Читать книгу: «Фюрер. Путь Гитлера к власти», страница 8

Сливки нации против массы

По мере роста аристократических настроений у Гитлера усиливается его недружелюбное отношение к рабочим; если прежде он свысока, в покровительственном тоне говорил еще о «привлечении (рабочих) к национальной идее», то теперь он говорит о рабочих с открытой ненавистью. «Марксизм должен автоматически стать движением людей, которые, работая только физически, либо не в состоянии логически мыслить, либо отвернулись от всякой умственной работы вообще. Это – гигантская организация рабочей скотины, оставшейся без руководства» (Гитлер в «Фелькишер беобахтер» от 27 января 1923 г.).

Две недели спустя «Фелькишер беобахтер» высказывает это в стихотворении Богислава фон Зельхова следующим образом:

«Ich hasse die Masse, die kleine, gemeine, den Nacken gebeugt, die isst und schläft und Kinder zeugt. Ich hasse die Masse, die lahme, die zahme, die heut an mich glaubt und die mir morgen mein Herzblut raubt».

(«Я ненавижу массу, мелкую, низкую, которая гнет спину, ест, спит и рожает детей. Ненавижу массу, инертную, покорную, которая сегодня верит в меня, а завтра выпустит из меня последнюю каплю крови».)

«Которая сегодня верит в меня…» Предполагают ли нынешние слушатели Гитлера, посетители его массовых собраний, подобные мысли у своего излюбленного вождя?

Гитлер, сам того не замечая, противоречит себе. С одной стороны, он старается доказать, что только евреи «низвели» широкую массу на положение класса, только они заразили ее ядом классовой ненависти, сделали из нее людей второго сорта. С другой стороны, он сам верит в естественное неравенство между людьми, в биологическую аристократию, которая известным образом связана с аристократией социальной. С одной стороны, низкий уровень массы – только вина Исаака и Мозеса Кона, вина чужаков, которые «портят расу, все более углубляют пропасть, возвеличивают братоубийцу, организуют гражданскую войну и таким образом увековечивают состояние нашей внутренней революции», вина чужаков, для которых «еврейская демократия большинства всегда служит только средством уничтожить фактическое руководство арийцев»; вина чужаков, о которых Гитлеру достоверно известно, что «еврей не знает любви, он знает только плоть. Он стремится растлить, стремится испортить нашу германскую расу, поэтому в Рейнской области он бросает немецкую женщину в объятия негра».

Все это, как полагается последовательному антисемиту, вытекает, так сказать, из сострадания к обманутой части нации. В этом духе Гитлер доходит даже до возмущенного восклицания: «Почему в Пруссии не дали народу всеобщего избирательного права?» (из речи, произнесенной в 1921 г. в день юбилея германской империи). Но тут же в противоречии с этим заявлением масса германской нации как таковая объявляется им чем-то низкопробным. «Свергнута идея авторитета, связана свобода и творческие возможности личности, на гениальность вождей наложены цепи, мешающие им развернуться, – все это заменил демократический принцип большинства, который всегда и везде означает лишь победу более низкого, плохого, слабого и прежде всего трусливого, безответственного. Масса убивает личность». Какая масса: арийская или неарийская? В январе 1923 г. это уже не имеет значения для Гитлера.

Притворное сетование по поводу отказа массам в избирательном праве – и тут же хула на демократию как на победу низости! Это лишь небольшой ляпсус в сравнении с тем отвратительным винегретом, с тем смешением славословий и ругани, которые не случайно достаются на долю массы. Славословия и ругань – это на деле лишь два этапных пункта движения.

Масса попала на ложный путь только благодаря евреям – таково политическое мировоззрение старой «германской рабочей партии» Дрекслеров, Харреров, Кернеров. Эта масса не «низка» сама по себе, ее можно «привлечь» проповедями с амвона, и это – дело партии.

