Читать книгу: «Всякие глупости. Том 1», страница 2

Шестая всякая глупость

Шли девяностые. Зарплаты и пенсии задерживали и задерживали.

Старики на окраинах города, возле рынков и маленьких магазинчиков пытались продавать свои соленья да нехитрую утварь.

В центре города продать никаких солений было нельзя. Там – большие магазины, вечный огонь, гостиница «Интурист», рядом примостился чистенький газетный киоск, к которому выстроилась небольшая очередь. К киоску подошёл высокий седой старик в чёрном пальто нараспашку, он вдруг сдёрнул с головы шапку и срывающимся голосом произнёс: «Помогите… ради бога… мне очень стыдно просить… нет пенсии…», и по впалым щекам старика покатились слёзы, заволакивая глубокое отчаянье в его глазах. В эту минуту ветер распахнул полы его

незастёгнутого пальто, и все увидели множество медалей и орденов на потёртом пиджаке старика. И прохожие вокруг, и люди из очереди в киоск, все-все тотчас стали доставать из кошельков исключительно крупные купюры и как-то почти все одновременно сунули их в подставленные ладони старика, а тот, видимо, ожидая, что ему дадут мелочь, неумело ухватил плохо гнущимися пальцами купюры. И старик, развернувшись и втянув голову в плечи, ушёл. Он ещё не скрылся из виду, как его нагнал мужчина в малиновом пиджаке, который спешно вышел из машины, услышав слова старика, а нагнав, хотел дать ещё несколько купюр, но старик замотал головой, отказываясь, тогда мужчина в малиновом пиджаке сунул деньги в карман старика и побежал к своей машине. Старик смотрел ему вслед, потом ладонями утёр слёзы…

А люди из очереди в киоск, разошлись, так и не купив газет. На лицах их отразились и печаль, и горечь, и стыд…

Позднее всё наладилось, и пенсии стали выдавать исправно. Позже. Намного позже.

Остаётся только надеяться, что тот старик дожил до этих светлых дней

Седьмая всякая глупость

Маринка отвела своих детей в детский сад и решила, сев на автобус, проехать до продуктовых складов. В сумке у неё сидел котёнок-кошечка, она была в отличие от своих собратьев всегда печальна, но спокойна и держалась в сторонке от бурных потасовок других трёх котят. Маринке она больше всех нравилась. И если б она не была кошкой, то Маринка оставила бы её у себя. А так, – ну, куда ещё одна кошка в тесной квартирке с мужем и двумя детьми? И без того с трудом Маринка пристроила трёх котят в добрые руки, оставалась последняя – эта маленькая кошка, которую Маринка всё медлила куда-нибудь пристраивать.

Чем ближе была нужная остановка, тем тяжелей становилось у Маринки на сердце. «Может не возьмут!» – подумала Маринка и вышла из автобуса.

«Не нужна ли кошечка мышек

ловить?» – громко спросила Маринка, зайдя в контору складов, при этом очень надеясь, что ответят: «нет».

«Ой, нужна, нужна!» – ответила девушка. Маринка, открыв сумку, вынула лёгкую

пушиночку – маленькую кошку, серую с голубоватым отливом. Эта кроха оглядела всех умными, слегка испуганными глазёнками и спокойно села на столе, поводя ушками.

«Какая хорошенькая!» – сказала девушка и взяла котёнка на руки. Маринке как-то резануло по сердцу непонятной болью…

Дома дела не ладились. Маринка всё думала об отданном котёнке, и непонятная тяжесть в груди терзала её. А когда пришёл муж с работы, Маринка и вовсе разрыдалась, рассказав, что отдала маленькую милую кошечку. «Так забери назад,

делов-то! Вот дура баба, плачет! Наша Муська ещё притащит котят.» – сказал муж, и Маринка твёрдо решила, что завтра поедет и заберёт котёнка домой.

Остаток дня, вечер и ночь тянулись бесконечно. Сон ни за что не хотел приходить, стоило закрыть глаза, как перед взором оказывалась малышка-кошка с умными печальными глазками… Маринка еле дождалась, когда утром следующего дня оказалась снова в конторе складов.

«Здравствуйте! Помните меня? Я вам кошечку вчера привозила, так вот, не могу я без неё, хочу забрать» – с порога протараторила Маринка.

