Читать книгу: «Шепот тьмы», страница 3
5
У Колтона Прайса был тщательно продуманный распорядок дня. Он выглядел так: шесть тридцать три. Утро. Среда. Он стоял в подвале своего пустого семейного таунхауса со штангой в руках и заканчивал последний подход. В плоском отражении настенного зеркала его черты лица были суровыми и бледными. Он моргнул, отгоняя мысли, и аккуратно положил гири на стойку для гантелей, разминая затекшее плечо.
Он просыпался каждый раз на рассвете в пять тридцать, без будильника, хотя все равно заводил его на всякий случай. По понедельникам, средам и пятницам он тренировался. По вторникам и четвергам – бегал трусцой. Вниз вдоль Шарля. Под обвисшими ветвями деревьев. После тренировки он готовил коктейль. Затем принимал душ под струей холодной воды в ванной комнате на третьем этаже, вода стекала по спине, а радио со своего места на мраморном столике транслировало классическую музыку.
Классическую, а не рок, кантри или топ-40, потому что он вырос на Генделе и Чайковском и потому что иногда, когда он был очень напряжен, инструментальная музыка была единственным, что снимало напряжение в его груди. Когда с этим было закончено, он одевался, заправлял постель с милитаристской точностью, которую требовала от него няня, когда он был еще маленьким и буйным, и спускался вниз, чтобы приготовить яичницу. Легкую, с цельнозерновым тостом и стаканом апельсинового сока.
Его распорядок дня был доведен до совершенства, и каждое утро он делал одно и то же.
Именно поэтому он знал, что это необычное утро.
Откуда он это знал, неясно, но с тревожной ясностью понимал, что что-то должно произойти. Он чувствовал, как время утекает из-под его ног, слегка покачиваясь, как будто оно тоже не знало, что делать с переменами. Термостат выключился, и в подвале стало прохладно. На его коже выступил холодный пот. Он не взглянул на часы. Знал, что сейчас шесть тридцать семь.
У него всегда было потрясающее чувство времени. Когда Колтон перемещался между мирами, ему казалось, что он набирает в рот воды. Его легкие были полны и тяжелы, тело холодело. Ноги пронзали иголки, делая их бесполезными, пока он не перейдет на другую сторону. Считал секунды. Страх перед каждым бесконечно малым тиком. Гиперосознание того, как долго он не дышал.
Это был прискорбный результат утопления.
Он надел свою толстовку и хлопнул в ладоши раз, два, три раза, чтобы согреться. Его кровь была ледяной в венах. В икрах жгло от воздействия молочной кислоты. Было шесть тридцать восемь.
Наверху раздался звонок в дверь.
Слишком рано для гостей. Что-то в нем сжалось. Выключив свет, он поднялся по лестнице, перелетая по две ступеньки сразу, зашел в фойе и распахнул дверь, чтобы впустить незваных гостей.
На пороге стоял Марк Микер, потный под своей холщовой курткой. Микер был маленьким и жилистым, склонным к нервным тикам и чрезмерному размахиванию руками. Выпускник Годбоула напоминал Колтону крысу – одни подергивания и усики. В целом безобидное, но такое существо, которое с радостью полакомится вашими останками, как только представится возможность. Поскребывая ногами по коврику, Микер шагнул внутрь, не дожидаясь приглашения.
– Ну конечно, – сказал Колтон, засунув руки в карманы, – проходи.
– Небо сегодня странно пахнет. – фыркнул Микер в ответ. Он потянул за край своей кепки. – Как перемены. Ты чувствуешь запах?
– Нет, – ответил Колтон, хотя и почувствовал его.
– У Апостола к тебе претензия, – сказал Микер, проведя пальцем под носом.
– Мне все равно, – уперся плечом в стену Колтон.
Микер оскалился, широко расставив руки в позе «ты что, издеваешься надо мной». Это была их обычная рутина. Микер заикался. Колтон послушно играл роль скалы, непреклонной и холодной.
