Читать книгу: «Шоа», страница 2
Месье не знает почему.
Они предвидели свой конец еще до войны.
Как их доставляли в Собибор? Гнали пешком?
Это было что-то страшное. Он сам при этом присутствовал. Их гнали пешком до самой станции, до станции Оркробек.
Там их стали заталкивать в вагоны для перевозки скота, которые уже ждали на станции: сначала стариков, потом тех, кто помоложе, и в конце – подростков. И это было самое страшное. Людей просто бросали друг на друга.
Пан Фальборский (Коло)
В городе Коло было много евреев?
Масса.
Евреев было больше, чем поляков.
И что ожидало евреев из Коло? Видел ли он что-нибудь сам?
Да. Страшно.
Страшно было смотреть.
Даже немцы прятались по домам, не хотели этого видеть.
По дороге на станцию евреев били и даже убивали; за конвоем следовала специальная тележка, на которую грузили трупы.
Туда грузили тех, кто не мог идти, и убитых?
Да, тех, которые падали по дороге.
Где это происходило?
Евреев собрали в местной синагоге, а потом погнали к железнодорожной станции, откуда можно доехать до Хелмно по узкоколейке.
Так поступили с евреями только из Коло или из всей провинции?
Такое происходило повсюду. Евреев убивали даже в лесах близ Калиша, недалеко отсюда…
Абрахам Бомба (Израиль), бывший узник Треблинки
На вокзале в Треблинке я увидел табличку, совсем крошечную табличку с названием места.
Не знаю, было ли это прямо на станции или на подходе к ней.
Над путями, где стоял наш поезд, висел маленький, еле заметный указатель с надписью: «Треблинка».
Я никогда не слышал о Треблинке, о ней никто ничего не знал: это не населенный пункт, не город, даже не деревня.
Евреи всегда мечтали, что когда-нибудь станут свободными.
Эта мечта была смыслом их жизни, воплощением их мессианских ожиданий.
В лагере она приобрела особое значение.
Каждую ночь, раз за разом, мне снилось, что скоро все изменится.
Не просто мечта – мечта, не дающая умереть надежде…
Первый эшелон выехал из Ченстоховы в день Йом Кипур.
Накануне Суккота отправился второй эшелон… в котором был и я.
В глубине души у меня было нехорошее предчувствие: немцы забирают детей, стариков, а это дурной знак.
«В лагере вы будете работать», – говорили им.
Но что там делать дряхлой старухе, грудному ребенку, пятилетнему малышу?
Абсурд! Но все-таки приходилось им верить – а как иначе?
Чеслав Боровий (Треблинка)
Он здесь родился, в 1923 году, и до сих пор тут живет.
Он всегда жил в этом самом доме?
Да, именно здесь.
Значит, у него была прекрасная возможность наблюдать за происходящим?
Естественно.
Можно было смотреть вблизи, можно – с расстояния. У его семьи есть участок земли по другую сторону станции. Чтобы туда добраться, надо перейти железнодорожные пути; и вот, когда он их переходил, он все видел.
Помнит ли он о прибытии первого эшелона с евреями из Варшавы 22 июля 1942 года?
Да. Он хорошо помнит первую партию заключенных.
Когда сюда согнали всех этих евреев, люди стали спрашивать друг у друга: «Что с ними собираются сделать?»
Они прекрасно понимали, что евреев хотят убить, но еще не было известно как.
Когда мы понемногу начали понимать, что происходит, то пришли в ужас; втихомолку мы судачили о том, что со дня основания мир еще не видел, чтобы убивали столько народа и таким способом.
Когда у людей на глазах происходили такие вещи, продолжали ли они вести обычную жизнь, скажем, работать на полях?
Конечно, они продолжали трудиться, но не так, как раньше, без прежней охоты.
Им приходилось работать, но, когда они видели, что тут происходит, они говорили себе: «А что, если ночью за нами тоже придут?»
Боялись ли они за евреев?
Он говорит, что, если я порежу палец, он боли не почувствует. Но они, конечно, видели, что происходит с евреями, потому что все транспорты, которые прибывали сюда, отправлялись в лагерь и там исчезали.
Крестьяне деревни Треблинка
У него было поле в ста метрах от лагеря.
