски выглядели довеском к цветам, а для меня цветы были лишь их обрамлением. Само собой, ценник я не приклеивал, а намёк на «voyage» должен был оставаться намёком до последнего момента. А остался навсегда.

Я взял доски и поставил их на стол. Буду сюда собирать всё то, что вызовет мои подозрения. Пока не знаю, зачем. Попробую разобраться по ходу дела.

Ещё порядка двух часов я потратил на осмотр всей квартиры. В результате, к доскам присоединились ещё несколько вещей.

Стеклянный шар, привезённый из Греции, внутри которого вместо афинского Парфенона оказались развалины дельфийского храма Аполлона. И там, и там мы были, но шар точно покупали в Афинах, а из Дельф прихватили только полный чемодан впечатлений. Та поездка была для нас первой совместной, так что я помнил хорошо и её саму и всё, что в ней происходило.

Потом, немного посомневавшись, я отправил на стол подарочное издание Омара Хайяма – вроде бы и переплёт из натуральной кожи, и уголки позолоченные, и табличка с выгравированным названием та, но вот в целом… Другая это книга. И шрифт какой-то не такой, и у кожи оттенок отличается, да и смята она как-то иначе. Внутрь заглянул, но тут же закрыл – я её до этого открывал всего пару раз и содержание точно сравнить не в состоянии. Это был подарок друга на день рождения, десантника, сразу после отправленного воевать и не вернувшегося. Хотя, «отправленного» звучит стрёмно, как будто его, словно болванчика посылали, а ведь он шёл туда осознанно, принимая риски и веря в необходимость…

Следующей стала фоторамка. Сестрёнка постаралась, сама сделала. Она вообще любила всякие поделки – кружки раскрашивала, мыло варила, мягкие игрушки шила, букеты и всякие разные композиции могла сделать из всего, чего угодно, да такие, что их хотелось поставить на лучшее место в комнате и любоваться. Вот и фоторамка эта тоже очень красивая. А в неё вставлено её фото, стоящей на блестящей от брызг гальке на берегу Чёрного моря и серьёзно смотрящей куда-то вдаль, за камеру, придерживающей поднимаемый ветром подол платья. Раньше она задорно улыбалась и махала рукой, передавая привет не кому-нибудь, а именно мне, и говорила, что очень жалеет, что я в такое замечательное лето активно отдыхаю и спортивно праздную в перерывах между занятиями по боевой подготовке и мытьём казармы. Это не просто фото, а скрин с видео. Точнее, это должен быть скрин с видео. А что это фото представляет из себя теперь, я не знаю.

Нарды. Доска из натурального дерева, с искусными рисунками на створках: Зевс на одной и Ахура-Мазда – верховный бог в персидском пантеоне – на другой. А на самом игровом поле одну сторону представляют греческий воин в шлеме с высоким гребнем с поднятым копьём в одной руке и круглым щитом в другой и ровные ряды фаланг, состоящих из его близнецов-братьев, а другую – перс с почти таким же копьём и овальным щитом с выемками по боком, в войлочной шапке и чешуйчатом панцире, за которым развернулись пращники, пехота и конница. В общем, самая та обстановочка для игры. Цветные, пусть и не слишком яркие, изображения превратились в графику. Честное слово, они не стали от этого хуже, но я-то помню, что гребень на шлеме у грека был красным, таким же, как широкий пояс перса. Это были нарды отца.

Икона с ликом Николая Чудотворца. Меня нельзя назвать особенно верующим, но и смысла отрицать существование Бога я не вижу. Я был в церкви всего несколько раз и, само собой, иконы там не покупал. А этот образ – подарок мамы, который я, скорее для неё, чем для себя, поставил в «красный угол». Раньше это была поясная икона, теперь она превратилась в ростовую.

Пожалуй, хватит.

