Читать книгу: «Лифт», страница 2
3. Мерзлота, Никого и Голос
Долгие гудки, отнимали последнюю надежду, как вдруг…
– Аллё, – слегка капризный девичий голосок ворвался в телефонную тишину.
– Олеся? Здравствуй, детка.
Секундное молчание и отрезвляющее:
– Я не приеду, извини.
– Что значит, «я не приеду»?
– Понимаешь, Денис…
Хватаю трубку до хруста пластика, не давая ей договорить, и ору прямо в динамик, не владея собой:
– Он что, там, с тобой?!
– Успокойся, никого здесь нет. Просто…
– «Просто» что?!
Её молчание выводило из себя, отдавалось колоколом в сознании, я даже не заметил, как вышел не лестничную клетку и курил-курил…
– Дело в том, в общем, Новый год и всё такое…
Я молчал, молчал и дымил, чувствуя, как никотин туманом проникает в кровь, с молниеносной скоростью разносясь по сосудам, изгоняя ярость.
– … не стоило ломать комедию, и мы помирились.
Едва не проглотив фильтр, я закашлялся. Эта её фразочка, как обухом по голове. Она продолжала говорить, что-то из серии ошибалась, была неправа, всё произошло слишком быстро, я в прошлом, а он такой милый… Я не мог её слушать. Я ждал её. Я дал ей возможность вернуться ко мне. Я снизошёл. Я выбросил Наташу, освобождая место для неё. Не приняла. Отказалась. Пренебрегла.
– С Новым годом, Олеся, – отключил телефон. На дисплее высветилось общее фото с Наташей – прошлое рождество.
– Это ты во всём виновата, стерва! Только ты!
Докуренная сигарета обожгла пальцы и полетела в сторону лифта. Туда же отправился и мобильник.
– Ни одной приличной девки под Новый год! Хотя, может с неприличными дела обстоят лучше?
Никотиновый дурман привычно подкручивал слегка нетрезвые мысли, заполняя собой пространство сознания, выгоняя из него образ заточённой в лифте Наташи.
***
Дрожь по всему телу. Тонкие струйки воздуха. Веки тяжёлые. Слипшиеся, словно «ёлочки», ресницы. Мурашки.
– Х-хват-тит… Пож-жал-луй-с-с-та.
Но ты продолжаешь щекотать своим холодным дыханием – безжалостный! Я пытаюсь окунуться поглубже в колючую шерсть, не помогает, ты находишь меня снова и снова, выманиваешь фальшивой приторностью своего голоса. Мороз от кончика носа по щекам стекает под свитер, липкими ладонями хватая замёрзшую кожу, покрывая меня ледяной коркой. Силюсь открыть глаза, оттолкнуть тебя, но словно безвольная снежинка тяжелею, опускаясь ближе к земле.
– Дев-вять, в-во-с-сем-мь…, – паузы всё длиннее и длиннее, время тоже замёрзло. Нас с ним законсервировали до лучших времён. Время и я подвешены в пространстве.
– … с-сем-мь, – одними губами, растрескавшимися от холода. Резкий обрыв, падение и вновь зависли. Судорожный выдох. Колечки пара. Ещё тёплая. Ещё доказываю тебе, что не замёрзну окончательно. Но ты настырный. Твоё дыхание вновь до судорог доводит моё тело. Твой лёд вновь покрывает меня коркой.
«Не сплю, не сплю…», – я продолжаю твердить одно и то же, не замечая, что губы уже перестали размыкаться, а пальцы онемели и совершенно не согревают обмякшее тело.
– Эй, кто здесь?
Голос из неоткуда. Мягкий. Убаюкивающий. Тёплый. Побольше бы тебя, Голос. Здесь так много холода, просто вечная Мерзлота! Заходи, Голос. Заходи весь! Ты спрашиваешь: «кто здесь?». Заходи – посмотри сам. Здесь есть Никого. Только Мерзлота и Никого. Кто мог оставить здесь несчастного Никого? Только Андрей. Андрей, ведь только ты. Ведь это ты?
– Ан-ндр-рей? – губы едва-едва, но вновь приходят в движение. Мне кажется, я даже на мгновение приоткрыла глаза, от чего сразу пропали и Мерзлота, и Никого, осталась только Таша.
