Читать книгу: «Горький аромат фиалок. Роман. Том второй», страница 4
– Ты чего?! – вскинулась Татьяна.
– Хватит пить! – и он, завертев крышечку на место, положил бутылку в бардачок. Потом включил передачу.
– Куда это мы? – спросила Татьяна.
– Развезу оставшийся товар, а потом поедем ко мне. Погостишь у меня, отдохнешь. А там посмотрим.
Татьяна не стала возражать. Она пожала плечами, мол, «делай, что хочешь – мне все равно».
Прибыв на квартиру Антона, Татьяна первым делом посетила туалет, потом приняла ванну и вышла оттуда посвежевшей. Ей не хотелось облачаться в свое тесное платье; она накинула на голое тело поданный Антоном халат и, расчесывая волосы, прошла в единственную комнату, служившую одинокому мужчине и спальней, и гостиной.
Там было чисто и уютно. Единственное окно выходило на одноэтажную окраину, и Татьяна окинула взглядом засыпанные снегом дома, дымившие трубами в пасмурное небо. Кое-где темнели фигурки одиноких прохожих; некоторые шли с салазками от водоразборной колонки. В сторонке мальчишки гоняли шайбу, бегая за еле заметным черным диском, толкаясь и крича. Из-за крайнего дома показалась бричка с запряженной в нее приземистой лошадкой. Коняге приходилось туго – колеса вязли в не успевшем укататься снегу, да и поклажа была не из легких. Завидев бричку, мальчишки бросились к ней наперегонки; двое сумели зацепиться за задок воза и тащились на ногах, словно на лыжах. Остальные, нагнав, стали толкаться, пытаясь отпихнуть их. Возница что-то кричал, не сумев достать мальчишек своим коротким кнутом.
Весь открывшийся из полузамерзшего окошка вид дышал покоем, деревенской идиллией, и Татьяне захотелось остаться тут насовсем. Она вспомнила роскошные апартаменты Семена Игнатьевича, и ее всю передернуло. Она повернулась, и ее взгляд упал на двуспальную кровать Антона, покрытую незатейливым покрывалом. Всем своим немалым весом опустилась она на нее и провела рукой по мягкому ворсу плюша. Затем откинулась и смежила веки. Она лежала, и ей не хотелось ни о чем думать; не хотелось ничего делать. Тело ее отдыхало, свободно дыша в просторном халате, и на нее накатила сладостная дрема.
Антон быстренько приготовил обед, – яичницу, нарезал соленых огурчиков, и, выставив на стол бутылку хорошей водки из холодильника, позвал Татьяну. Она не откликалась. Он прошел в спальню и остановился у порога. Дородная женщина свободно раскинулась на кровати, и не застегнутые борта халата разошлись, обнажив полные груди и выпуклый живот. Взгляд одинокого мужчины невольно скользнул ниже, туда, где курчавился рыжий треугольник.
Татьяна была хороша. Пышные формы ее соблазнительно круглились, светлая кожа отливала матово, широкое лицо с крупными, правильными чертами разрумянилось и дышало здоровьем. Антон залюбовался.
Женщина, лишенная настоящей мужской руки, бессознательно звала прикоснуться, приласкать, приложиться. Антон угадал это инстинктивно. Он присел на кровать и осторожно положил ладонь на одно из полушарий грудей. Веки Татьяны чуть-чуть приподнялись, и Антон встретился с ее взглядом. Она словно ждала, что последует дальше. Поощренный этим взглядом, Антон провел рукой по ее животу и прошелся пальцами по нежным кудряшкам. Татьяна вздохнула и потянулась.
Антон прилег к ней, обнял, и Татьяна застонала тихо от нахлынувшего желания. Без предисловий, лишь приспустив спортивку, вошел он в нее, навалившись всем своим весом, и стал тискать и мять. Она постанывала, потом вздохи ее участились и вот из ее горячего рта стали вылетать всхлипы – стоны.