Я уселся на стул и внимательно осмотрел выставленные на столе вещи. Не надо быть Шерлоком Холмсом, чтобы сделать выводы, почему здесь оказались именно они. Первое – они все важны для меня не столько как предмет, сколько как эмоция, как память о тех, кто держал их в руках, кто думал обо мне, и о ком думал я, кто любил меня, и кого любил я. Второе, именно потому, что эти вещи мне дороги, я помню какими они были до… Кстати хорошо бы определиться по поводу этого самого «до». До чего?

И машина с бизнес-центром тоже вполне укладываются в эту схему.

«Аутлендер» у меня уже седьмой год, и я не отношусь к нему как к средству передвижения. Нет, я его не боготворю, не трясусь над каждой царапиной, не сдуваю пылинки, вообще не понимаю такого… это мой боевой конь, мой товарищ, который всегда рядом и готов помочь. Пусть иногда ломается, и даже бывает в очень неподходящий момент, но так бывает, это жизнь. Все устают, даже машины.

В офис под вывеской «Hermes-center» я каждое утро захожу ещё дольше, чем сажусь за руль «Аутлендера». И вот теперь он «Меркурий». И пусть сейчас я к работе отношусь без энтузиазма, я бы даже сказал, отчуждённо, но ведь это не всегда так было. И с ней я познакомился там, столкнувшись совершенно случайно на первом этаже перед лифтом. Она посмотрела на меня таким выразительным взглядом, когда папка, случайно мною задетая, упала на пол из её рук, что я готов был под землю провалиться. К счастью, врождённая наглость и какое-никакое чувство юмора позволили вырулить без потерь и даже получить согласие на чашечку вина по окончании рабочего дня.

Только вот этот набор выявленных трансформаций не даёт мне никаких зацепок. Всё логично: в том, что мне важно и что я, соответственно, хорошо помню, я изменения обнаружил, а во всём остальном – нет.

Я встал, подошёл к окну и посмотрел на деревья, еле заметно покачивающие ветками, машины, стоящие вдоль дороги, вывеску круглосуточной аптеки в конце дома напротив. Всё как обычно. Или нет? Если уж я из окна собственного дома не могу ни за что взглядом зацепиться, то что говорить об остальных местах? Вот, например, аптечная вывеска зелёно-белая с зелёным крестом. Может ли быть такое, что раньше она была голубая? Или крест светился красным? Вполне. Только я никогда не придавал значения цвету окружающих меня вывесок. И им самим тоже.

Кто сошёл с ума? Я или мир?

Вероятность того, что все эти мутации мною придуманы, пятьдесят на пятьдесят. Как в шутке про шансы встретить динозавра на улице…

Ладно, утро вечера мудренее, пойду спать.

Глава 4. Четверг

Утро опровергло народную мудрость. Озарение на меня не нашло, даже хоть сколько-нибудь мало-мальски разумной и при этом свежей мысли не появилось.

Но я не особенно расстроился. Во-первых, состояние пустоты в голове и – позвольте мне быть слегка пафосным – душе для меня перманентно, а потому привычно, и никак не может служить поводом для ухудшения настроения. А во-вторых, я ни в народные приметы, ни в народную мудрость не особо верю. Тем более касаемо прибавления ума за восемь часов сна.

Выйдя к машине, я опять проверил наличие, то есть отсутствие, повреждений на бампере. Доехав до работы, убедился, что вывеска «Mercury-center» не превратилась обратно в «Hermes». Зайдя в холл, постарался очень внимательно осмотреть интерьер, но каких-либо несоответствий объективной реальности с картинкой из моей памяти не нашёл. Но зато нашёл временное компромиссное определение для происходящего: то, что видят мои глаза – объективная реальность, то, что я помню – реальность субъективная, без зацикливания на причинах этого раздвоения. Договорился с самим собой, так сказать.

Заметив, что охранник начал с интересом посматривать на меня поверх стойки, я помахал ему рукой, сообщил, что задумался, и шагнул к лифту. Возникло мимолётное желание пройтись пешком, но я сделал вид, что его не заметил, и нажал на кнопку вызова. Уже внутри я, сфокусировав взгляд на кнопке с цифрой «7», нажал на неё и почти не удивился, когда на табло семёрка сменилась восьмёркой, а та, в свою очередь, девяткой.

