Читать книгу: «Пес Зимы», страница 3
С планеты Земля
Веринджер заложил руки за спину и несколько раз нервно прошагал из одного конца модуля в другой. Со стороны это, вероятно, смотрелось забавно: он был маленького роста, тощий и легкий, со смешной прыгающей походкой. В детстве Веринджеру, наверняка, порядком доставалось, из-за этого, не иначе, его и потянуло на флот. Во всех армиях мира есть такой типаж: мелкий упорный шустрик, все время тщащийся доказать свое право называться настоящим мужчиной. Из таких обычно выходят отличные полковники, но никогда не получаются генералы.
Над Веринджером давно не смеялись. А сейчас, пожалуй, и не смогли бы – не располагала обстановка. Они сидели рядком, все семеро, такие разные, и в то же время совсем одинаковые, и смотрели кто куда.
– Сколько уже? – спросил, наконец, Форд.
Спросил не потому, что не знал: он, как и все, считал эти минуты одну за другой, ставя в мозгу зарубки, глубокие, как зарубки Робинзона. Но тишина была невыносима, невыносимо было любое одиночество, им хотелось говорить и слышать, кричать, биться в истерике, плакать, куда-то бежать и менять что-то, неважно что, лишь бы не сидеть вот так, всем вместе и все же наедине каждый с собой.
– Семь часов, тридцать две минуты, – ровным, лишь едва-едва звенящим голосом отозвался Веринджер.
Он тоже считал время, считал так, что ему даже не требовалось смотреть на часы.
Бхарат закряхтел и растянулся на койке. Это была койка Джил, и в любое другое время она вышвырнула бы его оттуда пинком. Впрочем, какое сейчас имело значение, где чья койка?
– Но ведь это теоретически возможно? – спросила Эмили, голубоглазая блондинка с манерами повзрослевшей Барби.
– Теоретически все возможно, – мрачно отрезал Бхарат, не поднимая головы от свертка с одеждой, заменявшего Джил подушку.
– Да…– протянул Веринджер, как будто в задумчивости, хотя задумываться тут было особенно не о чем, – теоретически это возможно. – Комета, электромагнитная буря, атака инопланетных захватчиков…
Он пытался шутить. Не потому, что ждал, что кто-нибудь улыбнется его шутке, а просто для того, чтобы не сорваться, не наорать на них без причины. Веринджер был типичный холерик: легко взрывался и легко отходил. Сейчас нужно было держать эмоции под замком, он сам понимал это лучше кого-либо другого.
– Антенна? – безнадежно предположила Эмили.
Доктор микробиологии, она ни черта не смыслила в системах связи.
– Все три разом? – угрюмо возразил Форд.
– И резервная станция, – добавил Бхарат.– Еще три.
– И аварийный блок – еще одна. Итого семь. Семь антенн, три приемника, все накрылись одновременно? Невероятно.
Джил поморщилась:
– Надо проверить еще раз.
Она была из тех женщин, которые никогда не сдаются.
– Я проверял, – подал голос Бэррон. Он не сказал больше ни слова, но все, как по команде затихли в ожидании.
Бэррон был старше всех на базе. Почти совсем седой, внушительный и немногословный, он был, что называется, техник от бога, аккуратный до педантизма, опытный и фанатично преданный делу. Если Бэррон говорил, что система будет работать – на нее можно было положиться, как на самого себя. Если Бэррон говорил, что система работать не будет, никому не приходило в голову его перепроверять.
Они помолчали.
– Пошли работать?
Бхарат оторвал голову от подушки и опасливо скосил глаза на Джил. Ей было все равно.
– Пошли, – подтвердил Форд.
Веринджер продолжал мерить шагами модуль, каждые десять шагов поворачивая кругом и нелепо подпрыгивая. Его работой было нервничать.
* * *
– Скажите, Бэррон…
– Джефф.
– Скажите, Джефф… Что Вы обо всем этом думаете?
– Я не знаю, кэп. Честно. Не знаю.