Но теперь партия уже не проповедует с амвона. Мечтатели и просветители либо ушли раздосадованные, либо отстранены. И место заняла когорта воинов со стиснутыми зубами. Идея партии воплотилась в штурмовых отрядах. «Нам нужны не миллионы равнодушных людей, а сотня тысяч действительных борцов, идущих напролом, – заявляет Гитлер своим приверженцам, – энергия, как и все великое, таится только в меньшинстве. Мировую историю всегда делало меньшинство». Здесь масса – снова только чернозем, свита, стадо для избранной верхушки вождей. «Нашу борьбу будет вести не большинство, составленное из парламентских фракций, а большинство силы и воли, независимо от мертвых цифр». Поэтому Гитлер предостерегает: «Одного должно избегать наше новое движение – оно не должно видеть свою задачу в том, чтобы посылать как можно больше депутатов в рейхстаг и ландтаги и увеличивать таким образом число охотников до депутатского жалованья. Нет, необходимо другое, необходимо “нести просвещение в национальном духе” в самые широкие слои нашего народа, сделать из этих слоев орудие борьбы против попыток разрушить наше культурное и национальное единение, от которого зависит наша судьба».

Итак, народ фигурирует здесь в виде орудия; в начале января 1923 г. здесь снова сказался старый распространенный взгляд на партию как на орудие.

Это были два аспекта одного и того же метода; один возвышал войско до роли десницы нации, другой низводил массу до роли орудия нации. Психологическим шедевром в этой агитации было умение воодушевить массы на такую бессловесную роль. Для этого масса искусно расщеплялась на единицы. Гитлер говорил об избранной верхушке нации, и каждый мог воображать, что он имеет в виду его, а не других. Каждая частица массы, увлекаемая этой агитацией, считала, что она выделяется из массы, индивидуализируется и возвышается. Впоследствии это превращено было в систему в самой политической организации партии и еще в большей степени в штурмовых отрядах с их многочисленными рангами. Эта замечательная система – любопытный антипод профсоюзов с их воздействием на психику рабочих. Профсоюзы до сих пор остаются для политически активных рабочих чуть ли не единственной возможностью сделать карьеру. Национал-социализм вначале не мог обеспечить материальной карьеры; зато он давал моральное удовлетворение, выдавая каждому из своих приверженцев диплом, что он уже не принадлежит к массе.

Национал-социализм заявляет принципиально: «Мы не пойдем в парламент; кто отправляется в болото, тот в нем завязнет» (речь Гитлера от 22 февраля 1922 г.). В секретном циркуляре от августа того же года Гитлер прямо заявляет: «Наше движение обладает всего каким-нибудь десятком первоклассных ораторов, мы не можем допустить, чтобы они загубили свои ценные дарования в парламенте».

Форма правления – частное дело

Лишь на первый взгляд это презрение к массе и демократии сочетается в национал-социализме с противоречащим ему равнодушием к монархии. В поучение профанам «Фелькишер беобахтер» объявляет в ноябре 1922 г.: «Вопрос “монархия или республика” для нас вообще не существует, он, выражаясь ходячим термином, является частным делом». Когда эта газета величает бывшего германского кронпринца «еврейским кронпринцем», потому что он в своих «Воспоминаниях» призывает к национальному сотрудничеству также еврейских граждан, то это отнюдь не есть принципиальный антимонархизм. То же самое приходится сказать, когда газета Гитлера по адресу этого будущего гитлеровского избирателя заявляет: «Как же, однако, растеряли вы свое былое величие, Гогенцоллерны!»

