Читать книгу: «Вожатый…», страница 6

11. Дом. А теперь, я вернусь. Блудный попугай… Садом и Гоморра. Общество проклятых карликов

Дома все казалось каким-то непривычным, как будто я в гостях у хороших знакомых у которых не был тысячу лет, а не в родных пенатах. Я долго ходил по комнатам и прикасался к привычным вещам. Трогал стены, брал любимые книги, часа два просидел на кухне, глядя в окно сквозь синие ажурные занавески с изображением бабочек, на ветру они трепетали как живые, точно также трепетало мое сердце или душа.

Я с трудом мог перейти дорогу без светофора, отвыкнув от стремительных потоков машин, уши резал шум, генерируемый большим городом и ужасающим скопищем человеков. Я останавливался, чтобы по – учительски – шикнуть на излишне шумящих, или конкретно матерящихся посреди улицы детей, и дети и взрослые смотрели на меня при этом как на сумасшедшего или – придурка.

А я ощущал свою неприкаянность, меня как будто вырвали из ставшей привычной среды и поместили в условия близкие к зоопарку.

Все так и было.

Почему зоопарк? – спрашиваешь ты.

А потому что в большом городе везде клетки, на каждом шагу. У каждого здесь своя клетка, многие носят ее с собой, у некоторых она не одна.

Наверное, поэтому, очень хотелось вернуться.

Но я был упрям:

Не вернулся. Что, мне там, делать? Там, тоже все стало чужим. Другие дети. Другие люди будут рядом, вместе смеяться, крутиться волчком. Переживать, грустить, идти сквозь бурю, видеть журавлей в небе и дорогу, которая по воде и там, на линии горизонта – сливается на грани вод с небесами и тонет в алом мареве заката, под спудом черного бархата, пронзенного колючими желтыми звездами, глядя на которые так хорошо мечтать.

Прошли сутки, вторые, и вот – нужно было выехать в шесть утра, чтобы успеть к началу последней осенней смены, но я проспал, а следующая электричка прибывала в окрестности лагеря «Ирень» лишь к десяти вечера, и добраться до лагеря получалось только ближе к ночи.

Я вернулся на последней электричке, и без каких – либо приключений дотопал по готовящемуся к осенним листопадам, затаившемуся зверем в преддверии череды дождей, лесу, лишь в потемках, кутаясь в серый сумрак как в плащ.

У ворот пионерлагеря маячила большая серая тень – Филин, с красной точкой – искрой в районе рта.

Филин курил сигарету:

– Вернулся, блудный попугай? – спросила задумчиво эта серая тень.

– Ага, – я пожал его правую, протянутую для приветствия ладонь, холодную как кусок льда.

– Шагай к Вотану, он у себя…

– Хорошо, – я помахал Филину, на прощание.

Позже, когда я рассказал Вотану, об этой встрече, тот удивился, сказав, что: Филин уволился пару дней тому назад и кажется, подался на историческую родину. А я не стал спорить.

Может, показалось.

Директор лагеря, снова, как и в прошлый раз – послал меня в баню. Не то, чтобы просто послал. Просто в бане по его уверенью находились две мои соседки на эту ночь, а завтра мне уже найдут постоянное жилье и подберут новый отряд.

Я долго топтался у входа в баню, вдыхая запахи пара, дыма и близкого леса. Пахло папоротником, хвоей и сосновой смолой, а еще, чем-то, неуловимым. Так пахнет близкая осень.

– Зачем топтался?

Ну, стеснялся я, чего спрашиваешь то. Там девочки моются. Как я ворвусь. Прошло, наверное, с полчаса, а может и все сорок минут. Меня спас от бесцельного топтания кочегар Витя, исполняющий в лагере и обязанности хранителя бани, или просто – банщика:

– Хрена стоишь? – спросил он. – Заходь, тут все свои.

