Читать книгу: «Письма в небеса», страница 3
ГЛАВА ПЯТАЯ: «ДЕНЬ БЛАГОДАРЕНИЯ»
В день благодарения в дом нашего отца по традиции съехались родственники – Таня, вторая жена покойного дядюшки Вильяма, Бекки и Роберта – кузины из Миннеаполиса, дядюшка Гарри со своей женой Джудит и тройняшками Ширли, Авой и Беном, Тони ( внучатый племянник сестры Вильяма, как говорит Таня – седьмая вода на киселе) и, конечно, Хло с Диком.
Хло, в ужасном платье-мини канареечного цвета и накинутом на плечи пальто, выпорхнула из машины и, заметив меня, потупилась. Это была наша первая встреча после случая с Итаном. Наконец она нерешительно двинулась ко мне, шевеля губами, но я не позволила ей оправдываться.
– Не здесь, – прошипела я ей на ухо и схватив под локоть, буквально поволокла в холл.
Никому не было до нас дела. Дети носились по дому за игрушечным щенком, кузины щебетали, поглядывая на Тони, а сам парень скромно сидел в углу, уткнувшись в смартфон.
Таня зачем-то притащила портрет Энн, перевязала его чёрной лентой, поставила перед ним стакан с вином, а сверху накрыла хлебом.
Проследив за направлением моего взгляда, Хло схватила меня за руку :
– Нет, Софи!
Я прищурилась. Во мне клокотала ярость.
– Ей бы это не понравилось. – Сказала я сухо. – Я не позволю Тане создавать здесь цирк.
– Софи, – взмолилась Хлоя, – она не создаёт цирк. Она поминает Энн, так как до этого поминала дядюшку Вильяма. Это традиция её народа.
– Энн не нравилась эта традиция.
– Энн поняла бы её, Софи.
Я закрыла лицо руками; напряжение, вызванное услужливой памятью прошлось волнами по моему телу.
После смерти Энн стала неприкосновенной. Я никому не позволяла запускать щупальца в свою канопу, (*канопа погребальная урна для хранения внутренностей умершего), никому не позволяла оскорблять память Энн дурацкими ритуалами. Я не задумывалась о том, что моё навязчивое желание уберечь ее от судачеств и пустых вздохов по поводу ранней смерти превратилось в шизофрению.
– Софи? – Хлоя коснулась моего плеча и вывела из оцепенения. – Дик навёл справки – Итан покинул город. Он не обратился в полицию по поводу угнанной машины и вообще…
– Хорошо, Хло. – Ответила я, сглотнув колючего ежа в глотке. Я поцеловала её в щеку и поднялась наверх. Мне хотелось остаться в одиночестве.
Твоя комната, Энн, всегда закрыта. Ни отец, ни Хло не решаются заходить в неё, да и я сама по правде сказать, вздрагиваю каждый раз, когда оказываюсь там. Все вещи нетронуты, все фото на своих местах.
Я пересматриваю их каждый раз и в эти моменты чувствую, что ты рядом. Ты никуда не ушла, просто перестала быть осязаемой.
Здесь нам пять. Мы с тобой задуваем свечи на трёхъярусном торте с Минни Маус. Здесь пятнадцать – это фото было сделано в последний день нашего пребывания в лагере. Знаешь, я до сих пор помню свою необъяснимую нервозность.
Мы катились по мосту, вы с Джеком Гирном распевали непристойные песенки, а я вдруг оцепенела, я ещё не знала что произойдёт, но в следующую минуту раздался оглушающий грохот – мне показалось что рядом взлетает самолёт – и я увидела, как разломилось дорожное полотно и машины полетели в воду. Люди выбегали с автомобилей и бежали, а когда наш автобус повис на обломках арматуры ты схватила меня за руку и прошептав «о Боже», стала рьяно молиться. Ты, наверное, не видела, как вспыхнул бензовоз и загорелся трейлер поблизости, закрыв глаза ты молилась, молилась так неистово, словно этим могла спасти нас. И ты спасла, Энн. Я уверена, только твоя молитва уберегла нас. И после эвакуации ты, белая, как фарфор, улыбнулась дрожащими губами.
– Я никогда не оставлю тебя, Софи.
Почему ты сказала эти слова? Неужели предчувствовала что-то?