В самом деле, где написано, что будущий монарх должен быть Гогенцоллерном, Вительсбахом, вообще княжеской крови? Имеющий уши, чтобы слышать, не может не понять Гитлера, когда тот в апреле 1922 г. заявляет: «Форма правления вытекает из народного характера, из моментов, столь элементарных и мощных, что со временем, когда Германия будет едина и свободна, их поймет каждый без спора». Но может ли такой человек, как Гитлер, считать республику элементарной формой правления, соответствующей немецкому характеру? На своем процессе он утверждает: «В конце концов, я – тоже республиканец». А кто же не знает, что «в конце концов» означает: «но это неправда». Впоследствии Розенберг в произведении, вышедшем не под маркой партии, объявил себя сторонником монархии. Но уже тогда, в 1922 г., «Фелькишер беобахтер» констатирует по вопросу о монархии: «Нам нужна национальная сплоченность вовне и изнутри, а главой будет тот, кто сумеет совершить это дело».

Что, если его совершит Гитлер? Тогда он в силу элементарной «сущности» немецкого народа станет его неизбранным, пожизненным повелителем, и, надо полагать, он будет иметь также право назначить себе преемника. Или, как он сам называет это, он будет «просвещенным деспотом» немецкого народа.

Причина успеха – в переоценке сил противника

Государственная доктрина национал-социалистической партии проделала за три года ее существования удивительный круговорот. Вначале партия была партией массы, имея считанных тридцать человек. Тогда она полагала, что масса находится в руках меньшинства, чуждого немецкому духу и враждебного немецкому народу; отсюда она заключала, что марксизм является только результатом искусного, но пагубного руководства. Более глубокие причины, а также стихийные общественные движения тоже не совсем скидывались со счетов и при случае не отрицались, но на первом плане все же оставалось засилье властной враждебной расы, замысел покоряющего меньшинства, происки сионских раввинов. Созревает двоякое решение: отнять массы у этого враждебного меньшинства, а с этой целью необходимо-де самим подражать его методам и превзойти их.

На почве недостаточного знакомства с историей в головах национал-социалистических вождей создается убеждение, что своей силой «марксизм» обязан бесконечно утонченному искусству еврейских совратителей, их дьявольскому знанию человеческой души, пошедшему на пользу их пропаганде. Это – безмерная и наивная переоценка противника, но она весьма пригодилась национал-социалистическому движению. Последнее «подражало» методам и средствам, которых вовсе не было у врага, придумывало хитрости, чтобы восторжествовать над несуществующими вражескими хитростями, и благодаря этому создало такую пропаганду, какой Германия еще не знала. Таким образом, национал-социалистический инструмент оказался еще гораздо более искусственным, гораздо более насилующим природу, чем возраставший десятилетиями марксизм. Но этот механизм получил ток от источника политических страстей, который прежде оставался в Германии неиспользованным.

Если масса слепо следовала за прямым врагом, то почему бы ей не пойти также за национал-социалистическим вождем? Руководство необходимо; масса, подпавшая «под еврейское влияние, не только испорчена этим влиянием, она и сама по себе становится неустойчивой. Ницше⁵⁹, Гобино⁶⁰, Лагард, Г.Ст. Чемберлен, Медисон Грант⁶¹ проповедывали теорию расы-повелительницы, теорию властной расы господ, и тысячи людей еще задолго до Гитлера разделяли это учение. Большой оратор, который так быстро доставил известность небольшой «германской рабочей партии», был вместе с тем прилежным учеником. Дитрих Эккарт и Розенберг указывали ему источники. В течение ближайших лет он был почти исключительно рупором этих двух людей. Розенберг дал ему прежде всего теорию, Эккарт – стиль.

Затруднения

Став единым хозяином в национал-социалистической партии, Гитлер вначале имел ряд неприятностей.

Хотя Дитрих Эккарт и ценил его как партийного вождя, он все же дружески, но решительно отобрал у Гитлера «Фелькишер беобахтер». Он выставил из газеты приятеля Гитлера Эссера, бывшего несколько месяцев ее главным редактором. Молодой Эссер выступал неосторожно во внутрипартийной борьбе; кроме того, виновато было его слишком хлесткое перо – в конце концов, даже Пенер и Фрик не могли вечно смотреть сквозь пальцы на его художества. Возникли пререкания с Пенером. Дитрих Эккарт сам взял на себя обязанность главного редактора; ведь в конце концов в газету вложены были его деньги и кредит. Гитлеру тоже пришлось теперь держать про себя свои ежедневные политические излияния или же сбывать публике приходящие ему в голову мысли только с ораторской трибуны.