И действительно в бане были все – свои: фельдшер Геннадий, инструктор – Горшок, на пару с двумя нашими гусями, лагерными мачо – Олегом и Денисом. А с ними четыре незнакомых девчонки, в возрасте от семнадцати до двадцати с хвостиком на первый взгляд. Да, все они были совершенно голые, ну кое – где небрежно наброшено полотенчико, но скорее для виду, чем для того чтобы скрыть те самые отличия между мальчиками и девочками. Честно, я к такому не привык, и поэтому стою растерянно и молчу.

– Чего, – смеется Гена, – замер? Раздевайся! Сейчас еще Галина с Валей подвалят, выберешь сам, которая тебе поуютней будет.

Гуси тоже улыбаются, благожелательно. А Горшок уже пьяный в стельку, зря к нему привалилась та рыженькая, не будет ей толку.

– Мне того, – продолжаю смущаться я, – ключики от троечки, Вотан сказал там ночь перекантоваться.

Парочка блондинок сидящих рядышком с Олегом и Денисом нахмурились.

– Да ладно, – хлопнул по оголенной попе блондинку ту, что была справа от него Олег, – Дай ему ключики.

И уже мне:

– А ты Кирюха, брат, закинь шмотье и погуляй где – ни – будь, часика три, нам хватит. Да? – он обнимает свою блондинку. И я получаю свой ключ. Прямо тут. Интересно, где она его тут прятала то?

Тройка пустует, дети, почему то сюда еще не заехали, а вот вожатская занята. В ней по уверенью Вотана четыре койки, и две из них свободны: выбирай любую.

Но не все так просто, по факту, спальных места всего два, просто кровати сдвинуты вместе по две и на них разложены по четыре матраса – наперекрест, «рабочий трахадром», сказал бы мой приятель – известный пошляк – Медведь. По сути, он прав. Вокруг такой творческий беспорядок: фантики от конфет и блестяшки от шоколада на полу, в углу пустые бутылки и картонные пакеты из-под вина, на подоконнике подсыхает открытая банка сгущенки, тут же помада, тени и тушь, и распечатанная пачка презервативов. На дверцах шкафчиков и спинках кроватей висят женские трусы, лифчики и штук пять грязных футболок.

– Блин, попал. Я ищу чистый угол, чтобы кинуть туда свои вещи и отправляюсь гулять, «часика три» как видимо…, а лучше – четыре.

*

После пребывания в логове любовниц наших гусей, сразу хочется помыть руки с ног до головы и вычистить зубы. Не то, чтобы я такой святой – зануда, просто, стоящие там ароматы вовсе не похожи на запах любви и девичьей кельи, скорее так пахнет зоопарк, где ленивые уборщики не чистят клетки бедных животных.

Тьфу ты блин, опять мне эти клетки мерещатся!

Я обхожу свой лагерь дозором, он уже спит, только кое – где шорохи тихих разговоров, мелькают теплые огоньки редких уличных фонарей. Филина нет на посту, как будто действительно никто меня и не встречал. Нагулявшись вволю, по знакомым местам, я спустился к лестнице, ведущей к реке. Сто ступеней, крутых, деревянных и шатких, на этой старой лестнице были и два десятка фонарей, но их никогда не зажигали. Все осталось, как было.

На половине спуска с лестницы, я вдруг замер, лагеря уже не видно, за спиной, ни одного огонька. Впереди – лишь речная даль, а там за деревьями на невидимом берегу слышен смех, переливы гитарных струн, и чувствуется настоящий уют, тот, что бывает у костра на природе, рядом с хорошими и надежными людьми, когда мир накрывает звездная ночь.

Бардовский слет на Ирени, я слышал это краешком уха, когда слушал старый приемник дома, там по другую сторону этой Вселенной.

А я – посредине этого пути. Я уже знаю, как тихо присяду у костра посреди веселых бородачей, две задорные дивчины протянут мне пластиковый стаканчик с чем – то обжигающим душу и бутерброд с сырокопченой колбасой. Я буду слушать, и жмурится на огонь, протянув ноги к теплу. Когда запоют разудалистую и смешную песню – про вино и монаха, начну подпевать. Потом позовут купаться во тьме, река встретит водой похожей на парное молоко, плеском отраженной луны и запахами цветущих трав, снова – греться у костра. – Не уходи, ты прикольный, сиди с нами… Да, мне пора.