И вот я опять смотрю на чёртов лофт и чёрно-белый постер, правда, на этот раз на нём не нью-йоркское такси, а венецианская гондола. Но не ей дозволили выделиться на сером фоне, а пышным цветам, захватившим карниз одного из домов. Снова красное пятно.

Палец застыл над кнопкой моего этажа, но я не спешу его опускать. Интересно же. Мне опять что-то стало интересно.

Я сделал короткий шажочек к раскрытым дверям лифта и, почему-то не рискуя выйти, вытянул шею, пытаясь разглядеть, что творится справа и слева. Стойка ресепшн не проглядывается, да и вообще никакой мебели не видно. Только пара каких-то штуковин у стены: то ли торшеры, то ли хай-тек-вазоны. Настолько «хай-тек», что места для цветочков в них не нашлось. Что-то может быть в коридорах, которые, скорее всего, обнимают шахту лифта, превращая помещение в букву «п». Стены везде одинаково обшарпаны, ещё в нескольких местах по ним вьются кабели, с потолка свисает ещё две лампы, таких же, как первая. И всё. Даже дверей нет. Но они, или она, тоже, скорее всего, просто вне зоны видимости.

Я тихонечко кашлянул, потом ещё разок, но реакции не последовало. Я здесь явно один.

Ещё немного поколебавшись, я спрятался обратно в лифт и нажал-таки на кнопку своего этажа.

Сегодня я провёл в «курилке» раза в три больше времени, чем обычно. Только листал не рассказы, а автомобильный глянец. И, пожалуй, первый раз за несколько лет я по собственной воле встревал в разговоры: между делом жаловался на неисправный лифт, ненавязчиво интересовался другими арендаторами в нашем здании, особенно обитателями девятого этажа, пару раз даже вскользь упомянул о том, что как будто бы раньше у нашего бизнес-центра было другое название. Но всё бесполезно: лифт у всех работал исправно, кто-то на девятом этаже обитает, но кто, неизвестно, да и не очень хочется узнать, название не менялось. О том, не замечал ли кто-нибудь признаки чертовщины… pardon, признаков расхождения объективной и субъективной реальностей, я расспрашивать не рискнул.

Близится конец рабочего дня. Я снова сижу в кресле в «курилке» и смотрю в окно на поток пробирающихся по дороге машин. Дверь открылась, и кто-то вошёл. В окне мелькнуло отражение лица вошедшего – не слишком чёткое, но достаточное для того, чтобы понять: оно как будто бы знакомое, но точно не близко, кто-то из недавно утроившихся, наверное. Этот точно не сможет ничего добавить к имеющейся у меня информации, так что заводить разговор не имеет смысла, тем более что я сегодня уже недельный лимит слов превысил.

Прошипела кофемашина, подогревая воду, потом шумно заработали ножи, измельчающие кофейные зёрна, готовый напиток стал наполнять одноразовый стаканчик. Два раза тихо булькнуло – это нырнули в кофе куски рафинада, по донышку и стенкам стакана зашуршала деревянная мешалка.

– О, Лёха, привет! – не слишком бодро, я бы даже сказал, устало, всё-таки конец рабочего дня, проговорил очередной любитель кофе. – Я тебя и не заметил. Отдыхаешь?

Я не сразу сообразил, что незнакомый тип назвал моё имя – он ведь уже был записан в новички.

– Лё-ёха, чо задумался? – опять обратился ко мне вошедший, при этом появляясь в поле моего зрения со стаканчиком кофе в одной руке и со стулом в другой.

Стул он поставил прямо напротив меня и уселся на него, наклонившись вперёд и опершись локтями на колени.

– Ммм… – промычал я. – Привет.

Я постарался, чтобы слова прозвучали нейтрально, без оттенков недоумения, удивления или непонимания, короче, как будто я действительно крепко о чём-то задумался, и ещё не до конца вернулся к действительности.

