Читать книгу: «Лучи уходят за горизонт», страница 2

2 мая 2020 года. Бахавалнагар, Пенджаб

Алессандро Вита дышал ровно, стараясь не волноваться. Шёл первый час ночи, вертолёт с их отрядом летел над равниной, приближаясь к городу. В салоне было душно и пахло потом. Комбинезон удобно облегал тело и охлаждал, но шлем Алессандро пока держал в руках, и лицо парилось. Короткая густая борода вымокла, капли пота стекали из-под волос по вискам и по шее, но Алессандро терпел и не шевелился.

Остальные нервничали меньше, чем он. Для него это только второе настоящее боевое задание, где сопротивление не только возможно, но ожидаемо. В принципе, оно ожидаемо всегда (из этой предпосылки исходит командование), но в некоторых операциях перестрелка – это нарушение первоначального, «чистого» плана. А в этой операции, повторял про себя Алессандро, стрелять можно сразу на поражение. Значит, всё серьёзно. Очень серьёзно. Им разрешили стрелять, потому что лучше убить подонка, за которым идёт охота, чем дать ему ускользнуть. Выходит, этот подонок – важный террорист. Важный настолько, что нас не интересует информация, которую он может выдать под пытками, нас интересует только его голова.

Думая «нас», Алессандро имел в виду, конечно же, командование; но годы учёбы и тренировок не прошли даром. И командование, и простые солдаты, и бойцы элитных штурмовых спецподразделений, как он сам, – все были для Алессандро «мы», все были на стороне добра. А те, на кого через несколько минут он будет смотреть через тактический прицел, – зло, недостойное жить. Алессандро было двадцать семь лет, и он посмеивался, когда слышал, что таким, как он, «промыли мозги», «превратили в безвольные машины для убийства». Ведь это был его выбор, осознанный гражданский выбор, и никто не заставлял его надевать тёмно-синюю форму отряда спецназначения войск Европейского союза. Кто-то же должен это делать, чтобы трусливые тыловики-«правозащитники» могли и дальше чесать языком.

Один из спецназовцев напротив Алессандро сидел, откинув голову назад и закрыв глаза. К его ушам из нагрудного кармана тянулись два проводка. Указательным пальцем он отстукивал ритм по макушке шлема. Другой – тоже новичок, как и Алессандро – проверял экипировку. В задней части вертолёта болтали.

– Эй, Громила, – крикнул сосед Алессандро. – Что за дерьмо у тебя там играет?

– Моцарт, – отозвался тот, не открывая глаз.

– Кто?..

– Моцарт!

– Моцарт – дерьмо! – сказал первый. – Гендель лучше!

– Пошёл в жопу!

– Что скажешь, Сандро? – Он толкнул Алессандро плечом.

– Моцарт, – ответил Алессандро.

– Что?..

– Моцарт, я говорю!

Громила показал любителю Генделя средний палец:

– Отсоси у Вольфганга Амадея, сука.

– Как это ты постоянно делаешь?

– Три минуты! – крикнул командир, поднимаясь с места. – Готовность!

Алессандро вздохнул и надел шлем. Тускло освещённый салон вертолёта засиял в зелёном спектре, появились условные обозначения и крестик прицела. В ухе зазвучал механический голос: «Проверка канала. Канал номер 1, канал номер 2, канал номер 3. Все каналы функционируют нормально, канал номер 3 по умолчанию. До начала операции две минуты».

Остальные не спешили: Громила, например, сперва вытащил наушники и засунул в карман, проверил бронежилет, обойму в автомате, подсумки, пистолет и нож на бёдрах и только после этого водрузил на голову тёмно-синий шлем. Он нажал несколько кнопок на боковой панели шлема, регулируя визор. Алессандро последовал его примеру и тоже проверил своё оружие.

 Сейчас начнётся, подумал он, чем скорее, тем лучше. Сердцебиение участилось, но Алессандро знал: как только они покинут вертолёт, он перестанет об этом думать. Адреналин уже бурлил в крови, и Алессандро знал, что он готов. Интересно, подумал он, каково будет вот так сидеть в вертолёте перед операций спустя много лет, если меня не убьют, буду ли я переживать каждый раз или есть какая-то черта, переступив которую я забуду о волнении?..