*

А пока я ложусь на узкую лавку, на прогретое за летний день дерево и буду смотреть на большие августовские звезды, смакуя, то, что будет.

*

Обратно в лагерь я заявился часов в пять утра, в вожатской, в корпусе тройка оказалось пусто. Не раздумывая, я занял одну из двух соединенных вместе коек, разбудили меня звуки горна и возвращение блудных хозяек сего приюта – блондинок – подружек гусей. Оказалось, что еще только восемь утра, скоро физзарядка, линейка и завтрак, я проспал всего три часа, однако практически выспался, все, что случилось этой ночью, казалось мне сном, хорошим, которые редко снятся дважды, в отличие от разных кошмаров…

Вотан встретил меня дежурной улыбкой:

– Выспался, герой?

– Ага.

Старый бог, кажется, ждал совершенно другого ответа.

Однако и он сумел меня удивить.

– Поступаешь в распоряжение Марины и Наташи, кизеловский детский дом.

Хотелось спросить, почему этот старый мууудрец не послал меня туда сразу, еще вчера, но я, не спросил. Я отправился к своим, почти не нужно привыкать, я так сложно привыкаю к новым людям и обстоятельствам бытия.

*

Наташа при виде меня удивилась, но тут – же – заулыбалась, а Марина просто начала дико ржать.

– Вот так встреча.

– Да не специально я, я пытался оправдаться. – Вотан послал.

– Ну, если послал, продолжала хихикать Маринка, – то заходи. Жить будешь вместе с нами, вон видишь, третья койка в девичьей келье простаивает. Займешься воспитанием девчонок, они у нас ченто распустились. А с парнями мы сами справимся, – хихикала как сумасшедшая противная Марина.

Я разложил свои вещи, Наташа принесла мне новый комплект постельного белья.

Потом меня повели знакомить с ребятами. На первый взгляд нормальные люди: девочки, мальчики. Особо выделялись троица мальчишек на вид лет шести семи, самые тут маленькие по росту и возрасту, в среднем, большинство – двенадцалетки и до четырнадцати, а также темноволосые двойняшки девочки – лет десяти, напомнившие мне отважных братьев татарчат, и еще – очень высокая и худая блондинистая девица, держащаяся независимо, по ходу знакомства раздававшая Ц/У остальной мелюзге.

– Знакомьтесь дети, это Кирилл. Он будет нам помогать.

– Здравствуйте, – ответил ей или мне неровный хор голосов.

– А пока все на завтрак. Кир, а ты что застыл, пойдем за нами.

– Конечно, Наташа, – и я пошел.

В тихий час, я спросил валяющуюся у окна на своей кровати Наташку:

– И что мне со всеми вами делать?

Наташа разулыбалась и промолчала.

А Марина сказала:

– Цыц.

– В смысле, цыц?

– Ну, будешь помогать нам – загонять их спать, присматривать, можешь устроить детям какое – ни – будь развлечение, – ответила за Наташку Марина.

– А какое?

– Ну, хоть двенадцать записок, – рассмеялась Маринка.

Вспомнив свое счастливое детство, я сначала написал, а затем отправился прятать эти самые записки. Главный приз – книгу «Хоббит, туда и обратно» Толкиена и шоколадку засунул под большой валун у реки, завернув их в целлофановый пакет.

Я переживал, что такие взрослые дети поднимут меня на смех с этими двенадцатью записками, но они удивительно воодушевились, собралась целая ватага поисковиков, во главе длинная и блондинистая Лена, затем сестры – близняшки, троица мелких гномов и еще четыре ребятенка.

О, как они неслись словно ветер, не замечая препятствий, перепрыгивая газоны, как горели их глазки. Один из троицы мелких – рыжий Валерка, оказался настоящим следопытом, именно он вышел к валуну с призом, хотя из двенадцати записок – пять отыскала – высокая Лена.