– Андр-рей, эт-то т-ты? – надежды мало, но ведь новый год – время чудес. Отчаянно хватаюсь за мысли о тебе, чтобы оставаться в сознании.
– Погоди, погоди… помогу, – обрывками долетает до меня Голос. Тёплый. Убаюкивающий. И вновь провал.
4. Лом и дверной барабанщик
Скатерть. Приборы. Фарфор. Свечи. Чулки на полку искусственного камина и огоньки на ёлку. В жизни пожилой дамы так мало тепла. Отбивные. Заливное. Пироги. Мандарины. Но сегодня будут гости, и от этого в квартире не только тепло, но и светло. Часы ещё и не думают бить, но в предвкушении начинаем обратный отсчёт:
– … девять, десять, одиннадцать, ДВЕНАДЦАТЬ! – радость как в детстве и аплодисменты из-за чего не сразу до слуха доносится стук в дверь. Взгляд на часы: без десяти одиннадцать.
– Иду, уду, – мелодичный напев разносится по квартире.
Затвор. Щелчок замка. Звяканье цепочки. Тёплая улыбка и…
– Мама! Мне нужен лом! – обеспокоенный взгляд потерянно блуждает по квартире, не задерживаясь ни на чём.
– С наступающим, сынок, – беспокойство передаётся моментально и ступор свинцом наливает ноги, не давая сыну покинуть лестничную площадку.
– С наступающим, мама, – быстрый поцелуй в макушку и вот он уже мечется по прихожей.
– Да в чём дело? Случилось, что? – беспокойство щемящим комочком в груди и машинально хватаюсь за сердце, но уж очень картинно это выходит, – Боже! На тебя что? Напали?!
Он даже замер на секунду. Смерил меня уже не таким обеспокоенным, но даже насмешливым взглядом и улыбнулся, но всё же как-то нервно.
– Мамуль, ну прости, что я так. Ну, что веду себя как помешанный. С новым годом, дорогая моя!
И он просто стиснул меня в своих богатырских объятиях, тёплых и таких ещё по-детски милых. Вернулся на площадку. Оказывается, там подарки припрятаны. Но вручает их мне вновь с беспокойством во взгляде.
– Что-то с Олесей?
Отрицательно мотает головой.
– Если вы окончательно расстались, ничего страшного в этом нет, она всё равно мне никогда не нравилась.
– Мама, да причём здесь ты. Я же с ней живу! Извини, в общем-то, дело вовсе не в ней.
Не в ней так не в ней, мне-то, действительно, что за дело?
– Ну, что, к столу? – улыбка самая тёплая, мне ведь и, правда, без разницы с кем, лишь бы счастлив был.
– Мам, ты не понимаешь? Мне нужен лом.
Он сам-то понимает себя? Новый год, а он заладил «лом, да лом»!
– Да объясни толком!
– Некогда! Так есть лом или нет?
– Да откуда же у одинокой женщины? К Михалычу беги.
Едва договорить успела, как с противоположной части лестничной клетки уже доносилась барабанная дробь об дверь соседа и его возгласы: «Михалыч, Михалыч, это Денис, открывай! МИХАЛЫЧ!».
Если бы не его обеспокоенность, вся картина выглядела бы довольно комично, но именно испуг в глазах сына и производили от этого всего впечатление чего-то ужасающего.
– Как решишь свои вопросы заходи, мне ещё салат заправить нужно, – лучше не лезть в его дела – быстрее угомонится.
– Ага…
И он, бросив на меня отстранённый взгляд, продолжил изображать из себя дверного барабанщика.
5. Приметы и всё такое
Пятнадцать. Пятнадцать минут потраченных впустую. Михалыч, по всей видимости, уже отметил Новый год и благополучно просматривает «подушечные истории». Пятнадцать. Пятнадцать этажей. И, значит, сорок две квартиры в подъезде. Значит целых сорок возможностей того, что у кого-то из соседей есть лом, равных сорока возможностям отжать двери лифта. Логическую цепочку, так тщательно выстраиваемую моим разумом, прервал телефонный звонок.
– Дю-ю-юсь, ну, что? Маме подарочки понравились? Ты скоренько?