Крепкая женщина легко подбрасывала тяжелого мужчину. Но и он не скупился и месил ее от души. Истосковавшаяся по здоровому, настоящему сексу женщина была на верху блаженства, и ей казалось, да что там казалось! – она любила, обожала это сильное тело мужчины, мужика, самца.
После первой бурной близости Антон не слез с Татьяны. Он видел в ее наполненных признательностью глазах некую еще неудовлетворенность. Они просили продолжения. Антон нежно проводил пальцами по плечам, губы ласкали мочки ушей, касались шеи, губ и щек женщины, бабы, самки.
И ее мягкие ладони не бездействовали – гладили мускулистую спину, ворошили короткие жесткие волосы на его затылке. Ее глаза благодарили и призывали к новому соитью. И оно последовало. Организм Антона выдавал накопившиеся запасы, и они занимались сексом до полного изнеможения.
Наконец, Антон откинулся и отключился. Они оба заснули, провалились в короткий, но глубокий сон полностью удовлетворенных людей.
Когда после помывки они сидели и с добрым аппетитом уплетали остывший обед, озорно переглядываясь, казалось – нет счастливее пары. Татьяне совсем не хотелось покидать эту крохотную квартиру, тихую пристань, где все дышало сонным покоем. Она осталась, и они едва не развалили шаткую кровать, не рассчитанную на то, чтобы над ней глумились два нехилых человека.
Семен Игнатьевич терялся в догадках, гадая, куда же подевалась Татьяна. У Алены ее не было – он звонил. Падчерица встревожилась, предложила обратиться в полицию, но он отговорил, сказав, что не стоит пока поднимать шум.
Он не знал, что и думать. К нему подкралась мысль, что, возможно, та бомжиха – лишь прикрытие. Что немалые деньги в СКВ и драгоценности унесла Татьяна, и что, вполне возможно, она покинула город, а может, и страну. Эта мысль не давала ему покоя, и он несколько раз подходил к телефону, намереваясь позвонить в полицию. Но, каждый раз его что-то останавливало. Он надеялся, что его предположение неверно. И что Татьяна вернется. Он боялся попасть впросак, и он боялся опозориться. Так он и маялся, пока не позвонила Алена. Она спросила:
– Мама дома?
– Нет ее! – несколько резко ответил Семен Игнатьевич.
– Так и не появлялась?
– Нет.
– Я что-то не пойму, Семен Игнатьевич, мама ушла от вас? Да?
– Откуда я знаю! – отчим еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.
– Что вы на меня кричите! – возмутилась Алена.
Семен Игнатьевич сбавил тон.
– Извините. Но и вы поймите меня – меня ограбили. Ограбили тысяч на двадцать, баксов! Это низко! Это подло!
– Кто ограбил?
– Кто? Ваша мама! Как она могла! Я по крупицам собирал эти деньги, сколько труда, сколько пота…
Алена перебила его.
– Постойте – постойте! Как – мама?! Вы что, подозреваете ее?
– А кого же еще подозревать? Привела какую-то бомжиху, напилась до бесчувствия… бомжиха та «вычистила» квартиру и исчезла. А на другой день исчезла и сама Татьяна. На кого мне теперь думать?
Алена секунду молчала, затем произнесла с нажимом:
– Это вы напрасно – мама на такое не способна. Во всяком случае, была неспособной до вас, до того, как сошлась с вами. А что до вашего «пота», то знаете, что я думаю? Ведь вы сами знаете, что лжете! Какой труд? Какие крупицы? Вы нажились, грабя простых людей. Таких, как папа, как эта женщина, которую вы презрительно обзываете бомжихой. Все правильно, все справедливо: вы грабили – теперь вас ограбили.
Семен Игнатьевич бросил трубку, не дослушав. Он был в бешенстве.