Он продолжал на нем работать и во время оккупации.
Он работал на своем поле?
Да.
И там он увидел, как немцы травят евреев газом, услышал, как они кричат. Он видел все.
На поле был небольшой пригорок, и оттуда ему открывался хороший вид.
Что говорит этот человек?
Он говорит, что нельзя было останавливаться и смотреть. Это было запрещено. Иначе украинцы открывали стрельбу.
Им разрешали работать на поле, даже если оно находилось всего лишь в сотне метров от лагеря?
Да, разрешали, разрешали. Время от времени, когда украинцы отворачивались, он наблюдал за лагерем.
Значит, он работал, опустив глаза?
Да. Он работал буквально в двух шагах от ограждения из колючей проволоки, откуда слышались ужасающие крики.
Его поле было именно там?
Да, оно было совсем близко к лагерю. Он мог на нем работать, это не было запрещено.
И он работал? Возделывал его?
Да. Его поле даже заходило на территорию лагеря.
А, его поле частично заходило на территорию лагеря.
Туда нельзя было зайти, но все было слышно.
Не мешали ли ему работать близость лагеря и все эти ужасные крики?
Вначале он действительно не мог их выносить. Но потом привык.
Ко всему можно привыкнуть?
Да.
Сейчас ему все это кажется совершенно… немыслимым, однако же так было.
Чеслав Боровий
Он видел, как составы прибывали на станцию: в каждом было от шестидесяти до восьмидесяти вагонов, и еще там было два локомотива, которые везли составы в лагерь.
Каждый раз к локомотивам прицепляли по двадцать вагонов.
По двадцать вагонов… И они возвращались пустыми?
Да.
Помнит ли он…
Значит, это делалось так: к локомотиву прикрепляли двадцать вагонов и он вез их к лагерю.
Занимало это около часа, после чего вагоны пустыми возвращались сюда, локомотив отвозил в лагерь еще двадцать вагонов, и за это время успевали умертвить тех, кого доставили в предыдущих двадцати.
Железнодорожные рабочие со станции Треблинка
Они ждали, они плакали, они просили воды, они умирали. Иногда их везли совершенно голыми – до ста семидесяти человек в одном вагоне.
Здесь евреям давали воду.
Где им давали воду?
Здесь. Когда прибывали составы с евреями, здесь им давали выпить воды.
Кто давал воду евреям?
Мы, поляки, кто же еще? Рядом есть небольшой колодец, мы набирали воду в бутылки и давали им.
Давать им воду было опасно?
Это было очень опасно. За бутылку или стакан воды, предложенные евреям, человека могли убить. Несмотря на это, им давали воду.
Крестьянин из Треблинки
Зимой здесь очень холодно?
Когда как. Иногда тут бывает минус двадцать пять или даже минус тридцать.
Что, по его мнению, евреям было труднее перенести – лето или зиму? То есть когда им приходилось ждать своей очереди в поезде.
Думаю, что труднее было зимой, потому что они страшно мерзли.
Внутри вагона они, может быть, и не чувствовали холода – туда столько народа забивалось! Летом они задыхались, потому что стояла сильная, очень сильная жара. Евреи страдали от жажды и пробовали выбраться наружу.
Умирали ли заключенные в пути в своих вагонах?
Ясное дело, умирали. Теснота там была такая, что выжившим приходилось сидеть на трупах, потому что не хватало места.
Пытались ли вы заглядывать в вагоны через щели между досками, когда состав стоял на платформе или на путях, а вы проходили мимо?
Да, заглядывали. Время от времени мы рассматривали их, когда проходили мимо. Иногда, если нам разрешали, мы давали им воду.
Да. Но скажите мне, как евреи пытались выбраться из поезда?
Они открывали двери?
Нет, окна. Они отдирали колючую проволоку…
Так, окна были заделаны колючей проволокой…
…И выбирались через окна.
Они прыгали вниз?
Ну да, они прыгали. Иногда они сами искали смерти: выбирались из вагона, садились на землю и спокойно ждали, пока подойдут охранники и пустят им пулю в затылок.
Железнодорожные рабочие со станции Треблинка
Они прыгали из вагонов.
Это надо было видеть.