Шоколадкой Валерка благородно поделился со всеми, конечно их троице досталась священная половина, я за это добавил к книге перочинный ножик. Хорошую книжку, конечно, было жалко, как оказалось позже, Валерка не умел читать и делал из страничек «Хоббита» самокрутки. А Лене за деятельное участие я подарил фигурку трогательно улыбающегося – Смурфа из чешского Лунопарка, которая невесть, каким образом завалялась в моей старой джинсовке.

Никаких чудес, мне кажется, этим детям просто не хватало внимания. По дороге обратно, я лохматил то один то другой затылок, и хвалил каждого, кто принял участие в нашем скромном мероприятие, больше всего похвалы, конечно, досталось Валерке и Лене.

Вечером после того как мы криком, бранью, уговорами и обещаниями растолкали детей по их комнаткам и убедились, что они изображают активный сон, мы вожатской сели пить чай с коньяком.

Ну как тебе наши дети? – спросила, глядя на меня своими светлыми глазками Наташа, протягивая мне пачку печенья «Юбилейное».

– Нормальные дети, – ответил я, не задумываясь. Не хуже и не лучше других.

Нормальные? – опять захихикала Маринка. – Да среди них почти нет нормальных.

– Может не нужно! – Наташа явно хотела прикрыть рот Марине, но ту уже понесло, впрочем, такова была вся ее натура.

– Нормальные…, – в голосе Марины больше не было смеха. Сестры близняшки, их мамка за бутылку водяры продавала, своим корешам и так пришлым, когда им исполнилось семь в первый раз. После этого у них бывает всякое, вытворяют, так, что мама не горюй. Ленка – длинная, та, которая заводила, впервые на панель в четырнадцать вышла, год назад. Ей мамка обувку, к школе даже не покупала, и есть дома нечего было, так она все сама, да сама, пока в детский дом не забрали во второй раз.

А троица эта…. Мелюзга. Ты думаешь, сколько им лет? – обратилась ко мне Марина.

– Ну, думаю лет шесть – семь, – ответил я.

– А четырнадцать не хочешь. Они просто карлики. Родители их сильно пили, вот они такими и уродились, какое то генетическое отклонение. Поэтому вместе и держатся. А еще…

– Заткнись, – шепотом попросила Наташа, глядя в стену.

– Да пусть знает, нормальные. Так вот, двое Валерка и Дениска были самые младшие в семьях, а там одни братья и папка с мамкой вечно бухие, и сами детки старшие, все уже кто бухает, кто ворует, отмороженные напрочь, как набухаются или обкурятся, этих младших насилуют. Третий к ним прибился такой же – порченный. Теперь они вместе, и спят вместе, и с друг -другом, тоже… Мы их, и лупили, и, из койки общей вынимали, бесполезно, – заплакала Маринка.

Я встал, выплеснул чай в открытое окно и разлил на троих остатки коньяка, раздавая девочкам кружки. Но выпить мы не успели….

– Да, мы проклятые карлики, мы никому не нужные проклятые карлики, – заверещал, кутаясь в застиранную простыню и стоящий напротив нашей двери Денис.

Наташа вскочила, чтобы его успокоить, но он, матерясь, вырвался и убежал в свою комнату.

– Блин, я же дверь в их комнату закрывала, – ругалась Марина.

– Выпьем, – предложил я. И мы выпили. Стало немножечко легче.

Всю ночь я проворочался, а завтрашний день все разрешил, началась жизнь со своим порядком и правилами, где не было места всяческим переживаниям.

Подъем – дети не желают вставать.

Зарядка – кто тут смотался и курит в кустах?

Завтрак – не ешь не свою порцию, сейчас принесу добавки.

День – дети, кто не умеет плавать – я научу.

Обед – кто поможет мне накрывать, про нас снова забыли.

Дети, завтра чертов конкурс рисунка, кто тут среди нас умеет рисовать.