6
Заманжол все более вдохновлялся успехами Алтынай. Она находилась на их с Аминой попечении всего три месяца, а уже говорила понемногу, и под руководством своей старшей – младшей сестры училась писать и читать. Заманжол не позволял Алтынай подолгу лежать, утром поднимал ее, нес в туалет, затем она умывалась самостоятельно и даже чистила зубы. Она уже умела сидеть, он часто ставил ее на ноги, настойчиво учил стоять, но пока ничего не получалось. Он вспомнил о своем музыкальном даре, и, достав из антресолей свою старую гитару, пел Алтынай песни своей юности. Та слушала внимательно и очень живо реагировала – раскачивалась в такт, прихлопывала ладонями, даже пыталась подпевать, смешно гукая. Было видно, что пение доставляет ей несказанное удовольствие.
Балжан и раньше не приветствовала песни и игру на инструментах – у нее напрочь отсутствовал слух. А теперь аккорды и переборы просто выводили ее из себя.
– Прекрати бренчать свои серенады! – кричала она от телевизора.
– Алтынай нужно развивать музыкальный слух, – возражал Заманжол.
– Но ты мешаешь слушать телевизор!
И Заманжол, вздохнув, откладывал инструмент. Алтынай смотрела на него просительно, она хотела еще. Тогда, в том пионерлагере, Заманжол часто пел, аккомпанируя себе на гитаре. И замечал, какими глазами смотрела на него Алтынай. Она и сама имела приятный голос, и часто подпевала ему. Заманжол знал, что сейчас она утеряла все свои певческие способности, и что теперь нужно работать над формированием ее музыкального слуха. Но и просто находясь рядом с ней, ему хотелось петь. Но Балжан…
Она по-прежнему наблюдала за занятиями с подозрением. Однажды Заманжол попросил денег из оставленных Владимиром долларов, чтобы купить инвалидную коляску для Алтынай, но получил отказ.
– В чем дело? – нахмурившись, спросил Заманжол.
– Ты не истратишь на нее ни одного цента. Хватит!
– Почему?
– Потому что эти доллары Владимир подарил мне.
– Тебе?! С чего ты так решила?
– Дарственная написана на мое имя. Ты что, забыл?
Заманжолу противно было препираться из-за денег, но коляска была необходима Алтынай, ведь ее нужно было выводить на улицу. И он сказал примирительно:
– Ладно, они принадлежат нам обоим. Если хочешь, разделим деньги поровну, и можешь делать со своей половиной все, что пожелаешь.
Но Балжан не согласилась.
– Нет, тебе из них не принадлежит ни один доллар. Я не позволю растратить их на всякие глупости.
– Ты шутишь?!
– И не думала! Эти деньги подарены мне. И не надо так на меня смотреть. Мы обходились без излишеств, обойдется и она. Хватит и того, что ты не оставил ни одного тенге на депозите. Я куплю участок за городом и построю на нем дом. Не ютиться же в этой квартире всю жизнь!
Заманжол понял, что может не рассчитывать на доллары, оставленные другом. А ведь Алтынай так нужна коляска, да к тому же он планировал приобрести специальные тренажеры, наглядные пособия и много всего другого.
Как-то Балжан привела домой Боту и еще одну учительницу по имени Лейла. Женщины поглазели на Алтынай, и пошли пить чай.
– Ну, как вам она? – спросила Балжан.
– Не знаю, так себе, – отвечала Бота, скосив свои и без того косые глаза на Лейлу.
– Нет, неправда, она очень красивая, – сказала та, словно специально подливая масла в огонь.
– То-то и оно, что красивая, – вздохнула Балжан, – Заманжол целыми днями не отходит от нее.
– И что он делает с ней? – Бота отличалась привычкой задавать глупые вопросы.
– Возится… учит говорить, читать и писать. Научил сидеть, теперь бьется над тем, чтобы она могла стоять и ходить. Хочет купить для нее инвалидную коляску, чтобы прогуливать по городу. Но я денег не дала, так он ходит на станцию – разгружает вагоны.
– А ты не думаешь, что эта краля водит тебя за нос? – предположила Лейла.
Балжан вздохнула.
– По правде говоря, я не знаю, что и думать, – сказала она, – Вроде бы точно ненормальная, но иногда мне кажется, что она дурачит меня.
– А я знаю, как определить, ненормальная она или просто прикидывается, – заявила Лейла.
Балжан взглянула недоверчиво, а Бота отставила пиалу, которую уже поднесла ко рту.
– И как же?
– Очень просто. У ненормальных зрачки не реагируют на боль, не сужаются.
– Правда?
– Конечно! – Лейла скорчила гримасу, мол, как можно не знать о таком общеизвестном факте.
– Что – забыли историю о Камо?
– Камо? – Балжан морщила лоб, пытаясь вспомнить, кто это.
– Ну да, Камо! Это революционер, он прикинулся ненормальным и…
– Да-да! – воскликнула Балжан, – Вспомнила теперь.
– И, что ты предлагаешь? – спросила она затем.
– Мы можем сейчас же проверить эту девушку, и, либо вывести ее на чистую воду, либо избавить тебя от сомнений.
– И как мы это сделаем?
Лейла решительно встала.
– Пошли! – бросила она и направилась к Алтынай. Заинтригованные подруги последовали за ней.
– Сейчас я буду следить за ее зрачками, – сказала Лейла, усаживаясь лицом к лицу Алтынай, отчего та обеспокоено завертела головой, озираясь на женщин, от которых, судя по их глазам, она ничего хорошего не могла ожидать. Лейла бесцеремонно ухватила ее за подбородок и силой повернула лицом к себе.
– Я буду следить за ее зрачками, – повторила она, – А ты, Балжан, ущипни ее.
Балжан исполнила команду, чувствительно ущипнув Алтынай в спину. Та дернулась, но не посмела вскрикнуть.
– Ну, как? Сузились зрачки?
– Нет, вроде не сузились, – неуверенно сказала Лейла, затем добавила, – Нужно сильнее, что ей твой щипок!
– Нужно причинить сильную боль, – согласилась с ней Бота, – Камо, например, вгоняли булавку под ногти.
Балжан озадаченно взглянула на нее. Бота смутилась.
– Ты что! Я не предлагаю с ней проделать то же самое. Просто боль от щипка недостаточна для опыта.
– Да, Бота права, – сказала Лейла, – Нужно, чтобы ей по-настоящему стало больно. Давай, Балжан, тащи иголку. Нет, успокойся, не под ногти – мы же не изверги. Просто незаметно уколешь ее в спину или в попку; ничего ей не сделается – уколы же получала.
И, видя, что та медлит, поторопила:
– Давай – давай! Не то еще Заманжол вернется. Зато точно узнаешь, и нервы будут на месте.
Упоминание о скором возвращении Заманжола возымело действие, и Балжан, подумав: «Да, что там укол в ягодицу, пустяки!», принесла самую маленькую иголку и по команде Лейлы вонзила в мягкое место Алтынай. Та дернулась и вскрикнула.
– Сузились! – торжествовала Лейла, – Зрачки сузились – она нормальная.
– Правда? – не поверила Балжан, – Точно сузились?
– Что – не веришь мне? – вскинулась Лейла и повернулась к Алтынай; та беззвучно плакала. Но ее слезы не тронули бессердечную учительницу.
– Девушка, хватит ломать комедию! – бросила она, – Не на тех нарвалась!
Балжан все еще не верила.
– Неужели она прикидывалась все это время? – сказала она, и Лейла поджала губы.
– Не веришь? – сказала она, – Тогда смотри сама!
И предложила свое место Балжан.
– Давай, посмотри сама. А я уколю.
– Ты что – ей же больно! – Балжан пыталась воспрепятствовать повторению опыта, но Лейла силой усадила ее против Алтынай.
– Вот святая доброта! Ее дурачат, как девчонку, перед самым ее носом занимаются блядством, издеваются над ней, как хотят, а ей жалко! Да если больно, пусть сейчас же встанет и уйдет из твоего дома, – кто ее держит?
И Лейла склонилась над несчастной девушкой и, уставившись в ее наполненные страхом глаза, процедила:
– Ну, что ты сидишь? Тебя раскололи, разве не понятно? Хватит корчить из себя инвалидку, вставай!
Алтынай заплакала уже по-настоящему, оглядываясь на женщин, словно умоляя оставить ее в покое.
– Не понимает! – выдохнула Лейла, – Вот скотина! Разрушают такие сучки семьи, как будто мало холостых парней. Ух, убила бы!
В прошлом году от нее ушел муж, очевидно, не выдержав ее характера. Женился на девушке, и теперь Лейла была особенно пристрастна.
– Что будем делать? – спросила Балжан.
– Что – что! Выкинь ее из дому, чего цацкаешься?
– А если она и вправду больна?
– Что ты будешь делать с ней! – воскликнула Лейла.
– Смотри – убедись сама! – с этими словами она всадила иглу в спину Алтынай, удерживая ее за волосы, не обращая внимания на ее крики и плач.
– Ты видишь теперь? – шипела она, – Видишь?!
Балжан поспешила согласиться, но и тогда Лейла не вынула свое орудие пытки.
– Нет, ты посмотри хорошенько! Посмотри на зрачки – она нормальная!
– Лейла! Ты что – отпусти ее! – Балжан и Бота еле оттащили Лейлу от Алтынай. Балжан отобрала окровавленную иглу, а Лейла, не в силах успокоиться, зло бросалась словами, прожигая глазами плачущую девушку.
– Что – больно? А нам каково? Таких, как ты, нужно сажать на кол!
И добавила, обращаясь к Балжан, словно оправдываясь:
– Смотри, какая упертая! Плачет, а не сознается. Нужно мучить ее до тех пор, пока не сбежит.
– Ладно, оставь ее в покое, – успокаивала ее Балжан, – Пошли пить чай.
– Слишком ты добрая, Балжан, – сказала Лейла, – Если бы она вздумала со мной такое проделать, то не знаю, что бы я с ней сделала. Я б истыкала ее всю иглой, сожгла бы ее смазливую мордочку утюгом.
Не успели женщины перейти на кухню, как пришел Заманжол. Балжан побледнела, и Заманжол пристально взглянул на нее, прислушиваясь к всхлипываниям, доносившимся из детской.
Тут заговорила Лейла. Она смотрела на Заманжола с вызовом.
– А твой муж умный, Балжан. Изобретательный. Другие, дураки, таскаются по гостиницам, по съемным квартирам со своими шлюхами, не зная, что придумать, чтобы обмануть своих жен. А твой… поселил у себя, дома, – удобно, всегда под рукой, всегда в постели, раздета, готова. Нужно же было додуматься до такого!
Заманжол одарил Лейлу свирепым взглядом, но она была из тех, кого такими взглядами не проймешь. Он перевел глаза на Боту, но та стояла, напялив на лицо маску равнодушия. Балжан справилась с растерянностью и теперь смело взглянула в его глаза.
– Что так смотришь? Не нравится правда, да?
Заманжол пропустил эти слова мимо ушей.
– Балжан, что они здесь делают? – он еле сдерживался.
– Мы ее подруги, – встряла Лейла, но Заманжол проигнорировал ее. Он повторил свой вопрос, сверля жену глазами.
– Они – мои подруги, – сказала Балжан, оглянувшись на Лейлу.
– Ты что, как попугай, повторяешь чужие слова? Своих нет?
– Да, – все же Балжан чувствовала себя неуверенно и говорила невпопад, – Это и мой дом, к твоему сведению!