Как-то раз мать с ребенком…
Еврейка?
Да, мать с ребенком.
Она пыталась бежать, и ей выстрелили в сердце, убили ее выстрелом в сердце.
Убили мать?
Да, мать.
Месье живет здесь уже очень давно и никак не может этого забыть…
Крестьянин из Треблинки
Он говорит, что когда думает об этом сейчас, то не понимает, как человек мог сделать такое с другим человеком.
Это непостижимо, это невозможно понять. Один раз евреи стали просить воды, но рядом расхаживал охранник-украинец, и он запретил давать им пить. Тогда еврейка, просившая воды, бросила ему в голову кастрюлю, которую держала в руках. Украинец немного отошел, метров на десять, и стал палить без разбора по людям в вагоне. Всюду были кровь и выбитые мозги.
Чеслав Боровий
Да, многие открывали двери или выбирались через окна; случалось, что украинцы стреляли по людям через стены вагонов.
Особенно ночью, потому что, когда евреи начинали разговаривать, украинцы, которым не нравился шум, приказывали им замолчать. Евреи смолкали, охрана отходила от вагонов, но евреи опять заводили разговор друг с другом на своем языке.
«Ра-ра-ра» – так месье изображает их речь.
Что он имеет в виду под этим «ля-ля-ля»? Что он пытается изобразить?
Их язык.
Нет, нет, спроси его! Это был какой-то особый звук, специфический еврейский звук?
Они говорили по-еврейски.
Они говорили по-еврейски… Месье Боровий понимает еврейский язык?
Нет.
Абрахам Бомба
Мы сидели в своем вагоне, поезд мчал нас на восток.
Упомяну одну любопытную деталь – говорить об этом неприятно, но я все-таки скажу.
Подавляющее большинство поляков, видя наш поезд – в этих вагонах нас везли как скот, только глаза и были видны, – начинали смеяться, хохотать, ликовать: наконец-то решили избавиться от евреев!
А что творилось в вагонах!
Давка, крики:
«Где мой ребенок?»,
«Воды, ради всего святого!»
Люди умирали от голода, к тому же стояла страшная духота, жара.
Евреям, как всегда, «повезло»: обычно в сентябре дождливо, сыро, а тут – адская жара!
Даже для грудных детей вроде моего сына, ребенка трех недель от роду, негде было достать воды.
Неоткуда было достать воды ни для ребенка, ни для матери – ни для кого.
Генрик Гавковский (Малкиня)
Слышал ли он крики позади него, в вагонах, которые тянул его локомотив?
Конечно, ведь локомотив же совсем рядом с «пассажирскими» вагонами. Евреи кричали, они просили пить.
Когда из вагонов, примыкающих к локомотиву, доносились крики, он очень хорошо их слышал, различал слова…
Он к ним привык?
Нет, нет. Для него это было настоящей пыткой. Он знал, что те, кого он везет в вагонах, такие же люди, как и он.
Немцы, надо сказать, не забывали снабжать его самого и его товарищей водкой, и они напивались. Потому что, если бы они не пили, они бы не смогли… Нам полагалась премия, но эту премию выплачивали не деньгами, а водкой.
Те, кто работал на других поездах, не получали такой премии.
Он говорит, что они выпивали буквально все, что получали, потому что без алкоголя было бы невозможно переносить запах, который они чувствовали, приходя сюда. Они даже сами покупали себе спиртное, чтобы напиться до бесчувствия.
Абрахам Бомба
Приехали мы утром, часов в шесть или, пожалуй, в полседьмого.
На соседних путях я увидел другие поезда, стоящие перед платформой. Я присмотрелся… и заметил, что со станции регулярно куда-то отправляются составы по восемнадцать-двадцать вагонов. Примерно через час они возвращались, но уже без людей. Наш поезд стоял на станции почти до полудня.
Генрик Гавковский
Сколько километров от станции до той рампы внутри лагеря, где людей заставляли выходить?
Шесть километров.
Абрахам Бомба
Пока мы ждали на станции своей очереди отправки в лагерь, к нам подошли эсэсовцы и спросили, нет ли у нас каких-нибудь ценностей. Мы ответили: «У некоторых из нас есть золото, бриллианты, но мы хотим пить». «Хорошо, давайте бриллианты, вы получите воду». Они взяли бриллианты, но воды мы так и не увидели.