Одновременно я всмотрелся в лицо говорящего. Всё-таки сначала я ошибся: оно вообще незнакомо. Первый раз вижу. Нет, у меня, конечно, память на лица не очень, да и вообще в последние дни есть вопросы к её функционированию, но, чтобы не вспомнить чувака, который к тебе обращается как старый приятель… Как будто мы с ним ходим раз в неделю играть в биллиард, или в бассейн, или даже иногда пропускаем по кружке пива. Только вот таких людей не существует.

– Первый раз сегодня из-за стола встал! – пожаловался на нелёгкую судьбу рядового сотрудника незнакомец. – Срочно договор надо проработать. Задолбали! Как всегда: «Возьми, пожалуйста, Кирилл, договор, – изменив голос, явно изображая Людмилу Викентьевну, одну из замов «самого», проговорил он, – завтра встреча, надо просмотреть, дать комментарии и рекомендации. Хорошо бы протокол разногласий подготовить. Договор стандартный, уверена, что ты успеешь…». Но договор-то не наш! Чужой договор на сорока листах! К утру протокол разногласий! «Хорошо бы…» Знаю я такие «хорошо бы»! Не сделаешь, и всё – прощай премия. В лучшем случае. Так что я сегодня здесь надолго… Ты как, в басик идешь?

В басик? Откуда он знает, что я в бассейн хожу? И, кстати, да, обычно по четвергам. А зовут его Кирилл. Имя не породило в голове никаких ассоциаций.

– Я уж сегодня пропущу, – продолжил разговор Кирилл, делая глоток уже остывающего кофе. – А ты…

Тут его прервала мелодия звонка, что-то из свежих хитов.

– Ща, погоди, – он достал из кармана пиджака телефон и, посмотрев на экран, не сдержал стон, после чего лицо его приняло страдающе-возмущённое выражение. – Людмила Викентьевна… С-с-сука! Ещё что-то придумала! Не дай бог новый договор прислали, я тогда повешусь… Да, Людмила Викентьевна, слушаю, – голосом на всё готового, но при этом очень занятого в данный момент человека, проговорил он в микрофон. – Конечно, на месте, работаю над… Новые вводные? Само собой! Уже иду.

Кирилл нажал на завершение вызова, убедился, что экран погас и сквозь зубы еле слышно процедил:

– Вот тварь…

Потом встал со стула и, уже обращаясь ко мне, произнёс:

– Ладно, побегу, она ждать не любит.

Стаканчик с недопитым кофе полетел в мусорное ведро, а Кирилл выбежал из «курилки» навстречу новым свершениям. И новым сверхважным и амбициозным задачам, других-то у нас не бывает.

А мне повезло, что у Людмилы Викентьевны появились новые вводные, и она решила выдернуть и ещё больше напрячь бедного Кирилла, а то ведь он уже собирался мне какой-то вопрос задать, на который, я уверен, мне было бы очень сложно ответить.

Посидев не двигаясь ещё секунд пять, я резко встал, вышел из «курилки», и, быстро дойдя до своего стола, сел перед монитором. Вдруг ещё какой-нибудь незнакомый знакомый заглянул бы на кофе-брейк? Мне надо прийти в себя, обдумать новые обстоятельства и стратегию поведения. Одно дело, когда я вижу то, чего не было раньше, или не вижу того, что было – это моя личная проблема, и совсем другое, когда я людей не узнаю. Это уже попахивает провалом, товарищ Штирлиц… А здесь, на моём рабочем месте, я защищён от вторжения стеной высокопродуктивного рабочего процесса – мешать ему у нас не принято. Даже если кому-нибудь вздумается ко мне обратиться, можно будет отделаться неопределённым мычанием и интенсивным верчением головы.

Я сцепил руки под подбородком и устремил взгляд в экран.

Итак, что мы имеем? Неизвестного, который знает меня, причём, по-видимому, хорошо… И меня, который абсолютно не знает неизвестного. Вот, в принципе, и всё. Не густо.