Веринджер нахмурился.
– А все же?
Бэррон пожал плечами.
– Ну все же. Какие-то идеи, гипотезы. Самые дурацкие. Мне нужно хоть что-то, на что можно опереться.
– Зачем?
Бэррона было не напугать ледяным взглядом.
– Я должен найти выход. На этой базе семь человеческих душ, и все они висят на моей совести. Я должен что-то придумать… Не пожимайте плечами.
– Мы все знали, на что идем.
– Неважно. Все равно здесь за все отвечаю я.
Он был настоящий полковник. И настоящий холерик. Маленький, властный, почти яростный в своей отчаянной попытке предпринять неизвестно что.
Бэррон снова пожал плечами. Потом снисходительно улыбнулся, как улыбается взрослый, чтобы обнадежить перепуганного ребенка.
– Судите сами, кэп. Три приемопередатчика одновременно перестают принимать сигнал. Они молчат уже двенадцать часов, причем нет ни шума, ни помех, ничего. Тишина.
– Это может быть все, что угодно. Софтверный баг. Магнитная буря. Отказ питания.
– Забудьте. Все передатчики разных систем, аварийный – так вообще туп, как пробка: фигачит без изысков на заданной частоте. Восемнадцатый век. Там нечему ломаться.
– И какой Вы делаете вывод?
– Тут не о чем рассуждать. Проблема на другом конце линии. Мне, как радиоинженеру, это ясно, как дважды два.
Веринджер сглотнул.
– Это невозможно.
Бэррон в третий раз пожал плечами.
– Невозможно, – упрямо повторил командир, – у нас три станции, семь антенн, и Вы безо всякого компромисса исключаете возможность аварии на стороне базы! На той стороне две дюжины мощнейших передатчиков. Не могут же все они отказать одновременно безо всякого предупреждения?
Серые глаза Бэррона смотрели внимательно и вдумчиво.
– Ну что Вы молчите?
– Не могут, сэр.
– Ну?
– И все же я уверен, что на нашей стороне проблем нет.
Веринджер сцепил пальцы, расцепил их, и снова сцепил.
– Вы верите в инопланетян? Я спрашиваю, Бэррон, Вы верите в инопланетян, морских чудовищ, сирен, гарпий, вампиров?
– Я даже в бога не верю. Хотя сейчас склонен об этом жалеть.
Полковник рывком взял себя в руки.
– У нас есть запас продуктов на шестьдесят два дня. Блоки регенерации воздуха протянут от восьмидесяти до девяноста. Фекальная цистерна заполнится через шесть недель. У нас есть челнок. Я хочу знать, когда мне следует объявить эвакуацию персонала.
– Вам следует посоветоваться с Джил. Она – пилот челнока и заместитель командира базы.
– Я хочу знать Ваше мнение, Баррон.
Тот едва заметно сглотнул. Ему не хотелось высказываться.
– Мое мнение – эвакуация бесполезна.
– Что Вы хотите этим сказать?
– Только то, что уже сказано.
– И что Вы предлагаете? Сидеть без связи и ждать корабль? Дожидаться, пока кончится кислород? Взорвать тут все к чертовой матери?
– Извините, сэр, но принимать решения – не моя работа.
Веринджер снова овладел собой.
– Вы правы, Бэррон. Я сорвался. Нервы. Поэтому я и пришел к Вам: Вы единственный, при ком я могу позволить себе сорваться.
Седая голова утвердительно качнулась.
– Это верно. Я могу выслушать Вас, кэп. Что бы Вы не сказали, это навсегда останется между мной и Вами. Но… я не могу принять решение за Вас. И, скажу честно, Вы знаете ровно столько же, сколько я, поэтому дать Вам дельный совет я не могу тоже.
Полковник окинул его мрачным, но благодарным взглядом.
– Я пойду. Спасибо.
– До свиданья, Марк. Мне очень жаль, что так вышло.