Сколько времени длилось ваше путешествие?
Путь от Ченстоховы до Треблинки занял примерно двадцать четыре часа, включая остановку в Варшаве и ожидание на станции в Треблинке.
Наш поезд был последний в очереди. Но, как я уже говорил, я видел множество поездов, возвратившихся на станцию пустыми.
Я спрашивал себя: «Куда деваются пассажиры? Никого не видно».
Рихард Глацар
Мы ехали двое суток.
На второй день, утром, мы увидели, что пересекли границу Чехословакии и едем на восток. Нас охраняли не эсэсовцы, а шуповцы в зеленой форме. Мы ехали в обычных пассажирских вагонах. Все места были заняты. Нельзя было самому выбрать себе место – все пронумеровано, четко распределено. В моем купе ехала пожилая пара. Помню, супруг вечно хотел есть, а его жена ворчала, что, если так пойдет дальше, у них ничего не останется про запас.
На вторые сутки я увидел табличку с названием станции: «Малкиня». Еще какое-то время мы продолжали ехать.
Внезапно поезд резко сбавил скорость, свернул с главного пути и черепашьим шагом потащился через лес. И когда мы выглянули в окно, которое нам удалось слегка приоткрыть, мы увидели рядом с путями человека… тот, видимо, гнал коров на выпас… и один старик из нашего купе знаками спросил его: «Где мы?» И тогда тот сделал странный жест рукой. Вот так! Провел рукой по горлу.
Это был поляк?
Да, поляк.
Где это было? На станции?
Это произошло в том месте, где наш поезд затормозил и остановился. С одной стороны был лес, с другой – луга.
И мимо вас проходил крестьянин?
И мы увидели коров, которых гнал молодой парень… с фермы… батрак.
И один из вас спросил…
Спросил – но не словами, а знаками: «Что здесь происходит?»
А тот ответил жестом. Таким. Но мы тогда не обратили на него внимания, мы его не поняли.
Крестьяне деревни Треблинка
Как-то раз из-за границы приехали евреи, они были такие зажравшиеся…
Зажравшиеся?
Они приехали в пассажирских вагонах, у них даже был вагон-ресторан; им давали пить, разрешали гулять, и они говорили, что приехали работать на заводе. Когда они увидели лес, то поняли, какой «завод» их ждет. Все показывали им этот жест…
Какой жест?
Им показывали, что их убьют.
Вы тоже показывали им этот жест?
Да, и евреи не поверили. Евреи не верили.
Но что означает этот жест?
Что их ждет смерть.
Чеслав Боровий
Когда у людей была возможность подойти к евреям, они показывали им этот жест, предупреждая их…
И он тоже это делал? Он сам делал этот жест рукой? Спроси его…
…Что они будут повешены, убиты.
Да.
Евреи, приехавшие из-за границы – из Бельгии, Чехословакии, из Франции, из Голландии и других стран, – этого не знали.
А польские – знали. Потому что в окрестных городах и местечках обо всем этом уже говорили. То есть польские евреи были предупреждены, а другие – нет.
И кого они предупреждали? Польских евреев или евреев из других стран?
Тех и других. Он говорит, что евреи из западных стран приезжали сюда в пульмановских вагонах, что они были хорошо одеты – все в белых рубашках, что в вагонах стояли цветы, что пассажиры играли в карты…
Генрик Гавковский
Но, насколько мне известно, евреев из западных стран редко привозили в пассажирских вагонах. Большинство из них приезжало в вагонах для скота.
Нет, это не так, это не так.
Не так? А что говорит мадам Гавковская?
Мадам Гавковская говорит, что, может быть, ее муж не все видел.
Да.
Он говорит, что видел все. Как-то раз на станции Малкиня один еврей из тех, что приехали из-за границы, вышел из вагона что-то купить в буфете, но поезд тронулся, и он побежал вслед за ним…
Чтобы догнать его?
Да.
Чеслав Боровий
Значит, он подходил к этим пассажирским вагонам, к этим «пульманам», как он их называет, и показывал этот жест иностранным евреям, которые были слишком спокойны и ничего не подозревали?