– Тебя должно это волновать, – сказал Микер. – Поскольку он держит твои яйца в руках. – Колтон снова почувствовал, как его тянет в глубине души, как земля ускользает из-под ног. Если бы Лейн была здесь, он бы спросил, что она слышала, о чем шептались в углах. Но тени в комнате складывались в особенно грозные узоры, которые подчеркивало восходящее солнце, а Лейн была где-то в кампусе, возможно, втыкала булавки в куклу с его именем.
Эта мысль заставила его нахмуриться, а нахмурившись, он заставил Микера сильнее сжать руки.
Часы на запястье Колтона пискнули: ненужное напоминание; он знал, что уже шесть сорок пять, и сказал:
– Самое время для моего коктейля.
– Что? Прямо сейчас? – вытаращился на него Микер.
– Пойдем. – Колтон направился по коридору, шаркая носками по мрамору. – Или не иди. Мне все равно.
Кухня была широкой и светлой, выложенной черно-белой плиткой. Он достал из холодильника запотевший пакет молока и отмерил три чашки в блендер. Затем последовали остальные продукты, выложенные в аккуратном порядке: половина ложечки протеинового порошка; замороженная клубника с бананом, нарезанным тонкими круглыми кружочками, ложка капусты. Микер достал из внутреннего кармана пальто свернутую папку из манилы и расправил ее на столешнице. Колтон посмотрел на нее боковым зрением.
– Что это?
– Это… – Микера перебил звук жужжания блендера. Они смотрели друг на друга через всю кухню, пока блендер превращал замороженные фрукты в жидкость. Колтон убрал палец с кнопки. Звук исчез.
– Извини, – сказал Колтон, совсем не чувствуя сожаления.
– Это отчет о вскрытии Перетти, – возмущенно закончил Микер. – Небольшое домашнее задание для тебя.
Телефон Колтона пискнул, сигнализируя о приходе сообщения.
– Не интересует, – сказал он, проигнорировав файл и посмотрев на свой сотовый.
– Не по желанию, – ответил Микер.
– Все по желанию.
Сообщение было от Хейса. Колтон засунул телефон обратно в карман спортивных шорт.
– Так уж получилось, что сегодня мне не хочется выполнять работу Апостола.
– Никто не спрашивал о твоих желаниях, Прайс. – Улыбка Микера была такой же дерганой, как и все остальное в нем. – Ты сделаешь то, чего от тебя ждут.
Колтон прислонился к стойке и сделал глоток своего коктейля. Он не оставил блендер включенным достаточно долго, и консистенция была слишком густой.
– Я не мальчик на побегушках.
– Верно, – согласился Микер. – Ты вообще не мальчик, ты маленький засранец. Возьми это. Просмотри все. Посмотри, не сможешь ли ты понять, почему эти идиоты все время оказываются мертвыми. Апостол ждет от тебя звонка сегодня вечером.
Когда он ушел, Колтон допил свой коктейль и поднялся наверх, чтобы принять душ. Из колонок доносился «двадцать четвертый каприс» Паганини, скрипичное соло вызывало дрожь в ступнях. Он не позволял себе думать о папке. Вместо этого он думал о звуках, которые издавали тенистые совы, далеко за пределами его способности слышать их.
Закончив, он насухо вытерся полотенцем и включил новости. Репортер с мрачным лицом стоял в центре кадра и рассказывал о последней в череде смертей туристов в Иллинойсе. Новой жертвой стал студент по имени Джулиан Гузман. Американский пловец. Отличник учебы. Любимец друзей и семьи. Его нашли на обочине Чикагского шоссе, тело было размозжено, как убитое на дороге.
Колтон не знал, что он почувствовал от этой новости. Опустошение? Раздражение? Страх? Джулиан Гузман, выпускник Годбоула, обладал удивительной способностью находить двери между мирами. Одно дуновение, и он улавливал любые разрывы в атмосфере, как кровная гончая. Однажды, на втором курсе, Колтон спросил Гузмана, чем пахнет поредевшее небо.
– Серой, – ответил Гузман. – Серой. Это не роза, чувак. Эта хрень воняет. – По телевизору мрачная женщина со слишком большим количеством зубов смотрела прямо в камеру и объясняла, как Гузман истек кровью и умер на тротуаре, где его обнаружили.
Колтон задумался, медленно ли истекают кровью. Ведь утопление требует большего времени.
Он помнил, как проваливался под лед, как холод терзал его кожу. Анестезирующий ужас от того, что он проснулся на несколько дней позже, чем ожидал, под утро, которое было на несколько градусов теплее. Властную ауру маленькой девочки, всю в радуге.
Родители почти не смотрели на него, как только он получил медицинское разрешение вернуться домой. Он знал, что они винят его. Маленький Колтон Прайс, вечно опаздывающий. Всегда попадал в переделки. А Лиам, обязательный старший брат, всегда был рядом, чтобы вытащить его.
Ему не удалось вытащить Колтона из пруда.
Сера и песок. Тени и лед. Утонувшие мальчики и фунт плоти. Один ужасный несчастный случай за другим. Наследие Годбоула строилось на костях.
Колтон выключил телевизор. Было семь тридцать.
Он проверил свой телефон и открыл сообщение от Хейса. Оно было кратким: «Ты видел новости сегодня утром?»
«Да, – ответил он, – только что видел».
Входящий ответ мгновенно пискнул: «Похоже, Гузман выбил мяч. Кто из нас на площадке?»
Это была шутка, но она оставила его равнодушным.
«Костопулос», – ответил он.
Отложив телефон, Колтон оделся в одежду, которую погладил и разложил для себя накануне вечером. Он сел на край кровати и натянул носки, стараясь не думать о смерти. Тишина в его комнате была всеохватывающей. Тишина в доме грозила поглотить его целиком.
Позже утром он пришел на семинар первокурсников в Уайтхолл и обнаружил, что Лейн уже там. Еще одна перемена. Еще одна неполадка в его распорядке. Он остановился в открытой двери, застигнутый врасплох ее присутствием. Она была одета во все черное, волосы – цвета водопада, и в течение нескольких секунд Колтон не мог понять, какие инструкции он должен был выполнить. Он должен был быть в классе за пятнадцать минут до прихода учеников. Он должен был держаться подальше от Лейн. Он не мог подчиниться одному указанию, не отказавшись от другого.
Его убедил кофе. Латте стоял на краю стола, пар еще поднимался от его белого бумажного стаканчика. Он понял, что напиток – это предложение о перемирии. Колтон не хотел принимать его. Он не мог принять его. Но поджать хвост и спрятаться в другом месте до начала занятий было слишком трусливым поступком. По его мнению, в интересах обоих было, чтобы он вообще никак не реагировал.
Он почувствовал пронизывающую боль под ребрами, как только переступил порог. Физическое напоминание. Реакция Павлова. Он не ожидал, что прямое неповиновение будет ощущаться так осязаемо. Подавив стон, он направился к столу.
Зажав ручку между зубами, Лейн не поднимала глаз от своего планшета. Она выглядела полностью поглощенной чтением, Колтон не был уверен, слышала ли она, что он вошел, или это было частью ее грандиозного плана – сделать вид, что его не существует.
Он получил ответ, как только занял свое место.
– Сегодня я пришла вовремя, – проговорила она слишком тихо для зала с ковровым покрытием. Как будто не была уверена, насколько громко ей нужно говорить, чтобы быть услышанной. Как будто она беспокоилась, что ее голос займет слишком много места. Она сидела, скрестив ноги, один черный ботинок раскачивался в воздухе, как маятник.
– Ты рано, – поправил он, отрываясь от ноутбука. – Это пустая трата твоего утра. Что не принесет тебе никаких баллов. В Уайтхолле не выдают призы за то, что ты первая вошла в дверь.
Она метнула взгляд в его сторону. Просматривая электронную почту, он изо всех сил старался не встречаться с ней взглядом. «Возможно, – подумал он, – если ему удастся выглядеть убедительно поглощенным своим делом, она потеряет интерес». Вместо этого ее взгляд задержался. Он закрыл один браузер и открыл другой, бесцельно пролистывая входящие сообщения. Сила ее пристального взгляда пронзила его насквозь.
– Могу я спросить тебя кое о чем? – вдруг сказала она.
– Это связано с курсовой работой? – он удалил поддельный инвойс из папки спама.
– Нет. – Ее качающийся ботинок застыл на месте. – Не совсем.
– Тогда нельзя – сказал он, хотя был сильно заинтригован. – Мне нужно закончить несколько дел до начала занятий, а твои непрекращающиеся разговоры сильно отвлекают.
Он услышал, как она тихо пробормотала:
– Я бы не назвала это непрекращающимися разговорами.
– Что? – посмотрел он на свой ноутбук.
– Что?
– Ты что-то сказала?
– Нет, – солгала она, хмуро глядя на него.
– Хорошо. – Он позволил холодной улыбке проскользнуть по его лицу. – Пусть так будет и дальше.
В конце недели он засел в студенческом центре, его книги лежали на ламинате пустого конференц-стола. В залитом солнцем холле Лейн смеялась со своими подругами. Голова откинута назад. Глаза блестят. Реакция на что-то, сказанное рыжей, была запоздалой.
Он знал, что находится именно там, где не должен быть. Проверяет себя. Проверяет свои границы. Он ничего не мог поделать. Ощущение ее присутствия вызывало у него жжение. Колтон разрывался между желанием препарировать эту сверхъестественную боль в своих костях и желанием вырвать ее из себя. Каждый раз, когда она смотрела в его сторону, он думал о том, чтобы вырваться из этой реальности в другую. Содрать ее присутствие, как кожу.
Дома отчет о вскрытии лежал непрочитанным на кухонном столе. Звонки от Апостола оставались без ответа. Он знал, что так ему будет лучше. Он не мог позволить себе отвлекаться. Не сейчас, когда Перетти и Гузман мертвы. Не с Костопулосом, который в панике звонил ему ночью.
– Я не хочу уходить. Ты слышишь меня? Я больше не хочу этого делать.
Он знал, что рискует, и все же влечение к Лейн было сильным, пробирающим до костей. Он словно был мотыльком в темноте, а она – светом. Колтон знал себя достаточно хорошо, чтобы понимать: он будет продолжать лететь к ней, пока все вокруг не сгорит.
На стол упала книга, и он поднял глаза, чтобы увидеть Эрика Хейса, который садился на свое место.
– Больно? – спросил Хейс. – Быть таким глупым?
– Я просто работаю над статьей, – возразил Колтон.
– Ты учишься в Хау уже четыре года и ни разу не соизволил сделать домашнее задание в присутствии младших курсов. Даже когда ты сам был одним из них. – Хейс сбросил рюкзак и с грохотом опустился на сиденье рядом с ним. – Я не хочу, чтобы мне приходилось нянчиться с тобой, парень. Не заставляй меня этим заниматься.
Колтон снял очки и опустил круглую проволочную оправу на открытые страницы учебника. У него еще не болела голова, но за глазами появилось давление, которое говорило о том, что позже у него будет адская мигрень.
– Я не делаю ничего плохого.
– Может быть, пока нет, – сказал Хейс, – но у тебя есть этот взгляд.
– Взгляд, – категорично повторил Колтон.
– По-настоящему безрассудный взгляд. – Хейс открыл крышку своего стакана и сделал глоток. – Мне нужна твоя голова. Двое из наших парней выбыли из игры в Чикаго. Третий пропал без вести. Если Костопулос провалится, кто следующий? Я? Ты?
– Это буду не я, – сказал Колтон, потому что это была правда. Колтон знал это. Хейс знал это.
– Да, – Хейс выдохнул беззлобный смешок. – Ну, я чертовски уверен, что не хочу умирать. Сегодня утром я нашел в сети слитую фотографию Гузмана. У него из ушей буквально вытекало дерьмо.
– Мозговое вещество, – поправил Колтон.
Опираясь локтем на стол, Хейс ткнул пальцем ему в лицо.
– Тот факт, что ты можешь произнести эти два слова вместе, не вздрогнув, просто отвратителен. Ты ведь знаешь об этом, верно?
– Мы знали, во что ввязывались, когда поступали. – Колтон сжал переносицу.
– Правда? – Хейс оглянулся через плечо, туда, где Лейн и ее друзья начали собирать свои вещи. Книги запихивали в сумки. Руки засунули в пальто. Кто-то засмеялся, звук был высоким и чистым. Оглянувшись на Колтона, он сказал: – я не думаю, что ты это знал.
– И что это значит?
– Это значит, что прошла всего одна неделя учебы, а ты уже бегаешь за ней, как грустный пес. Эта штука сильнее тебя, Прайс. Так что сделай мне одолжение и начни выполнять приказы, пока ты не испортил все для остальных.
Предупреждение прозвучало в пустоту. И в любом случае это не имело значения.
Мать называла его твердолобым еще когда он был маленьким и противоречивым, когда он выбирал синий грузовик, если кто-то предлагал ему красный. Она не боялась смотреть ему в глаза. Колтон настаивал на том, чтобы забраться на самые верхние ветви старого клена в парке, если Лиам говорил ему, что он слишком маленький.
Как решительно он стремился приблизиться к Лейн, когда ему говорили держаться от нее подальше.
6
Профессор философии Делейн была неулыбчивой женщиной с копной рыжих волос и аурой, похожей на птичью. Ее лицо казалось бесконечно строгим, с плотно сжатыми губами, из-за чего Делейн не могла понять, была ли ее преподавательница явно разочарована в ней, или это просто ее обычное выражение лица.
– Изучение фундаментальных истин требует сократовского подхода, – провозгласила профессор Бофорт, глядя на Делейн через широкое крыло своего носа. – Поэтому я ожидаю, что все мои студенты внесут свой вклад в дискуссию в классе.
– Я понимаю, – поспешила сказать Делейн. Кабинет, в котором они сидели, был ярко освещен и нелепо украшен цветами, полки заставлены бледными греческими бюстами. Две недели семестра, а Делейн уже назначала встречи, чтобы выпросить дополнительные баллы. Это было не очень приятно. – Дело не в том, что я не хочу участвовать. Просто мне трудно успевать за потоком обсуждения в классе.
Одна из тонко нарисованных карандашом бровей Бофорта выгнулась в драматическую дугу.
– Мне трудно в это поверить. Вы яркая, артикулированная молодая девушка. Мы с вами сейчас беседуем, и у вас замечательно получается. – Это было сказано как комплимент, хотя вряд ли таковым являлось. Делейн с трудом сдержала улыбку и неуверенно пробормотала:
– Спасибо.
Бофорт долго смотрела на нее, поджав тонкие губы.
– В любом случае, если вы чувствуете, что темп моих занятий оказался для вас слишком тяжелым, вы еще вполне можете отказаться от занятий. Вы ведь студентка, проходящая практику, верно?
– Да. – У Делейн заболел желудок.
– Я так и думала. – Бофорт провела тонкими пальцами по бумажному календарю на своем столе. – Получатели стипендий должны иметь средний балл 3,5, чтобы сохранять право на постоянную финансовую помощь. Участие составляет значительную часть вашей итоговой оценки. Если вы считаете, что не сможете найти в себе силы присоединиться к разговору, то я бы посоветовала вам тщательно пересмотреть свои перспективы.
– Я буду иметь это в виду, – сказала Делейн, изо всех сил стараясь не выдать дрожь в голосе. – Спасибо, что уделили мне время.
В коридоре Делейн стояла, прижавшись лбом к стеклу торгового автомата. Застрявший в катушках пакет с печеньем, который она выбрала, висел, не падая. Она повторно ткнула пальцем в кнопку. B-6. B-6. B-6. Печенье не сдвинулось с места.
Адья обещала Делейн, что ей не понадобится много времени, чтобы наверстать упущенное, но с каждым днем Делейн чувствовала все большее отставание. Дни сменяли друг друга, наполняясь переполненными аудиториями и приглушенной акустикой, звуками, которые отказывались встать на место, беседами, которые не поддавались осмыслению. Она записывала все, что слышала, но в итоге не получалось ровным счетом ничего – только частично сформированные концепции и незаконченные предложения, разрываемые то тут, то там сердитыми чернильными мазками.
Она сидела в студенческом центре и делала вид, что участвует в разговоре. Сидела в столовой и делала вид, что смеется над шутками Маккензи. Она чувствовала себя, как это часто бывало в людных местах, зажатой в ловушку на своей периферии. Одной ногой в мире бодрствования вместе со всеми, а другой – в тихом месте. В каком-то странном месте. Где безгранично одиноко. Без контекста, который служил бы якорем, звук пролетал между ее ушами, как пух одуванчика. Когда дни заканчивались, она тащилась обратно в аккуратный коридор общежития первокурсников, в беспорядочное убежище своей комнаты, и бросалась на кровать, чтобы унять головную боль. Ее мать все звонила и звонила, а она игнорировала ее, зная, что если ответит на звонок, то обязательно расплачется.
Маленькая хрупкая Делейн, всего пара недель в семестре, а уже сломалась.
Она не только не успевала по учебе. Каждое утро она просыпалась в предрассветной темноте и собиралась. Приходила в здание Уайтхолла, когда солнце только-только поднималось в небо. Она садилась в самом начале зала и расставляла ручки одну за другой в аккуратный ряд, а кофе «пожалуйста, не ненавидьте меня» ставила на тяжелый стол, стоявший на ковровом покрытии помещения.
Каждое утро Колтон Прайс появлялся как по часам: через пять минут после Делейн, за десять минут до начала занятий. Его лицо было искажено, как она могла предположить, отвращением. Он занимал свое место, не глядя на нее. Застегивал манжеты на рукавах, не разговаривая с ней. Он засовывал идеально наточенный карандаш за ухо и начинал критиковать работы. Кофе остывал, оставаясь без внимания. Это было сообщение без слов, но смысл его был ясен: «Извинения не принимаются».
Пока Уайтхолл просматривал слайды с презентациями по критической теории разнообразных наблюдаемых вселенных, Колтон Прайс перебирал бумаги и наблюдал за происходящим, его глаза были похожи на сдвоенные громовые шары, а на лице была неизменная хмурость. Делейн делала свои бесполезные записи своими бесполезными ручками и пыталась понять, что она могла сделать, чтобы вызвать у него такую глубокую неприязнь.
Конечно, его и раньше называли придурком.
Все еще опираясь на торговый автомат, она почувствовала, как ослабевает терпение другого студента прямо над ее плечом. Она не слышала, как он подошел. Она вообще не заметила его, пока он не пробормотал что-то себе под нос, голос был слишком тихим, чтобы его можно было разобрать. Ботинок заскрипел по кафелю. Вздох пронесся по ее шее.
– Ты можешь мне помочь? – услышала она его вопрос.
– Я не знаю. – Она дала автомату последний неуклюжий пинок. – Он съел мой доллар. Я думаю, может, он сломался.
Но когда она обернулась, там никого не было.
Через пятнадцать минут, когда она входила в фойе, кофе Колтона обжигал пальцы ее левой руки. В правой она сжимала блокнот, страницы которого, покрытые точечной сеткой, были раскрыты, чтобы показать большую нарисованную от руки бабочку. Накануне Уайтхолл читал лекцию о массовых последствиях эффекта бабочки в параллельных вселенных. Делейн провела большую часть занятия, превращая свои записи в каракули, с комком в горле. Теперь, разморенная жарой в залитом солнцем вестибюле, она тщетно пыталась расшифровать то, что смогла, до начала занятий.
Она была на полдороге к лифту, когда до нее донесся голос Колтона Прайса.
Уэнздей!
Ее охватила паника. Она развернулась, не предвидя его приближения, и врезалась прямо в серую шерсть и бордовый шелк. Кофе разбрызгался, обжигая белый нагрудник ее платья с оборками. Колтон отпрянул назад, тоже облившись, циферблат его часов подмигивал золотым светом. Несколько секунд они стояли, мокрые и испуганные, и смотрели на пустой стакан, упавший на пол между ними.
– Ой, – сказала она, когда мутный коричневый ручей пролился на бумажные крылья ее бабочки. Затем, поскольку она чувствовала, что должна сказать что-то еще, она добавила: – Я принесла вам кофе.
– Да, – сказал Колтон, осматривая повреждения. – Я заметил.
– Меня зовут Лейн, – пробормотала она.
– Что? – поднялись на нее темные глаза.
– Мое имя. Ты назвал меня Уэнздей, но я Лейн.
Он смотрел на нее секунду. Две. Кофе остыл у нее на животе, заставив почувствовать холод.
– Я знаю ваше имя, – сказал он. Затем добавил: – Уайтхолл хочет видеть вас в своем кабинете перед занятиями.
– Меня? Почему? – ужас охватил ее.
Но он уже отвернулся от Делейн, поднял упавший стакан и швырнул его в ближайшую урну. Она поспешила за ним, пульс участился, и Лейн невольно обратила внимание на слишком громкий звон каблуков. В лифте они вернулись к привычной схеме.
Колтон постукивал по циферблату своих часов, как будто они могли сломаться. Делейн полусерьезно посматривала на свои зашифрованные бабочкой заметки. Воздух между ними был совершенно неподвижен.
– А, мисс Майерс-Петров, – сказал Уайтхолл, как только она переступила порог его кабинета. Пространство было тесным и захламленным – единственное темное пятно, которое она видела во всем суровом, кристаллическом Годбоуле. Делейн сразу же поразилась его мозговой активности: очки, твид и вставки на локтях пиджака, он был изолирован в своем кабинете из темного красного дерева и богатых изумрудов. – Спасибо, что зашли. Мне очень хотелось поговорить с каждым первокурсником один на один. Как у вас идут занятия?
Делейн подумала о своей не слишком приятной встрече с профессором философии, об исписанных пробелах в тетрадях.
То, как она каждую ночь забиралась в постель с гудящей головой, одновременно боясь темноты и страшась рассвета.
– Хорошо, – солгала она, сознавая, что Колтон следит за каждым ее словом.
Уайтхолл поднял хрустящую папку и пролистал ее содержимое.
– В вашем деле сказано, что вы стипендиатка.
– Да. – Она старалась не смотреть на Колтона, на его блестящие кудри, блестящие туфли и блестящие часы. Он, вероятно, оплатил свой счет за обучение наличными. У него, вероятно, был средний балл 4,0. Он определенно не рисовал бабочек в своих тетрадях, не олицетворял темноту и не пропускал половину лекций.
За столом Уайтхолл продолжал просматривать свои записи.
– Вы, должно быть, отлично сдали экзамены.
– Не совсем, – призналась Делейн. – Мне не дали закончить вступительный тест.
Что-то в ее словах привлекло внимание Уайтхолла. В его взгляде промелькнула интрига, и он осмотрел Делейн так, словно увидел ее заново.
– Если вы не возражаете, у вас очень интригующий акцент. Я не могу его определить. Откуда вы родом?
Кровь Делейн застыла. Она действительно была не против, но не могла представить, что поставит декана своего факультета в неловкое положение, указав на это. Сжимая тонкий ремешок сумки, она ответила:
– Массачусетс.
– Ах. – Улыбка Уайтхолла затянулась. – А до этого?
У нее свело желудок. Прижавшись к открытой двери, Колтон наблюдал за ней, как акула, засунув руки в карманы.
– Ниоткуда, – ответила она, стараясь говорить так, как ее учили. Язык за зубами. Согласные четкие.
– Правда? – Уайтхолл звучал неубедительно. – Петров – интересная фамилия. Славянская?
– Да. – Она мысленно прокляла дрожь в своем голосе. – Но моя мама выросла в Новой Англии.
– И вы уверены, что нигде больше не жили? – уточнил Уайтхолл, как будто она могла неправильно вспомнить собственное детство. – А как же ваши родители?
– Она глухая, – вырвалось у Колтона, и оба взгляда устремились в его сторону. Дыхание Делейн перехватило в горле. Всю свою жизнь она танцевала вокруг этого слова, ужасно боясь вызвать у кого-либо беспокойство, ужасно боясь заявить о нем как о своем личном. Колтон не выглядел испуганным. Он был раздражен. Опираясь плечом о раму, он сказал:
– Я переслал вам письмо летом.
– Как ужасно стыдно, – сказал Уайтхолл и широко развел руки в жесте «так бывает». – Мои извинения. Это научит меня игнорировать мое любопытство. Вы должны извинить меня за назойливость, но вы замечательно говорите. Правильно ли я понимаю, что ваша потеря слуха была постлингвальной?
Делейн отвела взгляд от Колтона.
– Да.
– А. И вы говорите на языке жестов?
– Немного. Дома. – Разнервничавшись, она дергала нитку на рукаве. Ее кожа была горячей, ей отчаянно захотелось опуститься на пол. – Я ношу кохлеарный имплант.
– Впечатляет, – изумился Уайтхолл. – И вы что-то слышите? В тишине?
Делейн моргнула, удивленная внезапной конкретикой его вопроса. Вокруг нее раннее утреннее солнце падало желтыми струями, загоняя тени в промежутки и подполье, в углы и расщелины. «Нам здесь не нравится, – казалось, говорили они. – Нам вообще здесь не нравится».
– Нет, – ответила она с опозданием. Всю ее жизнь это был правильный ответ. В этот раз – впервые – у нее было четкое ощущение, что она сказала что-то не то.
– Изумительно. – Интонация Уайтхолла была странной, и Делейн подумала, что, должно быть, она ослышалась, так как голос был приглушен в тесном пространстве его кабинета.
– Спасибо, мисс Майерс-Петров. Думаю, на сегодня это все. Еще раз прошу принять мои самые искренние извинения за допущенную ошибку.
– Все в порядке. – Она чувствовала себя не в своей тарелке – Делейн не знала, чего, кроме ее крайнего унижения, им удалось добиться. – Что-то еще?
– Вовсе нет. Просто быстрое приветствие. – Улыбка Уайтхолла была теплой под белыми завитками его усов. Он напомнил ей Санту из торгового центра – вел он себя слишком весело, а свитер был слишком красным. – Мы делаем что-то революционное в Годбоуле, проделываем дыры в небе. Из-за этого мы склонны получать много критики от тех, кто не понимает. Невероятно важно, чтобы наш маленький отдел держался вместе. Поэтому мне хочется знать, кто сидит в моей аудитории. Называть людей по именам.
Его пристальный взгляд переместился на Колтона, все еще стоявшего в дверях. Колтон был словно замурован, рот сжался в плотную линию. Он выглядел как каменная копия человека: его линии были слишком аккуратными, слишком холодными.
– Мне не терпится узнать вас получше, – рассеянно сказал Уайтхолл. Затем, обращаясь к Колтону добавил: – увидимся в классе.
На этот раз Делейн была уверена, что ослышалась, потому что в его тоне прозвучало предупреждение.