Но потом она справилась с собой и заговорила уверенней:
– Ты лучше скажи, кто придумал эту аферу – ты или она? Можешь не строить непонимающие глаза, мы все выяснили. Она прокололась! Вы, конечно, великие артисты, но даже Камо не мог справиться с рефлексами. Так что забирай свою актрису, и уматывай отсюда!
– О чем ты? Какой Камо, какие рефлексы?
– Какие надо! Я тебе говорю: уматывайте!
– Так, Лейла, Бота, оставьте нас. Нам с Балжан нужно поговорить. И не приходите больше – я вас терпеть не могу!
Бота двинулась к выходу, но дорогу ей заступила Балжан.
– Они – мои подруги, – повторила она, – И они будут здесь столько, сколько нужно. И они свидетели. Твоя Алтынай не идиотка. Это я идиотка, что три месяца позволяла себя дурачить. Спасибо Лейле, ее опыт вывел вас на чистую воду.
– Что за ерунду ты городишь! Что еще за опыт, о чем ты?
– Мы поставили опыт и установили, что она нормальная. Она симулирует. У ненормальных зрачки не сужаются от боли, а у нее сузились, понятно тебе?!
Заманжол вспомнил о тихих всхлипах, доносившихся из детской.
– Алтынай? – воскликнул он, – Что вы с ней сделали?
И он бросился к ней.
– Алтынай, что с тобой?
Он начал ощупывать ее, а она, вцепившись в него, залопотала, указывая рукой за спину. Она несколько раз повторила слово «мама», и Заманжол понял, что Алтынай жалуется на Балжан.
– Успокойся, милая, не плачь, – успокаивал он ее, – Никто тебя не тронет больше.
Услышав это, Лейла скривилась.
– Ну, знаешь! – бросила она Балжан, – Если тебе приятно слушать такое, то это твое дело. А я бы и дня не жила с ним после такого.
И направилась к двери. Бота последовала за ней, говоря:
– Лейла права. Я на твоем месте подала бы на развод.
Подруги ушли, а Балжан направилась в детскую. Когда она вошла, Заманжол рассматривал шишечку с красной точкой на спине Алтынай.
Он решил, что ей поставлен укол. Страшное предположение пронзило его мозг: «Неужели отравили!»
– У нас были врачи? – спросил он, – Ей сделали укол?
– Нет… никаких врачей не было.
– Что это за шишка тогда?
Балжан молчала.
– Что это за точка, если не укол?
– Э-это… это… – Балжан начала запинаться – она боялась мужа, когда он по-настоящему свирепел; тогда его голос снижался до холодного шепота.
– Это не укол. Это не такой укол… не такой, какой ты думаешь…
– Какой – такой – не такой?!
– Ну… я хотела сказать… хотела сказать – никто не ставил ей укола.
– Тогда что это?!
Заманжол не отрывал от жены своих беспощадных глаз, и ей не оставалось ничего другого, как рассказать ему обо всем. Когда он узнал, что Алтынай пытали иголкой, он рассвирепел окончательно. Он схватил ее за горло, и начал кричать, дергая взад-вперед:
– Еще раз увижу тебя возле Алтынай – убью! Исколю той иглой, исколю насмерть! И пусть эти твои подруги не попадаются мне на глаза – я за себя не ручаюсь! Пусть меня хоть расстреляют потом! Ты поняла меня? Поняла?!
Балжан в жизни не видела Заманжола таким. Она прохрипела, задыхаясь:
– Отпусти… отпусти… я все поняла…
До Заманжола дошло, что он может задушить жену. И он оттолкнул ее от себя, да так, что она не смогла удержаться на ногах. Балжан отлетела к двери и больно стукнулась затылком о притолоку.
Заманжол не стал поднимать ее.
– Да пропадите вы оба пропадом! – Балжан заревела в голос.
Она с трудом поднялась и ушла в спальню. И еще долго доносился оттуда ее плач.