Чёрт! Олеся! Совсем забыл.
– Ну, что ты канючишь, как ребенок? Что натворила? – что-то подруга стала все больше и больше раздражать меня, так и до расставания недалеко.
– Ничего, Дэн, – вмиг посерьёзнев, отчеканила она, – спросить хотела, ты скоро уже будешь? Шампанское кипит.
– Отправь его в холодильник, я ещё здесь.
– Но, Деню-ю-юсь…
– Слушай, я занят, перезвоню, люблю.
Главное любой неудобный разговор с ней заканчивать этим словом, тогда не обижается особо. Грубо, конечно, и любовью, собственно, мало пахнет, но… Но кто сказал, что жит-быт и любовь это взаимосвязанность? Любовь нереальна, из разряда чудес. А чудеса для слабаков. Для меня лично, Олеська – это как спасательный круг от одиночества. Ни страсти, ни нежности. Комфорт. Да, просто удобство. Она хозяйственная и не глупая, хотя иногда прикидывается – корчит из себя невесть что. Но, кажется, на таких и женятся. Левака не даст, стол накроет, про сплетни и погоду потрепется… А любовь? Привычка, приобретаемая годами. Чтобы случайно раз и навсегда – вспышек не бывает. Да и мимолётно всё это…
– Чёрт! – за размышлениями я и не заметил какую-то железяку в углу лестницы и, конечно же, задел её. В ответ она не пощадила мою ногу.
– Чё-орт! – стопа ныла, вызывая влажную пелену в глазах, из-за чего я не сразу понял, что каким-то чудом на меня обрушилось не абы что, а лом. ЛОМ!
Уже не обращая внимания на саднящую боль, я ринулся обратно к лифту.
– Только бы получилось! – вставил металл в проём и… понял, что одному мне здесь делать нечего. Отжать одну из створок, это конечно по силам, но ведь ещё есть двери кабины, а чтобы до них добраться, нужно комиу-то удерживать внешние. Разочарованию не было предела. Да ещё телефон жужжал в кармане!
«Олеся!» – выругавшись про себя, я просто сбросил вызов. И до меня дошло, что я непроходимый тупица! Вместо того, чтобы гарцевать здесь по этажам в поисках лома, нужно просто сообщить в сервисную службу, на худой конец вызвать службу спасения, а не изображать из себя героя!
– Дурак, дурак! Эй, ты как? – в ответ ни звука, – Слышишь, я вызову помощь, немного потерпеть придётся! – тишина.
Я невольно обеспокоился. Кто там, женщина, девушка? А если ребенок? И, конечно, в шахте может просто не быть связи, вот самостоятельно и не спасёшься. А из-за глупостей, что я тут устроил, вообще столько времени потеряно!
Раздражённо отбросив лом, я судорожно начал набирать заветные цифры.
***
– Что значит позже? – ярость охватывала меня с быстротой молнии.
– Молодой человек, держите себя в руках. Ваш вызов не единственный по городу. Мы работаем в порядке поступления сигналов. Новый год. Пьянь кругом. Лифты просто так ломают. Нам все вызовы проверить нужно, вдруг что-то серьёзное!
– Куда серьёзнее, человек в лифте замерзает!
– Я вам уже сказала, в порядке очереди. С наступающим вас, к утру, возможно, приедут ребята. Если что-то изменится, я вам даже сама перезвоню. Всего вам доброго! – и трубка бесцеремонно разразилась частыми гудками.
– М-м-м, – догорающий фильтр вновь больно обжог губу. Но холод лифтовых створок обволакивал меня ледяным спокойствием.
«Одиннадцать: двадцать», – если постараться, даже к Олесе успею. Но оно мне надо? Опять же, мама ждёт. В мысли снова ворвалось противное жужжание телефона: «диспетчер!», но секундная вспышка радости сменилась негодованием. Дисплей высвечивал имя: «Олеся».
– Да, – нервный выдох.
– Дэн, у тебя совесть есть? Ты что, у мамы решил остаться? Полдвенадцатого, между прочим!
– Одиннадцать: двадцать.
– Не поняла…
– … одиннадцать: двадцать, – устало начал я объяснение, – это ещё десять минут до половины…