– Минута, ребята! – крикнул командир, и его слова продублировались в ушах каждого спецназовца. – Трахнем их!

– Сами трахнемся! – ответил ему кто-то, и раздался смех. Они поднялись со своих мест, зная, что вертолёт уже пролетел над рекой и пошёл на снижение. Алессандро поднял автомат, считывая обратный отсчёт с визора. Когда он в первый раз надел шлем, его безумно раздражал этот интерфейс, мешающий сосредоточиться, но теперь он привык и без него на тренировках чувствовал себя как без рук. «Ещё один недостаток системы, – подумал Алессандро, – воины слишком привыкают к технологиям».

Дверь вертолёта открылась, оттуда на спецназовцев дохнуло жаром. Высокая трава прижималась от ветра, который поднимали вертолёты, – Алессандро видел впереди ещё один вертолёт, уже достигший земли, и один сбоку, шедший с ними вровень. Они садились на пустыре перед городом, впереди был жилой квартал с двух– и трёхэтажными зданиями: в некоторых окнах горел свет, большинство домов были обнесены высокими заборами. Визор отметил путь отряда Алессандро: они должны двинуться на юг, прикрывая правый фланг высадившейся группировки. Затем им предстоит пересечь дорогу, пройти насквозь пять домов, соединиться на городском перекрёстке с отрядом «А», вместе развернуться и двинуться на север, к отряду «C». Они должны сыграть роль гончих в охоте, окружить район, где скрывается их цель.

Самое интересное, думал Алессандро, что нет чёткого распределения на выгонщиков и охотников – захватить или убить цель мог любой отряд, которому повезёт. «Мы не знаем, в какую сторону рванёт эта сука, поэтому, наудачу, она может попасться и нам».

Вертолёт опустился достаточно низко, таймер на визоре закончил отсчёт, и бойцы спрыгнули на землю. Подошвы приняли на себя удар приземления, и Алессандро легко устоял на ногах. Визор перестроился на ночной режим, и Алессандро увидел отряд «C», уже приземлившийся и направлявшийся на северо-восток. Отряд «А» высаживался слева от них. Алессандро посмотрел в тёмное небо и на фоне нескольких ярких звёзд заметил движение. Беспилотники – им не сказали, что они участвуют в операции, но так надёжнее. Стоит цели высунуться на открытую местность, её сразу засекут. Спецназу, подумал он, стоит сконцентрироваться на закрытых пространствах. Для тех, за кем они охотились, это означало смерть.

Выдвинулись. Короткими перебежками – по пустырю к дороге и домам за ней. Несколько деревьев перед дорогой затрудняли обзор, но визор уверял, что в окнах нет снайперов и путь чист. Алессандро поймал себя на мысли, что звук его шагов – самый громкий из всего, что он слышит. Гул вертолётов был мягким и сливался с шумами природы. Новая разработка оправдывает вложенные деньги, думал Алессандро, вместе со стелс-технологией эти вертолёты теперь почти невозможно обнаружить, их даже не слышно.

– Мы появляемся в ночи, словно призраки обрушиваемся на их головы, – пробормотал он, облизывая пересохшие губы. Их отряд добрался до деревьев и ждал замыкающих. Командир жестами разделил их на две группы: визор сообщал, что в доме напротив два человека; перед глазами отпечатались их тепловые силуэты. Один на первом этаже и один на втором. Первая группа должна обойти этот дом и двинуться в следующий, вторая – проникнуть внутрь и осмотреть его.

Алессандро отправился с первой группой. Они пересекли дорогу и прошли вдоль высокого забора. Алессандро прикрывал – он присел на одно колено, пока ребята перемещались за его спиной, и осмотрел близлежащие дома. Визор показывал тепловой след практически в каждом, но все тела, которые он видел, находились в горизонтальном положении.