Ужин – чертовски устал. Как вы девочки?

Отбой – я сказал отбой, фига, кто тут не хочет спать.

Двое суток спустя, после того как я попал в отряд Наташи, меня вызвал к себе Вотан. Он долго мялся, теребя небритый подбородок, а потом как обрезал:

– Что у тебя там с этой троицей карликов?

– Да нормально все…

– Что нормально, говорят они того, с друг – другом…, – вздохнул Вотан.

– У меня в отряде никто никого не насилует, – я вышел, хлопнув дверью. Больше мы к этому вопросу не возвращались.

А через три дня эта сладкая троица заберутся через форточку в фельдшерский пункт и украдут там спирт и какую-то спиртовую микстуру, спрячутся на чердаке старого клуба и нажрутся до потери сознания. Их отыщет высокая Лена. Чтобы не устраивать скандала мы по просьбе Наташи и Марины, замнем эту историю, отпаивая мелкую нечисть водой и кислым компотом, оттаскивая всю ночь их тазики с блевантином, нахлопывая их по щекам, чтобы не теряли сознания, и, отмачивая, поутру в реке. В этот раз, все обошлось.

12. Падение Вотана. Партизан. Цирк приехал. Катание на лошадях. Ты – моя звездочка

Привычка привычкой, но в начале, после рассказа Марины, если честно, я долго не мог относиться к этим детям как прежде. Внутри меня начало зреть и расти какое-то ледяное отстранение, и даже гадливость. От этого становилось еще хуже. Я чувствовал как будто что-то липкое и холодное как змеи или пауки находится постоянно рядом со мной и вокруг, как будто эти дети носят маски, а за ними иные существа. И за все это сам себя тихо ненавидел.

Лишь на третий день новой смены, я проснулся с полным ощущением собственной дурости. «Они дети, обычные дети и никак иначе….». Я снова трепал их затылки, хвалил, ругал, спрашивал о чем то. Например, допытывался у рыжего Валерки, откуда, он приволок, целую связку бананов и щедро угощал ими меня и своих собратьев по клану. Уже потом Наташа расскажет, что Валерка через день в шесть утра бегает пять км до железнодорожной станции, где делают трехминутную остановку поезда дальнего следования и попрошайничает там, или пытается что-то украсть. Еще, он собирает на станции брошенные пассажирами поездов чибоны, из которых потом делает свои знаменитые самокрутки – из смеси всевозможного табака. Наташа сама их пробовала покурить:

– Забавная штука, – смеется она, кладя свои теплые ладошки на мои плечи.

Я хмурюсь:

– Не надо….

А она продолжает улыбаться, впрочем, сделав, как я прошу – убрав свои руки.

А Дениска при каждой встрече просит меня сделать мельницу, он всегда вместе с Валеркой или с Игорем. Эта их троица.

Что такое мельница? – спрашиваешь ты.

Ну, это я сам придумал такое название. Просто однажды Валерка и Денис позвали меня пойти с ними купаться на речку вместо тихого часа. Я сказал:

– Нет. Фиг, вам…

В ответ, эти оболтусы вцепились в мои руки, один – в левую, другой – в правую. А я? Я начал их крутить вокруг себя, подняв над землей. Они визжали и смеялись как сумасшедшие, позабыв о своей недавней просьбе. И только просили:

– Еще! Еще!!! Дядя Кирилл!!!!

И я крутил, пока не устали руки, а они не начали падать на землю от головокружения, как созревшие яблоки, валяясь на траве, они весело сучили ногами в небо. Ну, дети, что с них взять, даже если им четырнадцать лет.

Когда в очередной раз, поотбрыкиваясь, я делаю мельницу, стоящая невдалеке Марина делает большие глаза и качает головой, явно – осуждающе. А я, в ответ, кручу пальцем у своего виска и уже не думаю о том, что это какие-то не такие дети. Такие – обычные как все….