«Ваша кошечка… вернее, вашу кошечку… загрызли крысы… она там, на складе, в крови вся… по кусочкам…» – запинаясь, сказала вчерашняя девушка…

…Маринка везла в коробочке мёртвую маленькую кошечку и не стесняясь пассажиров автобуса, всё плакала и плакала…

Восьмая всякая глупость

Девяностые ударили по настроению народа, и не только по настроению.

Не попали под этот удар наши соседи по подъезду – Вася и Наталья, они всё так же шумно и весело здоровались, шутили, таскали клетчатые огромные сумки с товаром, торговали на рынке. На несколько дней Вася уезжал за товаром, тогда Наталья, отведя трёхлетнего сынишку к матери, торговала на рынке одна.

Товар хорошо раскупался, и денежный оборот у новоиспечённых «челноков» был очень внушительным, однако Наталья и Василий не покупали сынишке дорогих игрушек, сами ходили в прежней своей одежонке и бюджет вели строго.

А потом взяли да и купили… автобус! Настоящий, свой собственный большой пассажирский автобус. Василий стал возить пассажиров куда-то в область, из области, опять – туда и обратно. В день – два рейса, а затем ставил автобус под окнами квартиры, на проезжую часть с очень малым по ней движением машин. Чуть позже был куплен гараж, и Вася выходил теперь пораньше из дому, чтобы его рейсы были точными по расписанию.

Иногда с Васей, взяв сына, ездила Наталья, рассказывая потом соседям какая красота там в области – и река, пруды, лес, пастбища, коровы и козочки…

Однажды днём раздался такой громкий хлопок, похожий на глухой взрывчик, что те соседи, у которых окна выходили на проезжую часть, тотчас поспешили посмотреть что такое грохнуло. На улице стоял автобус Васи, врезавшийся в толстое старое дерево, росшее себе спокойно наверно лет девяносто на противоположной стороне пешеходной зоны. Сам Вася помогал выйти пассажирам, а те выходили кто хромая, кто с разбитым в кровь носом. Наталья с ребёнком тоже выбрались из кабины автобуса, ребёнок громко плакал, когда Наталья брала сына на руки, тот замолкал, но стоило дотронуться до его, видимо, ушибленной ножки, как он начинал плакать снова…

Вася больше не ездил на автобусе и запил. Наталья торговала на рынке каким-то мелким товаром, ругала мужа, сетовала соседкам на то, что Василий – в прошлом дальнобойщик, скучает по рулю-баранке, а потом забрала сына и уехала к матери в однушку, не желая терпеть пьянку мужа.

Иногда Василий брал себя в руки, не пил по нескольку дней, наглаживал свои старые брюки и рубашку, щедро брызгал на себя дешёвым одеколоном, привозил жену с сыном домой и даже помогал Наталье на рынке. И все они счастливо жили по нескольку месяцев, но затем Вася вновь срывался, и всё повторялось.

Но однажды соседи снова увидели прежних улыбчивых Васю и Наталью, ещё бы, ведь Вася подался в «дальнобой», да теперь он возил серьёзный груз и отсутствовал дома, вопреки прежним долгим поездкам, лишь несколько дней.

У подъезда стояла крышка гроба с развевавшимися на ней чёрными лентами с надписями: «любимому мужу», «любимому зятю»…

Васю застрелили, когда он вёз очередной серьёзный груз, пуля попала прямо в сердце. На похоронах Наталья с посеревшим и вмиг постаревшим лицом, на котором выразилось нестерпимое горе, лишь как-то громко с криком вздыхала. Испуганный сынишка всё жался к бабушке, не смея подойти к матери…

Девятая всякая глупость

У подъезда пятиэтажного дома столпились жильцы, из-за евроремонта в квартире на втором этаже и перепланировки была нарушена несущаяя стена, и… на торце дома образовалась трещина, пропуская свет заходящего солнца во все квартиры с торца. Вокруг подъезда всё было обтянуто ленточками, и жильцов не пускали домой.

Женька, возвратившийся из школы, тоже стоял рядом с возмущавшимися родителями, не зная как быть.

Потом приехал какой-то чиновник, стал успокаивать людей, говоря, что нужны специалисты, которые уже едут, что они-то и сделают необходимое, чтобы узнать подлежит ли восстановлению повреждённая часть дома. Затем чиновник предложил обратиться к своему помощнику, который стоял тут же, и записаться у него, если кому-то негде пожить недолгое время.