Да. Хотя, в принципе, не только им, но всем евреям.
Прямо шел по платформе и показывал? Спроси его!
Да, дорога проходила там же, где и сейчас; когда охранник не смотрел или куда-нибудь отходил, он показывал им этот жест…
Генрик Гавковский
Ева, спроси месье Гавковского, почему у него такой грустный вид.
Потому что я видел, как людей ведут на смерть.
Далеко ли мы сейчас от того места?
Не так далеко, примерно в двух – двух с половиной километрах…
Что именно там было? Лагерь?
Да.
А почему он показывает на этот тракт?
Там… там была дорога… железная дорога, ведущая в лагерь!
Доводилось ли месье Гавковскому, помимо тех составов, которые он вел из Варшавы и Белостока на станцию Треблинка, также вести поезда с заключенными со станции непосредственно в лагерь?
Да.
Часто ли он это делал?
Два-три раза в неделю.
И в течение какого времени?
Примерно полутора лет.
То есть на протяжении всего существования лагеря?
Да.
Вот рампа. Итак, он прибывает сюда, здесь конечная точка пути. Позади его локомотива двадцать вагонов, так? Спроси его об этом.
Нет, вагоны находились впереди.
То есть он их толкал?
Именно. Он их толкал.
Он их толкал…
Ян Пивоньский (вокзал Собибора)
В феврале 1942 года я начал работать здесь помощником стрелочника.
Здание вокзала, рельсы, платформа – все осталось таким же, каким было в 1942-м? Изменилось ли что-нибудь с 1942 года?
Ничего.
В каком именно месте начинался лагерь? Где проходила его граница?
Пойдемте. Я вам покажу точное место. Вот здесь стоял забор, который шел вон до этих деревьев. И был еще один забор, который шел в сторону вон тех деревьев.
Значит, если я сделаю шаг сюда, то окажусь на территории лагеря, не так ли? В самом лагере.
Именно так.
А здесь, в пятнадцати метрах от станции, мы уже за его территорией? Тут польская территория, а тут зона смерти?
Да. По приказу немцев польские железнодорожники обязаны были разделять составы на несколько частей: локомотив с двадцатью вагонами отправлялся в сторону Хелма; у развилки он разворачивался и вез состав в лагерь, толкая вагоны перед собой… Он ехал по другому пути, вон по тому. Там начиналась рампа.
Значит, если я правильно понял, это место находится за пределами лагеря… Но стоит вернуться сюда, и мы уже внутри него… По сравнению с Треблинкой в Собиборе станция фактически является частью лагеря. Так, здесь мы снова на территории лагеря…
Эта дорога проходила внутри него.
Та самая… та самая дорога?
Да. Та самая.
Она не изменилась с того времени.
Значит, сейчас мы находимся в месте, которое называлось рампой, так?
Да, мы стоим на рампе, куда высаживались жертвы, обреченные на уничтожение.
Выходит, мы на той самой рампе, откуда двести пятьдесят тысяч евреев, высадившись с поезда, отправлялись в газовые камеры?
Да!
В каких вагонах приезжали сюда евреи из других стран? В пассажирских, как это было в Треблинке?
Не всегда.
Нередко обеспеченные люди – из Бельгии, Голландии, Франции – приезжали в пассажирских вагонах, иногда даже в пульмановских, и, как правило, охрана обращалась с ними лучше, чем с другими узниками.
Обычно это были евреи из западной Европы, которые ожидали здесь своей очереди… Польские железнодорожники видели, как женщины красят губы, расчесывают волосы; они не знали, что их ожидает через несколько минут.
Они прихорашивались…
Прихорашивались…
И польские железнодорожники никак не могли их предупредить, потому что охрана, которая смотрела за поездом, запрещала вступать в контакт с будущими жертвами.
Тогда стояли погожие дни, как сейчас?
Увы! Деньки стояли еще лучше, чем теперь!
* * *
Рудольф Врба (Нью-Йорк), бывший узник Освенцима
Рампа была конечным пунктом поездов, прибывающих в Освенцим.
Они приезжали днем и ночью, иногда по одному в день, иногда по пять, – приезжали со всего света.