Последнее наше общее фото сделано в твоей палате. Две одинаковые девушки, одна отражение другой, с одним отличием – на моей голове есть волосы. Ты уже знала что умрёшь, но приняла это известие стойко, как боец.
Скажи мне, Энн, как так получилось, что умирала ты одна, а не стало нас обеих ?
Находиться в доме отца для меня невыносимо. В этом крошечном мире все пропахло завуалированной болью. Поэтому в
Статен-Айленд я отправляюсь раньше, чем Таня выпьет последнюю рюмку.
Дорога занимает чуть больше часа. В начале десятого мой автомобиль тормозит у местного супермаркета. Я теперь не придерживаюсь диеты, поэтому могу побаловать себя чипсами. Продавец невероятно медлителен. Наконец он протягивает мне сдачу и произносит с сильным акцентом:
–М-ээм, что-о-о то-от тип де-л-ает у ва-ашей мА-шины?
Я оборачиваюсь, выхватываю взглядом жидкий, поросший светлой щетиной подбородок и чувствуя как подкашиваются ноги, наваливаюсь на стойку; Мне хватает доли секунды, чтобы сориентироваться. Трясущимися пальцами ищу номер Хло в своём смартфоне.
– Слушаю.
– Хлоя, он здесь. Этот чёртов придурок здесь! – яростно шепчу в трубку.
– О Боже! Где ты, Софи?
Быстро объясняю; продавец косится недоуменным взглядом, вероятно его знание языка не позволяет меня понять.
– Никуда не уезжай, – говорит Хло. – Мы с Диком сейчас приедем.
Я вздыхаю с облегчением.
Продавец глядит в упор. Вывеска на дверях гласит – магазин закроется через 40 минут, и тогда ты, Софи, снова останешься наедине с Итаном Кларком.
Спрашиваю готовят ли здесь кофе. Продавец качает головой, но на ломанном английском говорит, что может сделать мне растворимый за десять баксов. Я киваю. Я бы согласилась даже на воду из под крана.
Время тянется медленно и вот пластиковый стаканчик в моей руке опустел. Продавец поглядывает на часы, а я приросла к стойке и напряжённо гляжу сквозь стеклянную дверь.
– Че-ез пять минут я-а за-акрою ма-агизин, мэ-ем.
Смартфон отзывается в кармане виброзвонком. Наконец-то!
По взволнованному голосу Хло понимаю – ничего хорошего не жди. В бесконечном лепете отчётливо слышу слова «авария», «все в порядке», и «вызови полицию». Вызвать полицию в данном случае гораздо разумнее, но когда дело касается бывшего мужа я веду себя , как идиотка. Не могу позволить ему обсасывать произошедшее со своей шлюхой.
Вылетаю с магазина и пока продавец закрывает дверь осматриваю шины. Так и есть, из бокового прокола, негромко шипя, выходит воздух.
Прикидываю в уме смогу ли доехать до ближайшей заправки. Оттуда я вызову эвакуатор и позвоню кому-нибудь , да хотя бы Вивьен, с просьбой отвезти меня домой. Хотя нет, пожалуй в гостиную. Появляться дома может быть опасно.
Завожу машину и трогаюсь с места одновременно с подержанным фордом продавца супермаркета. В потоке машин несколько раз замечаю красный джип. Пропуская на светофоре потрепанный седан, он вклинивается в мою полосу и быстро догоняет. Слепит дальним и норовит подобраться поближе, пытаясь столкнуть с дороги. Мощный дизельный движок дико рычит под массивным капотом со смятой решеткой радиатора. Но здесь, на трассе, среди тысяч ползущих автомобилей мне не страшно. Здесь Итан до меня не доберётся.
Всё происходит так, как я планировала. Без приключений. Если конечно не считать приключением в задницу пьяную Вивьен на пассажирском сидении её минивена. Парень Виви очень любезно соглашается подбросить меня до ближайшего отеля.
Джип не отстаёт. Размышляю о том, что Хло права. Единственный способ избавиться от Итана – отнести заявление в полицию. Плевать на Макса, я уже не старшеклассница, и способна вынести его смешки. К тому же мне грозит нечто пострашнее сплетен
Выудив на свет черный футляр, я достал оттуда странный предмет, чем-то отдаленно напоминающий карандаш. Миниатюрный цилиндр из голубоватого металла, легкий и гладкий. В верхней части устройства располагалась кнопка-таблетка, справа и слева шли ряды кнопок и тумблеров, о назначении которых я не догадывался. Из приложенной инструкции я мало что понял, кроме пары фраз : «Устройство для переноса сквозь…» и «успешная калибровка».