Женька, в свои четырнадцать, почти пятнадцать, имел паспорт и вообще считал себя взрослым, он хотел было записаться у помощника, но мать с отцом потянули Женьку за рукав из очереди. Отец договорился со своей дальней родственницей – тётей Шурой, что поживут у неё какое-то время.

Дому, где жила тётя Шура, не грозили бы никакие трещины, с такими-то толстыми стенами «сталинской» постройки. Женьку с родителями тётя Шура определила во второй просторной комнате своей «двушки».

Лёжа ночью с открытыми глазами, Женька очень скучал по своей квартире и главное – по своей комнате, где всё-всё было устроено как ему надо, где было так клёво.

На следующий день пострадавшим жильцам разрешили взять из квартир только необходимые вещи и документы, а ещё через пару дней оказалось, что не всё так страшно, поскольку капитальных повреждений не было, то через неделю ремонтных работ можно будет вернуться в свои квартиры.

Неделя, прожитая у тёти Шуры оказалась роковой. Отец ни через неделю, ни через две домой не вернулся, он, познакомившись с красивой девушкой Юлей, проживавшей этажом выше в тёти Шурином доме, неожиданно для Женьки и его матери, остался жить с ней. Мать, было разгневалась, хотела вцепиться в густые роскошные волосы Юли, но отец при Женьке даже не дал приблизиться к Юле и грубо оттолкнул мать так, что та чуть не упала, если бы Женька не успел подхватить мать, то она покатилась бы по лестнице вниз, а там, – смотря как упасть… Мать плакала, тётя Шура качала головой, говоря, что Юлька девка ещё та, что у неё дружки есть сомнительной репутации… А Женька чувствовал себя так, словно проклятая трещина прошлась по его жизни, разделив её на «до» и «после».

Уже два месяца Женька вдвоём с матерью жили в своей квартире, как-то во время их отсутствия зашёл отец за вещами, о чём сообщила возвращавшейся с работы матери Мария Петровна – соседка с первого этажа, которая всё всегда видела и про всех всё знала.

Видя как мать перестала следить за своей внешностью, как стала по-старушечьи одеваться и слыша как она плакала по ночам, Женька решил поговорить с отцом. Он ждал отца возле его машины, припаркованной у входа на его работу и вспоминал те времена, когда они все вместе на этой вот отцовской машине ездили на дачу к друзьям отца, как здорово и весело тогда было… «Зачем ты к машине прислонился?!» – услышал вдруг Женька, он повернул голову и увидел отца, смотрящего на него какими-то совсем чужими глазами. «Привет, пап.» – неуверенно сказал Женька. «Что надо?» – ещё более грубо спросил отец. «Я… я хотел поговорить с тобой… насчёт мамы, она… переживает…» Но отец не дал Женьке договорить, открыв дверцу машины, коротко бросил страшные слова: « Не приходи сюда никогда больше! И отстаньте от меня.»

Женька возненавидел отца, но решил поговорить с Юлей и даже пригрозить ей, что убьёт, если она не перестанет морочить отцу голову. Но поговорить с Юлей наедине никак не удавалось, после работы отец заезжал за Юлей в парикмахерскую, где Юля работала мастером мужских стрижек. Затем отец предупредительно, как холоп какой-то открывал перед Юлей дверцу машины, и они уезжали. Женька несколько раз видел как они шли вместе: отец, слегка грузный и с пивным животиком и она – Юля, вся лёгкая, стройная, длинноногая красавица. Казалось, не к месту, что рядом с ней шёл лысеющий мужчина, со стороны он почти походил на её отца.

Всё-таки Женьке удалось поговорить с Юлей, зайдя к ней в парикмахерскую, даже не поговорить, а лишь пролепетать что-то вроде «оставь моего отца», потому что Юля смотрела на Женьку таким откровенно ненавидящим и презрительно-холодным взглядом, что Женька совершенно потерялся. А потом с её пухлых хорошеньких губ понеслась площадная брань…

Днём следующего дня у подъезда на скамейке Женьку, шедшего из школы, поджидали трое крепких парней, они стали избивать Женьку сначала кулаками, потом его, упавшего, стали пинать ногами. Каждый крепкий пинок тяжелых ботинок отзывался в теле Женьки адской болью… Потом боль исчезла, и Женька услышал истеричный вскрик соседки Марии Петровны: «Паразиты! Что вы делаете?!!»

Женька стоял рядом с матерью и Марией Петровной у могилы на собственных похоронах. Отца не было.

Теперь Женька, невидимый, мог проходить сквозь стены и двери и даже подлетать на четвёртый этаж и проходить сквозь окно прямо в свою комнату, где всё было как прежде, где было так клёво… В дверь позвонили. Женька вышел посмотреть и остановился позади матери, которая, подойдя к двери, сухо спросила: «Кто там?»

За дверью стоял отец, он плакал и просил простить его, просил пустить, чтобы начать всё сначала… Мать молча отошла от двери и села за столик на кухне, она, не обращая внимания на мольбы за дверью, долго смотрела в одну точку. Женька посидел с ней немного, вспоминая былые чаепития и заметил как сильно постарела его мама…

Когда-то всё заканчивается. Кроме Вечности. Теперь Женька и его мама – снова молодая и задорная живут в домике у реки, вокруг много света и ярких цветов на бескрайних лугах…

Десятая всякая глупость

Свете семнадцать, стройная фигура идеальна, маленькая ножка. Про маленькую ножку ещё Пушкин писал, что, дескать, редкость…

Если бы Света и на лицо была красива, то можно было бы прожить жизнь совсем без комплексов, впрочем, в нашем родном СССР никаких комплексов быть не должно было.

Недавно Света пошила в ателье зимнее пальто, но воротник поставили старый мамин, и Света обходила магазины в центре города, чтобы купить какой-то новенький, где совсем недавно продавали таковые, но сейчас ничего не было.

Света очень стеснялась воротника на новом, подчёркивавшем её стройную фигурку, пальто. Воротник из чернобурки когда-то был хорош, но теперь выгорел, длинный ворс стал короток, а местами совсем осыпался. Однажды в транспорте какой-то подвыпивший парень погладил ладонью воротник на пальто Светы и спросил: «А это мех какого зверька?» Света не ответила.

Пока Света бродила по центру города, заходя то в один, то в другой магазин, погода совершенно испортилась, и пошёл мокрый частый снег, подул ветер. Прохожие ускоряли шаг, а Света радовалась мокрому снегу, ведь облезлый воротник на её пальто, намокая, уже не так бросался в глаза своим ужасным видом, потому что и у других людей пушистые воротники выглядели не лучшим образом в такую слякоть.

Ещё один магазин, где продавщица, посмотрев на облезлый воротник Светы, сказала: «Такие вещи, девушка, надо не зимой искать, уже в начале осени все меховые воротники раскупили.»

Ступая по снежной жиже на тротуаре, Света, повернувшись на вывеску ещё одного магазина, краем глаза заметила шедших позади неё двух молодых, даже юных цыган. Это были девушка и парень, скорее всего, брат с сестрой, и даже двойняшки. Они были так похожи друг на друга, шли, не держась ни за руки, ни переглядываясь. У обоих настолько красивые лица, что Свете нестерпимо хотелось обернуться, чтобы взглянуть на них ещё раз. Изо всех сил Света старалась не поворачиваться и мысленно разглядывала как бы сфотографированную картинку этих цыган: на голове девушки цветастый платок, из-под которого выбивались чёрные длинные локоны с крупными завитками, глаза большие и тёмно-карие, идеально обрисованные природой губы, прямой идеальный носик… и паренёк-цыган – точная копия девушки, он шёл без головного убора, и на его короткую, но всё равно вьющуюся крупными кольцами шевелюру, падал мокрый снег, нисколько не нанося вреда причёске. И они оба шли так, словно над ними светило солнце в безветренную погоду, казалось, что снег и ветер – это для любых других людей, а никак не для них.

Встречные прохожие, скользнув равнодушным взглядом по лицу Светы, вдруг останавливались взглядом на шедшей следом парочке юных цыган, таращась с удивлением и восторгом.

Наконец Света не выдержала и обернулась, взглянув поочерёдно на парня и девушку, вновь поразившись их красоте.

«Олээээ!» – услышала Света позади голос парнишки-цыгана. Это «олэээ» явно относилось к Свете, а интонация, с которой прозвучало неизвестно что обозначавшее «олэээ» говорила что-то наподобие «смотри, и она повернулась, не выдержала…»

Света с другими прохожими остановилась на светофоре,  дожидаясь зелёного, а парочка юных цыган свернула по тротуару влево. Повернув голову и смотря им вслед, Света заметила, что они были одеты легко, оба в демисезонных чёрных пальто, без шарфа, они шли свободной лёгкой походкой, и если у многих прохожих покраснели носы от холода, то кожа этих цыган была бледна и словно светилась. Это была какая-то дьявольски-прекрасная красота!

Парнишка-цыган, идя рядом с девушкой, вдруг полуобернулся и посмотрел на Свету, замерзавшую под мокрым снегом и поэтому – тоже с покрасневшим носом, то ли с сожалением, то ли с презрением…

Одиннадцатая всякая глупость

Лида уже третье лето ездила к бабушке с дедушкой, живших неподалёку от моря. Родители сажали Лиду на поезд, просили проводника присмотреть за ней, а на следующее утро, когда скорый поезд останавливался на конечной станции, Лиду встречали на перроне радостные бабушка и дед.

На пляж днём, когда там было много народу, Лида не приходила, она помогала бабушке в огороде и на рынке, а вечером, когда жара спадала, Лида купалась в море, научилась самостоятельно плавать.

В этот раз, ещё издали Лида увидела большую раковину у кромки воды. Было странно, что её до сих пор никто не взял. Подойдя ближе, Лида почувствовала жуткий запах, исходящий изнутри раковины. Найдя на пустеющем пляже брошенный пакет, Лида брезгливо перекатила в него воняющую раковину и отправилась к дому.

Дедушка посоветовал Лиде отварить воняющую раковину в кипятке, чтобы гниющее тело моллюска вывалилось.

После процедуры с последующим отмыванием и просушками, раковина засияла во всей своей красе. К тому же, она была очень большая, белая с перламутром внутри, с какими-то «рожками» по всей внешней поверхности. Дома в московской квартире раковина, конечно, поразит подружек.

Первое сентября. Лида стоит на торжественной линейке перед школой вместе со своими одноклассниками. «Где так загорела?» – спросил её какой-то мальчик, вставший рядом. Лида оглядела его, казавшегося старше, чем другие мальчишки-одноклассники, он походил на какого-то артиста из какого-то кино, и Лида чуть было не залюбовалась им, но, спохватившись, спросила: «Ты второгодник?», на что тот рассмеялся.

Новенького, уже в классе, всем представила учительница. Его звали Олег. Затем Олег сел за парту… рядом с Лидой! Было ещё два свободных места, рядом с Наташкой, или с Настей, например, но Олег сел рядом с Лидой.

«Представляешь, какой кошмар!» – сказал Олег Лиде, он сказал это как законченное предложение и замолчал. Лида, не услышав продолжения, взглянула на Олега, а встретившись с ним взглядом, прямо-таки утонула в его глазах…

«У меня сегодня день рождения, приходи, а? Родители рады будут.» – наконец продолжил Олег.

Лида несла в руках свою красивую морскую раковину в подарок Олегу. «Боже! Какая прелесть!» – всплеснула руками мама Олега, открывшая Лиде дверь. Вышедшие в прихожую Олег со своим отцом встретить Лиду, тоже изумились подарку.

В квартире Олега с дорогой обстановкой было много книг. Чувствовалось, что родители Олега все эти книги прочли, они вели аристократичную беседу во время праздничного чаепития с тортом, специально заказанным в честь дня рождения сына…

Лида и Олег сидели за одной партой. Они вместе входили в школу, в класс, встречаясь на перекрёстке, на котором и расставались после уроков, расходясь по домам.

Все девчонки-одноклассницы жутко завидовали, одна из них даже подставила подножку Лиде, когда та разбегалась на дорожке, чтобы прыгнуть через козла на физкультуре. Но Лида, перескочив, сумела не споткнуться.

Лида, как обычно, дожидалась Олега на перекрёстке перед занятиями, но он опаздывал, а Лиде уже в тягость было держать массивный букет для классной, купленный ко Дню учителя. Дарить классной букет поменьше, полегче было никак нельзя, она была дочкой кого-то там из министерства образования, поэтому родители учеников не скупились.

Постояв ещё пару минут, Лида отправилась в школу.

Когда уже прозвенел звонок на урок, и классная всех поблагодарила за подарки, вошёл Олег, он нёс в руках… большую морскую раковину! Ту самую, которую чуть больше месяца назад подарила ему Лида!

«Боже! Какая прелесть!» – всплеснула руками классная, беря в руки раковину. «Сам нырял!» – нисколько не смутившись, соврал Олег и сел за свободную парту. Не с Лидой.