Если верить в реинкарнацию книг, то, вполне возможно, что Валерка все-таки впитал в себя всю историю Хоббита, похожего на него маленького человечка, вместе с дымом своих самокруток…

Высокая Лена, спрашивает:

– Как учиться в институте? и Сложно ли поступать?

Я рассказываю, она смеется. Я не хочу, чтобы она теряла веру, даже такую глупую…..

– Я хочу быть актрисой…, – говорит она по секрету. В институте культуры учат на актрис?

– Только на режиссеров, но говорят, что можно перевестись в Питер, на актерский факультет из нашего вуза, если хорошо будешь учиться.

Высокая Лена кивает:

– Хорошо, буду, и улыбается, зажмурив глаза.

Я не разрушу ее мечту, пусть вырастет для начала, вдруг у нее получится, случаются же в жизни чудеса…

Я не знаю как пал Вотан. И, наверное, никто в лагере не знал причин его падения, кроме нового директора лагеря. Наверное, его в очередной раз предали…

И все же, я думаю, что тут, еще были замешаны Инистые великаны, одного из них мы и видели, когда гуляли вместе с Алесей ночью у реки, когда – то в прошлой жизни, по другую сторону вчерашнего дня.

Факт остается фактом. Вотан исчез, ни с кем из нас так и не попрощавшись, как будто его и никогда не было.

Новый директор пионерлагеря Ирень напомнил мне братца Локки, нет, он не был рыжим, – темноволосый, смуглый и круглолицый, невысокий, но какой-то весь кошачий или звериный в своих повадках, Локки в нем выдавали хитрющие зеленые глаза и улыбка, полная превосходства и тысячи брошенных в этот мир насмешек. В общем – вечный лис.

Новый директор привел за собой трех замов. А эти замы, несли нашему малому, сложившемуся во всех отношениях мирку свободных любителей чистого воздуха и приключений, новые правила. Теперь, мы были должны… и достаточно много. В общей столовой на специальном лобном месте каждый вечер всем отрядам, их воспитателя и вожатым вывешивались оценки:

За поведение…

За внешний вид…

За культурную программу….

И утреннюю зарядку…

И еще…, черт знает за что….

Нам вменялось: соответствовать и повиноваться.

Предлагалось – соревноваться с друг – другом, отряд с отрядом, а иначе! А иначе, все эти дурацкие баллы, должны были напрямую повлиять на нашу будущую зарплату.

Начался психоз и раздрай, недовольство и возмущение, как казалось большинству – «незаслуженными оценками», расцвело буйным цветом жополижество в отношении трех замов директора, которые ставили эти самые оценки, а также, разрабатывали усердно, теперь все наши культурные мероприятия и регламентировали распорядок всей жизни в лагере.

Знаком и клеймом нашего отряда стала картонная коричнева черепаха, расчерченная окошечками для оценок.

Не знаю, что бы сказал по сему поводу Роланд, по – своему трактуя все знаки – посылаемые нам мирозданием.

Я помнил из этой длинной истории про стрелков, что Черепаха хранитель одного из лучей, а еще, символ – фундаментального движения вперед.

Я искренне радовался, что Алеся и Надежда ушли и не видят сего безобразия, в которое превратилась наша, ранее – размеренная, обустроенная, и уютная в некотором смысле, жизнь.

И никого я не подговаривал, Валерка сам предложил стырить нашу черепаху с оценками и порвать. Я только скорректировал сей преступный план:

–Черепаху утырить и не рвать, пусть висит над моей кроваткой как ценный трофей.

И тут же вспомнил, что когда то был партизаном.

Первое дело настоящего партизана – подрывная работа.

За вечер я написал около двух десятков листовок с требованиями:

– ДОЛОЙ НОВОГО ДИРЕКТОРА И ЕГО СВИТУ!!!

– ХОЧУ ВЕРНУТЬСЯ В СТАРЫЙ ЛАГЕРЬ!

– ОКУПАНТЫ – ПОШЛИ ВОН!

– НАМ, НЕ НУЖНЫ ВАШИ ОЦЕНКИ!