Я сел, разглядывая загадочный пульт. Определенно Ник здорово потрудился чтобы создать такое. Устройство, как и фото, внушал трепет.
«Неужели я тоже побываю в будущем?»
Косвенно я понимал, что так оно и есть, а странная фотокарточка лишь свидетельствовала в пользу моей теории. Ник не стал бы врать и кривить душой. Он доверился старому другу, но как оправдать его доверие?
От осознания свалившейся на голову информации меня прошиб ледяной пот. Если эта штука попадет не в те руки… от созерцания объятого пламенем мира меня отвлекло негромкое пиканье. Устройство завибрировало. Отчаянно борясь с желанием сложить все обратно в ящик и кинуть туда гранату, я взирал на пляску голубых искр в воздухе вокруг устройства. Моя рука словно срослась с удивительным механизмом, а большой палец сам собой вдавил круглую кнопку.
В тот же миг невыносимый гул заставил меня сцепить зубы. Реальность перед глазами дернулась шторой, закрутилась волчком и рассыпалась мелкой крошкой, точно Бруклин, в котором я жил, был сделан из фарфора. От жуткого свиста закладывало уши, молочно-белая дымка окутала меня, скрывая все вокруг. Я почувствовал, как тело само собой оторвалось от земли, сделалось невесомым, не значимым. Я стал пушинкой, со скоростью пули летящей сквозь время и пространство в неизвестность.
Средь грохота отбойных молотков и ярких вспышек, проявилась кирпичная стена, а затем меня вышвырнуло из потока. Я рухнул навзничь, оказавшись в каком-то грязном переулке. Меня мутило, но я смог сдержать тошноту, сглотнув едкий ком в горле. Мое тело отчаянно сопротивлялось новой реалии, казалось, будто костям тесно в живой оболочке. Я зажмурился и сцепил зубы от страшной боли, сотрясшей каждую клеточку тела. Новая реальность врезалась в меня подобно поезду, смяла, переломала, проглотила и изрыгнула наружу.
Стоя на коленях в сером от грязи снегу, я оглядывался по сторонам. Определённо, это был Нью Йорк; я по-прежнему находился в Бруклине, вот только этот Бруклин был другим. Я с трудом узнал здание заводской фабрики, где когда-то производили лампы уличного освещения. Вместо него вырос гигант-небоскреб, упираясь плоской кроной в хмурые облака. Вниз по улице промчался серебристый автомобиль даже отдаленно не похожий на творения Генри Форда.
Неужели получилось?
Я сидел на снегу и смотрел то на руки, то на мир вокруг и не спешил покидать убежище. Меня охватил самый настоящий страх.
А что, если эта штука, намертво зажатая в кулаке, открывает врата лишь в одну сторону? Я так и не удосужился прочитать инструкцию Ника полностью. А про то, чтобы бездумно тыкать на кнопки не могло быть и речи; я очень явно представил, как одна половина Мэтью Броуди материализуется перед редакцией Вестника – желательно верхняя – а все, что осталось, оказывается где-нибудь на Луне или Бог знает в каком времени. От подобного каламбура меня затрясло в ровной степени, как от смеха так и от страха.
Отряхиваясь я поднялся, прошел по стене до поворота и заглянул за угол
ГЛАВА ШЕСТАЯ: «ЛОВУШКА»
– До свидания, мисс Райт.
– Хорошего дня, офицер.
Чувствую, как внутри меня рухнул барьер! Я это сделала! Я заявила в полицию; надеюсь, Итан больше не потревожит меня.
– Софи! Софи, постой! – Макс догоняет меня на стоянке. И мне требуется сделать усилие, чтобы выглядеть невозмутимо.
– Добрый день, инспектор.
– Что произошло?
О, он выглядит озабоченным. Я хорошо знаю этот взгляд. Ему снова что-то нужно. Навешиваю на лицо свою самую дежурную улыбку:
– Всё в порядке, инспектор.
– Послушай, Софи, я знаю что наш развод причинил тебе боль, но ты всегда можешь положиться на меня.