Вариант только один: раскопать всё, что можно, про этого Кирилла. Для начала узнаю его фамилию и как давно он здесь работает, потом найду его в соцсетях, аккуратно порасспрашиваю коллег. Фамилию нужно узнать сейчас, соцсети оставлю на вечер, коллег – на завтра. А потом и с самим Кириллом поболтаю.

В этот момент я пожалел, что сам не зарегистрирован ни на одном ресурсе, точнее, что не заходил туда уже несколько лет: пароли забыты, списки друзей и подписчиков не обновлялись.

Я посмотрел на часы. А ведь рабочий день уже на исходе, надо действовать.

В первую очередь я подошёл к «боевому листку»: там поздравляют сотрудников с днями рождениями в текущем месяце и отмечают особо отличившихся, и всё это с фото. Кирилла не нашёл. Но зато я определился с моей первой целью – Анна Первенцева из HR, именно она каждый месяц готовит этот анахронизм (а может, наоборот, она это подаёт как инновацию).

К счастью, Анна оказалась на месте, и, вроде как, ничем не занималась. Она сидела, откинувшись на спинку кресла и лениво прокручивала какой-то документ на экране, похоже, даже его не читая. В общем, я застал её в тот самый момент, когда запланированные на день дела выполнены, что-то новое начинать не хочется, и остаётся только убивать последние минуты рабочего времени, флегматично поглядывая на медленно меняющиеся цифры на часах.

– Анна, вечер добрый, – поприветствовал я её. – Не занята?

Она скосила на меня глаза, почти незаметно вздохнула, наверное, подумала про меня что-нибудь нехорошее и ответила так, как и должен отвечать каждый сотрудник офиса, находящийся на рабочем месте:

– Занята… А что?

– Да я, на самом деле, не совсем по работе, – решил успокоить её я. – Ты ведь всех сотрудников знаешь. А я, представляешь, забыл, когда у Кирилла день рождения. Посмотреть негде – я с соцсетями не дружу, мне кажется, что в начале июля, но… Хочу забронировать квадрики заранее, дата нужна точная. У него самого спрашивать неудобно, сама понимаешь.

Аня расслабилась, поняв, что по основным обязанностям её напрягать не будут.

– Кирилл… – произнесла она задумчиво, копаясь в памяти. – Сомов?

Я не ответил, давая Ане возможность выдать всю возможную информацию, и не ошибся.

– Из юротдела? Хотя у нас других Кириллов и нет. Сейчас, погоди… – она открыла на экране другое окно, пробежалась пальцами по клавиатуре и продолжила: – Сомов Кирилл Владимирович, второе ноября… Да уж, Алексей, июль с ноябрём спутать, это надо постараться.

Я сделал удивлённое лицо и почесал затылок.

– Гм… Действительно. А ведь был уверен, что летом…

– Бывает, – поддержала меня Аня. – Кстати, как думаешь, может мне стоит сделать список дней рождений на год по всем сотрудникам? А то ведь у кого-то первого числа, и забывают про них, или, вот как тебе, кому-нибудь понадобится…

Мой ответ ей не требовался – фразу она заканчивала уже отвернувшись к монитору и что-то набивая на клавиатуре. Я так думаю, создаёт «напоминалку» в календаре: на завтра появилось важное дело.

Я тихо сказал «спасибо» и выскользнул из кабинета. Достав смартфон, внёс в заметки данные Кирилла – вечером покопаюсь в интернете.

Часы показывают без двух минут шесть. Можно уже собираться.

Убедившись, что никаких срочных запросов на почте не появилось, я усыпил компьютер и пошёл к выходу. Немного раньше, чем обычно, но тому есть причина: я решил заскочить на девятый этаж. Вдруг там только вечером кого-то можно застать? Хотя зачем мне кого-то там заставать, я так и не придумал. Что я им скажу? Что спрошу? «Почему лифт всё время едет к вам, хотя я хочу на седьмой?» Догадываюсь, что мне ответят.

Первый раз за эти дни я по собственной воле и полностью контролируя происходящее нажал на кнопку девятого этажа.