Ему в самом деле было жаль их всех. Все они были добровольцы. Все они знали, на что шли. Это была правда, сущая правда, но можно ли точно знать, на что ты идешь, не пройдя весь путь до конца?
* * *
– Я не помешаю?
Страшно неудобно прерывать романтические свидания, даже когда они происходят на общей кухне.
Они пожали плечами. На лунной базе длиной в сто футов не бывает личной жизни: что бы ты ни говорил и не делал, ты говоришь и делаешь это у всех на виду. Выбор для сильных: играй в открытую, или не играй вовсе.
Сергей был из сильных. Типичный русский: широкий, коренастый, с тяжелым подбородком и жестким упрямым взглядом на простоватом открытом лице. Он с первого дня обозначил свой интерес к Джил, не смущаясь ни ее статусом замужней женщины, ни регламентами поведения, ни даже тем холодным отпором, с которым она раз за разом встречала его неумелые, но настойчивые ухаживания. Он неловко шутил: она давала ему это понять. Он был грубоват: она подчеркивала это при малейшей его промашке. Они сцеплялись всякий раз, по делу и не по делу, пока однажды между ними не проскочила искра. Сергею не завидовали. Меньше всего Джил подходила на роль «девочки для баловства», ввязавшись играть с ней в любовь он влипал всерьез, это понимали все, включая его самого. Такая основательность внушала уважение. Почти в любом мужчине живет подсознательная тяга к таким женщинам, как Джил: самостоятельным, уверенным, жестким, способным сгибать других и не сгибаться самим, женщинам, которыми нельзя владеть, а можно лишь привязать к себе постоянно подновляемой веревкой по-настоящему сильных чувств.
Он встал из-за стола и молча вышел. Не в знак обиды, конечно же. Ему просто не о чем было рассуждать: когда начальники хотят говорить, вполне естественно оставить их вдвоем.
Веринджер сел на его место.
– Волнуетесь?
– Разумеется.
Он сжал кулаки, чтобы не забарабанить пальцами по столу. Больше всего ему хотелось вскочить и начать расхаживать из стороны в сторону, как пойманный в клетку тигр. Никто не упрекнул бы Марка Веринджера в трусости, но храбрость и выдержка не всегда уживаются в одной личности.
– Иногда я думаю: чего, собственно, мы волнуемся? Подумаешь, потеряли связь. Пришлют корабль, привезут новый передатчик, и все наши тревоги будут выглядеть нелепой детской истерикой.
– Корабль должен был прийти две недели назад.
Она смотрела на него серыми немигающими глазами. Ничего особенного. Худое длинное лицо, узкие губы, светлые, почти выцветшие брови. Неяркая, неброская. Что они в ней находят? Что мы в ней находим…
– Вы же знаете, что старт перенесли.
– Да, третий раз подряд. И все три раза без объяснения причин.
Ему не хотелось с ней спорить. Это было бессмыслено: они знали одни и те же факты, и выводы их тоже были одинаковы. Но в этом споре они оба находили отдушину, независимо от позиции, которую отстаивали.
– В конце концов, у нас есть спасательная шлюпка.
– Вы можете посадить ее вручную? Без радиопривода?
Она поморщила нос.
– Вы же сами знаете, Веринджер, это невозможно. Но я не верю, что они все там сдохли, и не смогут обеспечить нам даже радиопривод.
Сама того не замечая, она переметнулась в лагерь оптимистов.
– Хм… Воспользоваться челноком никогда не поздно. У нас есть два месяца или что-то около того.
– Я предпочла бы, чтобы их не было.
Это был парадокс и Веринджер на секунду задумался. Потом еще раз до хруста сжал пальцы и признался, скорее не ей, а самому себе:
– Пожалуй, я тоже.
* * *
«Самое странно, что мы вообще ничего не слышим. Ни шумов, ни помех, ни в цифровых линиях, ни в аналоговых. Не приходит даже битых пакетов. Нет даже синхросерий. Иногда кажется, что вы все там умерли, что Земля давно взорвалась и развалилась на мелкие части. А между тем, я каждый день вижу ее в иллюминатор безо всякого телескопа».