Вдруг он услышал выстрелы. С северо-востока. Два одиночных выстрела, затем очередь. Тишина. Ещё очередь и одиночный выстрел. Где-то залаяли собаки. С северо-востока, значит, в бой вступил отряд «A». Алессандро встал и двинулся за своей группой. Ведущий показал на калитку в заборе у дома – они обступили её. Громила ударил ногой, она с грохотом распахнулась. Внутрь тут же вбежало несколько бойцов. Проходя мимо Громилы, Алессандро шепнул:

– Вольфганг Амадей тобой доволен!

– Ах ты сука! – хохотнул Громила.

Они вбежали во двор. Алессандро бросился к двери, которая оказалась открыта, несколько ребят уже были внутри. В доме – трое, и, судя по крикам, среди них точно есть женщина. Алессандро услышал ещё несколько выстрелов с северо-востока и одиночный выстрел в доме. Он оставил Громилу снаружи, а сам обошёл дом и, убедившись, что нет других выходов, взял на мушку вторую калитку, ведущую в следующий дворик.

– Я завалил фрика с автоматом, – прозвучало на частоте его отряда. – Тут ещё два ребёнка и всё.

– Женщины нет? – спросил Алессандро.

– Два подростка, – ответил тот.

– У нас тут тоже фрик с автоматом, но он сдался, – сказал ведущий второй группы. – Движемся к вам.

– Добро, – вклинился голос командира. – Сколько объектов в третьем?

– Один, – отозвался Алессандро. – Но там дальше что-то непонятное, какая то куча…

– Куча дерьма, что ли?

– Не знаю, – ответил Алессандро. – Это в подвале третьего.

– Иди проверь.

– Тогда захожу в третий.

– Первая группа, с ним.

– Иду прямо за тобой, – откликнулся Громила.

– Пошли! – Алессандро дождался Громилы и подошёл к калитке. Они сломали её и вошли во внутренний дворик. На северо-востоке продолжалась стрельба. В домах, расположенных вдоль маршрута отряда Алессандро, начали зажигаться огни. «У каждого из них может быть оружие, каждый из них может высунуться из окна и бросить в нас гранату, – повторял про себя Алессандро, – но в принципе это нам на руку. Чем бо́льшая поднимется шумиха, тем больше вероятность, что эта крыса, за которой идёт охота, психанёт и кинется куда-то сломя голову. А сети расставлены всюду».

Дверь в дом была заперта, но замок был слабый, и Алессандро вышиб её ногой. Зная, что на первом этаже никого нет, он сразу бросился к лестнице в подвал, пока Громила вёл отряд по лестнице наверх. Сверху раздались выстрелы: какой-то фрик успел схватиться за оружие. Истошно закричала женщина. Алессандро хорошо знал этот звук – он почти всегда сопровождал их операции в Пакистане: истошный вопль женщины и детский плач. Кричали не всегда от испуга, иногда кричали от ярости. А ярость – стадия, которую неизбежно проходит женщина в парандже, с поясом шахида бросаясь на врага. Сам Алессандро ни разу не видел ребёнка-подрывника, но знал, что и такое случалось. На брифингах им повторяли, что лучше выстрелить в голову маленькой бегущей на тебя фигурке и потом всю жизнь сожалеть об убийстве ребёнка, чем проявить слабость и потом собирать обгорелые части тела своего напарника.

Алессандро спустился по узким ступенькам: на потолке мерцала одинокая лампочка, так что визор вышел из ночного режима. Алессандро увидел просторный тёплый подвал, в дальний угол которого забились три ребёнка и несколько женщин. Они были закутаны в тёмные одежды, и Алессандро не сразу понял, сколько их. Сверху из протекавшей трубы капала вода, набираясь в лужу у другого угла – там стоял грубо сколоченный деревянный стол, на нём валялись грязные бинты, стояли кастрюля с водой, электрическая плита и ржавый чайник. Женщины смотрели на Алессандро, и он, не спуская с них дула автомата, внимательно оглядел комнату.

Бомб или оружия он не увидел, разве что… Женщины забивались в угол, но не кричали. Они зажимали рты детям, у которых были широко раскрытые, испуганные глаза.

– Поднимите платки! – сказал Алессандро по-английски. Нужно убедиться, что все они – действительно женщины. Нужно увидеть их лица. – Поднимите платки! Медленно! – повторил он на панджаби.