Когда двери открылись, я не сразу переступил порог. Окинул взглядом холл, но не заметил ничего нового, прислушался, но не услышал ни шороха, ни скрипа, даже втянул носом воздух, учуяв только начавший выветриваться запах строительных материалов: ковролина, штукатурки и тому подобное. Наконец, я сделал вперёд несколько шагов и повертел головой вправо-влево, увидев, что по обе стороны от лифта действительно уходят коридоры.

Я пару раз кашлянул и, не дождавшись реакции, сказал:

– Здравствуйте.

Ничего.

Только двери лифта закрылись с тихим шелестом, и мне почему-то стало слегка не по себе.

– Добрый вечер, – произнёс я опять, подняв голову и ища глазами зрачки видеокамер.

Может, у них ресепшн спрятан за дверями, и они решают иметь ли дело с посетителем, оценивая его по одёжке.

Снова ничего.

Я повернулся направо, дошёл до поворота и заглянул за угол. На расстоянии вытянутой руки от него кирпичная стена сменяется белыми глянцевыми панелями, отражающими яркий, почти слепящий свет встроенных в белый же потолок ламп, вместо ковролина на полу уложена плитка, тоже белая и блестящая. Если неведомый дизайнер хотел добиться максимальной контрастности, то у него получилось. Заканчивается короткий коридор – не больше пяти метров – панелью из чёрного абсолютно непрозрачного стекла. По идее, это должно быть дверью, но ручек не видно, кнопок и звонков тоже.

Мне подумалось, что подходить и стучать не просто бесполезно, а глупо, потому я развернулся и пошёл в противоположный коридор, почти уверенный, что картинка будет аналогичная.

Интуиция меня на подвела: белые стены, потолок и пол, чёрная панель.

Стало ясно, что делать на девятом этаже нечего. Ну, хотя бы убедился, что он необитаем.

Я уже собрался было уйти, подошёл к лифту, но остановился и взглянул на постер. Уже не Венеция. Они меняют картинки по несколько раз на день? Психи. Психи? Кто бы говорил…

Теперь на нём узкая парижская улица, выходящая на затянутую дымкой Эйфелеву башню, которой она прикрывается, словно полупрозрачным пеньюаром, у её широко расставленных опор копошатся малюсенькие человеческие фигурки, а в центре крупное и возмутительно яркое пятно жёлтого зонта, брошенного на влажную мостовую…

Что за эпитеты? Что за беспричинная романтика? Переутомился? «Полупрозрачным пеньюаром, возмутительно яркое»… Это же просто продукт фотошопа, бездушная, конвейерная безделица…

Я подошёл ближе, всмотрелся и понял, что чем-то она меня зацепила, эта безделица. Притягивает простота и гармоничность картинки в целом, нравится, что глаза могут отдыхать на её невзрачности и непритязательности, когда я игнорирую зонт, или наоборот питаться взрывом цвета такой обыденной вещи, непонятно почему оказавшейся посередине пустынной улицы.

Париж, кстати, называют «Городом света». «Город света», лишённый цвета…

Вдруг что-то неуловимо поменялось в моём восприятии, картина пошла рябью, насупилась, помрачнела…

Я ощупал взглядом скелет башни, и мне пришло в голову, что она похожа на старую проститутку, какую-нибудь Жанетт или Флоретту. И не просто старую, а древнюю, лично участвовавшую в гулянках на Монмартре в компании с Пикассо и Модильяни, с представителями белой русской эмиграции и чёрт знает с кем ещё. Она стоит, бесстыдно раздвинув ноги, выставив на всеобщее обозрение выпирающие рёбра, жаждая любви и веселья, забыв, по причине глубокого и безнадёжного маразма, что она уже никому не нужна, и даже более того, до крайности отвратительна. Меня аж передёрнуло, так ясно я себе представил это непотребство, что, к счастью, сбило ассоциативный ряд, и вернуло на место железную башню, пусть банальную и заезженную открытками с сердечками, но зато настоящую.