Бхарат писал. Он писал много и долго, по несколько часов ежедневно. Писал невесте в Мумбай, писал отцу с матерью в Бангалор, писал Рамакришне во Франкфурт и Айше в Северную Каролину. Он не мог отправить эти письма, остававшиеся лежать мертвым грузом в памяти его компьютера. Да он и не собирался их отправлять. Маме, папе и Айше Бхарат мог рассказать все. Все, что болело и кипело в душе в эти тоскливые лунные дни. Все, что он не мог позволить себе рассказать товарищам. Вовсе необязательно, да, пожалуй, совсем ненужно, чтобы все это когда-то было прочитано. Говорить важнее, чем слушать. Писать необходимее, чем читать.
«Мне страшно. Обычно, когда мне страшно, мне ужасно стыдно. Ты всегда учил меня, что бояться – глупо, что все зло и боль происходят от страха, и самые скверные поступки – тоже. Я знаю. И все-таки мне страшно. И совсем не стыдно. Не понимаю, почему так происходит».
Временами, ему становилось совсем худо. Когда Скотт, замерзая, сочинял свое «Послание обществу», он верил, что эти строчки кто-нибудь прочитает. Может и не надеялся: найти запорошенную снегом стоянку на безлюдных просторах материка не так-то просто, а все-таки верил. Бхарат не верил. Те, другие, все еще уповали на то, что все обойдется. Пусть не приходит корабль, пусть молчит Земля, пусть, пусть, пусть… Они думали, что, быть может, все будет хорошо. Что догадка, которую никто из них не решался произнести даже в шутку, окажется тем, чем и должна быть – невероятной блажной идеей, коллективной галлюцинацией перепуганных идиотов. Они рассуждали, взвешивали, прикидывали.
Бхарат был человеком иного склада, иной культуры. Он не строил сложных теорий, он чувствовал. И сейчас его главным чувством была безнадежность. Та самая, которая ломает сильных и сводит с ума слабых.
– Зачем ты тратишь время на писанину? – спрашивал Форд.
Форду всегда жалко времени. Как будто им было куда спешить.
Бхарат не отвечал.
«Милая Айша», – писал он и тут же торопливо стирал. Набирал снова и снова стирал. В этом стирании заключался великий смысл. Даже мысленно, даже в письме, которое никто никогда не прочтет, он не мог допустить фамильярность по отношению к Ней. Это было за пределами добра и зла, за пределами его мира, и пока он писал и стирал, мир Бхарата умирал и воскресал снова. И когда он, в конце концов, оживал окончательно, Бхарат подымался с койки и шел ставить очередной эксперимент, вдумчиво и педантично, как всегда.
* * *
– Как вы думаете, Марк, что мы все будем чувствовать, когда придет корабль?
Веринджер вздрогнул и посмотрел ей в глаза. Он был посредственный психолог, особенно когда дело касалось женщин, а потому не мог разобрать, всерьез она говорит или нет.
– Будем чувствовать, что все обошлось.
Она не красила ногти: при лунной гравитации это было бы проблематично, но ее маникюр всегда оставался безукоризненным, даже несмотря на необходимость вставать из-за этого на пятнадцать минут раньше других.
– Лично я, непременно, что-нибудь спою.
Похоже, она не шутила. Из всех семерых, одна Эмили всерьез верила в такой исход: прилетит челнок, из него вылезет генерал Эйзенхауэр, Санта Клаус или Гвин ап Нудд, улыбнется до ушей и спросит с доброжелательным сарказмом:
– Ну как, ребята, нужна сушилка для штанишек?
В чудеса Веринджер не верил. Он верил в себя, в трезвый расчет и в возможность найти выход из любой, даже самой запущенной ситуации. Пока выхода не было, и это раздражало его сильнее, чем радиомолчание, переполнение фекальных цистерн или изменение цвета земной атмосферы, которое с такой уверенностью констатировал утром Форд.