– ВЕРНИТЕ ЛЮБИМЫЕ САПОГИ, ПОДАРОК ГОРЯЧО ЛЮБИМОЙ БАБУЛИ!!! (конечно любимые резиновые сапоги у меня сперли просто так, без всякого политического умысла, как я думаю, но вот душа четто просила, и этот лозунг против новой власти я решил оставить, ограничив его всего тремя экземплярами)

И вот, я расклеил эти листовки ночью на деревьях, стенах жилых корпусов, заборах и пищеблоке лагеря Ирень. Стоит ли говорить, что мне с большим удовольствием помогала наша троица мелких любителей пакостить?

Утро после ночи партизанстства прошло мирно, видимо новые власти выясняли: что это вообще такое и может быть в этом просто замешаны дети? Скандал разразился к обеду. А все проклятущие сапоги, историю их пропажи с директорского крыльца, где я их оставил, перед тем как зайти к новому начальству на утреннюю планерку: «ну куда ты прешься, в сапогах то!!?», знали многие сознательные товарищи, которые меня и сдали.

Как результат меня вызвали к директору на разбор. Я думал, он будет ругаться, пугать, или просто предложит уволиться. Но Локки лишь улыбался, и в целом, выглядел довольным, как будто он зритель и вот конец спектакля и можно уже хлопать, он так и сделал, захлопал в ладоши, когда я зашел, и рассмеялся:

– Ну, здравствуй партизан. Все знаю. Все понимаю. Зачем нам война. Листовки, конечно, твои мы сняли, а ты…. С тобой мы будем дружить. Пойдешь ко мне в замы?

Я, не задумываясь, покачал головой.

– А че так? – Локки слегка похмурел.

Да мне на моем месте хорошо, – в ответ улыбнулся я.

– Вот и сиди на своем месте, – взгляд Локки стал острым как заточенный японским мастером клинок.

– Хорошо, – я вздохнул. – Можно идти?…

– Иди, у меня и без твоей самодеятельности куча дел.

Я вышел, забыв попрощаться, но дверью хлопать не стал. Просто, не хотел уходить от своих, из за такой ерунды.

Из всей этой истории был один большой плюс и никаких минусов, мои сапоги нашлись, их подкинули вечером на крыльцо моей новой вожатской и все эти баллы конечно никуда не исчезли, но отчего то больше никто не обращал на них больше внимания и как оказалось – правильно, зарплату все получили стандартно в зависимости от количества трудодней и детей в соотношении со взрослыми в отряде, так посчитала главбух тетя Зина, никто не решился поспорить с ее ста тридцатью килограммами живого веса и десятилетним опытом работы в этом лагере в данной должности.

А на следующий день к нам в лагерь приехал настоящий бродячий цирк. Шатер и три жилых фургончика, клетка с коричневыми пуделями и голубями, выкрашенными под райских птиц. Еще были три домашних кошки, но они не участвовали в представлении, их возили с собой для того чтобы ощутить домашний уют, и конечно – для тепла и ласки, которых так часто не хватает в бесконечной дороге и постоянных переездах, по одной мурлыке на каждый жилой фургон.

Говорят, что цирк, это – большая семья. В данном случае, все было именно так. Из десяти человек труппы, семь являлись родней. Жена, главы циркового семейства – дрессировщица птиц, ее муж – повелитель пуделей. Двое их детей – воздушные эквилибристы. Дедушка – отец главы циркового семейства и бабушка его мама – цирковые клоуны, работающие в паре и дядя – брат отца семейства – мастер на все руки, без которого в цирке, даже таком бродячем не обойтись.

Каждый фургончик, это – полностью обжитое пространство. Труппа бродячего цирка проводит в дороге всю свою жизнь, колеся от одного города к другому, возвращаясь, большой домой, если он есть, только на три месяца зимы. И большую часть года или всей жизни, их основной дом, этот самый фургон.

Вы видели, когда – ни – будь, настоящих клоунов без грима?