Я улыбаюсь уголками рта. Я больше не слушаю его. Мои уши запечатаны воском. Но я вижу его глаза. Холодный рассчетливый взгляд.
– Послушай, Софи, нужно уладить этот вопрос. Я не хочу оставаться врагами.
Ну же, ближе к делу.
– Саманту отчисляют из колледжа. Ты ведь хорошо знакома с мистером О'ширли. Поговори с ним.
Я выдыхаю. Ну, наконец-то. Не прошло и пятнадцати минут.
– Будь уверен, она вылетит с треском.– Отталкиваю Макса плечом и сажусь за руль авто. Его ярость буквально обожгла меня. Руки дрожат. Ладони влажные, но в груди разливается тёплое озеро. Я свободна. Макс больше не вызывает во мне катаклизмы. Он уходит, а я продолжаю сидеть не двигаясь. Тишину нарушает звонок.
– Софи? Это Анжела. Анжела Диккенс.
– Анжела? – вздрагиваю, словно услышала призрака.
– Нам нужно встретиться. Это очень важно.
– Что-то случилось?
– Я должна вернуть тебе одну вещь. Энн оставила её перед смертью. Приезжай в Бруклин. Я буду ждать тебя у старых доков.
– В Браунсвилл? Почему в Браунсвилл?
– Софи, я умираю. Не знаю сколько времени у меня осталось.
– Хорошо.
– Я буду ждать тебя в семь. Не опаздывай.
Я почти не помнила Анжелу Диккенс. Темнокожая высокая девушка в намотанном платке на бритую голову. Они с Энн сдружились. Мечтали выздороветь и поехать в Париж. Тогда мы все ещё верили, что это возможно. А папа шутил, что купит Энн эйфелевую башню. Какую вещь Энн оставила Анжеле? Я догадываюсь, хоть и не уверена наверняка.
Перебирая в голове события того печального времени я забила в навигатор названный Анжелой адрес и выехала в Бруклин.
Я ползла на своём авто в общей колонне машин, и время от времени поглядывала на часы. Вывески магазинов призывно горели и мне показалось дурным тоном прийти с пустыми руками. Припарковавшись, я выползла с машины, ощущая себя совершенно разбитой, и направилась в сувенирную лавку. Я хотела купить что-то особенное.
Когда я добралась, Браунсвилл утопал в сумерках. На улицах слышался смех обкуренных подростков, две женщины на питкин стрит вцепились друг другу в волосы.
Репутация Браунсвилла подсказывала – чем меньше времени я проведу здесь, тем выше вероятность, что какой-нибудь афроамериканец не отберёт мой кошелёк. Я лишь заберу у Анжелы то, что принадлежало Энн и немедленно уеду. Навещу отца и, так и быть, останусь сегодня на ночь.
Навигатор привёл меня в странное место. Здание напомнило мне заброшенный полицейский участок. В кармане снова затрезвонил мобильник.
– Слушаю.
Анжела говорила быстро и сбивчиво. Но суть я уловила. Я опоздала, а она не могла ждать меня и оставила коробку на ступеньках. «забери её и уезжай»
Бросила она и положила трубку. Я даже не успела сказать ей ничего из тех банальных фраз, которые обычно говорят тяжело больным напоследок.
Я вышла с машины, не заглушив мотор и поднялась по ступенькам. Коробка оказалась не маленькой. Честно говоря я даже испугалась, что не смогу поднять её.
Я протянула руки и подняла коробку, мне даже в голову не пришло смотреть что в ней здесь, посреди пустоты неблагополучного района. Коробка оказалась легче, чем я изначально думала. Что-то гремело в ней.
Я спускалась медленно и осторожно, как вдруг где-то совсем рядом раздался взрыв, от испуга я вскрикнула, нога подвернулась и коробка выпала из рук. Из коробки на асфальт посыпались кости…
– Эй, Софи! – Окрикнула меня «Анжела» и я обернулась.
В следующую секунду произошло сразу несколько вещей – я увидела бледное лицо ухмыляющегося Итана и получила в лицо струю перцового газа. А потом он ударил в живот и заговорил голосом Анжелы. Голосом, который, как я думала принадлежал Анжеле.
– Я выкопал его для тебя. Ты должна радоваться, что познакомилась с ним.
Он обхватил меня за талию и потащил куда-то, а я задыхалась от слезоточивого.
– Не дури, Итан! – проговорила я, когда он повалил меня лицом вниз и стал связывать руки. – Я была в полиции…
Его лающий смех прозвучал у самого уха.
– О, я знаю! У тебя под сиденьем GPS-трекер, Софи.
Притворяться больше нет смысла.
– Ты придурок, просто придурок. Сделай со мной что-нибудь и тебя посадят.
– Безусловно.
Я почувствовала как он разрезает на мне куртку. Обнажённой шеи коснулась сталь.
– Ещё не поздно, Итан, остановись и я обещаю… я… заберу заявление.
– Прекрати называть меня Итаном! – проорал он, и я почувствовала, как он надавил на нож. – Глупая девчонка… ты не узнала меня! Да я и сам не узнаю себя. Я больше не прыщавый, видишь? Я не прыщавый! Смотри на меня! – он рывком поднял меня за волосы и заставил сесть на землю. И я смотрела обожженными невидящими глазами в ту точку, откуда доносится голос.
– Я расскажу тебе историю. Ты же любишь истории?
Жил-был мальчик по имени Боб Спенсер. Никому не было до него дела, отец закладывал за воротник, шлюха-мать оставила их, когда мальчик был совсем маленьким. Он рос замкнутым и болезненным. У него не было интересов, он не играл с друзьями в бейсбол. Он ненавидел весь мир, кроме, пожалуй, Энн Райт… – Его пальцы скользили по моему лицу, холодные и липкие, как мерзкие жирные личинки.
– Однажды она осталась после уроков. Я влез на стол и поглядывал за ней в окно над дверью класса миссис Смит. Тогда это случилось впервые. Я приспустил в штаны. Это было непередаваемо. С тех пор я следил за ней каждый день, и натирал свою шишку, глядя как она заливается от смеха или ест, или читает учебник по биологии. Так продолжалось несколько месяцев, а потом старый козёл Браун застукал меня за тем, как я наяриваю в спортзале, наблюдая взмыленную после бега Энн. Энн влепила мне пощёчину, при всей школе обозвав меня прыщавым озабоченным уродом. Я переживал. На фоне своих переживаний я перестал испытывать возбуждение и стал фактически импотентом… с каждым днем я все больше убеждался в том, что Энн Райт сучка. Я возненавидел её. Как-то раз я сидел в своём убежище и фантазировал, как вырезал бы ей её поганый язык и в тот миг – о чудо – он снова восстал. Кем я был тогда? Что мне оставалось, кроме как представлять себе её мучения, обрекая себя на сладостную агонию? Так прошло несколько лет. Я окреп и вырос. Я пытался интересоваться другими женщинами, но никто не вставлял меня кроме твоей сестрицы. Я планировал убить её, месяцами продумывал план, но не успел. Она сыграла в ящик прежде, чем я успел насладиться ужасом на её лице. Я страдал. А потом – поразительное везение – я увидел тебя… сперва ты никак не возбудила меня. Я всегда знал, что у Энн есть сестра-близнец, и эта мысль никак не согревала меня ни до ни после моего позора. Но после смерти Энн все изменилось. Я следил за тобой, и удача снова улыбнулась мне. Пока я размышлял как подобраться к тебе поближе ты сама пришла в мои руки!
Я ощущала ужас. Он замолчал, я услышала как он возится с молнией на брюках и истошно завопила:
– Помогите! Помогите!
Итан с остервенением ударил меня по лицу, но я продолжала кричать, пока он не запихал мне в рот какую-то вонючую тряпку.
Лавина ужаса погребла меня.
День плавно перетекал в вечер, но город и не думал засыпать. С наступлением темноты улицы преобразились. Нью Йорк тонул в зареве рекламных афиш и разноцветье огней. Наблюдая за преображением, я вдруг осознал простую истину.
«Я здесь чужой»
Мир, мощным потоком несущий свои безбрежные воды в будущее, был живым организмом, а я лишь занозой под ногтем. В каждом случайном взгляде я чувствовал настороженность, наверное, я ощущал бы тоже самое в попытке слиться со стаей пингвинов, если бы вдруг оказался в Антарктике.
В желудке на все лады гремела и вздыхала пустота, я уже успел порядком замерзнуть и с каждым шагом тяжесть в ногах становилась все больше.
«Куда идти? Что делать?»
Из дверей ювелирной лавки под занавес газовых ламп выпорхнула миниатюрная девушка. Объятая голубым светом фигура показалась мне знакомой. Беспокойно озираясь по сторонам, она быстро проскользнула к машине. Не веря своим глазам я полез в нагрудный карман, дрожащие пальцы сжали заветную фотографию. Она ли это? Быть может мой мозг перегорел и в попытке отключиться выдавал желаемое за действительное.
Прежде, чем я успел что-либо предпринять, она села в машину и резко дав по газам скрылась в ночи. Я стоял под мерцающей вывеской и ловил ртом воздух, не способный сделать ни шагу, вдыхал аромат ее духов; от этого запаха закружилась голова.
Все должно быть связано. Так говорил Ник, с умным видом исследуя каждую мысль под микроскопом, когда пытался найти решение в той или иной проблеме со своими изобретениями. В хаосе нет порядка, Мэтью.
Я шёл не разбирая дороги, словно ноги сами несли меня.
Браунсвил в этом времени был абсолютно другим. Когда-то район считался самым густонаселенным в Нью Йорке и состоял преимущественно из еврейских семей. Марджи Сэнджер основала здесь клинику по контролю рождаемости в двенадцатом году, за что загремела в тюрьму. Припоминаю, что Карен Пэйдж посвятила Мардж целую страницу Вестника и даже успела разругаться с главным редактором. Карен была за легализацию контрацепции. Весь мир против, а когда по мнению Карен весь мир против нее, она превращается в самую настоящую фурию, в попытке отстоять свое мнение и свою правду, в которую верит.
В этой реальности Браунсвил медленно тлел проржавевшими насмерть бочками, вокруг которых грелись бездомные. Пестрел густо разрисованными стенами. По пустынным улицам блуждали крики и пьяный смех поздних гуляк. Этот район превратился в нечто совершенно иное.
Прямо на тротуаре сидела женщина, носком сапога вычерчивая незамысловатый узор. Покачиваясь из стороны в сторону она громко всхлипывала и булькающим голосом звала какую-то Лори. Судя про красным пятнам на снегу здесь совсем недавно была перепалка. В темноте подворотни тлели огоньки сигарет.
Миновав сгоревшую школу, я добрался до заброшенного полицейского участка и застыл, как вкопанный. У парадных дверей стояла знакомая машина. Двигатель работал, в свете фар я увидел большую коробку и рассыпанные по земле кости. Но прежде, чем я успел что-либо сообразить, громкий крик вспорол сумерки.
Я услышал грубый, срывающийся на крик мужской голос.
– А знаешь, что я сделаю с твоей мордашкой? Знаешь!? Ты такая же как и все они! Такая же!
У стены рядом с мусорным баком стояли двое. Женщина – неживая статуя в отсветах фонаря. Мертвенно-бледная кожа казалось сияла в каплях дождя, словно белый гранит. Она тряслась от страха, даже с такого расстояния я мог РАССМОТРЕТЬ, как дрожит ее точеный силуэт – невесомый, эфемерный; сон, застывший в кисельной ночи.
В метре от нее в воздухе сверкнул стальной ножевой блик, яростно полосующий воздух.
– Я тебя…
Он не успел договорить. Буквально в два прыжка я преодолел расстояние между ними, ворвался в раскаленный хаос между женщиной и сумасшедшим с ножом. Я вырос на улицах Бруклина и улица научила меня бить. Бить первым, бить сильно. В каменных джунглях Нью Йорка действуют те же правила, о которых говаривал Дарвин – либо ты, либо тебя.
В тот момент я не боялся за себя, нет, я боялся за нее. Краем глаза я увидел, как женщина скользнула мне за спину.
Мой локоть словно в замедленной съемке врезался в скулу психа, я слышал, как что-то треснуло, хрустнуло и парень, точно набитая ватой кукла, отлетел к мусорному баку. В этот же миг я ощутил жгучую боль в левом боку и только сейчас понял, треснула совсем не челюсть казалось бы поверженного противника; в таком случае он бы не встал сейчас на ноги – треснула ткань моего пальто, распоротая ножом. Я не видел крови, я лишь почуял, как во мне что-то чавкнуло, а после вязкая теплая субстанция хлынула из раны, пропитывая ткань брюк, устремляясь по ноге к канализационному сливу.
Он зарычал, я видел беснующееся пламя в мутных от бешенства глазах. Он чуял мою кровь, загнанный зверь. Я ринулся вперед, стараясь как можно быстрее сократить расстояние, выбрасывая вперед руку, дабы остановить уже летящий в меня нож. Мои пальцы сомкнулись на запястье противника, я вложился в удар всем телом.
КРАКХ! Из свернутого набок носа брызнула кровь, мой кулак продолжил движение вперёд, словно не заметив сломанной преграды. Парень громко охнул, его голова по инерции дернулась в направлении удара и он сел на асфальт. Рухнул, как подкошенный. Я с размаху утопил носок ботинка в мягком брюхе и выпустил из захвата руку с ножом.
Громко блямкнув об асфальт, железка замерла в нескольких сантиметрах от его скребущих в агонии пальцев, я отшвырнул нож и снова ударил, вколачивая противника в мятую стенку мусорного бака. Все было кончено, он лежа недвижим и лишь изредка хлюпал разбитым носом, и что-то бормотал, скорчившись от боли точно эмбрион. Кипящий в крови адреналин бил по нервам, кузнечным молотом по барабанным перепонкам гремело эхо моего сердца. Я победил, но победил ли?
Только сейчас я понял, что это совсем не сквозняк залетел ко мне под разорванную рубаху. Я защитил эту женщину – женщину, фото которой грело сердце во внутреннем кармане пальто – остановил нож собственным телом.
«Черт, а ведь Санни был прав, когда хотел взять на разборки со шпаной из Гарлема дверцу от прачки миссис Конрой.» – подумал я, прижимая ладонь к разверстой ране. И лишь адреналин не давал боли всецело завладеть моим телом. Всплывший в памяти Санни гордо ударил себя кулаком в живот и засмеялся.
«Тяжелая скотина, но теперь мои кишки не возьмет ни нож ни ствол!»
Скомканный человечек, лежащий передо мной, заплакал. Он закрывал окровавленное лицо руками, подтянув колени к подбородку. Хватило? Или прикидывается, чтобы снова напасть, как только я повернусь спиной? Решив больше не медлить я развернулся на пятках и кинулся к женщине, стоящей в спасительном конусе фонарного света. Казалось, ее кожа сделалась еще бледнее, почти прозрачна, и вся она – невесома – призрак, хорошенький, маленький призрак, съежившийся под проливным дождем. Она не убежала вопреки моим ожиданиям, она стояла и тряслась от страха, ровно там же, где я и видел ее в последний раз.
Я взял ее за руку и проговорил, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче:
– Пойдём отсюда.
Мне удалось вывести ее из ступора. Напоследок я обернулся. Слизняк все еще ползал в грязи, размазывая кровавые сопли.
"Как такое вообще возможно?" – думал я уводя ее за собой. – Каким скотом нужно быть, что решиться на то, что этот ублюдок хотел с ней сотворить?"
Там, откуда я пришел жизнь не сахар, и видимо здесь, в этом чужом мире, тоже. От внезапного приступа злобы меня отвлекла острая резь в боку.
"Потом, все потом!" Я подумал, что было бы неплохо согреть продрогшее тело горячим чаем, но в моих карманах не было ни цента.
– У тебя кровь!
– Царапина, жить буду. – попытался отшутиться я, и внезапно мир резко дернулся куда-то вниз и в сторону.
Она подхватила меня под руку, и лишь сейчас я понял, как уязвим, как же далеко от дома забрался. И если я не сошел с ума и все действительно так как и есть, и сейчас две тысячи восемнадцатый – я влип. И влип по крупному и сразу по всем фронтам.
Печальный, ворчливый голос сестры прорывался сквозь ледяную вату сумерек, облепившую меня, что ночные мотыльки лампу. Вся разница была лишь в том, что при Таре я мог бы шмыгнуть расквашенным носом, стереть разбитым кулаком кровь с горячечного лица и, гордо подбоченившись, не выдавая боли, сказать:
"Ничего, мои проблемы тебя не касаются."