Во внешнем положении партии тоже кое-что изменилось к худшему. Поражение Кара по вопросу о «дружине обороны» Эшериха поколебало его положение; 21 сентября 1921 г. он ушел с поста министра-президента. Ушел также Пенер, и, хотя полиция продолжала быть милостивой к национал-социалистам, все же старого покровителя уже не было. Фрик был переведен из полиции в другое ведомство. Когда министром-президентом назначен был граф Лерхенфельд⁶², отношения между партией и главой правительства заметно охладели: при Каре, правда, тоже не было личной близости, но было согласие по существу.

Боевое крещение штурмовых отрядов

Новая «идея вождя» испытывается на новом орудии Гитлера. Штурмовые отряды – это то меньшинство, которое должно стать «большинством воли и самопожертвования». В штурмовых отрядах Гитлер находит также в готовом виде идею вождя. До сих пор ее лелеяло только ближайшее окружение Гитлера, которое берегло ее как ценную тайну. Впервые преподносит ее широкой публике Гесс во время июльского кризиса 1921 г. «Неужели, – пишет он в “Фелькишер беобахтер”, – вы слепы и не видите, что этот человек – прирожденный вождь, который один лишь в состоянии провести эту борьбу?» Но только в штурмовых отрядах «прирожденный вождь» мог оседлать своего коня.

Дело в том, что старый отряд Эрхардта был единственным в своем роде. Когда Эрхардту не оставалось ничего другого, как приказать своим людям перейти к Гитлеру, они повиновались; но они еще долгое время считали себя как бы делегатами Эрхардта в национал-социалистической партии. Своего старого капитана они почти никогда не называли по фамилии, он просто назывался у них «шефом». Иностранное слово заменяется теперь немецким «Fuhrer» – вождь; точно так же старая песня эрхардтцев о свастике на стальном шлеме становится теперь песней гитлеровцев, только слова «бригада Эрхардта» заменяются теперь словами «штурмовые отряды Гитлера».

«Hakenkreuz am Stahlhelm,

Schwarz-weissrotes Band,

Sturmabteilung Hitler

Werden wir genannt»

(«Свастика на стальном шлеме,

черно-бело-красная повязка —

мы называемся

штурмовыми отрядами Гитлера»).

Благодаря денежным пожертвованиям состоятельных членов партии штурмовые отряды получили возможность снять в начале ноября 1921 г. свое первое более или менее импонирующее помещение. В это же время произошло другое событие: первое боевое крещение недавно созданных штурмовых отрядов. Им пришлось выдержать битву с неприятелем, превосходившим их численностью.

4 ноября Гитлер должен был выступать в залах пивной Гофброй. В помещение пришли большие группы социал-демократов с намерением отплатить национал-социалистам за неоднократные срывы их собраний и не дать говорить Гитлеру. По ошибке на данное собрание явилось только около сорока гитлеровских штурмовиков. Чувствуя себя в меньшинстве, они были во взвинченном настроении, которое еще усугубилось после зажигательных слов Гитлера у входа в зал. Он сказал им, что надо сокрушить врага, что борьба будет не на жизнь, а на смерть, что у трусов он лично отнимет повязки и значки. Его инструкция гласила, что при малейшей попытке сорвать собрание они должны немедленно вступить в бой; они должны помнить, что «лучшая защита есть нападение». Его тирады были подражанием обращению Фридриха Великого к своему войску перед Лейтенской битвой.

Обработанные таким образом штурмовики приготовились к драке. Гитлер утверждает, что во время его речи противники все время собирали под столами пивные кружки, чтобы употребить их потом в качестве метательных снарядов. Таково было его подозрение, а вот как все происходило в действительности по его же собственному описанию:

«Из толпы раздалось несколько возгласов, и вдруг кто-то вскакивает на стол и орет на весь зал: “Свобода!” По данному сигналу борцы за свободу начали действовать. В несколько секунд весь зал был заполнен дико ревущей толпой, над головами которой летали, словно снаряды гаубиц, бесчисленные пивные кружки; слышно было, как ломаются стулья, разбиваются кружки, люди визжали, орали, вскрикивали. Это была безумная свалка.

Я остался на своем месте и мог наблюдать, как мои ребята полностью выполнили свой долг.

Да, хотел бы я видеть буржуазное собрание в таких условиях!

Свистопляска еще не началась, как мои штурмовики – с этого дня они так назывались – напали на противника. Как волки бросились они на него стаями в восемь или десять человек и начали шаг за шагом вытеснять его из зала».

Последуем за этим описанием. Итак, противники первые закричали: «Свобода!» Они якобы имели также намерение бомбардировать национал-социалистов пивными кружками. Может быть, они исполнили бы свое намерение, может быть, нет – истории это осталось неизвестным. Но она знает, что штурмовики, не дожидаясь этого, напали на противника, как категорически приказывал им это Гитлер. «Свистопляска, – говорит он сам, – еще не началась, как штурмовики напали на противника». Кто-то из противников нарушил порядок и спровоцировал штурмовиков – его вины нельзя отрицать. Но национал-социалисты даже не сделали попытки задержать его; вместо этого штурмовики обрушились на всех подозрительных посетителей собрания. Первыми начали драку штурмовики – это засвидетельствовано самим Гитлером; при этом они не ограничились рукопашной – в зале раздалось также два выстрела. «Сердце снова запрыгало от радости, вспомнились старые военные переживания», – пишет Гитлер.

Наш добросовестный историк заявляет, что нельзя было установить в суматохе, кто стрелял. Нет, это установлено самым положительным образом: стрельбу открыл небольшой отряд штурмовиков, теснимый противником.

С точки зрения пропаганды этот бой, данный штурмовиками и выигранный ими, означал большой успех. «Битва в Гофброй» была использована Гитлером как следует. Но вряд ли она может служить доказательством любви марксистов к террору и национал-социалистов – к законности.

Мюнхен остается центром движения

Положение Гитлера в партии было в то время нелегкое; но слава его как самого крупного оратора националистов, если не правых вообще, тогда уже установилась в южной Германии и начала распространяться также в северной Германии. Конференция главарей националистов в Магдебурге показала, что в годы революции из всех националистических и немецко-социалистических кандидатов только Гитлер проделал известное развитие. Рудольф Юнг, все еще своего рода идейный патрон национал-социализма, произвел торжественное помазание Гитлера в вожди всех германских национал-социалистов. Юнг писал националистическим группам:

«На севере нет сколько-нибудь значительной национал-социалистической партии, Мюнхен фактически остается центром движения в Германии. Я ожидаю от благоразумия наших партийных товарищей в Берлине, Лейпциге и других местах, что для развертывания движения во всей Германии они подчинятся Гитлеру». Да, так выразился бы Гитлер. Но немецкий депутат из Богемии еще не усвоил «теории вождя»; конечно, и он желал фактического руководства Гитлера, но он мыслил его в обычных мягких формах современных ферейнов. Поэтому он пишет: «Ожидаю, что они будут помогать Гитлеру в развертывании движения во всей Германии». Затем он дает мюнхенцам советы, как им объединить все родственные направления под одной вывеской. Под «родственными направлениями» он понимает даже «Пангерманский союз» известного политического интригана Класса и, что еще хуже, «Объединение немецких профсоюзов» и в первую голову «Союз немецко-национальных торговых служащих».