Клоуны без грима, самые грустные на свете люди, в этом я убедился, наблюдая за парой этих цирковых пенсионеров. Но вот, они уже на арене, расстеленных на деревянной площадке для танцев коврах. И, вершится чудо – искрометные шутки и горящие фейерверками глаза, улыбки как весенние бабочки порхают на их лицах, взлетая и рассаживаясь на лица собравшейся вокруг многочисленной публики: дети, вожатые, воспитатели, практически все свободные работники лагеря, какие – то заезжие гости, все смеются по настоящему как в компании хороших друзей.

Мне кажется, в клоуны уходят, как уходят в монастырь. И в том, и в другом случае, от того, что, что-то сломалось внутри. И в том, и в другом случае – лучшее лекарство – нести добро людям, быть одиноким – отшельником, сам в себе и служить изнутри, этому миру, чтобы дарить радость, особенно маленьким человечкам.

После выступления клоунов, насмеявшись в волю, уже и забыв как я видел их без грима, я вдруг почувствовал страшную усталость, и, сказав Наташе и Маринке, что мне нужно уйти, буквально дополз до своего спального места, где благополучно отрубился, погружаясь в благословенную тьму наполненную цветными вспышками падающих звезд.

Очнулся я от того, что кто – то тряс меня за плечи и дико ругался. Оказалось, это Маринка:

– Ты вот тут спишь, а там настоящий цирк!!!!

– Ну конечно цирк, а что еще, – я ничего не понимал.

– Да он еще и ничего не понимает, – словно прочла мои мысли наша крикливая воспитательница.

Оказывается в корпусе, где я спал в наказание, кажется, за то, что бросались за обедом кашей, оставили двоих наших сестер близняшек. А следует сказать, что наш отряд расквартировался в зимнем каменном корпусе, занимая практически весь второй этаж, и окна части палат выходили прямо площадку для танцев, где и шло цирковое представление. Обидевшись, что их заперли и не пустили в цирк, разбойные сестры решили устроить небольшую диверсию, ничего больше придумав как, разрисовав лица йодом скакать голыми на подоконнике, изображая, по их мнению цирковых обезьян, чем сорвали, настоящее представление. Хотя, конечно представление никто не сорвал, ну поорали, посмеялись, подождали, когда буйным близняшкам всыпят по их голым попам и отведут под надзор Наташи в другую комнату, а потом представление продолжилось, хотя то тут, то там вспыхивал безудержный смех, кажется, без всякой на то причины, просто так вспоминались наши обезьянки.

Такой вот цирк без коней. Хотя кони были, вернее одна чудная лошадка, на следующий день, когда меня отправили на берег реки, катать наших детей там на лошадях. Одна лошадь на отряд.

Нам досталась Звездочка, черная как ночь и с белым пятнышком во лбу, грациозная и такая красивая, вместе с ее лошадеводительницей, хозяйкой – Ингой, безумно рыжей и веселой дивчиной подросткового еще возраста.

Инга шутила с моими детьми, уговаривала очередного трусишку залезть на эту добрую лошадку, а я технично закидывал в седло очередного героя, и разнимал вспыхивающие ссоры, по поводу того, чья очередь теперь кататься.

Каждое дите успело проехать по два круга, когда Инга хлопнула меня по правому плечу и спросила:

– А ты?

– Чего я?

– Ну, ты что ли не будешь кататься?

– Что я – дите?!

– Боишься?

– Нет, просто никогда не сидел в седле.

– Попробуй….

Тогда, я в первый раз в своей жизни сел на коняшку. Нет, не было никакого страха, и особого восторга, пока запрыгнул в село, устроился там поудобней, сел – как влитой. А потом, появилось странное чувство де жа вю, как будто я сидел так не единожды, и мчался по морю трав и выжженным алым солнцем степям, там, за Каменным поясом, когда – то – очень давно. После получаса езды по аллее кленов вдоль берега реки, под возмущенные возгласы детей, я прошептал в ее правое ухо Звездочки: