Читать книгу: «Смерть Красной Шапочки», страница 2

IV

«Джильда! Бедная моя маленькая Джильда!», Франческа, старшая сестра Джильды, кричала так громко, что со всех окрестных крыш все птицы спешно поразлететлись. Окровавленное, бездыханное, посиневшее тельце крохотной девочки ввезли во двор дома, где семья недужного каменщика занимала пару комнат. Труп девочки привёз угольщик на своей повозке, всё ещё виновативший себя в смерти матери Джильды и Франчески. Теперь он выступал в роли могильщика, отчего было ему на душе ещё горше. Франческа плакала из последних сил, потому что ни слёз, ни мочи кричать у неё не осталось. Когда совсем свечерело, а Джильды всё ещё не было дома, она заволновалась и побежала искать её. Она спрашивала у всех знакомых и незнакомых прохожих, не видали ли они её сестрицы, пока кто-то не поведал ей о случившемся.

Худенькое тельце Джильды оттащили с мостовой в сторонку, так, чтобы по ней не ездили кареты, но никто не знал, откуда эта мёртвая девочка. Явившийся сбир отметил у себя о приключившемся и сказал, что собаки её быстрее сожрут за ночь, чем он сейчас примется искать родичей бедняжки. Как сказал, так и сделал – пошёл себе восвояси. Хорошо, что Франческа вовремя спохватилась, а то быть бы и вправду Джильде обглоданной псами, хотя и глодать на ней особо-то и нечего было.

Найдя труп сестры, Франческа упала перед ним на колени и очень-очень долго кричала и плакала, пока весть не дошла до угольщика. Он немедля собрался и явился к скорбному месту, чтобы помочь несчастной семье, перед которой чувствовал вину. И теперь, когда мёртвая девочка в последний раз оказалась дома, её сестра рухнула от изнеможения прямо на пол. Соседки помогли омыть Джильду, а бабушка трясущимися от горя руками надела на неё единственное выходное платьице, которое девочка давно уже не надевала.

Отец умер на следующее утро от разрыва сердца – так тяжело и горько ему было. Он не смог больше жить с тем, что семья умирает у него на глазах. Денег на мессу у Франчески не было, поэтому священник пришёл к ним домой и прочитал все необходимые молитвы и совершил нужные обряды над обоими телами сразу. Потом и отца, и Джильду зашили в холщовые мешки, потому что на гробы тоже не было денег, и свезли на кладбище, где бросили оба тела в большую яму, в которой уже валялось таких же зашитых тел шесть, принадлежавших людям, пострадавшим от новоявленной республики. Сверху их посыпали известью, потом бросили ещё один труп, ещё раз посыпали известью, да и закопали яму.

В тот день у двадцатилетней Франчески, так гордившейся своими чёрными, словно неаполитанская ночь, волосами, появились первые седые волосы. Глаза её сразу впали и стали напоминать два неглубоких колодца, во многом благодаря и той бездонности, что царила в её взгляде. Она стала белее свежетканого полотна, и бледность эта состарила её мгновенно.

– Уезжай скорее отсюда, – сказала ей скрипучим голосом бабушка, у которой уже тоже не было никаких сил плакать, – здесь тебя ждёт только горе да разочарование. Твой родной город уничтожил всю нашу семью, мне скоро тоже срок выйдет. Соседи похоронят меня, не беспокойся. Ты ещё молода, тебе нужно думать о своём будущем. Нельзя оставаться здесь и губить себя – попытай счастья в иных краях, беги из Рима!

Совершенно опустошённая и наповал убитая горем, с застывшим, словно у античной статуи, лицом, Франческа брела спустя несколько дней вечером по улице, возвращаясь с очередной подработки. В её голове не было ни единой мысли – их безумный хоровод так дико наплясался за последние дни внутри неё, что теперь она не впускала в себя ничего, ибо переваривать их сил уже никаких не было. «Бежать из Рима? Куда? Кому я нужна?». Это были единственные мысли, посетившие её. Может быть, и ещё что-нибудь вдруг пришло бы ей в голову, если б не возникший из темноты французский патруль.

Они выросли из ниоткуда со своими фонарями, трое солдат, точнее, солдат было двое, третий оказался капралом. Перегородив переулок, по которому брела Франческа, они заулыбались своими гнилыми ртами. Эти три небритые рожи освещались фонарями однобоко, отчего становились ещё ужаснее, потому что свет падал на каждое лишь с одной из сторон, другая же оставалась в полутени.

– Какая знатная бабёнка! – фыркнул один, – одна шляется по ночам! Мужика, никак, ищет!

– Не иначе как! – хрюкнул другой и высморкался в два пальца, – просто так бабы по городу ночами не шастают!

– Ну, раз ищет мужика, – расплылся в гнилой улыбке капрал, – то ей несказанно повезло – напала сразу на троих отменных жеребцов! Сейчас мы эту кобылку взнуздаем!

Ах, если б Франческа только знала, что этот капрал не кто иной, как капрал Жерар, всего пару дней назад так бесчеловечно и так безжалостно лишивший жизни её маленькую сестрицу Джильду! Но она не могла знать этого, и в тот миг ей было всё равно, что станется с нею сейчас. Она понимала, что через несколько мгновений эти грубые французы лишат её девства, а может, и жизни, но судьба не имела тогда для неё ни малейшего значения. Получив затрещину от капрала Жерара, она повалилась, словно сноп, прямо в грязь, но не от безволия, а просто от бессилия, потому что вот уже второй день почти ничего не ела. Солдаты, как голодные свиньи, набросились на неё, пуская слюни со своих гнилых зубов и изрыгая ругательства и прочие непристойности, адресованные Франческе. Очевидно, от этого они возбуждались ещё более. Один встал в головах, другой сбоку. Оба подняли фонари, освещая безвольное и покорно лежащее тело девушки со стеклянным взглядом, а Жерар, задрав ей юбки и оголив покрытое чёрной порослью лоно, принялся снимать штаны, приговаривая: «Ишь ты, гляньте-ка, лежит – не шелохнется! Точно встречи с нами искала! Ну, держись, сейчас отведаешь французского уда, а то ваши итальянские, говорят, на завершение больно скоры!».

Спустив штаны и встав на колени, он приготовился приладиться к лону девушки, как вдруг почувствовал на своей шее стальной холод шпаги.

V

Карл фон Гётльшильцер никогда не одобрял никаких войн. Скажем больше, он был против всякой войны, а, следовательно, против смерти и горя. Его увлечение французскими философами сделало своё дело – Карл стал просвещённым человеком, владевшим сразу несколькими языками, кроме родного немецкого, и одним из образованнейших в Вене людей. По крайней мере, он слыл таковым, чем очень славился при дворе императора Иосифа. Сам император придерживался подобных взглядов и очень симпатизировал Карлу, что наложило отпечаток и на сознание самого молодого человека.

Семья Карла была небогатой, но довольно знатной, и в родной Австрии почиталась одной из первых. Сам Карл оказался при дворе довольно рано, уже в пятнадцатилетнем возрасте, и своими высказываниями относительно разума и неразумности войн вызывал если не восхищение, то уважение. Эпоха императора Иосифа прошла относительно мирно, и Карл стал чем-то вроде достойного её детища. Этого юного философа даже одно время величали при дворе «Моцартом мысли», но лишь до тех пор, пока Иосиф II не скончался.

Карлу было тогда семнадцать, а на престол взошёл брат покойного императора, Леопольд. Явившийся из Тосканы, он был полной противоположностью брату и немедля начал войну против столь обожаемой Карлом Франции. «Революционная зараза не должна распространиться на всю Европу!», говорил новый император, «если десять лет назад идеи Вольтера, Руссо и Дидро были лишь модной штукой, то теперь они приняли извращённую кровавую форму, и их следует вернуть в те рамки, в коих им и надлежит быть!».

В чине лейтенанта императорской армии Карл отправился защищать интересы французских дворян, спасшихся от кровавого ножа гильотины в Австрии. Менее чем через два года умер и император Леопольд. Его сменил нынешний австрийский государь, император Франц, сын Леопольда II. Карлу тогда было девятнадцать и он ни разу не побывал ни в одном из мало-мальски значительных сражений. Командование знало о его убеждениях и об успехе при дворе и не спешило отправлять юного философа в самое пекло. Однако после коронации Франца и казни Людовика XVI положение в Европе полностью изменилось – игра стала вестись по крупному, и на кону теперь стояли все монархии старой Европы. Франция революционным кулаком грозила и Габсбургам, и Бурбонам, и Гогенцоллернам, и Романовым, и всем прочим старинным родам, державшим в своих руках Старый Свет.

Волна возмущения в Австрии покатилась после того, как в Париже обезглавили королеву Марию Антуанетту, тётку императора Франца. Якобинцы, царившие в Париже, повели войну на два фронта, с англичанами и с австрийцами, однако вскоре перегрызлись между собой и переказнили друг друга. Власть во Франции оказалась в руках Конвента, который принялся воевать со старыми монархиями много успешнее. Именно в эпоху Конвента и взошла звезда гения Наполеона Бонапарта, в одночасье сделавшегося из лейтенанта генералом и разогнавшего этот самый Конвент. К власти пришла Директория, а Бонапарт сделался её первым генералом и принял решение нанести сокрушительный удар по австрийским владениям в Северной Италии, а заодно и поживиться за счёт итальянских богатств.

Директора во главе со всесильным Баррасом желали вторжения в южно-германские земли, а оттуда уже и в Австрию, однако Бонапарту удалось убедить их нанести упреждающий удар по Ницце, а оттуда уж и по Генуе с Миланом. Кампания имела грандиозный успех. Именно тогда двадцатитрёхлетний Карл фон Гётльшильцер в составе тридцатитысячной армии генерала Вурмзера был направлен к Мантуе, осаждаемой Бонапартом. Для него это была первая совсем серьёзная кампания – за пять лет воинской службы он ни разу, как говорится, по-настоящему и пороха-то не нюхал.

Вурмзер был командиром дельным и талантливым, потому и легко отбил посланных ему навстречу Бонапартом генералов Массена и Ожеро. Вскоре он уже снял осаду с Мантуи и вошёл в неё, как вдруг пришла весть, которую Карл помнил как сейчас – генерал Бонапарт, резко сняв осаду, уходит и наносит удар по миланскому корпусу австрийцев, разгромив его при Лонато и добив при Сало и Брешии. Вурмзер срывается и несётся прямо туда, но при Кастильоне терпит сокрушительное поражение.

Карл всё это время оставался в Мантуе, а когда туда притащились остатки армии Вурмзера, жалкие, израненные, побитые, он был повержен в ужас. Звериный лик войны, несущей лишь горечь и страдания, погрузил Карла в жуткую скорбь. Генерал Альвинци, посланный спасать Вурмзера, был разгромлен в знаменитом сражении при Арколе, а эрцгерцог Карл, главнокомандующий всей австрийской армией, при Риволи. Мантуя была сдана, и все те австрийцы, что были заперты в ней, оказались пленниками французов.

Наблюдая, как его вчерашние кумиры льют кровь и режут глотки, получая от этого неслыханное, будто неземное, удовольствие, Карл пережил страшные времена – рушились его идеалы, его юношеские восхищения и привязанности. Рухнуло всё то, к чему он столько лет тянулся, на что равнялся и к чему стремился. Французская культура и философия были втоптаны в грязь сапогами солдат, проткнуты их штыками и расстреляны из пушек. Лучшие идеи вылились в кровавое месиво и машущую крыльями смерть. Наблюдая израненных соотечественников, стонущих, рыдающих и умирающих от изнеможения и заражения крови, Карл сам рыдал ночами и проклинал тот день, когда родился на свет – так невероятно тяжело и больно было ему расставаться со своим прошлым.

Но расставаться пришлось. В начале февраля французы заняли Мантую, однако не все австрийцы попали в плен. Части из них удалось спастись бегством, переодевшись крестьянами, это были преимущественно офицеры. Среди них оказался и Карл, к тому времени носивший капитанский мундир. Запихав его вместе со шпагой в мешок, он, призывая в помощь всех святых, каких только помнил по занятиям в школе святого Игнатия, успешно покинул город. Однако в Австрию возвращаться ему не хотелось – он знал, что, вновь оказавшись в Вене, ему опять придётся надевать белый мундир, возможно, уже и в майорском звании, садиться на коня и скакать на войну с непобедимым корсиканским героем. Этого он желал менее всего – заново созерцать ужас войны и горечь рухнувших идеалов было ему не под силу, а посему из Мантуи он отправился не на север, в Вену, а на юг, во Флоренцию. Итальянским Карл владел прекрасно, и даже знал несколько местных наречий, так что растянувшееся на год путешествие не доставляло ему неудовольствия. Вместе с несогласными с надвигавшимся французским владычеством итальянцами перемещался всё южнее и Карл, пока, наконец, не оказался в Риме. Но и сюда дотянулись руки Бонапарта, приславшего покорять Вечный Город генерала Бертье.

Карл не знал, куда ему дальше деваться. В тот вечер он принял решение пробираться в порт и отплыть в Палермо, на Сицилию. Там, под охраной английского флота, он смог бы чувствовать себя вполне безопасно. Его не тяготили мысли о том, что в Вене его стали бы почитать за дезертира – он мог вполне в мантуанской суматохе пропасть без вести. Матушка его к тому времени уже скончалась, а отец был таким чёрствым человеком, что убиваться по нему дома было просто некому.

Крадучись, передвигался он по загаженным римским улицам, как вдруг наткнулся на дикую сцену – французский патруль насилует итальянскую девушку. Карл был прекрасно осведомлён, что победители имеют право на всё, это закон войны. В том числе имеют право и на связь с местными женщинами, даже если те совсем того не желают. Однако, глядя на эту душераздирающую сцену стерпеть он был не в силах. Возможно, он бы и стерпел, если б девушка билась, как раненая птица, кричала и звала на помощь. Но эта лежала, не двигаясь, и лишь быстро вздымавшаяся грудь показывала, что девушка жива. Её лицо было хорошо освещено фонарём, который держал скалящийся солдат, стоявший в головах. Осунувшееся, мертвенно-бледное, с остекленелыми, словно у покойника, глазами, но невероятно красивое и выразительное, с правильными чертами, ровными и гладкими бровями и чувственными губами лицо заставило сердце Карла стучаться в два, нет – в три раза быстрее!

«Господи Боже!», воскликнул он внутри себя, «как она прекрасна! Словно Мадонна на росписях в здешних церквах… Я не могу допустить такого надругательства над нею! Тем более от таких мерзких ублюдков!». С этой мыслью он достал и мешка шпагу, вынул её из ножен и сделал три размашистых шага вперёд.

– Прочь, негодяи! – выкрикнул Карл на отменном французском, проведя лезвием по шее кряхтящего капрала.

– Прошу прощения, а вы кто будете? – в голосе Жерара чувствовались и удивление от неожиданности, и злость от прерывания процесса, и страх перед шпагой.

– А тебе какая разница, мразь? Надевай штаны и уматывай, если не обделаешься!

Солдаты опешили от такой прыти и в испуге посторонились со своими фонарями. Жерар вскочил и, натянув штаны, принялся с ненавистью рассматривать своего противника. Злоба закипала в нём, как лава в Везувии, он готов был порвать наглеца на мелкие части, лишь бы ему дали продолжить его грязное дело.

– Что, самый храбрый тут, что ли? – зарычал он, – из какой части? Какое звание? Имя?!

– Не тебе, собака, моё имя знать. И всё остальное тебе ни к чему. Собирайся и проваливай!

– Эй, Жерар, это вроде как офицер, – прохрипел один из солдат, – лучше может не связываться?

– А пускай и офицер! – глаза капрала налились кровью, – нас всё равно больше, прихлопнем его тут, никто и не найдёт!

С этими словами Жерар схватил своё ружьё с примкнутым штыком и бросился на Карла. Тот, будучи одним из лучших в Вене фехтовальщиков, ловко отбил скользнувший по шпаге удар штыка, отступил чуть в сторону и со всего маху вонзил клинок туда, где минуту назад поглаживал капрала – прямо в шею. Удар рассёк одну из вен, поэтому кровь сначала брызнула густым фонтаном на стены и на землю, а потом, когда шпага была извлечена из раны, хлюпая, потекла во все стороны. Жерар выпучил глаза, остановился, выронил ружьё и, неуклюже загребя ногами, рухнул в грязь. Оба его подчинённых в панике бросились наутёк, даже и не подумав забрать с собой ни тело капрала, ни его ружьё.

Так и прожил бы Жерар недолгую, но полную злобы и ненависти к окружающему миру жизнь, и принял смерть в вонючей жиже на римской улочке, чуть не искалечив сестру той, кого шутя убил несколько дней назад. Карл был послан в тот миг на то место судьбою, дабы отомстить за меленькую Джильду. Однако он об этом не ведал. И отомстил, лишь покалечив капрала – вскоре по той улице проходил другой французский патруль и обнаружил конвульсировавшее, но всё ещё живое тело Жерара. Подобные злодеи, как известно, сразу не умирают, и продолжают жить, выкарабкавшись казалось бы из самой безнадёжной ситуации, вновь неся в этот мир лишь горести и несчастья.

VI

– Я прошу прощения, сударыня, – смущённо проговорил Карл, опустившись на одно колено, – надеюсь, эти мерзавцы не причинили вам вреда?

Франческа, будто очнувшаяся от длительного сна, удивлёнными глазами посмотрела на спасшего её от позора человека, мгновенье назад говорившего по-французски, а теперь свободно перешедшего на итальянский.

– Не молчите, ради всего святого, – страстно продолжал Карл, – мне нужно знать, не пострадали ли вы? Или вы не можете говорить? Господь лишил вас этого дара?

– Нет, что вы, я не немая, – Франческа смутилась, – и не стоит так высокопарно изъясняться с простушкой. Вы, я погляжу, знатных кровей да премудрости большой. Благодарю за помощь, но дальше разговаривать нам не стоит.

– Отчего же? – Карл выглядел обескураженным, помогая ей подняться, – вы, тем не менее, не ответили на мой вопрос.

– Я в порядке, вреда мне не успели они причинить, – Франческа отвела глаза, – я премного вам благодарна, но прошу прощения, позвольте мне идти.

– Как можно теперь возвращаться домой в одиночестве? – он невольно сжал её руку, – кто может обещать, что вы через минуту не наткнётесь на очередной патруль этих французских проходимцев?

В тот миг, когда её рука оказалась прикованной к его пальцам, Франческа будто некий удар почувствовала, но удар этот не причинял ей боли или неприязни – он был сладостен и горяч, будоражащ и восхитителен. По её телу словно разлилось волшебное тепло, проникающее в самые отдалённые уголки не только плоти, но и души. В один миг ей сделалось хорошо и уютно, будто сидела она в добротном доме перед камином в кресле, пила кофе из чашки тончайшего фарфора и любовалась на пламя, играющее в очаге.

Она подняла глаза и посмотрела прямо на своего освободителя, не отрываясь, будто присосавшись к пожиравшим её глазам.

– Отчего ж вы своих соотечественников проходимцами величаете? – её голос звучал глухо и маняще, будто не просто взывал к ответу, а страстно жаждал его.

– Я не француз, – ответил молодой офицер, – я австриец, просто судьба занесла меня сюда и свела с вами… Простите, но я осмелюсь просить у вас разрешения проводить вас до дому – Бог знает, что может ещё случиться.

Она согласилась, не задумываясь ни на минуту. Пока они шли, Карл рассказал ей о себе и о том, как очутился в Риме. Она не проронила ни слова, а только слушала, рассматривая его лицо. В ту ночь она не сомкнула глаз, а он, так и не добравшись до порта и так и не отплыв на Сицилию, пристально разглядывал до самого утра сиротливо висевший на небе огрызок луны, вернувшись в свою гостиницу.

Франческа не шла из головы Карла, а Карл не шёл из головы Франчески. Наутро они поняли, что полюбили друг друга с первого взгляда. Вы скажете, что такое бывает только в сказках, но то, о чём дальше пойдёт речь, больше похоже на сказку, чем на быль. А поскольку началось всё со встречи Франчески с Карлом, которая вышла совсем уж невероятной, то и история эта будет соответствовать её началу.

Два дня подряд он ходил встречать и провожать её. А на третий она поняла, что он – именно тот человек, который увезёт её из Рима, поможет ей убежать из этого города, чуть было не разрушившего её только начинающуюся жизнь. А он понял, что она – именно та девушка, с которой он хочет прожить рядом всю жизнь и умереть рядом с ней.

Обратной дороги в Вену не было, однако у Карла имелась тётка, младшая сестра его покойной матушки, которая когда-то удачно вышла замуж за канцлера одного захолустного немецкого князя, владевшего самостоятельным государством где-то между Швабией и Шварцвальдом и именовавшегося Глаубсберг. Вот туда Карл и решил везти свою новоиспечённую невесту и там укрыться самому от колесниц войны. Вскоре они уже вступили на борт корабля, доставившего их в Геную, а следом, перебравшись с помощью проводников через Альпы, они оказались в Швейцарии, а потом достигли и южно-немецких земель.

В тот же день, когда Франческа с Карлом отплывали в Геную, на другом корабле, военном, снаряжённом мощными пушками и в сопровождении ещё нескольких кораблей, в Александрию Египетскую отплывал генерал Бертье. Ему предстояло обмануть шнырявшие туда-сюда по Средиземноморью корабли адмирала Нельсона и соединиться с уже воевавшими в Египте частями генерала Бонапарта.

Так начиналась эта удивительная и невероятная история.