Немецко-национальные торговые служащие Мюнхена были одной из первых ячеек движения «фелькише» еще до Гитлера. Впоследствии они оказались полезными движению также и в финансовом отношении. Но предложение Юнга об объединении родственных направлений слишком отдавало парламентским клубом с его мандатом, обеспеченным по общему кандидатскому списку; эта мысль родилась в мозгу, безнадежно застрявшем в рутине парламентских правил. Возмущенный Гитлер воспротивился этому. Он не только считал, что другие должны подчиниться ему, но и открыто объявил это. Вместе с тем он заявил: возможно, что представители северной Германии придут к нему, но он никогда не пойдет к ним. Со времени бунта в партии в июле 1921 г. он не хотел и слышать об опасных попытках объединения, а тем паче о продвижении на север.

Он закрепил эту провинциальную линию партии на первом партийном съезде в конце января 1922 г. Тогда оказалось, что в остальной Германии уже существуют различные небольшие местные группы, частью преданные центру, частью требующие равноправия. В Ганновере, Штутгарте, Мангейме, Рейнском Пфальце, Галле и даже Верхней Силезии работали национал-социалисты, не говоря уже о верных соратниках в Розенгейме и Ландсхуте. Из некоторых других мест посылались, по меньшей мере, телеграммы. Большей частью национал-социалистами были студенты, которые некоторое время учились в Мюнхене. Их немного, и Гитлер противопоставляет им всю массу мюнхенцев, образующих «общее собрание» членов партии.

Речь идет теперь о том, чтобы окончательно упрочить руководство Гитлера и сделать его незыблемым. В своей прокламации к партийному съезду Гитлер заявляет, что необходимо отказаться от «горсти трусливых и дрянненьких буржуа, которые легко кричат ура, а на самом деле дрожат перед каждым уличным крикуном». Необходимо также произвести чистку в собственных рядах, так как движение стало «очагом благонамеренных, но тем более опасных болванов, которые умеют только смотреть в зеркало прошлого и желают отодвинуть наш народ на тысячу лет назад. В своем ослеплении они не замечают, что речь может идти не о возрождении отживших форм, а только о создании нового немецкого права, самым непосредственным образом приспособленного к экономическим условиям нашего времени». А так как никто не проник в эти новые условия так глубоко, как Гитлер и те, кто находится под его руководством, то движение должно быть централизовано в Мюнхене. «Мюнхен должен стать образцом, школой, но также гранитной скалой; в первую очередь не должно быть сомнений, что у движения есть руководство, и все должны знать, где оно находится».

Впоследствии эту централизацию партии в Мюнхене прославляли как непревзойденный маневр руководства, но в основе ее лежала конкретная причина: для того чтобы перенести партийное руководство из Мюнхена, надо было бы перевести также мюнхенский рейхсвер. Ибо он был ядром и основой партии. Господа из рейхсвера могли и не приказывать Гитлеру не допускать такого перенесения. Он уже полгода назад сам ответил отказом на заманчивые предложения из Берлина, так как знал, что все его дело зиждется только на рейхсвере.

Несмотря на то что партийный съезд в первую очередь был сколочен из мюнхенцев, последним не удалось провести тезисы своего вождя с таким единодушием, которое выглядело бы как всеобщий энтузиазм. Партийный съезд закончился 31 января довольно бледным «non liquet» (дело еще не выяснено), без резолюций и без шумных оваций. Австрийцы и немцы из Богемии и Моравии вообще не явились. Однако за кем остается владение, за тем остается и право; так как положение Гитлера не подверглось нападкам, оно фактически укрепилось.

Число членов партии возросло, по сравнению с 1921 г., вдвое: с трех тысяч до шести тысяч. Для всякой другой партии это было бы громадным шагом вперед; но для национал-социалистов это означало замедление темпа их роста. Год кризиса задержал рост партии, а внутри партии еще не привел к единой ориентации и к полной консолидации партийной линии.

1922 г. был переходным годом, годом строительства. Необходимо было сорганизовать бюро партии, добыть больше денег. Меньше размаха, больше прилежания – таков был лозунг.