Вот только Тара умерла от рака крови зимой двадцать седьмого, почти что век назад, и сегодня я дрался не с соседским мальчишкой, за право погонять мяч в родных подворотнях Бруклина, а с психопатом, у которого был нож, и разбитый нос сорванца Мэтью Броуди не шел ни в какое сравнение с рваной раной в боку, из которой с каким-то жутким праздным журчанием лилась черная в тусклых отсветах фонарей, кровь. Я здесь один, в незнакомом мне мире. У черта на рогах, если уж на то пошло. Улицы Нью Йорка окрасились в траурные, незнакомые мне тона, весь этот неон, нагромождения зданий, рекламные вывески с фильмами, названия которых я видел впервые, все было чужим. Однако, рядом была она, моя незнакомка.
"Нет, старина, от таких ран не умирают, ты же хочешь в армию? Так будь солдатом! Не для дядюшки Сэма, для меня с папой!" – так говорила сестра. И я вдруг ясно вспомнил, как она бинтовала содранные костяшки моих детских пальцев, после бесчисленных уличных потасовок. А я, красный, как вареный рак, молил Бога о том, чтобы никто из сверстников не стал свидетелем этой сцены. Вот еще! Чтобы девчонка бинтовала мальчишеские ссадины! Где это видано? Однако, с ней я мог позволить себе быть слабым, совсем как сейчас, с незнакомой мне женщиной, в незнакомом мире. Был ли я слаб от потери крови или же по какой-то иной причине, не знаю. Помню лишь то, как грохнулся на сиденье ее машины, помню режущие по глазам вспышки неона, помню ставший враждебным Нью Йорк, проносящийся мимо сотканного оазиса. Моего личного купола, утробы автомобильного салона. А за пеленой осеннего ливня неслась заунывная песнь ноября и в нем я слышал тихий, испуганный голос.
"Только не вздумай тут умереть!"
Однажды я пережил выстрел из ружья, разве может меня убить такая мелочь как нож?
"Ты можешь не побеждать в любой драке, просто постарайся не сыграть в сосновый ящик! Просто возвращайся домой, возвращайся ко мне!" – шептала Тара. Она всегда так говорила, если вдруг вместо оценок я приносил из школы тумаки. Но Тары нет, как нет и того, старого мира, к которому я принадлежу. Принадлежал!
– Эй, ты как? – прошептала она, сжав мою ладонь.
– Курить хочется.
Она закатила глаза и вымученно улыбнулась. По щекам текли слезы. Ее все еще трясло.
– София , – прошептала она имя.
– Мэтью, Мэтью Броуди. – Ответил я ржавым скрежетом и закрыл глаза.
– Куда мы едем? – спросил Мэтью и я вздрогнула – он сидел откинув голову, и глаза его были прикрыты. Мне казалось он спит.
– Здесь неподалёку больница.
– Не надо. – прохрипел он.
– Но…
– Нет.
От его хлесткого нет я невольно оробела. В нем было то, что я не могу описать словами.
Мэтью походил на раненого Уссурийского тигра – всеми клеточками я ощущала исходящую от него опасность.
Кажется, он догадался, какое впечатление произвёл его резкий ответ и попытался сгладить его:
– Прости, Софи. Всё в порядке. Не стоит беспокоиться. Останови машину.
– Куда ты пойдёшь?
– Это моё дело.
– Мэтью…
– Останови машину, Софи.
– Поехали ко мне, – Выдохнула я и вспыхнула. Только бы он не подумал чего дурного.
– Обещаешь не приставать? – спросил он, и мы оба засмеялись.
– Клянусь.
Когда мы въехали в Статен Айленд Мэтью спал. Я скользнула взглядом по взъерошенным волосам, видавшему виды пальто – двубортному пальто с накладными плечами. Вероятно, Мэтью Броуди был очень консервативным и в то же время небрежно элегантным, словно сошедший с чёрно-белых фотокарточек.
– Мэтью, – тихонько позвала я. – Приехали.
Он проснулся, секунду смотрел на меня расфокусированным взглядом, потом промычал что-то невнятное.
Мы вышли с машины, я открыла дверь, включила свет в холле и ахнула – на сером пальто расплылось бурое пятно.
– Раздевайся. – сказала я. – Я застираю.
Мэтью снял пальто. Пропитанная кровью рубашка прилипла к телу.
Он пошатнулся и сполз по стене на пол.
– Просто дай мне воды. Пожалуйста.
Когда я вернулась со стаканом мне вдруг показалось, что он не дышит.