Он держал указательный палец на спусковом крючке и потихоньку выжимал свободный ход. Женщины пытались исполнить его указание – одна из них оторвала руку ото рта своего ребёнка, и тот завопил. Женщин было четыре, одна из них лежала прямо на полу, растопырив ноги. У неё на лице не было повязки, его искажала гримаса, она злобно смотрела на Алессандро, но молчала, стиснув зубы. Одна из женщин ударила кричащего ребёнка, и крик перешёл в плач, остальные дети молчали, женщины подняли платки.

Алессандро увидел утомлённые и некрасивые перепачканные лица. Они покорно смотрели на него. Вдруг у женщины, которая лежала на полу, вырвался стон, она затряслась, Алессандро перевёл на неё автомат и пригляделся. Она рожала. Это не гора одежды валялась на ней, это выпячивался её живот. Она еле сдерживалась, её тело дрожало, и одна из женщин крепко сжимала её руку. Роженица продолжала стонать. Женщины молчали, а Алессандро стоял, нацелив на них автомат.

– Что у тебя там за куча дерьма? – раздался в ухе голос командира.

– Трое детей и четыре женщины, одна из них рожает, – отозвался Алессандро.

Роженица вскрикнула, другая резко взглянула на неё и прижалась к стене. Роженица откинула голову назад и открыла рот, другая зажимала ей рот, и из-под её ладони стекала слюна. Ткань на растопыренных коленях роженицы натянулась, задралась, и в полутьме подвала этого перекошенного грязного дома, где дрожащий свет одинокой лампочки отражался в лужице, собравшейся между ног роженицы, Алессандро показалось, что он увидел склизкую и окровавленную головку ребёнка. Роженица тужилась, напрягшись всем телом, зубами кусая ладонь, сдерживая крики. Дети непонимающе смотрели и жались к матерям.

– Никакого дерьма там нет?

– Нет… – Алессандро запнулся. – Нет.

– Бросай тогда своих шлюх и бегом к группе! Что ты там завис?!

– Иду! – сказал Алессандро.

– Беги! – командир вдруг хохотнул. – Рожающих не видел? Не дай бог ещё увидишь!

– Бегу! – повторил за ним Алессандро. Он отступил назад к лестнице, не сводя прицела с женщин. Он боялся повернуться к ним спиной. Ещё несколько секунд простоял, направив на них автомат. Услышал слабый сладковатый запах, пробившийся сквозь пыль и вонь. Схватки у роженицы продолжались, но все женщины внимательно смотрели на него. Алессандро резко развернулся и взбежал по лестнице.

Визор вернулся в ночной режим, и на тактической карте Алессандро увидел, как далеко продвинулся его отряд, пока он в ступоре смотрел на ребёнка, появляющегося из расширенного влагалища той неопрятной и некрасивой женщины в подвале. Он вспомнил, зачем он здесь: идёт охота, и подонок, из-за которого погибали невинные люди, мерзкий террорист, который прикрывается такими вот несчастными женщинами, обвешивает маленьких и рождённых в таких помойках детей бомбами, отправляет их на смерть, – этот подонок ещё жив, но ненадолго, и Алессандро готов поклясться, что тварь уже чувствует приближение своего конца. Гончие несутся по его следу, и они не остановятся, пока не разорвут эту мразь на части, пока не оторвут ему голову и не поднесут хозяевам на блюдце. Очень скоро на их визорах появится красная отметка – первоочередная цель, и как только её местонахождение будет определено, шансов на спасение не останется. Это случится, так или иначе, но пока красной отметки на визоре нет, нужно бежать, как приказал командир, взять след по запаху страха, учуять слабость, рвануть туда, обнажив клыки…

Алессандро вернулся к выполнению задания, на время забыв про роженицу; но как только они добрались до подонка и, сперва прострелив ему колени, по приказу командования довершили дело очередью в голову, размозжив череп и аккуратно собрав в санитарный мешочек осколки, как только погрузились обратно в вертолёты и полетели обратно на базу, как только Громила включил в наушниках Вольфганга Амадея Моцарта и откинулся на стенку, закрыв глаза и отдавшись «Реквиему» (он всегда слушал его после, но никогда – до операции), Алессандро вспомнил женщину и её ребёнка.

2 мая 2020 года. Острова Блонд, Западно-Корейский залив

В тот же час, на расстоянии четырёх тысяч километров от восточных окраин Пакистана, где штурмовой отряд специального назначения войск Евросоюза выполнил свою задачу, погрузился в вертолёты и поднялся в воздух, Нам Туен услышал слова, вернувшие его к жизни.

– Вы свободны, – сказал ему начальник тюрьмы, упитанный коренастый человек с большими бухгалтерскими очками на круглом и рыхловатом лице. Нам Туен иногда думал, что это лицо, если встретить его в обычной жизни, на улице или в магазине, показалось бы добродушным и наивным, даже смешным, но здесь… в этих забавных очертаниях таилась угроза, а из-под очков выглядывали поросячьи глазки садиста.

– Спасибо, – ответил Нам Туен. Он сидел напротив начальника тюрьмы, отделённый от него широким столом из красного дуба. На столе перед начальником тюрьмы лежали какие-то документы. Их, видимо, привёз чиновник, стоявший возле окна и любовавшийся пейзажем. Нам Туен по костюму и по манере держаться определил, что этот чиновник из Китая, а не из Северной Кореи, что внушало одновременно и надежду, и страх. Иероглифы в документах вроде бы тоже китайские, Нам Туен их видел, но никак не мог сфокусировать зрение и прочитать, что именно написано. Глаза и раньше подводили его, а в последние три года из долгого десятилетия, проведённого здесь, в секретной тюрьме Китайской Народной Республики в Западно-Корейском заливе, на островах Блонд, в компании северокорейских надзирателей, он и вовсе стал терять зрение, переживая по ночам в душной темноте камеры, что вскоре ослепнет.

Но вот он сидит напротив начальника тюрьмы и сквозь распахнутые окна его кабинета видит безоблачное небо и яркое солнце, видит, как свет отражается на водной ряби, видит пикирующих за добычей чаек.

– Ваш адвокат прибыл вместе со мной. – Китайский чиновник развернулся к Нам Туену. – Он ждёт вас внизу, на корабле. С вас сняты все обвинения. Осталось решить несколько формальностей, и мы с вами тотчас же отправимся в Далянь.

– Спасибо, – повторил Нам Туен. Ничего не произошло. Внутри у него нарастала странная лёгкость, словно кандалы сняли не с рук и ног, а с души, но она осталась подвешенной… «Что угодно, – мечтал он, – только прочь отсюда. Что угодно, какие угодно условия, только прочь отсюда, прочь! Прочь от этих холодных стен и душных коридоров, от одиночных камер и решёток, от солёного морского ветра, от этих камней и далёких, исчезающих в тумане огней с дальних берегов… Я ждал так долго, что угодно, я сделаю всё что захотите, неужели наконец свершилось, только бы это была правда, только бы не обман, не сон…»

– Вот постановление о вашем освобождении и пересмотре дела. – Чиновник наклонился и подвинул одну из бумаг к Нам Туену. – Подписано председателем Фань Куанем. Посмотрите.

Нам Туен взял бумагу. Иероглифы расплывались перед глазами. Он напряг глаза, пытаясь разобрать хоть что-то. «Нам Туен… Дата рождения: 27.01.1982… Место рождения: Пекин… Осуждён: 2009 год… Согласно решению Верховного народного суда от 01.05.2020 признан невиновным и подлежит незамедлительному освобождению из-под стражи… Подпись: Председатель КНР Фань Куань»… Того единственного, что Нам Туен вынес из текста, было достаточно, чтобы опуститься лицом на стол и целовать бумагу.

Чиновник обошёл стол и указал в конец документа.

– Подпишите, пожалуйста, здесь. – Он протянул Нам Туену ручку. Пальцы Нам Туена тряслись, но он сумел сжать ручку и наклонить к бумаге. Он знал, что подпишет, что у него нет выхода – он не просто хочет это сделать, ему жизненно необходимо подписать эту бумагу, как можно скорее порвать со всем этим кошмаром, поглощавшим его последние десять лет… «Прочь отсюда! скорее, подписывай, чего ты ждёшь!! подпиши, разве не об этом ты молился и мечтал всё это время и все эти годы, разве не…»

Но Нам Туен сомневался. Он слишком хорошо знал их, всех тех, кто мучил его, весь мир, который пытался его уничтожить – не просто сломать духовно и физически, это им давно удалось, при первом же допросе, – нет, мир стремился растоптать его, вычеркнуть из жизни, и Нам Туен знал, что всё не может быть так просто. Он давно разучился верить в сказки, и трудно представить, какое усилие он приложил в ту минуту, сомкнув пальцы вокруг ручки и отведя её в сторону.

– Какие условия? – спросил Нам Туен, проглатывая и заталкивая поглубже мысль, что он подпишет бумагу в любом случае.

Начальник тюрьмы посмотрел на чиновника и удовлетворённо хмыкнул. «Сытая свинья».

– Никаких условий, – сказал чиновник. – Вы можете даже не подписывать, с юридической точки зрения вы всё равно свободны с этой минуты.

– Спасибо, – пробормотал Нам Туен. – Фань Куань… давно председатель?

– Второй месяц, – ответил начальник тюрьмы. – Ваша подпись – подтверждение, что вы ознакомлены с результатами пересмотра дела.

– Ясно. – Терять ему всё равно нечего. Нам Туен подписал бумагу и отодвинул документ. Он дышал ровно, солнце продолжало светить за окном, и вроде бы ничего не изменилось. Но изменилось всё.

– Спасибо, – поблагодарил его чиновник. Он взял бумагу и вложил её в свой портфель. Повисла пауза. Нам Туен старался не смотреть на начальника тюрьмы, который выглядел, как жирный хомяк. «Странно, – подумал Нам Туен, – ещё две минуты назад я бы никогда не сравнил его с хомяком – две минуты назад я был в его власти, я был фактически его собственностью, а сейчас… Кто он такой?»

– Могу я задать вопрос?

– Вы теперь можете всё, господин Нам, – ответил чиновник.

– Что… – Нам Туен затаил дыхание. Спрашивать было страшно, но правда всегда лучше… – Что с моей семьёй?

– Ваши дети учатся в Сан-Франциско. Ваша жена живёт с ними.

– С ними… всё хорошо?.. с ними всё в порядке?..

– В полном, – ответил чиновник. – Если захотите, можете позвонить им из Даляня… или они всё сами узнают. В утренних новостях.

– Им… сколько им сейчас?

– Вашему сыну пятнадцать лет, а дочери – двенадцать.

– Понятно, – протянул Нам Туен.

– Перед тем, как сесть на корабль… – Чиновник сделал паузу. – Я хотел бы кое-что прояснить.

«Так и думал! Конечно! Это всё обман! Всё не может быть так просто, я мог бы и догадаться, но я же уже подписал… Они обманули меня, чего ещё от них ждать, эти мрази в человеческих шкурах, и про детей наврали, боже мой, только бы они были не в их лапах, только бы они не повторили мою судьбу, только бы…»

– Вы понимаете меня? – спросил вдруг чиновник по-английски. Начальник тюрьмы удивлённо вскинул брови, и Нам Туен понял, что языка он не знает.

– Да, – сказал Нам Туен. У него вышел свистящий звук, он и не помнил, когда последний раз слышал английский, но надеялся, что какие-то слова остались в голове…

– У нас предложение к вам, – сказал чиновник. – Председатель просил лично проинформировать вас. Я подчёркиваю – это только предложение.

– Я понимаю.

– Председатель не хочет обманывать вас или начинать сотрудничество с взаимного недоверия.

Нам Туен промолчал.

– Председатель хочет, чтобы вы стали его особым советником.

– Особым советником? – переспросил Нам Туен.

– Видите ли, господин Нам… В правительстве… вернее, у председателя есть одна идея. Для её реализации, считает председатель, необходимы ваши знания, ваш интеллект и ваш прошлый опыт.

«Опыт! Он сказал “опыт”! Опыт умирания заживо, опыт невыносимый боли, опыт клинической смерти, опыт сна в собственных испражнениях, опыт постоянного страха и покорности, опыт невыразимой злости, опыт разочарования во всём!! Опыт! Он сказал “опыт”!»

– Пока вы были здесь, – продолжал чиновник, – многое изменилось. У вас есть все основания нам не доверять, но я занял должность заместителя министра внутренних дел только месяц назад, и, можете мне поверить, ни я, ни мои руководители не имеют отношения к тому, что с вами случилось. Поверьте, Нам Туен, грядут большие перемены, и мы бы хотели видеть вас с нами. Идея, о которой я говорил и которой озабочен председатель… она связана с корейским вопросом.

– У меня есть выбор? – спросил Нам Туен. «У меня нет выбора».

– У вас нет выбора, и вы сами это знаете. Но вы можете изменить точку зрения. Например, после личной встречи с председателем. Она состоится, как только вы прибудете в Пекин.

«Я им нужен, это очевидно. Я им нужен, но будь я проклят, если не вырвусь прочь отсюда, как угодно, какой угодно ценой, за что угодно! Прочь отсюда, скорее, прочь!! Прекрати с ним разговаривать, согласись скорее, ты уже делал так сотни раз, когда признавался в каких-то выдуманных преступлениях, не совершённых убийствах и терактах, только бы ослабить боль… Согласись с ним и убирайся уже к чёртовой матери из этого ада!.. Пойти на союз с кем угодно, помочь этим живодёрам, я бы помог даже тем, кто упрятал меня сюда, тем, кто ломал мне кости, тем, кто обливал меня мочой и душил, я прощу им всё, всё, что угодно, только бы выбраться отсюда, вернуться на волю!!»

– Конечно, я согласен. – Нам Туен выдавил из себя улыбку. Он не улыбался уже очень давно и подозревал, что выглядела эта улыбка не очень: страшноватый оскал на тощем и бледном лице с покорёженными зубами, заплывшими глазами и выступающими венами, с жиденькими седыми волосёнками, окружавшими залысину. Но чиновник верно расценил этот знак.

– Что ж, – сказал он по-китайски. – В таком случае пойдёмте.

Нам Туен встал. Он был низкого роста, сгорбленный, одна его нога была короче другой – следствие неправильно сросшихся костей после перелома. Неудобная мешковатая форма стесняла движения, и Нам Туен вдруг подумал, как прекрасно будет сжечь эту тюремную робу и надеть что-нибудь другое. Десять лет! Он не мог поверить. Десять лет он ждал, прекращал ждать, ждал снова, понимал бессмысленность надежды и всё равно надеялся, страдал и думал, что всё пропало, что скоро он умрёт…

Чиновник пожал руку начальнику тюрьмы и, подойдя к двери, раскрыл её перед Нам Туеном:

– Пойдёмте!

Нам Туен обернулся на начальника тюрьмы, на этого смешного и жестокого человечка в массивных очках и старом костюме, замучившего до смерти не один десяток людей.

Через час он уже стоял на корме скоростного катера, несущегося прочь от проклятых богом островов архипелага Блонд. Нам Туен кутался в плотный дождевик, накинув на голову капюшон: ветер продувал насквозь, но идти вниз, в каюту, ему не хотелось. Свобода не отпускала: он смотрел, как исчезает в тумане под крики чаек место, где он пробыл последние десять лет и куда уже никогда не вернётся. Крошечный участок суши посреди морской пены, населённый особо опасными для государства преступниками. Каждый из них считается пропавшим без вести или погибшим. Ни у кого нет шансов оттуда выйти. К телам умерших привязывают груз и сбрасывают с пристани: даже уйдя в мир иной, нельзя выбраться из кругов этого ада, нельзя покинуть острова Блонд. Но ему удалось. Ему единственному удалось. Нам Туен не знал, что ждёт его сегодня вечером, и не желал этого знать. Он выбрался с островов Блонд, покинул проклятую тюрьму и теперь сможет вернуться к жизни. Только этого он хотел, только об этом он мечтал. Не о мести. Только о том, чтобы вернуться. Вернуться в мир.

Он оторвал окоченевшие руки от холодных поручней и, покачиваясь, вернулся по мокрой палубе в каюту.